Текст книги "Хроники Б-ска +"

Милиция нашего детства

Архивист В. Кузьменко уверял, что до революции в Б-ске жило двое городовых: один – на вокзале, другой – на базаре. Тот городовой, который дежурил на вокзале, кроме прямых обязанностей, представлял собой в одном лице уголовный розыск, отдел по борьбе с организованной преступностью, отдел по борьбе с хищениями на транспорте, медвытрезвитель и детскую комнату милиции. Другой курировал базар и выполнял одновременно функции санэпидемстанции, комитета по охране природы, вневедомственной охраны, госторгинспекции, налоговой инспекции, ОБХСС, милиции, госавтоинспекции, управлении торговли, а также комиссии по урегулированию трудовых споров. Он указывал места парковки телег, торговли, пробовал на вкус продукты, недоброкачественная продукция тут же опрокидывалась на голову зарвавшегося продавца. Городовых уважали. Завидев ещё за квартал, снимали шапки и раскланивались. Любой случай неповиновения становился историческим событием. На здании теперешнего пассажирского вокзала станции Б-ск-I висит мемориальная доска с надписью «Здесь 18 декабря 1905 года произошло столкновение рабочих-железнодорожников, вылившееся в политическую демонстрацию». Так вот, по словам архивиста, все «волнения» тогда начались с крепкой выпивки железнодорожников, которая в конфликте со здешним жандармом приобрела политический характер, так как после взаимной перебранки закончилась рукоприкладством.

Но это всё – устная летопись легенды. Я той полиции не знал. Я помню только нашу, послевоенную милицию.

После войны милиция была малочисленна, да ведь и город был невелик. Для большей мобильности милицию посадили на коней. Конная милиция выезжала на Б-ск-I встречать возвращавшиеся после демобилизации эшелоны. Демобилизованные на радостях крушили пристанционные магазины и киоски, конники бесстрашно отстаивали народное добро. Руководил милицией майор Гуркин. Известная журналистка Татьяна Тэсс, описывая в журнале «Крокодил» один из судебных процессов, по ошибке назвала его Чуркиным. Но пусть это остаётся на её совести. Всю госавтоинспекцию представлял один милиционер по фамилии Иванов. Машин в городе было не более сотни, и надо ж такому случиться: Иванова раздавила машина!

До появления светофоров уличным движением управляли регулировщики. Один из них на самом ответственном перекрестке у ЦУМа не пропускал на площадь Ленина гужевой транспорт. Исключение составляли только возчики «треста очистки», или попросту ассенизаторы. Они ездили всегда обозом из нескольких телег, на которых стояли бочки. Из бочек торчали ведерные черпаки, а над обозом роились мухи. Когда ассенизаторы проезжали мимо регулировщика, тот оторачивался и зажимал нос.

Одним из первых государственных учреждений, вступивших в строй после освобождении от немецко-фашистских захватчиков, была тюрьма. Тюрьма в центре города до сих пор является одной из достопримечательностей города. Для того чтобы не вызывать в обществе отрицательных эмоций, не так давно вокруг тюрьмы возвели высоченный забор и административно-культурные служебные помещения, а на выходящие на улицу и детскую поликлинику окна навесили жалюзи. После войны стена была на треть ниже, на углах стояли сторожевые будки, где дежурили вооруженные стрелки. В народе их звали «мухобоями». Перед тюремной стеной регулярно вскапывалась полоса земли, обнесенная колючей проволокой. Из-за зарешеченных окон тюрьмы выглядывали зэки и бросали завернутые в кусочки материи камушки с записками на волю. Стрелки отгоняли прохожих, не давая подбирать эти записки, но мальчишки нет-нет да и умудрялись незаметно ухватить их. В записках указывался адрес родственников, чаще всего просили прислать передачу с сухарями и табачком. Большинство адресатов было из сельской местности.

Сталин когда-то произнес исторические слова: «Жить стало лучше, жизнь стала веселей». Но веселей стало жить, пожалуй, при Хрущёве. Выполняя лозунги партии о слиянии города с деревней, деревни двинулись в более сытые города. Население города росло не по дням, а по часам, и одной из первых селянами осваивалась профессия порядка. Учились профессии по ходу дела. Для поддержания порядка в помощь милиции была создана добровольная народная дружина. В нее записывали добровольно-принудительно, поощряли дополнительными отпусками, учитывали активность в итоговых показателях соцсоревнования.

