Текст книги "Хроники Б-ска +"

Конечно, элемент публичной демонстрации себя любимого был фактором немаловажным, но самопальным моделированием одежды, и ее демонстрацией занимались немногие. Просто, наверное, эта категория бродовцев сразу бросалась в глаза, а видок некоторых чуваков надолго оставался в памяти.

Но никакой показ самых распрекрасных мод не будет собирать каждый вечер толпы людей. А брод собирал. Даже в плохую погоду, даже в дождь проливной одна – две сотни, но появлялась прошвырнуться… Что это? Чем объяснить?

Наверное, тем, что брод был общим театром. Каждый приходящий на брод или случайно оказавшийся просто рядом, становился одновременно и его актером, и его зрителем. Не верите? Судите сами.

«Бан шумит, кипеж по бану…» – эта песенка, написанная по фене, одно время была очень популярна на броде. Популярна, потому что брод, как и тот никому не известный «бан», тоже шумел и еще как шумел, и кипеж по броду катился волнами без остановок.

Вот около поставленного на землю транзистора под «импортную» музыку ребята крутят твист…

Они не просто твистуют, здесь что-то вроде современного перепляса. Себя показать, конечно, важно, но так же важно и других посмотреть и не просто посмотреть, а спровоцировать на показ своих фенек. «Фенька», слово, рожденное на броде и сегодня слегка подзабытое, очень многое определяло в жизни брода. Странный костюм – фенька. Новое движение в твисте – тоже фенька. Лихо закрученная фраза, шутка, розыгрыш… Феньки, феньки и нет им конца… Придумать, показать, удивить, самому удивиться, чтобы завтра снова придумать, что-то новенькое…

Над бродом раздается какой-то душераздирающий звук… Что-то такое протяжно-воющее на каких-то верхних нечеловеческих регистрах. Этот звук на броде знают почти все. Это кричит мой приятель, сегодня известный и уважаемый человек в нашем городе… Это называется «рев единорога»… Это его фенька, и только его… Кроме него так ни у кого не получается… Пытались многие, похоже, но не то, так слабое подражание… Известив «ревом единорога» о своем прибытии, он присоединяется к приятелям.

А на соседней лавочке разыгрывается массовая фенька – радиоспектакль «Приезд Государя Императора в город Кострому». Я не знаток истории, но, говорят, было такое событие. Действо разыгрывается по всем законам радио – все делается методом звукоподражания. Одна группа «работает» духовой оркестр – каждый имитирует звучание какого-то инструмента: труб, барабанов тарелок – вместе получается играющий духовой оркестр… Кто-то «работает» поездом: лязг колей, гудок, шипение пара… «Хор гимназисток» поет «Боже царя храни… Прочие мелочи: шум толпы, призывы революционера «Долой самодержавие» (куда же без этого), свистки и крики полиции… И, наконец, финальная фраза «Поезд государя Императора проехал город без остановок!» – общий вопль «разочарования и возмущения». Поручи мне сегодня поставить такое произведение – не получилось бы. А у них получалось и классно получалось. Это была их фишка.

То там, то тут возникают группки вокруг гитаристов… Иногда поют и без гитары… Главное, что-то новенькое. Здесь я впервые услышал песни Окуджавы, Кима, Высоцкого, Городецкого, Клячкина… Эти песни и сегодня поют… А это значит, что с вкусом на броде в целом было нормально.

Не знаю почему, но в 60-е в городе не было нищих, зато из былых времен остался нищенский репертуар. Его почти все знали, но сделать эти песни своей фенькой додумалась только одна компания. Однажды они явились на брод в каких-то драных ватниках, шапчонках и с гармошкой и, буквально усевшись на асфальт и тыча одним пальцем в инструмент, затянули «жалестные» песни. У них и в мыслях не было просить милостыню, они хохмили, феньку казали… Они даже шапку перед собой не клали, шапка появилась потом, когда «музыкантам» под ноги полетели первые монеты. Когда на другой день ребята пришли в своем нормальном обличии, многие расстроились. Ансамбль нищих всем понравился. Народ требовал продолжения. И компания время от времени повторяла свои гастроли, и окружение с удовольствием подпевало новоявленным нищим. Чего здесь было больше музыкально-вокального или прикольного? Наверное, больше все-таки второго. Хорошая фенька, тем более фенька, заводящая толпу, на броде ценилась высоко.

