Текст книги "Включить. Выключить"

– Никакого протокола, – решительно заявил Кармайн. – Все сказанное здесь не должно покинуть пределы этой комнаты.

– Ясно, – резким тоном произнес Роджер Парсон-младший. – Продолжайте, лейтенант Дельмонико.

Когда Кармайн умолк, изложив происшедшее во всех подробностях, в конференц-зале воцарилась такая тишина, что легкий шум ветра за окнами показался мощным ревом. Слушатели сидели бледные, подавленные, с вытянутыми лицами. Кармайн впервые видел Макинтоша выбитым из колеи, хотя встречался с ним не раз. Но полностью смысл его речи дошел, вероятно, только до декана Даулинга, психиатра, специализирующегося на органических психозах.

– Не может быть, чтобы это сделал кто-то из Хага, – пробормотал Роджер Парсон-младший, промокая губы салфеткой.

– Это еще предстоит выяснить, – отозвался Кармайн. – У нас нет конкретных подозреваемых, а это значит, что все сотрудники Хага под подозрением. Кстати, мы не можем исключить и персонал медицинской школы.

– Кармайн, неужели вы и вправду считаете, что по меньшей мере десять из пропавших девочек были кремированы? – спросил Моусон.

– Да, сэр, считаю.

– Но ведь у вас нет никаких доказательств.

– Вы правы, нет. На эту мысль наводит логика, но она подтверждается всеми известными нам фактами: если бы не прихоть случая, Мерседес Альварес была бы кремирована и исчезла без следа еще в прошлую среду.

– Отвратительно… – прошептал Ричард Спейт.

– Это Шиллер! – выкрикнул Роджер Парсон-третий. – По возрасту он вполне мог быть нацистом! – И он в ярости обернулся к профессору: – Я же запретил вам брать на работу немцев!

Роджер Парсон-младший громко застучал по столу.

– Довольно, Роджер! Доктор Шиллер слишком молод, чтобы быть нацистом; правлению незачем строить подобные догадки. Я считаю, что профессор Смит нуждается в поддержке, а не в упреках. – По-прежнему раздраженный неожиданной вспышкой сына, он повернулся к Кармайну: – Лейтенант Дельмонико, я чрезвычайно признателен вам за откровенность, хоть она и сурова. Я призываю всех присутствующих молчать об этой трагедии. Впрочем, – страдальческим тоном добавил он, – полагаю, какие-то сведения все равно просочатся в прессу.

– Подобное неизбежно, мистер Парсон, рано или поздно это все равно случится. Расследование проводится в масштабе штата. С каждым днем о нем узнает все больше людей.

– И ФБР? – утончил Генри Парсон-младший.

– Пока еще нет, сэр. Грань между пропажей без вести и похищением очень тонка, но у родных пропавших девочек никто не требовал выкупа, поэтому сведения о деле пока не выходят за пределы Коннектикута. Уверяю вас, мы обратимся за помощью к любым организациям, которые смогут ее оказать, – пообещал Кармайн.

– Кто руководит расследованием? – спросил Макинтош.

– За неимением лучшего, сэр, в настоящий момент – я, но положение может измениться. Как видите, в деле замешано много разных полицейских управлений.

– Вам нужна помощь, Кармайн?

– Да, сэр.

– Тогда я созвонюсь с губернатором, – решил Моусон, уверенный в своем могуществе. Почему бы и нет?

– Поможет ли следствию предложение награды от «Парсон продактс»? – спросил Ричард Спейт. – Скажем, полмиллиона? Миллион?

Кармайн опешил.

– Нет, мистер Спейт, ни в коей мере! Во-первых, это привлечет внимание прессы к Хагу, во-вторых, огромные вознаграждения только осложняют полиции задачу. За вознаграждением охотятся проходимцы всех мастей. Зацепку оно может и не дать, а полиция впустую потратит время и силы на изучение десятков тысяч ложных показаний. Если расследование зайдет в тупик, возможно, нам поможет какая-то сумма, но не более двадцати пяти тысяч. Поверьте мне на слово, этого более чем достаточно.

– В таком случае, – вмешался Роджер Парсон-младший, вставая и направляясь за кофе, – предлагаю сделать перерыв – до тех пор, пока лейтенант Дельмонико не сможет сообщить нам новые сведения. Профессор Смит, вы и ваши подчиненные должны оказывать всестороннюю поддержку лейтенанту. – Он попытался наполнить чашку из кофейника, не сумел и возмутился: – Кофе нет! Мне нужен кофе!