С начала 60-х годов вином и водкой забили все гастрономы, открыли отделы торговли в розлив. В розлив торговали многочисленные буфеты и лотки. Вино лилось рекой, сосед поил соседа, вытрезвители не справлялись с возросшей нагрузкой. В скверах, дворовых палисадниках и других укромных местах на кустах висели граненые стаканы, предусмотрительно оставленные любителями выпить «на троих». Но и милиция не дремала. В находившемся на месте теперешнего музея «Б-ский лес» летнем кинотеатре парка Толстого за сценой размешалась дежурная комната милиции. Сюда же в парк, а зимой на каток собиралась выяснять отношения молодежь со всех районов города. Милиция со шпаной особо не церемонилась.

Центром жизни тогда стали винные отделы гастрономов. Один знакомый, приехав после десятилетнего отсутствия, встретил у гастронома бывшего однокашника и стал расспрашивать о друзьях детства.

– А все сидят! – ответил тот.

– Как сидят?

– А раз к магазину не ходят, значит, сидят!

«Сидели», однако, далеко не все. Сколько было в ту пору преступлений, сколько сидело, каков процент раскрываемости – никто из простых смертных не знал.

Когда говорит, что раньше не грабили и не убивали, не соглашаюсь и привожу собственный пример. Меня ограбили с покушением на убийство в пяти шагах от собственного дома и в сотне шагов от управления внутренних дел. Когда пришел в себя, увидел на свежем снегу следы преступника. Было около двух часов ночи, транспорт уже не ходил, и не надо было быть Пинкертоном, чтобы по свежим следам взять грабителя, тем более, что и подобрал-то меня шедший на дежурство милиционер минут через 10—15 после нападения. Но то ли жалко было будить ночью служебную собаку, то ли милицию, но прибыли стражи порядка на место происшествии только к 9-ти часам утра, когда от улик не осталось и следа. Более того, следователи с неделю отрабатывали версию: не долбанул ли я сам себя металлическим прутом по голове с целью запутать следствие?

Но это были частности. А в общем на улицах пьяные не лежали…

Даже самые отъявленные пьяницы и хулиганы, завидев грозную двухметровую фигуру милиционера по кличке «Полтора Ивана», переставали качаться, начинали выражать возмущение американским империализмом. В те времена основными охраняемыми милицией объектами были партийные и советские комитеты и «пост №1» у памятника Ленину.

Пост №1 вряд ли нуждался в охране, причиняли ущерб «чугунному» монументу только голуби. Из бытовых объектов особой заботой милиции пользовался обкомовский дом на углу Октябрьской и Горьковской улиц. В этом доме жили «первые» – от Крахмалёва до Войстроченко, а также другие люди, далеко не последние в структуре партийной власти. На Октябрьской улице было совсем перекрыто движение автотранспорта, по улице Горького запретили проезжать грузовикам, а легковухам – с 10 вечера до 7 утра.

Стражей порядка с годами становилось всё больше и больше, а порядка все меньше и меньше. Впрочем, вы и сами это видите, а о том, почему так получается, я, честное слово, ничего сказать не могу.

Музыка нашего детства

Как только отгремела война, в нашу жизнь вошла музыка. Стоило кому-то вынести баян или заиграть радиоле, тут же приходили люди, и начинались танцы. На самодельных эстрадках заезжие артисты исполняли народные куплеты на побежденных фашистов типа:

 
Капусту с картошкой я очень люблю
Айн, цвай, драй…
 

У редких счастливчиков сохранились довоенные пластинки и патефоны. Слушать их собирались толпами. Мальчишки пальцем крутили самодельные диски с пластинками. Появились первые отечественные радиоприемники «Балтика» и «Рекорд». Наряду с народной и военной музыкой звучали джазовые композиции, записанные еще в довоенные годы знаменитыми оркестрами Пола Уайтмена, Рэя Нобля, Джека Хилтона, Генри Холла, а также отечественными – Леонида Утесова, Александра Варламова, Виктора Кнушевицкого, песни запрещенных в то время Вертинского и Петра Лещенко.