В среде школьных КВНщиков в те годы была популярна игра-розыгрыш с садистским избиением. Группы со страшными криками гналась за кем-то, этот «несчастный», убегая, просил всех встречных помочь, спасти его от «этих гадов». Смельчаков связываться с хулиганской толпой, как правило, не находилось. Где-нибудь в густо населенном месте банда настигала «жертву», и начиналось «страшное» избиение: били руками, ногами, избиваемый летал от страшных ударов. Случайные свидетели «этого зверства» громко возмущались, жалели жертву, осуждали жестокость, но не приходили на помощь, а просто, высказав возмущение, уходили подальше «от греха». Все это зверство было простым постановочным трюком, техникой сценической драки КВНщики владели в совершенстве и так просто развлекались, проверяя реакцию зрителей и надеясь, что когда-нибудь зрительское возмущение перерастет в актерское действие… И дождались!

Одна команда, пробежав с гиками по броду, затеяла избиение в парке, недалеко от столов, за которыми бывшие фронтовики играли в настольные игры. Избиваемый, как и положено по сценарию, кричал, звал на помощь… И помощь пришла!.. Ветераны, встав из-за столов, заступаясь за мальчонку, стали охаживать нападавших своими костылями. При этом к «постановочному бою» это не имело никакого отношения. Они заступались по-настоящему и били по-настоящему. Потом «добрые люди» объяснили ветеранам, в каком спектакле им пришлось сыграть ключевую роль, те поохали, но не сильно расстроились на то, что перестарались со своим заступничеством. А шутники долго зализывали синяки и ушибы, на себе почувствовав, что искусство действительно требует жертв.

На броде жертвовали, как правило, не те, кто этим искусством занимался, так сказать, профессионально, а случайно вовлеченные в действо. Представьте: сидит на лавочке некая компания, уже не первый час сидит. Все новости обсудили, все вопросы решили, уже раз десять по броду прошвырнулись, пора бы и по домам, но как-то не хочется. Мимо дефилирует стайка девчонок…

– В паровозик?

– В паровозик!

– Поехали!

Опытным глазом завсегдатая брода определяется самая скромная, а значит и самая беззащитная девушка и… И вся мужская компания, выстроившись в затылок, пристраивается к ней сзади. Девушка и ее подруги не сразу замечают мужской экскорт, но его сразу замечают окружающие. Согласитесь, забавно выглядит, когда за некой особой в затылок с нарочито безразличными физиономиями идет с десяток парней.

Все оборачиваются, глядят вслед, хихикают. Наконец экскорт замечен. Уговоры отстать никакого воздействия не оказывают, мужики даже не вступают в диалог с жертвой, ее, как бы, не замечают. Попытки оторваться от преследователей успеха не имеют – «вагончики» намертво прилипли к своему «паровозику». Первыми сдаются подруги и оставляют несчастную на растерзание шутникам. Это только в правильных фильмах и книжках друзья и подруги верные. В жизни верность встречается куда реже. Оставшись одна, жертва оказывается в полной власти своего сопровождения. Чем сильнее и активнее девица борется за свободу, тем сильнее раззадоривает преследователей, зачастую своим поведением даже увеличивая их число. Желающие пристроиться к хорошему паровозику всегда находились в избытке.

Не один раз случались «паровозики» длиной чуть ли не во весь брод. Спасение было возможно только одно – уйти домой. Но уйти, это значит сдаться, проиграть, и потом, если ребята по-настоящему завелись, они могли и до дома через весь город проводить. Тоже еще то удовольствие!

Самым верным женским приемом борьбы было смирение: перестав реагировать на мужиков, девица начинала наматывать круги по броду, в ожидании, когда это тупое хождение им надоест. Действительно, если жертва никак не реагирует, не сопротивляется, она фактически перестает быть жертвой. Такой «паровозик» не вызывает зрительского ажиотажа. От такого «паровозика» «вагончики», как правило, быстро отцеплялись – артисты не любят играть в плохих спектаклях.

Но однажды одна девица нашла новый, можно сказать, радикальный способ борьбы с «паровозостроением». Наша героиня изначально не собиралась быть ни жертвой, ни статисткой в чужом спектакле. Она поставила свое представление. Перед входом в парк, то есть в самом людном и широком месте брода девица резко повернула в обратную сторону… Ее преследователи двинулись за ней… Но тут жертва неожиданно превратилась в нападающего.

Подойдя к последнему в преследующей ее цепочке парню, она еще раз резко развернулась и пристроилась за ним… (!?!) Образовался круг! Мышеловка захлопнулась! Мужиков, королей брода, которых знали все чуть ли не поименно, заставили у всех на виду водить хоровод?..