Пока профессор рассыпался в извинениях и объяснял, что мисс Вилич обычно делает кофе ближе к концу заседания, Кармайн включил кофеварку и взял яблочный кекс. Моусон не обманул: вкус был изумительный.

Тем же днем в кабинет к Кармайну ворвался комиссар Джон Сильвестри с известием, пришедшим из Хартфорда: в Холломене будет создана особая следственная группа, так как его полицейские лаборатории – лучшие во всем штате. Главой особой группы назначен лейтенант Кармайн Дельмонико.

– Бюджет неограничен, – добавил Сильвестри. Он стал еще больше походить на огромного черного кота. – Плюс право привлекать к следствию любого полицейского на территории штата.

«Спасибо, Моусон, – мысленно произнес Кармайн. – Я получил почти неограниченную свободу действий, но готов поставить свой полицейский жетон, что пресса обо всем пронюхает раньше, чем я выйду из кабинета. Стоит только чиновникам подключиться к делу, и языки заработают без устали. А что касается губернатора… Серийные убийства, в особенности граждан, достойных уважения, лишь прибавляют политической одиозности».

Сильвестри он сказал:

– Я лично побываю во всех полицейских управлениях штата и введу их в курс дела, а пока будет лучше, если в состав особой группы войдем только мы с Патриком, Эйб и Кори.

Глава 5

Среда, 20 октября 1965 г.

Прошло две недели. Шумиха, поднятая газетами, телевидением и радио, постепенно начала утихать. В прессу не просочилось ни единого упоминания о кремации, что несказанно удивляло членов особой группы. Очевидно, подействовало давление свыше: влиятельные политики нажали на все кнопки, чтобы не допустить распространения этих кошмарных подробностей. Зато «карибский фактор» муссировался без зазрения совести. Количество жертв достигло одиннадцати, первой из них предположительно стала Розита Эсперанса, пропавшая в январе 1964 года. Ранее подобных случаев не было зафиксировано ни в штате, ни за его пределами. И конечно, в прессе убийца сразу же получил прозвище – Коннектикутский Монстр.

Сотрудникам Хага пришлось в эти дни туго. Они находились под постоянным прицелом подозрительных взглядов, слышали фразы, оборванные на полуслове, избегали обсуждения вопросов, не выходящих из головы каждого «хагиста». Было только одно утешение: полицейские перестали посещать институт; даже лейтенант Дельмонико, который в течение восьми дней прочесывал этаж за этажом.

Трещины в структуре Хага в основном возникли в окружении доктора Курта Шиллера и разбегались от него во все стороны.

– Не подходите ко мне, фашист! – кричал доктор Финч Шиллеру, когда тот приходил с профессиональными вопросами.

– Да можете оскорблять меня сколько угодно, – с негодованием отзывался Шиллер, – здесь, среди американских евреев, я даже ответить вам не смею!

– Будь моя воля, вас бы давно депортировали! – зверел Финч.

– Нельзя винить целую нацию в преступлениях, совершенных немногими, – твердил Шиллер, побелев и стиснув кулаки.

– Это еще почему? Вы все виноваты!

Вмешавшийся Чарльз Понсонби брал Шиллера за локоть и уводил к себе.

– Но я же ничего не сделал, ровным счетом ничего! – горячился Шиллер. – Откуда вообще известно, что труп расчленили, чтобы кремировать? Это же сплетни, досужая болтовня! Я ни в чем не виноват!

– Дорогой мой Курт, реакция Мори вполне понятна, – объяснял Чарльз. – Его родственники сгорели в печах Освенцима, поэтому сама мысль о кремации внушает ему ужас. Вместе с тем я понимаю, как нелегко приходится вам. Лучшее, что вы можете предпринять, – не попадаться ему на глаза, пока не утихнет шум. А он обязательно утихнет, так всегда бывает. Потому что вы совершенно правы: это всего лишь сплетни. Полиция ничего не объяснила нам. Выше голову, Курт, будьте мужчиной!

Эти слова оказались последней каплей: услышав их, Шиллер закрыл лицо ладонями и горько зарыдал.

– Сплетни – все равно что чеснок, – пробормотал Понсонби себе под нос, возвращаясь в лабораторию. – Хороший слуга, плохой хозяин.