Говорили, в Б-ске до войны были неплохие музыканты. Существовал даже женский семейный оркестр, игравший в кинотеатре. В нем играли чехи Борины и Стокласки. В пятидесятых годах в кинотеатре «Октябрь» перед сеансами играл небольшой ансамбль, в котором выделялись саксофонист Низяев и ударник Хасин. Особый интерес вызывал у публики Хасин. Он стучал на панцире черепахи, прикрепленном к барабану, или трещал на кастаньетах. Чтобы вытравить даже само понятие джаза, оркестры стали называть эстрадными. Вовсю развернулись глушилки в радиоэфире.

Саксофон объявили «буржуазным инструментом» и не разрешали на нем играть. Зато такие истинно джазовые инструменты, как труба, тромбон, кларнет, считались почему-то «нормальными», а значит, безвредными для. нашего строя. Леонид Утесов вспоминал, что один высокопоставленный вельможа советовал ему распрямить саксофоны, чтобы изгнать из них буржуазную форму…

Когда началась «холодная война», над соцлагерем опустился «железный занавес». Думаю, что определение «железный занавес» не совсем адекватно тому, что происходило на самом деле. Через железный занавес пусть ничего не видно, но хоть что-то слышно. А было-то много хуже: ничего не видно и ничего не слышно. Все, что находилось по ту сторону занавеса, называлось плохим и античеловечным, все, что по эту сторону, – прогрессивным и передовым.

Джаз объявили буржуазной культурой. С выпускаемых пластинок исчезли фокстроты и танго, их заменяли созвучные соцкультуре вальсы, польки, краковяки, па-де-катры. В эфире с утра до ночи звучали частушки и арии из опер и оперетт.

Последним аргументом для защитников джаза был:

– А вы что, против Советской власти?

Крыть было нечем, так как за Советскую власть были все: не только любители джаза, но и партработники, алкоголики, возчики «треста очистки» и даже зэки. Тем более, что в «стране желтого дьявола» царили бесправие, разбой и расовая дискриминация. Исполнявшиеся в то время песни их нравов наводили ужас.

 
На Бродвее шумном чистил негр ботинки,
И в глазах у негра лишь зрачки блестят.
Он влюбился в ножки тоненькой блондинки —
Машинистки Полли фирмы «Джеймс-Уатт»…
 

Дальше, естественно, шла крутая развязка с трагическим для негра исходом и душевным криком:

 
Мы тоже люди,
Мы тоже любим,
Хоть кожа черная у нас.
Но кровь красна!
 

Песня вызывала справедливое возмущение и желание уничтожить на корню общество насилия и капитала.

Все эти представления были подорваны в 1957 году, когда в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Поезда с участниками фестиваля шли через Б-ск. Представителей стран соцдемократии пропускали днем, а поезда с «капиталистами» – далеко заполночь. Эти поезда шли по безлюдному пути через Вязьму и прибывали на Белорусский вокзал столицы. По нашему перрону сновали переодетые кэгэбэшники, отнимали сувениры и проспекты, прогоняли от вагонов. Но люди уже поняли: эти «капиталисты» такие же люди, правда, лучше одетые и более свободные. И негры не чистили ботинки, а чувствовали себя очень даже нормально. Музыка с фестиваля прорвалась во все уголки страны.

На этот период приходится расцвет духовой музыки. В каждом районе, на каждом предприятии создали свои духовые оркестры. С появлением в городе А. Шустерова, имевшего диплом военного дирижера, духовые оркестры приобрели еще большую значимость, участвуя во всех мероприятиях. Шустеров обучал и руководил одновременно оркестрами завода «Дормаш», лесохозяйственного института, строительного техникума, дирижировал на танцах в парке. Естественно, руководить сводным оркестром на парадах поручалось тоже Шустерову. Когда он под трубный гром и барабанный бой проносил, чеканя шаг, свою монолитную фигуру, в такт его шагам подпрыгивала кумачовая правительственная трибуна со всеми стоящими на ней партийными и советскими «генералами». Шустеров пытался организовать и эстрадный оркестр в лесохозяйственном институте, но сообразил, что кроме неприятностей, с этого ничего не получишь.

Тем не менее, в лесохозяйственном институте в течение нескольких лет играл наш небольшой ансамбль. Кроме концертов и танцевальных вечеров в своем институте мы много гастролировали по городу и области в составе институтской самодеятельности. Это был разгар борьбы с джазом и, естественно, со «стилягами». Приходилось играть, соблюдая необходимую маскировку. Например, объявлялось, что исполняется пьеса прогрессивного негритянского (упаси Бог сказать – американского!) композитора, отдавшего жизнь в борьбе за классовую справедливость… Или еще что-нибудь в этом роде.

