Текст книги "Падение титана, или Октябрьский конь. Книга 2"

– Я надеюсь, что вы четверо поможете Атии и мне убедить Гая Октавия отказаться от наследства, – сказал за обедом Филипп.

Октавиан промолчал, хотя ему очень хотелось поправить отчима. Его зовут Цезарь, но еще не пришло его время. И он продолжал скромно возлежать на lectus imus, предназначенном для самых младших, молча ел рыбу, мясо, яйца и сыр, терпеливо ожидая, когда к нему обратятся. Конечно, к нему обратились. К наследнику Цезаря не обратиться нельзя.

– Ты определенно не должен принимать наследство, – сказал Бальб. – Это слишком рискованно.

– Я согласен, – кивнул Панса.

– И я тоже, – добавил Гиртий.

– Послушай этих уважаемых людей, маленький Гай, – попросила Атия. Она единственная сидела на стуле. – Пожалуйста, послушай.

– Чепуха, Атия, – хихикнул Цицерон. – Мы можем говорить что угодно, но Гай Октавий не передумает. Ты ведь намерен принять наследство, правильно?

– Правильно, – спокойно подтвердил Октавиан.

Атия встала и ушла со слезами на глазах.

– Антоний жаждет прибрать к рукам огромную клиентуру Цезаря, – прошепелявил Бальб. – Она перешла бы к нему автоматически, если бы его назвали наследником, но молодой Октавий… э-э… все усложнил. Хотя Антоний должен бы принести жертву Фортуне в благодарность за то, что Цезарь не сделал своим наследником Децима Брута.

– Это правда, – подтвердил Панса. – К тому времени, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы противостоять Антонию, мой дорогой Октавий, он уже пойдет под гору, так сказать.

– Собственно, я удивлен, что Антоний еще не поздравил своего молодого кузена, – заметил Цицерон, запустив руку в гору устриц, которых еще утром ласкали теплые воды Байи.

– Он занят распределением солдатских наделов, – объяснил Гиртий. – Наш Антоний слишком нетерпелив, он не умеет ждать. Он решил издать закон, обязывающий землевладельцев, не желающих отделять хоть что-либо ветеранам, все же отдавать им участки. С небольшой финансовой компенсацией или вовсе без таковой.

– Цезарь так не поступал, – хмуро заметил Панса.

– О, что там Цезарь! – отмахнулся Цицерон. – Мир изменился, Панса, и Цезаря в нем уже нет, хвала всем богам! Думается, бо́льшую часть серебра из казны Цезарь взял на войну с парфянами, а золото Антоний тронуть не может. Это не те деньги, которые дозволяется тратить на компенсации в соответствии с указами Цезаря. Следовательно, меры Антония должны быть драконовскими, в этом вся суть.

– А почему Антоний не возьмет серебро Цезаря? – спросил Октавиан.

Бальб хихикнул.

– Он, вероятно, не помнит о нем.

– Тогда кто-то должен напомнить ему, – сказал Октавиан.

– Трибуны вскоре должны прибыть из провинций, – заметил Гиртий. – Я знаю, Цезарь планировал использовать их, чтобы продолжить закупки земли. Не забывайте, он наложил огромные штрафы на республиканские города. Очередной взнос уже, вероятно, в Брундизии.

– Не забивай себе голову тем, где Антоний отыщет деньги, – назидательно проговорил Цицерон. – Займись лучше риторикой, юный Октавий. Вот прямой путь к консульству.

Октавиан улыбнулся ему, продолжая есть.

– По крайней мере, мы шестеро можем утешиться тем, что никто из нас не имеет земли между Теаном и рекой Волтурн, – сказал Гиртий, не раз поражавший присутствующих удивительной осведомленностью и даром провидения во многих вопросах. – Думаю, Антоний отбирает земли именно там. Но только латифундии, не виноградники. Земля, однако, меньше всего занимает его. В июньские календы он намерен просить палату заменить ему Македонию на две Галлии. Италийскую и Дальнюю, за исключением Нарбонской Галлии, поскольку Лепид продолжит управлять ею в следующем году. Кажется, Поллион в Дальней Испании тоже останется на второй срок, а Планку и Дециму Бруту этого не позволят. – Видя, что все с ужасом уставились на него, Гиртий решил сообщить худшее: – Он также будет просить палату сохранить за ним те шесть боевых легионов, что находятся сейчас в Македонии, с незамедлительной их переправкой в Италию.