Раздражение на Шиллере срывал не только Финч. Соня Либман тоже отказывалась находиться с ним рядом, Хилда Силвермен внезапно стала путать его журналы и статьи, Марвин, Бетти и Хэнк теряли его образцы и метили свастиками крыс, мозг которых предназначался для патологических исследований.

Наконец Шиллер явился к профессору с просьбой об отставке, но получил решительный отказ.

– Увы, Курт, принять ваше заявление я не могу, – объявил Смит, волосы которого с каждым днем становились белее. – Полиция пристально следит за нами, мы не можем позволить себе кадровые перестановки. И потом, сейчас ваш уход вызовет лишние подозрения. Стисните зубы и крепитесь, как все мы.

– Как мне все уже осточертело, – сказал профессор Тамаре, после того как безутешный Шиллер ушел. – Ох, Тамара, за что нам такое?

– Если бы я знала, Боб, то попыталась бы все исправить, – отозвалась она, помогая ему устроиться в кресле поудобнее. Потом принесла статью доктора Нура Чандры – ту самую, в которой бесстрастно и со всеми клиническими подробностями был описан припадок Юстаса.

Вернувшись в свой кабинет, Тамара застала там Дездемону Дюпре, которая бесцеремонно рылась в заваленном бумагами столе Тамары!

– Мои платежные ведомости не у вас, Вилич?

Уголок абсолютно секретного рукописного документа выглядывал из-под кипы с расшифровками для шефа. Тамара подскочила к столу и оттолкнула Дездемону.

– Как вы смеете рыться в моих бумагах, Дюпре!

– Мне просто стало интересно, как вы можете работать в таком хаосе, – насмешливо протянула Дездемона. – Неудивительно, что с административными обязанностями вы не справились. Вам не под силу организовать даже вечеринку в пивной.

– Убирайтесь вон! Если вы не можете подцепить хоть какого-нибудь завалящего мужчину, не срывайте зло на окружающих!

Почти невидимые брови Дездемоны приподнялись.

– Есть на свете вещи и похуже неведения, – с улыбкой заметила она, – но, к счастью, многие мужчины мечтают покорить Эверест. – Она увидела, как пальцы Тамары с ярко-красными ногтями судорожно запихнули подальше злополучный документ. – Любовная записочка? – поинтересовалась Дездемона.

– Идите вы!.. Ваших ведомостей здесь нет.

Дездемона ушла, по-прежнему улыбаясь. Телефон в ее комнате зазвонил, когда она открывала дверь.

– Мисс Дюпре слушает, – схватила она трубку.

– О, отлично. Рад застать вас на работе, – произнес еще один ненавистный ей голос.

– Я всегда на работе, лейтенант Дельмонико, – сухо откликнулась она. – Чему обязана такой честью?

– Вы не согласитесь поужинать со мной?

Несмотря на шок, Дездемона не совершила ошибки и не сочла приглашение лестным. Стало быть, лорд главный палач в тупике?

– Это зависит от ряда причин, – настороженно ответила она.

– Каких?

– От количества возможных последствий, лейтенант.

– Ну, пока вы занимаетесь подсчетами, может быть, будете звать меня Кармайном? А я вас – Дездемоной?

– Имена предназначены для друзей, а ваше приглашение я расцениваю как вызов на допрос.

– Значит ли это, что я вправе звать вас Дездемоной?

– Не вправе, но можете звать.

– Отлично! Итак, как насчет ужина, Дездемона?

Она откинулась на спину стула и смежила веки, вспоминая, какое впечатление на нее произвела спокойная властность этого человека.

– Хорошо, пусть будет ужин.

– Когда?

– Сегодня, если вы не заняты, Кармайн.

– Великолепно. Какую кухню предпочитаете?

– Самую простую – старую добрую шанхайскую.

– Меня вполне устраивает. Я заеду за вами в семь.

Ну разумеется, этот мерзавец знает, кто где живет!

– Нет, благодарю. Лучше встретимся на месте. Куда мы идем?

– В «Синий фазан» на Сидар-стрит. Знаете это заведение?

– Да. Там и встретимся – в семь.