Особый восторг у публики вызывала песня «Стиляга» со словами:

 
Мы с подружкою видали —
Ходит парень молодой.
Как Наташа, или Галя,
Или Валя завитой.
Яркий галстук, туфли с кашей,
Стильный в клеточку костюм.
И на лбу его высоком
Нет следа высоких дум.
 

Толпа ликовала (особенно первые ряды) и подпевала в такт, не подозревая, что с этими дурацкими словами в их души проникал вирус, имя которому – джаз.

В то же время организовал небольшой ансамбль Л. Климов. Ансамбль оказался бесхозным, а потому, более смелым в выборе репертуара.

Репетировать было негде. Одно время музицировали под трибуной стадиона «Динамо», в спортзале, на главпочтамте. Наконец, оркестр приютил клуб МВД (ныне клуб им. Дзержинского). Однако и в клубе продержаться долго не удалось. Все кончилось на какой-то партийной конференции работников МВД, где директор попросил повеселить делегатов во время перерыва. Когда вошедшие в фойе партделегаты увидели улыбающуюся во всю площадь большого барабана рожу диснеевского Микки-Мауса и модных молодых ребят вокруг, они стушевались. А первые же синкопированные джазовые аккорды вызвали шок, равный брошенной в толпу противотанковой гранате. Через минуту прибежал лишившийся дара речи директор клуба и выставил музыкантов.

В Бежице организовал джаз-оркестр С. Хаит. Этот оркестр играл во Дворце культуры машиностроителей и клубе «Строитель». В нем выделялись пианист А. Долгинов и саксофонист А. Корб, ставший впоследствии в Ленинграде профессиональным музыкантом. В 1957 году при клубе завода, дормаш организовался эстрадный оркестр под управлением Е. Акуленко, собравший лучших музыкантов со всех районов города.

Заканчивалось время «хрущевской оттепели», которое у нас в провинции вроде бы и не начиналось. В музыке уже ничего не запрещалось, но ничего и не разрешалось. Даже танцевальный репертуар на каких-нибудь танцульках требовалось утверждать в отделах культуры. Вместо слова «фокстрот» или «свинг» следовало писать «быстрый танец», вместо «блюз» – «медленный танец». По радио запели новые соцшлягеры типа: «Здравствуй, земля целинная». В клубе завода «Дормаш» оркестру были созданы более или менее сносные условия, приобретен инструмент. Благодаря директору клуба И. Яшину оркестр получил полную свободу в выборе репертуара. Оркестр имел довольно обширную концертную и танцевальную программы и собирал тысячные аудитории. Клуб заказал оркестрантам одинаковую форму. Даже на танцах музыканты держались солидно. На танцевальные вечера оркестр приходили слушать люди зрелого и даже пожилого возраста. Казалось, что у оркестра хорошие перспективы, но рано или поздно его должны были поставить на место. Чересчур он «вылезал» из общих стандартов. Но об этом – позже.

Скульптура нашего детства

После войны Б-ск, как и многие другие города Союза, в короткий срок уставили гипсовыми скульптурами. Скульптуры стояли в скверах и парках, торчали из кустов и газонов, прививая строителям новой жизни новую культуру. Со временем гипсовые фигуры ветшали, разрушались, мешали прокладке магистралей и строительству. Их переносили на другие места, передавали с баланса на баланс, подмазывали, подклеивали, всячески пытаясь сохранить для потомков. Останки их изредка можно встретить и теперь.

Центральной фигурой в ту пору был «спортсмен с веслом», установленный в центре сквера Карла Маркса на месте теперешнего декоративного фонтана. Гребец стоял в расслабленной позе Аполлона Бельведерского, поигрывая рельефом мышц, крепко сжимая в правой руке деревянное весло. Лик спортсмена был суров и задумчив. Чело омрачали невеселые думы о невозможности спуститься к Десне и применить весло по назначению. Со временем власти пошли бедолаге навстречу, соорудив вокруг фонтан, струи которого обливали его в жаркую погоду.