И кто? Девчонка! Какая-то девчонка сделала их посмешищем.. Покружившись какое-то время, и не найдя никакого достойного выхода из своего смешного положения, парни один за другим покинули поле боя или, если вам угодно, сцену… А виновница торжества только невинно смотрела им в след и разводила руками, как бы спрашивая: ну куда же вы, ребята, давайте еще поиграем. Быть может, эта девчонка, поставившая в тупик целую ораву далеко не самых глупых парней, была первой ласточкой провинциальной эмансипации…

Игра в паровозики прекратилась как-то сама собой, но на броде это не стало событием. Событий на броде хватало. Сюда стекались все новости, а многие здесь и рождались.

Событий хватало. 60-е годы вообще были богаты на события. Сегодня это время называют «оттепелью». Но наше поколение «стылое время» практически не застало, так что оттаивать было нечему. Все новые проявления хрущевской свободы мы воспринимали, как должное, и сильно удивлялись «заскорузлости» (ходило в те годы в нашей среде такое словечко) наших родителей, которые то и дело старались удержать нас от тех или иных слишком на их взгляд смелых проявлений активности.

Году в 66 мы с друзьями написали и поставили оперу «из китайской жизни». В те годы Китай бурлил культурной революцией, там всенародно уничтожали воробьев и интеллигенцию, выплавляли в домашних печках сталь, совершали массовые заплывы во главе с Великим Кормчим (так тогда официально называли председателя Мао). Опера наша называлась «Так ли широка река Янзы» и посвящалась одному из таких заплывов. Мы с азартом репетировали, придумывали для своего детища все новые и новые «фишки», проверяли их действенность на броде и оставляли в спектакле только те, на которые брод должным образом отреагировал. У родителей же отношение к нашей задумке было, мягко говоря, неоднозначным. Опера частично была политической сатирой, а жизненный опыт навсегда отучил советского человека острить на политические темы. Короче, вся «творческая группа» пошла в райком комсомола и сама к себе на генеральную репетицию пригласила райкомовского цензора. Цензор, убрав некоторые «политически неверные» моменты (родители все-таки больше нас в этой жизни понимали), дал добро к показу. Показ прошел более чем успешно и закончился – где бы вы думали?.. Конечно на броде факельным шествием. Двигаясь колонной с факелами по броду, мы еще раз исполнили свое «гениальное оперное творение», но, как говорят музыканты, уже в концертном исполнении. На какое-то время опера стала фишкой брода и за его пределами, и даже была отмечена походом в «Ласточку».

«Ласточка» – еще одно овеществленное проявление «оттепели». В 60-е во всех крупных и особенно студенческих городах стали возникать молодежные кафе. Предполагалось, что именно в них молодежь будет за чашкой кофе раскрывать свой творческий потенциал. Даже несколько фильмов сняли про такие кафе, в которых читали стихи, пели песни и вообще всячески творчески росли. Может быть, где-то так и было, но к нашей «Ласточке» это никакого отношения не имеет. Нет, официально она считалась молодежным кафе, и даже кофе в ней было, но этим все и ограничивалось.

Кстати, первой ласточкой должна была стать совсем не «Ласточка». В парке издавна было «заведение», в чем-то даже удивительное деревянное строение с симпатичными верандочками, ажурными балюстрадами. Сквозь его крышу проросли деревья, что придавало особое очарование. Сохранить бы это, не побоюсь слова, украшение парка, но… То ли из-за ветхости, то ли по недомыслию, то ли еще по каким причинам, но деревянную кафешку снесли и на ее месте стали строить каменное «настоящее современное» кафе. Отрыли котлован, который показал нам молодым, незнающим истории своего города, что парк-то наш стоит на костях, то есть на кладбище. Все пространство вокруг стройки века было некоторое время завалено человеческими останками, потом их куда-то увезли, но все увезти не успели. У одного моего друга, собиравшегося стать врачом, долго хранился череп и еще что-то из того котлована. Работы в парке поначалу шли полным ходом, потом, как это у нас часто бывает, затормозились, замерли… А тут-то как раз и «Ласточку» построили. Построили без паркового размаха, внешне так стекляшку, но с гордым названием КАФЕ «ЛАСТОЧКА» и даже птичку на фронтон поместили, словно с эмблемы МХТа.