Он повесил трубку, не добавив ни слова. Сразу после этого разговора в дверях появился доктор Чарльз Понсонби, и Дездемоне пришлось решать его проблемы. Оставшись одна, она принялась обдумывать план – не обольщения, а поединка. Да, легкая словесная пикировка с выпадами и отражениями была бы очень кстати! Как ей недостает таких развлечений! Здесь, в Холломене, она как в изгнании и занята только пополнением банковского счета, чтобы поскорее покинуть эту огромную чужую страну, вернуться на родину и вновь окунуться в привычную жизнь. Деньги не самое главное, но если их нет вообще, любое существование покажется гнетущим. Дездемона мечтала о квартирке в зеленом районе Стрэнда с видом на Темзу, о работе консультанта в нескольких частных клиниках Лондона. Правда, Лондон она знала так же плохо, как и Холломен, но последний считала чужбиной, а первый – центром Вселенной. Пять лет, еще пять лет, а потом – прощай, Хаг и Америка. С отличными рекомендациями она без труда найдет работу. Вдобавок ее будет поддерживать внушительная сумма на банковском счету. Вот и все, что ей нужно от Америки. «Можно вывезти англичанку из Англии, – думала она, – но невозможно вытравить Англию из англичанки».

На работу и с работы она всегда ходила пешком – эта физическая нагрузка устраивала ее, путешественницу по натуре. Кое-кто из коллег считал подобные прогулки опасными, но Дездемона ничуть не боялась, хотя ее путь пролегал через Яму. Со своим ростом, спортивной походкой, уверенным видом и отсутствием бумажника она вряд ли могла стать жертвой. И потом, за пять лет она наизусть изучила всех, кто попадался ей по дороге, и хотя ни с кем так и не познакомилась, многих приветствовала дружелюбным взмахом руки.

С дубов уже осыпались листья. Сворачивая на Двенадцатую улицу, чтобы пройти еще квартал и выйти на Сикамор, Дездемона утопала ногами в опавшей листве, которую еще не успели убрать. А вот и он! Сиамский кот, который всегда запрыгивал на столбик ограды, чтобы поздороваться с ней. Дездемона остановилась, чтобы приласкать его. За ее спиной смолкли чьи-то шаги, их звук продлился всего долю секунды после того, как утихли ее собственные. От неожиданности Дездемона обернулась, по спине побежали мурашки. Только этого ей не хватало после пяти лет мирной жизни! Но поблизости никого не было, разве что преследователь спрятался за ближайшим дубом. Дездемона двинулась дальше, постоянно прислушиваясь, и, пройдя шагов двадцать, внезапно остановилась. Шорох за спиной опять задержался на полсекунды. На лбу Дездемоны выступила испарина, но она продолжала идти как ни в чем не бывало, свернула на Сикамор-стрит и, к собственному удивлению, последний квартал до дома преодолела почти бегом.

Просто смех, Дездемона Дюпре! Смешно и глупо. Это был ветер, крыса, птица, какое-нибудь мелкое и незаметное существо.

Поднявшись на тридцать две ступеньки, она дышала так тяжело, словно бежала или лестница стала длиннее. Первым делом она заглянула в корзину для шитья, но к ней никто не прикасался. Вышивка лежала на своем месте.

* * *

Элиза Смит приготовила на ужин любимое блюдо Боба – свиные ребрышки с салатом и горячим хлебом. Ее заботило душевное состояние супруга. С тех пор как произошло убийство, он стал мрачным, раздражительным, критиковал то, чего обычно не замечал, порой настолько погружался в свои мысли, что не видел и не слышал ничего вокруг. Элиза всегда знала об этой стороне натуры мужа, но поскольку у него была и блестящая карьера, и эти причуды в подвале, и прекрасная семья, она не сомневалась, что раздражительность никогда не будет доминировать в его характере. Трагедию с Нэнси он пережил – поначалу, конечно, было нелегко, потом стало полегче. А что может быть хуже?

Газеты и телевидение уже перестали трезвонить о Коннектикутском Монстре. Но Бобби и Сэм в своей престижной частной школе просто купались в лучах славы и гордились, что их отец работает там, где нашли труп. Они не понимали, почему дома им запрещают даже заикаться об этом.

– Пап, как думаешь, кто это сделал? – в очередной раз спросил Бобби.

– Не смей, Бобби, – одернула его мать.

– По-моему, Шиллер, – заявил Сэм, обгладывая ребрышко. – Зуб даю, он был нацистом. С виду – вылитый фашист.

– Тихо, Сэм! И вообще хватит об этом, – потребовала Элиза.