– Это значит, что Антоний не доверяет ни Бруту, ни Кассию, – медленно проговорил Филипп. – Я признаю, что они, устранив Цезаря, оказали Риму и Италии огромнейшую услугу и что италийское сообщество может их поддержать, но на месте Антония я больше боялся бы Децима Брута.

– Антоний боится всего, – сказал Панса.

– О боги! – бледнея, вскричал Цицерон. – Это же полный идиотизм! Не могу утверждать, что там с Децимом Брутом, но я твердо знаю, что ни Брут, ни Кассий даже и не мечтают о поднятии мятежа. Ни против сегодняшнего сената, ни против народа Рима! Хочу только заметить, что я сам вернулся в сенат, а это всем демонстрирует, что я поддерживаю сегодняшнее правительство! Брут и Кассий – патриоты до мозга костей! Они никогда, никогда не поднимут никакого восстания!

– Я согласен, – неожиданно сказал Октавиан.

– Тогда что же будет с кампанией Ватиния против Буребисты и даков? – спросил Филипп.

– О, это умерло вместе с Цезарем, – цинично отрезал Бальб.

– Тогда лучшие легионы по праву должен иметь Долабелла. Для Сирии. Фактически они нужны сейчас там, – сказал Панса.

– Однако Антоний хочет иметь эти легионы здесь, на италийской земле, – сказал Гиртий.

– Для чего? – испуганно спросил Цицерон, посерев и покрывшись потом.

– Чтобы защититься от любого, кто попытается скинуть его с пьедестала, – ответил Гиртий. – Ты, наверное, прав, Филипп, неприятности могут назреть в Италийской Галлии. Там, где сидит Децим Брут. Ему остается только найти несколько легионов.

– Неужели мы никогда не избавимся от угрозы гражданской войны? – воскликнул Цицерон.

– Мы уже избавились от нее, перед тем как убили Цезаря, – сухо сказал Октавиан. – Это бесспорно. А теперь, когда Цезарь мертв, лидерство постоянно меняется.

Цицерон нахмурился. Мальчик ясно сказал – убили.

– По крайней мере, – продолжал Октавиан, – иноземная царица с ее сыном уехали, как я слышал.

– И распрекрасно! – гневно выкрикнул Цицерон. – Это она внушала Цезарю промонархистские идеи! Она, вероятно, и опаивала его. Он постоянно пил какое-то зелье, которое готовил ему хитрый египетский врач.

– Но чего она не могла сделать, – возразил Октавиан, – это заставить простой люд поклоняться Цезарю, словно богу. Народ сам так решил.

Присутствующие почувствовали себя неловко.

– Долабелла поспособствовал этому, – сказал Гиртий, – когда убрал алтарь и колонну. – Он засмеялся. – Потом подстраховался! Не разбил их, а сохранил. Правда-правда!

– Есть ли что-нибудь, чего ты не знаешь, Авл Гиртий? – спросил, смеясь, Октавиан.

– Я писатель, Октавиан, а у писателей природная тяга слушать все – от сплетен до пророчеств. Это консулы все время думают только о состоянии дел. – Затем он выложил еще одну сенсационную новость: – Я также слышал, что Антоний проводит закон о полном гражданстве для всей Сицилии.

– Значит, он получил огромную взятку! – проворчал Цицерон. – О, мне начинает все больше и больше не нравиться этот… этот монстр!

– Я не могу поручиться за сицилийскую взятку, – усмехнулся Гиртий, – но я знаю наверняка, что царь Деиотар предлагал консулам куш, чтобы вернуть Галатии прежние размеры. Такие, какими они были до Цезаря. Но те еще не сказали ни да ни нет.

– Дать Сицилии полное гражданство – значит заполучить в клиенты страну, – медленно проговорил Октавиан. – Поскольку я еще молод, я не имею понятия, что задумал Антоний, но я понимаю, что он делает себе очень хороший подарок – голоса нашей ближайшей зерновой провинции.

Вошел слуга Октавиана Скилак. Поклонившись обедающим, он подошел к своему хозяину.

– Цезарь, твоя мать очень просит тебя прийти к ней.

– Цезарь? – выпрямившись на ложе, переспросил Бальб, когда Октавиан ушел.

– Все слуги зовут его Цезарем, – проворчал Филипп. – Атия и я охрипли, протестуя, но он настаивает на этом. Разве вы не заметили? Он слушает, он кивает, он ласково улыбается, а потом делает то, что сидит у него в голове.