Зимой рядом с гребцом устанавливали елку, а самого «Аполлона» наряжали в Деда Мороза. В такие дни он выглядел счастливым, гордо держа весло под видом посоха.

Наконец кто-то из ответственных работников догадался о многолетней мечте гребца и дал команду на перенос скульптуры ближе к водной стихии, на территорию водно-спасательной станции в роще Соловьи. Там он и дожил свой век. Напротив, под каштаном, располагалась скульптура дискоболки. Оставалось предполагать: то ли она пыталась привлечь внимание соседа с веслом своими спортивными упражнениями, то ли примерялась, как более метко запустить в него этим самым диском. Со временем диск разрушился. Полинявшая и похудевшая дискоболка стояла, склонившись, в разросшихся кустах, как будто пряталась от посторонних глаз. Последним ее прибежищем стал – она и сейчас там – небольшой палисадник у ворот тюрьмы.

Во дворе клавишной фабрики «Десна» на полутораметровом пьедестале почему-то стояла гипсовая, похожая на ткачиху, муза Евтерна с гипсовой же лирой в руках. Когда фабрика переехала по новому адресу, музу бросили на произвол судьбы. Года два маялась брошенная Евтерна, потеряв лиру вместе с обеими руками. Но однажды ревизия на фабрике обнаружила, что гипсовая муза все еще числится у них на балансе. Была срочно организована экспедиция, и собратья по искусству увезли музу на грузовой машине в свои владения.

«Девочка с гусенком» стояла в парке Толстого на месте теперешнего фонтана с бегемотиком. Ко времени превращения парка в музей деревянных идолов эта скульптурная группа стала звучать диссонансом. На её месте установили красного бегемотика, окруженного металлическими, одному создателю известными, символами птичьего царства. «Девочку с гусенком» перенесли на территорию яслей-сада по улице Октябрьской, а незадачливых родителей бедного гусенка – там было еще три гипсовых гуся, вывезли на свалку. Стоит теперь эта девочка, с повзрослевшим от времени лицом, среди цветника и горестно прижимает к груди бесформенный кусок гипса, бывший когда-то пушистым гусенком…

Драматичной оказалась судьба памятника «отцу всех времен и народов» в парке Толстого (на месте теперешней «Чертовой мельницы»). Когда началась борьба с культом личности, его закрыли фанерным саваном. Традиционно консервативные б-ские руководители продержали его с год под этим колпаком, ожидая, не переменится ли ветер, а затем ликвидировали в одночасье. Теперь место одного дьявола заняли три чёрта. Почти равнозначная замена.

С довоенных времен дошел до нас один бетонный памятник, копия петербургского «Самсона, разрывающего пасть льву». Стоял он на Петровской горе у церкви, позади теперешней гостиницы «Б-ск». Памятник били и ломали все, кому ни лень, но он, хоть и в изуродованном виде, но стоял долгие годы, пока не был вырван с корнем при строительстве гостиницы. Слева от центрального входа в ТЮЗ (бывший Дворец пионеров и школьников) после войны была установлена скульптурная композиция: буревестник революции М. Горький рядом с отцом всемирного пролетариата В. Лениным. Последние годы гипсовую композицию регулярно красят в черный цвет. Под мрамор.

Этот же самый буревестник, но уже белого цвета и без мудрого собеседника, одиноко стоит посреди клумбы перед входом в школу №4, носящую его имя. Вид у него более чем вопросительный и недоумевающий. Как будто он всё время мучается вопросом: кому пришла в голову мысль оторвать от композиции второго участника сюжета.

До наших дней сохранились скульптуры львов у входа в сквер на площади Ленина со стороны Фокинской улицы. Царь зверей уже имеет не такой гордый вид, как прежде, у него оторваны хвост и кусок правой ягодицы. Да и поза поверженного львом кабанчика выглядит теперь не так трагично. По всему видно, что льву с оторванным задом уже не до трапезы. Львица тоже не в лучшем состоянии, но что поделаешь – старость не радость.

Изобиловала гипсовой скульптурой и Бежица: тут и «Девочка с олененком», и «Эстафета», и «Сталевар», и «Ткачиха», и «Олень». Все это сильно украшало, а кое-где и сейчас украшает еще наши улицы. «Время стирает города и цивилизации», – говорится в телерекламе «Инкомбанка». Стирает оно и эту цивилизацию, яркими символами которой была массовая гипсовая скульптура.