– Слушайтесь маму, мальчики. С меня довольно, – сказал профессор, почти не притронувшись к еде.

Разговор на время прекратился: мальчики жевали оставшиеся ребрышки, хрустели румяной хлебной корочкой и выжидательно поглядывали на отца.

– Па-ап, ну пожалуйста! Скажи, кого ты подозреваешь, – снова заканючил Бобби.

– Шиллер-киллер! Шиллер-киллер! – запел Сэм. – Ахтунг! Зиг хайль! Ихь хабе айн тигр в майн танк!

Роберт Мордент Смит положил обе ладони на стол, оттолкнулся и поднялся на ноги, а затем указал на пустой угол просторной комнаты. Бобби икнул, Сэм захныкал, но оба покорно поднялись и направились туда, куда указал отец, на ходу закатывая штанины выше колен. Смит взял длинный хлыст с размочаленным концом с обычного места – выступа панели, повернулся к мальчикам и ударил по икре Бобби. Он всегда наказывал Бобби первым, потому что Сэм так боялся хлыста, что мучился сильнее, видя, как вздрагивает Бобби. От первого удара на коже вспухли красные полосы, за ним последовало еще пять, но Бобби продолжал хранить мужественное молчание. Сэм уже подвывал от ужаса. Еще шесть ударов по другой икре Бобби – и наступила его очередь. Несмотря на вопли, удары были такими же хлесткими и жгучими, как те, что получил Бобби. С точки зрения отца, Сэм был трусом. Девчонкой.

– Отправляйтесь в постель и порадуйтесь тому, что живы. Не забывайте, что такое везение выпадает не каждому. И чтобы впредь без этих глупостей, слышите?

– Ну Сэм еще куда ни шло, – сказала Элиза, когда мальчики удалились, – ему всего двенадцать. Но напрасно ты бьешь четырнадцатилетнего Боба. Он уже сейчас крепче тебя. Когда-нибудь он тебе отомстит.

Вместо ответа Смит направился к подвальной двери, с ключами от которой не расставался.

– И незачем так старательно запираться! – крикнула ему вслед из столовой Элиза. – А если что-нибудь случится и ты мне срочно понадобишься?

– Так позови!

– Ну да, конечно, – пробормотала она, унося остатки ужина на кухню. – В таком грохоте ты и не услышишь. Попомни мои слова, Боб Смит: когда-нибудь мальчики тебе отомстят.

Пассажи фортепианного концерта Сен-Санса вырывались из двух гигантских динамиков, установленных по обе стороны от арки, перед кухней. Пока Клэр Понсонби чистила в старой мраморной раковине креветки, ее брат открыл духовку, надел рукавицы-прихватки и вытащил терракотовую посудину для запеканок. Ее крышку окутывал тонкий лист пресного теста, чтобы не испарились драгоценные соки. Водрузив посудину на мраморный кухонный стол, прослуживший уже триста лет, Чарльз приступил к утомительному занятию: начал очищать крышку от теста.

– Сегодня у меня родился удачный афоризм, – сказал он, не выпуская нож. – Сплетни – как чеснок: хороший слуга, но плохой хозяин.

– В самый раз для нашего меню, но неужели в Хаге так много сплетничают, Чарльз? В конце концов, никто ничего не знает.

– Да, никто не знает, попали ли в крематорий другие части тела, но все только и делают, что строят догадки. – Он хихикнул. – Главный герой сплетен – Курт Шиллер, который, вообрази, бегает жаловаться ко мне! Декоративный тевтон, вороватый недотепа… м-м, пальчики оближешь.

– Аромат божественный, – согласилась Клэр, с улыбкой оборачиваясь к нему. – Давно мы не ели тушеной говядины.

– Но сначала – креветки с чесночным маслом, – сказал Чарльз. – Ты закончила?

– Очищаю последнюю. Идеальная музыка для идеального ужина. Сен-Санс такой удивительный. Растопить масло, или ты сам справишься? Толченый чеснок уже готов. Вон там, в блюдце.

– Я сам, а ты пока накрой на стол, – решил Чарльз, бросая кубик сливочного масла на сковороду. Вскоре масло закипело и чеснок подрумянился. – Лимон! Про лимонный сок ты забыла?

– Чарльз, ты что, ослеп? Он прямо перед тобой.

Каждый раз, слыша хрипловатый голос Клэр, большая собака, которая лежала в углу кухни, положив голову на лапы, поднимала голову, стучала по полу хвостом и шевелила светлыми бровями, словно аккомпанируя музыке речи.