– Я весьма рад, Филипп, – сказал Цицерон, несколько недовольный столь нелестной характеристикой, – что у парня такой наставник, как ты. Признаюсь, услышав, что Октавий скоропалительно вернулся в Италию, я сразу подумал: вот для кого-то удобный случай совершить государственный переворот. Однако теперь, познакомившись с ним, я вообще перестал об этом думать. Он приятен, он скромен, но он не дурак. И не позволит сделать себя оружием в чужих целях.

– Я больше боюсь, – мрачно сказал Филипп, – как бы Гай Октавий не принялся делать других оружием в своих целях.

2

После того как Децим Брут, Гай Требоний, Тиллий Кимбр и Стай Мурк убыли в свои провинции, внимание Рима сосредоточилось на двух старших преторах, Бруте и Кассии. Несколько робких появлений на Форуме с целью разнюхать, нельзя ли вернуться к своим должностям, сказали им, что лучше пока никуда не соваться. Сенат предоставил каждому из них для охраны по пятьдесят ликторов без фасций, которые только делали их любое перемещение совсем уж кричащим.

– Уезжайте из Рима, пока страсти не улягутся, – посоветовала Сервилия. – Если ваши лица не будут мелькать перед глазами, народ их забудет. – Она фыркнула. – Через два года вы сможете выдвинуть свои кандидатуры на консулов, и никто не вспомнит, что Цезарь убит именно вами.

– Это было не убийство, это был необходимый поступок! – крикнула Порция.

– А ты заткнись, – спокойно оборвала невестку Сервилия.

Она могла себе позволить быть снисходительной, ибо уверенно выигрывала в этой войне. Порция сама преподносила ей победу на блюдечке, свихиваясь все сильнее и сильнее.

– Уехать из Рима – значит признать себя виновными, – сказал Кассий. – Мы должны выстоять.

Брута раздирали противоречия. Он соглашался с Кассием, но в глубине души жаждал удалиться от матери, чье настроение не улучшилось после того, как она дала отставку Понтию Аквиле.

– Я подумаю, – сказал он.

«Подумать» значило поговорить с Марком Антонием, который выглядел так, словно любая из оппозиций ему нипочем. В результате сенат, полный креатур Цезаря, повернулся к Антонию как к своей новой путеводной звезде. Успокаивало и то, что Антоний действительно любыми способами защищал освободителей. Он был явно на их стороне.

– Что ты думаешь обо всем этом, Антоний? – спросил Брут, устремив на него печальный, как всегда, взгляд больших карих глаз. – В наши намерения не входит бороться с тобой, вернее, со справедливым республиканским правительством. Лично я оцениваю твою отмену диктаторства весьма позитивно. Но если ты чувствуешь, что правительству наше отсутствие лишь поможет, тогда я уговорю Кассия покинуть Рим.

– Кассий в любом случае должен уехать, – нахмурился Антоний. – Прошла уже треть срока его преторства по иностранным делам, а он еще не решил ни одного вопроса нигде, кроме Рима.

– Да, я понимаю, – согласился Брут, – но ведь со мной дело другое. Как городской претор, я не могу уехать из Рима более чем на десять дней кряду.

– Мы найдем способ обойти это, – успокоил его Антоний. – Мой брат Гай выполняет твои обязанности с мартовских ид. Это не тяжело, поскольку ты издал отличные, по его словам, указы. Он может продолжить вести дела за тебя.

– И как надолго? – спросил Брут, чувствуя, что его подхватывает течение, которому невозможно сопротивляться.

– Строго между нами?

– Да.

– По крайней мере еще месяца на четыре.

– Но, – воскликнул пораженный Брут, – это ведь значит, что Аполлоновы игры в квинктилии пройдут без меня!

– Не в квинктилии, – мягко поправил Антоний. – Теперь этот месяц в честь Юлия зовется июлем.

– Ты хочешь сказать, что это название останется в силе?

Блеснули мелкие зубы Антония.

– Конечно.

– А Гай Антоний захочет провести Аполлоновы игры от моего имени? Естественно, я профинансирую их.

– Конечно, конечно.

– И он поставит пьесу, которую я укажу? У меня есть идеи.

– Конечно, дружище.

Брут решился.

– Тогда, может быть, ты попросишь сенат освободить меня от моих обязанностей на неопределенное время?