Географически «Ласточка» к броду не относилась, располагаясь в скверике напротив театра. Днем она была пельменной (план на чем-то делать надо), а к вечеру становилась КАФЕ. Поход в «Ласточку» был не слишком дорогим удовольствием, но каких-никаких денег все же требовал… А с деньгами у нас было туговато. Провинциальный люд жил небогато, отпрысков деньгами не баловал, и потрать запросто двухгривенный на кофе не каждый мог себе позволить. Поэтому уж если и шли пить кофе, то компаниями и по поводу, зачастую прибегая, как теперь говорят, к «спонсорской помощи». Например, походы по случаю побед нашей школьной команды КВН очень часто оплачивали влюбленные в нас наши учителя, и даже иногда, проявляя всю широту педагогической души, заказывали нам кофе с КОНЬЯКОМ. Чашечки были маленькие, сидели с ними мы подолгу, доходу заведению такая публика не приносила…

…За год, может чуть больше, вся школьная и студенческая молодежь перезнакомилась между собой. Сначала учащиеся разных заведений стали узнавать друг друга на улицах, потом здороваться, потом общаться, а там уже друзья, ну уж если и не друзья, то приятели – точно. А приятелям уже не до метких местечковых разборок.

Хотя отголоски этих разборок на брод перешли, правда поначалу в дозах умеренных и вполне приемлемых. Кто-то в кого-то влюбился, кому-то это не очень понравилось, кто-то кому-то набил лицо. Заметьте, не морду, а лицо. В те годы по экранам в «узком», т. е. почти запрещенном прокате прошел фильм «ЖЕНЯ, ЖЕНЕЧКА и КАТЮША», где и прозвучала эта фраза: «Набитьне морду, а лицо. В те годы по экранам в узком «осьлу в дозах умеренных и вполне приемлемых. лицо». В тот год страна фильма почти не заметила, но фраза из фильма на брод пришла. Постепенно драки свелись к чисто словесному поединку. Нет, конечно, все было: и конфликты непримиримые, и драки… Все было… Но не они определяли брод. Если «кровопролития» и случались, то на броде больше обсуждали не то, кто как кому «вдарил», а то, кто как себя вел и что сказал. Острое слово из-под разбитого носа ценилось гораздо выше удара, этот нос расквасившего. И эти внутрибродовские оценки влияли на молодежный менталитет гораздо сильнее, чем любые официальные проповеди.

На броде ругаться вроде никто не запрещал, и в морду можно было спокойно двинуть, и много еще чего можно было сделать, не боясь милиции или других каких-либо официальных санкций. Но неофициальных боялись пуще огня. Оказаться в дураках (или как теперь говорят лохом) на броде было страшней любого привода в милицию. Милиция что? Поругает и отпустит… А брод твой промах не только не забудет, но еще и долго обсуждать будет, и ты за своей спиной будешь слышать противный шепоток: «А, это тот, который…»

Одна бродовская знакомая, уехав в начале 70-х из города на несколько лет, вернувшись, брода не обнаружила… Брод исчез! Как? Куда? Почему? Тайна веков.

Но ведь исчез, и с этим не поспоришь. Исчез так же стихийно, как и возник. Что случилось? Бульвар Гагарина не изменился – и сегодня такой же… Ну лавочки убрали… Но этих лавочек все равно на всех бродовцев не хватало, и не ради лавочек мы на брод шли. Шли, шли каждый вечер, шли, как на работу. И вдруг ходить перестали. Ну конечно, не вдруг. Конечно, брод хирел постепенно. Но это не его вина. Как, например, «сдохла» «Ласточка»? А просто… Какая интеллигентная беседа за чашкой кофе может проистекать, когда за соседним столиком пьяная компания орет про «шумел камыш»? Кофейных вечеров хватило на один сезон, «кофейный ассортимент» изменили, тут же изменилась и клиентура, и доходная часть, и «Ласточка» стала обычной распивочной… и на броде появились пьяные.

Да нет, и раньше пили… Но как-то в сторонке и втихаря, как правило, тут же расходясь по домам. Фланировать «под мухой» было как-то не принято, неприлично… Но ничто не вечно под луной.

Одновременно с «Ласточкой» в круглом сквере на площади К. Маркса открыли первый в городе красивый фонтан. Бетонные резервуары с более-менее крупными струйками воды кое-где в городе были, но в круглом сквере действительно построили ФОНТАН. Этот фонтан даже сегодня еще смотрится, хотя кроме гранитных берегов от былого великолепия ничего не осталось, а тогда дно его, выложенное цветными изразцами, уже само по себе привлекало взор. Б-ский житель, не избалованный монументальным искусством, как на выставку повалил к фонтану, особенно вечером, когда включалась подсветка, когда вода переливалась разными цветами, когда мозаичное дно начинало играть, проявляя то каких-то неведомых морских животных, то не менее экзотичные растения. И в этой чудесной цветной воде, над этим прекрасным сказочным дном плавали «ЗОЛОТЫЕ РЫБКИ». Да-да, живые рыбки… И довольно крупные… Золотых было всего две, были красные, серебристые, все с пышными хвостами и плавниками… Восторгу зрителей не было предела и… И в фонтан полетели деньги.