Доверив креветки умелым рукам Чарльза и накрыв на стол, Клэр вынула из ящика кухонного стола большую миску, наполненную консервированным собачьим кормом.

– Бидди, вот и твой ужин, лапочка моя. – Она прошла через кухню и поставила миску перед лапами собаки. Мгновенно вскочив, Бидди принялась жадно глотать еду. – Это из-за родства с лабрадорами ты такая обжора, – заметила Клэр. – Жаль, что кровь овчарки не умаляет твой аппетит. Удовольствия, – почти мурлыкающим голосом добавила она, – неизмеримо приятнее, если растягивать их.

– Абсолютно согласен, – откликнулся Чарльз. – Поэтому не будем торопиться.

Брат и сестра сели друг против друга за деревянный стол и приступили к неспешному процессу поглощения еды, прерывая его лишь на время, когда требовалось перевернуть или сменить пластинку. Сегодня в кухне звучал Сен-Санс, завтра, возможно, зазвучит Моцарт или Сати – смотря что будет в меню. Выбирать музыку, как и вино, надо уметь.

– Полагаю, ты идешь на выставку Босха, Чарльз?

– Да, и никакие силы меня не удержат. Не могу дождаться, когда наконец увижу подлинники, а не репродукции! Разве могут они сравниться с оригиналом? С его жутким юмором – сознательным или неосознанным. Почему-то мне никак не удается раскусить Босха! Может, он был шизофреником? Или его вдохновение питали галлюциногенные грибы? Или его просто воспитали так, что он видел не только наш мир, но и потусторонний? Их представления о жизни и смерти, награде и наказании разительно отличались от нынешних – в этом я уверен. Его демоны прямо-таки источают злорадство, когда подвергают беспомощных людей адским пыткам. – Он усмехнулся. – Конечно, в аду никому и не положено быть счастливым. О, Клэр, Босх – поистине гений! А его полотна, его полотна!..

– Кому ты это объясняешь? – сухо прервала она.

Бидди подошла и положила голову на колени Клэр. Длинные тонкие пальцы стали ритмично почесывать собаку за ушами. Та зажмурилась от удовольствия.

– Когда ты вернешься, мы придумаем босховское меню, – со смехом заговорила Клэр. – Гуакамоле, обильно приправленный чили, курятина тандури, шоколадный торт по-дьявольски… Шостакович, Стравинский и немного Мусоргского… И бутылка старого шамбертена…

– Кстати, о музыке: пластинку заедает. Ты не принесешь мясо? – спросил Чарльз и вышел в соседнюю столовую, которой никогда не пользовались.

Клэр хлопотала на кухне, Чарльз наблюдал за ней, сидя на диване. Сначала она сняла с плиты кастрюлю с мелким молодым картофелем, слила воду над раковиной, выложила картофель в миску и смазала маслом. Мясо она разделила на две порции, положила их на старые фарфоровые тарелки и поставила каждую точно между ножом и вилкой. Последним на стол было перенесено блюдо бланшированной стручковой фасоли. Ни один прибор не звякнул, не стукнула тарелка: Клэр Понсонби накрывала на стол точными и плавными движениями. Тем временем пес, зная, что посреди кухни ему не место, вернулся на свой коврик и снова положил морду на лапы.

– Какие у тебя планы на завтра? – спросил Чарльз, когда опустевшие тарелки сменил густой, как патока, кофе в изящных чашечках и оба с наслаждением вдохнули аромат некрепких сигар.

– Утром поведу Бидди на большую прогулку. Потом мы вместе прослушаем сообщение о субатомных частицах в лектории Зюсскинда. Туда и обратно мы поедем в такси – я уже заказала.

– И совершенно напрасно! – взвился Чарльз, водянистые глаза которого высохли от досады. – Бесчувственным кретинам, которые водят такси, все едино – что собака-поводырь, что любая другая псина! Хочешь, чтобы Бидди обделалась в такси?

Протянув руку, Клэр безошибочно нашла его ладонь, не шаря и не промахиваясь.

– Заказать такси заранее – это совсем не трудно, – примирительно произнесла она.

Меню ужина в доме Форбсов было совсем другим.

Робин Форбс предприняла очередную попытку приготовить ореховый рулет так, чтобы он не крошился под ножом. Результат эксперимента она полила клюквенным соусом, о чем и сообщила Аддисону.