– Завтра же утром. И правда, так лучше, – сказал Антоний, провожая Брута до двери. – Пусть народ без вас погорюет по Цезарю. Своим присутствием вы только напоминаете всем о потере.

– Я все думал, сколько еще Брут продержится, – сказал Антоний Долабелле в тот же день, но позднее. – Число освободителей в Риме стремительно тает.

– За исключением Децима Брута и Гая Требония, они все – ничто, – презрительно заявил Долабелла.

– Я согласен с тобой. Но Требоний, удравший в провинцию Азия, уже не проблема, а вот Децим меня беспокоит. Он выше прочих и по способностям, и по рождению, и мы не должны забывать, что по указу Цезаря он должен через год стать консулом вместе с Планком. – Антоний нахмурился. – Он очень опасен. И как один из наследников Цезаря может заполучить какую-то часть его клиентов. Особенно в Италийской Галлии, там их хоть отбавляй.

– Cacat! И правда! – вскричал Долабелла.

– Цезарь обеспечил полное гражданство тем, кто живет по ту сторону Пада, а когда Помпей Магн перестал быть патроном, заграбастал клиентов, живущих и по эту сторону Пада. Ты готов спорить, что Децим не уговорит их примкнуть к нему?

– Нет, – серьезно ответил Долабелла. – Я не поставлю на то и сестерция. Юпитер! Я думал, что в Италийской Галлии нет легионов, а ведь она напичкана ветеранами Цезаря! И лучшие из них те, кому уже выделена земля, и те, у кого есть семья. Италийская Галлия всегда поставляла Цезарю самых надежных солдат.

– Именно. Более того, я слышал, что легионеры, решившие под орлами Цезаря громить парфян, возвращаются восвояси. Мои отборные легионы еще не затронуты этой волной, но другие девять уже теряют когорты, которые пробираются в Италийскую Галлию. И не через Брундизий, заметь. Они идут через Иллирию.

– Ты хочешь сказать, что Децим набирает войско?

– Если честно, не знаю. Я только могу сказать, что мне следует не спускать глаз с Италийской Галлии.

Брут уехал из Рима девятого апреля, но не один. Порция и Сервилия настояли на том, чтобы он взял их с собой. После очень тяжелой ночи, проведенной в главной гостинице Бовилл (четырнадцать миль по Аппиевой дороге от Сервиевой стены), Брут решил, что с него достаточно.

– Я отказываюсь терпеть все это дальше, – сказал он Сервилии. – Завтра сделай свой выбор. Или я нанимаю экипаж и ты едешь к Тертулле в Антий, или я велю кучеру вернуть тебя в Рим. Порция едет со мной, а ты – нет.

Сервилия криво улыбнулась.

– Я поеду в Антий и подожду, пока ты не признаешь, что без меня ничего не можешь решить верно, – сказала она. – Без меня, Брут, ты – полный олух. Посмотри, во что ты превратился с тех пор, как прислушался к дочке Катона, вместо того чтобы посоветоваться со своей матерью.

Итак, Сервилия вернулась к Тертулле в Антий, а Брут, прихватив Порцию, поехал от Бовилл к своей вилле на окраине небольшого латинского городка Ланувий. Откуда, если посмотреть в сторону гор, была прекрасно видна великолепная вилла Цезаря, покоящаяся на массивных столбах.

– Я думаю, избрав своим наследником восемнадцатилетнего юношу, Цезарь поступил очень умно, – заметил Брут Порции за обедом.

– Умно? А мне кажется, глупо, – ответила Порция. – Антоний сделает из Гая Октавия фарш.

– В том-то и дело, что Антонию это не нужно, – терпеливо возразил Брут. – Как бы я ни презирал Цезаря, он допустил одну-единственную ошибку, отпустив своих ликторов, а в остальном… Порция, Порция, постарайся понять! Цезарь выбрал столь молодого и неоперившегося птенца, чтобы никто даже из тех, что страшатся собственной тени, не посчитал его за соперника. С другой стороны, этот юноша обладает всеми деньгами и имуществом Цезаря, но, вероятно, еще лет двадцать ни для кого не будет представлять опасности. Он получит достаточно времени, чтобы окрепнуть и возмужать. Вместо того чтобы выбрать самое высокое дерево в лесу, Цезарь посадил семя на будущее. Его состояние будет питать это семя, обережет росток и позволит ему развиваться, никого не провоцируя, ни у кого не вызывая желания подступиться к нему с топором. Этим самым он говорит Риму, что со временем появится другой Цезарь. – Он вздрогнул. – Парень должен иметь много общего с ним и обладать множеством качеств, которые Цезарь в нем разглядел и которыми восхитился. Итак, через двадцать лет появится другой Цезарь. Из лесной чащи. Да, очень умно.