Кто первый бросил монету, истории не известно. Зачем, тоже не понятно, но традиция прижилась, правда, не надолго. Первыми одна за другой пропали рыбки. Затем и мозаичное дно после первой зимы потеряло свой блеск и стало постепенно рассыпаться. И уже через год малолеткам с их приспособлениями для доставания со да фонтана монеток просто нечего стало выуживать. Детский фонтанный бизнес приказал долго жить. Но само появление фонтана несколько укоротило брод. Народ уже не гулял до улицы Луначарского… Бродовский маршрут сперва стал заканчиваться у фонтана, потом и в сам сквер заходить перестали, а с появлением нового (теперь уже всем привычного) памятника Ленину брод замкнулся в короткой стометровке от парка до памятника и обратно. Вслед за размерами скукоживалась и сама жизнь бродовская…

Примерно в это же время, спасибо Хрущеву, решившему, что негоже русскому человеку травить себя водкой, во всех отделах «Соки-воды» появилось разливное вино. Сначала сухое молдавское, потом не очень сухое, затем местное плодово-выгодное… Причём, на размеры водкопития кампания никак не отразилась, старшее поколение осталось верно традициям, а вот молодая поросль с радостью приобщилось к нововведению. Любой школьник за десять копеек мог купить полстакана сухого вина, а где полстакана там и стакан, где сухое там и не очень сухое…

Партия сказала «Надо!» – комсомол ответил: «Есть!» Вино оно ведь не только приятно на вкус, оно же еще и ПРИОБЩАЕТ… Ну что такое десять копеек за стакан? Два пончика? Пять звонков по телефону автомату? А ведь «двушку» позвонить тебе любой встречный даст, только попроси! И просили. И давали. Через какое-то время на броде просто со страшной силой возросла любовь к родителям и забота о них – такое количество школьников просто жаждало позвонить домой, чтобы «там не волновались». Легче всего стрельнуть «двушку» было у кого-то из более-менее взрослых или у девочек. И хотя все понимали, что такого количества домашних телефонов в городе просто нет, редко кто отказывал в желании «успокоить родных».

Брод пьянел на глазах, с этим нужно было что-то делать… Способ нашли. Как всегда, по-советски простой – пресекать! Благо уже было кому.

В городе уже давно были созданы оперотряды по содействию милиции. Долгое время они были простой формальностью, ходили по улицам, якобы следя за порядком. Но тут вдруг появился новый враг – музыка и танцы! Выяснилось, что западные музыка и танцы страшно развращают советскую молодежь. И над внешним видом молодых неплохо бы поработать, а то клеши прораспускали, галстуки оранжевые понаодевали. Оперотряды вперед!

И пошла работа: прямо на броде с корнем выдирали вшитые в брюки клеши, отрезали «битловские патлы» (длинные волосы), кулаком по сусалам отучали от пьянства. Все это произошло не вдруг, прессинг правопорядка накатывал постепенно, также постепенно менялся и бродовский уклад жизни. Выгнать «зеленого змия» с брода оперотрядовцы, естественно, не могли, а, поскольку и сами не чурались походов в отделы «Соки-воды», столкновения на почве призыва к порядку часто стали заканчиваться, мягко говоря, беспорядками. Оперотряд обладал корочками, у остальных таковых не было, а у нас юридически прав всегда тот, у кого корочка есть – остальные нарушители, а он – борец за правое дело. Постепенно все не-борцы стали искать иные места для прогулок. Тем более на скукоженном броде уменьшился уже ни в толпе не затеряться, ни от назойливого внимания не уберечься, так что лучше «гусей не дразнить». А гуси, кстати, могли здорово пощипать, могли и гуртом одного измолотить, былое бродовское благородство постепенно сходило на нет.

В 71 году, вернувшись из армии, я застал брод полуопустевшим, а у самого входа в парк группа парней, став в круг, молотила ногами какого-то лежащего на земле бедолагу. И это была не игра былых времен, не театрализованное действо, не фишка, нет, били по-настоящему и даже с остервенением. Бульвар по-прежнему носил гордое имя Гагарина, но это уже был не мой брод. На бульваре Гагарина и сегодня гуляют люди – на то он и бульвар. Но брода больше нет, он остался там, в 60-х. Хорошо это или плохо? Не знаю…

Но как пел по совершенно другому поводу Булат Окуджава: «А все-таки жаль…»