– Он немного оттенит вкус, дорогой.

Аддисон с подозрением попробовал рулет и в ужасе оставил тарелку.

– Он же сладкий! – воскликнул он. – Сладкий!

– Дорогой, немного сахара инфаркт не вызовет! – едва не расплакалась Робин, в отчаянии стиснув руки. – Ты врач, а я простая медсестра без диплома, но даже медсестрам известно, что сахар – необходимое организму топливо! Все, что ты ешь и что не образует новые ткани, превращается в глюкозу сразу же или в глюкоген позднее. Ты слишком жесток к себе, Аддисон! Даже двадцатилетние звезды футбола так не тренируются.

– Благодарю за лекцию, – язвительно произнес Аддисон, старательно и упрямо соскребая клюквенный соус с рулета. Затем он положил в свою большую тарелку ворох латука, помидоры, огурцы, сельдерей и перец. Без приправы, даже без уксуса.

– Сегодня утром я разговаривала с Робертой и Робиной, – оживленно начала она, боясь, как бы Аддисон не заметил, что у нее на тарелке лежит мясной рулет из магазина, а скромная порция салата сдобрена сливочным итальянским соусом.

– Роберту приняли в нейрохирургию? – проявил Аддисон слабое подобие интереса.

Робин приуныла.

– Нет, дорогой, ей отказали. Говорит, потому, что она женщина.

– И правильно сделали. Нейрохирургу не обойтись без мужской выносливости.

Развивать эту тему было бесполезно, и Робин сменила ее.

– Зато муж Робины получил большое повышение, – жизнерадостно объявила она. – Теперь они смогут купить тот дом в Уэстчестере, который давно облюбовали.

– Молодец этот, как бишь его… – рассеянно отозвался Аддисон: в башенке ждала работа.

– Аддисон, это же твой зять! Его зовут Каллум Кристи. – Вздохнув, она попробовала завязать светскую беседу: – Днем был повторный показ «Камо грядеши?» – я смотрела. Господи, зачем надо было так издеваться над бедными христианами? Львы таскают оторванные человеческие руки… брр!

– Я знаю множество христиан, которых я охотно бросил бы на съедение львам. Роб, ты живешь как слепая шесть дней в неделю, а в воскресенье идешь в церковь и улаживаешь свои делишки с Богом. Ха! Я горжусь тем, что отвечаю за свои грехи, какими бы ужасными они ни были, – процедил он сквозь зубы.

Робин улыбнулась:

– Ой, перестань, Аддисон! Вот еще глупости!

С салатом было покончено; Аддисон Форбс отложил нож и вилку и уже в который раз задумался о том, как его угораздило еще студентом жениться на пустоголовой медсестричке. Впрочем, ответ он знал, но предпочитал не думать о нем: ему не хватало денег, чтобы закончить учебу, она была от него без ума, и они разделили на двоих жалованье медсестры. Он планировал обзавестись семьей не раньше, чем закончит ординатуру, но глупая женщина забеременела прежде, чем он успел получить диплом. Вот и пришлось разрываться между практикой и дочерьми-близнецами, названными по настоянию матери Робертой и Робиной. Близнецы были однояйцевыми, но Роберта унаследовала его склонность к медицине, а бесшабашная Робина стала преуспевающей моделью. Позже вышла за подающего надежды брокера.

С годами антипатия Аддисона к жене не рассеялась – напротив, окрепла настолько, что он видеть ее не мог и втайне мечтал о ее медленной и мучительной смерти.

– Робина, лучше бы ты, – заговорил он, вставая из-за стола, – записалась на какие-нибудь курсы в колледже Западного Холломена, вместо того чтобы жевать поп-корн в киношках. Или попивать – как известно, это основное занятие всех женщин средних лет, у которых ни к чему нет способностей. О курсах медсестер даже не мечтай – математика тебе не по зубам. Теперь, когда наши дочери покинули материнскую заводь ради жизни на просторах океана, твоя заводь превратилась в болото.

Все их трапезы заканчивались одинаково: Аддисон поднимался по винтовой лестнице к себе в башенку, а Робина пронзительно кричала ему вслед:

– Да я скорее умру, чем сунусь с пылесосом в твою дурацкую берлогу! Ради бога, хотя бы оставляй дверь открытой!

Сверху донеслось:

– Ты слишком любопытна, дорогая. Нет уж, спасибо.

Промокнув глаза салфеткой, Робин перемешала итальянскую приправу в своем салате и полила мясной рулет клюквенным соусом. Потом вскочила, бросилась к холодильнику и вытащила из-за консервных банок контейнер с картофельным салатом. Ужасно, что Аддисон навязывает ей свой жесткий режим, но Робин знала, почему он так поступает: он не вынесет унижения, если даст себе поблажку при виде настоящей еды.

Кармайн Дельмонико стоял, прислонившись к сапфирово-синему, с золотыми перьями, фазану, нарисованному на ресторанной витрине, и небрежно держал под мышкой большой коричневый пакет. Он равнодушно проводил взглядом ярко-красный «корвет» и вдруг с изумлением заметил, что машина аккуратно подъехала к тротуару, дверца открылась и появились длинные ноги мисс Дездемоны Дюпре.

– Ого! – присвистнул Кармайн. – Ни за что бы не подумал, что вы ездите на такой машине.

– Со временем его цена только вырастет, поэтому я ничего не потеряю, когда решу продать его, – объяснила Дездемона. – Идемте? Я умираю с голоду.

– Я думаю, мы поедим у меня. – Кармайн пошел к тротуару. – Здесь полно студентов из Чабба, а мое лицо в последние дни всем примелькалось благодаря «Холломен пост». И потом, не хочется заставлять бедолаг бегать в туалет, чтобы украдкой хлебнуть запрещенного спиртного.

– Коннектикутские законы о спиртном безнадежно устарели, – заявила Дездемона, шагая рядом с ним. – Студенты имеют право погибнуть на войне, а вот выпить – ни в коем случае.

– Возражений от меня вы не дождетесь, но я не думал, что вы так легко смиритесь с тем, что наши планы изменились.

– Дорогой мой Кармайн, мне тридцать два, я уже старовата, чтобы по-девчоночьи жеманиться, когда мужчина приглашает меня к себе на квартиру – или в дом? Далеко нам идти?

– Нет, близко, за углом. Я живу на двенадцатом этаже здания страховой компании «Мускат». Десять этажей занимают конторы, десять – жилые помещения. Доктор Сацума поселился в пентхаусе, а мне на такие апартаменты не хватило средств. Поэтому жилье у меня скромное.

– Скромность не то качество, которое у меня ассоциируется с вами, – заметила Дездемона, первой входя в мраморный вестибюль.

– Что мне в вас нравится, Дездемона, – сказал Кармайн, пока они поднимались в лифте, – так это манера изъясняться. Поначалу я думал, что вы надо мной издеваетесь, а теперь понимаю, что вам от природы присуща этакая… пафосность.

– Если нежелание пользоваться жаргоном называется пафосностью, тогда да, пафосности у меня хоть отбавляй.

Кармайн пропустил ее вперед при выходе из лифта, выудил из кармана ключ, отпер дверь и щелкнул выключателем.

Дездемона шагнула в комнату, и у нее перехватило дыхание. Стены и потолок были тускло-красными, пол покрывал ковер такого же цвета, освещение было тщательно продумано. По периметру комнаты располагались лампы дневного света, спрятанные за карнизами. Они освещали эффектные образцы ориентального искусства: трехстворчатую ширму с тиграми на фоне позолоченных квадратов, свиток, на котором изящными штрихами был нарисован спящий старик, мирно привалившийся к тигру, тигры с тигрятами и тигрица, воспитывающая отпрыска. Этот зверинец разбавляли несколько картин с неземной красоты горными вершинами, написанные на белой эмали и искусно вставленные в резные черные рамы. Четыре мягких китайских стула-бочонка были расставлены вокруг стола от «Лалик» – с морозным рисунком, напоминающим страусиные перья, который окружал центральный элемент из прозрачного стекла толщиной в три сантиметра. На столе стоял небольшой подсвечник от «Лалик» в том же стиле. Безупречная сервировка: два прибора, тонкий гладкий хрусталь по соседству с тонким фарфором без рисунка. Четыре красных китайских кресла составляли живописную группу рядом с приземистой храмовой собакой из керамики, голову которой прикрывал стеклянный лист. На фоне красных стен отчетливо выделялись черные лакированные шкафы. Как ни странно, этот оттенок красного не раздражал и не казался слишком ярким. Он был просто насыщенным и великолепным.