– Говорят, Гай Октавий – женоподобная неженка, – сказала Порция, целуя мужа в нахмуренный лоб.

– Я очень сомневаюсь в этом, моя дорогая. Я знаю Цезаря лучше, чем моего зачитанного Гомера.

– И ты собираешься покорно снести эту ссылку? – строго спросила она, вновь забираясь на свою излюбленную лошадку.

– Нет, – спокойно ответил Брут. – Я послал Кассию письмо, что намерен составить заявление от нашего имени, адресованное всем италийским сообществам и городам. В нем будет сказано, что мы действовали в их интересах и просим поддержки. Я не хочу, чтобы Антоний думал, что мы беззащитны, раз нам пришлось покинуть Рим.

– Хорошо! – сказала довольная Порция.

Не всем городам и селам Италии Цезарь был так уж любезен. В каких-то районах его нововведения привели к потере общинных земель, в других вообще не любили римлян, не испытывали особенного доверия к ним. Поэтому заявление двух освободителей было хорошо принято в некоторых местах, им даже пообещали поставлять рекрутов, если они поднимут оружие против Рима и против всего, за что ратовал Рим.

Такое состояние дел тревожило Антония, особенно после того, как он сам уехал из Рима в Кампанию, чтобы решить там вопросы с нарезкой земельных участков для ветеранов. Самниты этого плодородного региона принялись поговаривать о новой всеиталийской войне под руководством Кассия и Брута. Антоний послал Бруту письмо, в котором резко порицал то, что он и Кассий сознательно или несознательно способствуют мятежу, и грозил им судом за измену. В ответ Брут и Кассий сделали еще одно публичное заявление, умоляя строптивые районы Италии не набирать никаких рекрутов и все оставить как есть.

Помимо антиримски настроенных самнитов, имелись еще и гнезда ярых республиканцев, смотревших на Брута и Кассия как на спасителей, что тоже шло этой паре во вред. В одном из таких гнезд обосновался друг Помпея Великого, praefectus fabrum и банкир Гай Флавий Гемицилл, который обратился к Аттику и предложил этому хитроумному плутократу возглавить консорциум финансистов, желающих одалживать освободителям деньги на цели, которые Гемицилл не назвал. Аттик вежливо отказался.

– Что я делаю лично для Сервилии с Брутом – это одно, – ответил он Гемициллу, – но публичное выступление – совершенно другое.

И Аттик рассказал консулам о заигрываниях Гемицилла.

– Вот и решение вопроса, – сказал Антоний Долабелле и Авлу Гиртию. – Я не еду губернатором в Македонию в следующем году, а остаюсь здесь, в Италии, с моими шестью легионами.

Гиртий удивленно посмотрел на него.

– Возьмешь себе Италийскую Галлию? – спросил он.

– Именно. В июньские календы я попрошу у палаты Италийскую Галлию, а также Дальнюю, кроме Нарбонской. Шесть отборных легионов, вставших лагерем вокруг Капуи, отпугнут Брута и Кассия и заставят Децима Брута дважды подумать, прежде чем что-либо предпринять. Более того, я написал Поллиону, Лепиду и Планку и попросил их передать мне свои легионы, если Децим попытается что-то затеять. Не сомневайтесь, никто из них не поддержит его.

Гиртий улыбнулся, но промолчал. Они подождут, посмотрят и поддержат того, кто сильнее.

– А как насчет Иллирии и Ватиния? – громко спросил он.

– Ватиний меня поддержит, – уверенно ответил Антоний.

– А Гортензий в Македонии? У него давние связи с освободителями, – заметил Долабелла.

– А что может сделать Гортензий? Он еще более легковесен, чем наш друг и великий понтифик Лепид, – презрительно ответил Антоний. – Восстаний не будет. Вы можете представить, что Брут идет на Рим вместе с Кассием? Или Децим? Нет сейчас человека, который отважился бы пойти на Рим. Кроме меня то есть, а мне это и на дух не нужно. Ведь так?

Для Цицерона мир после смерти Цезаря еще более обезумел. Он не мог понять почему. То, что освободителям не удалось захватить власть, он объяснял тем, что они ему не доверились. У него, у Марка Цицерона, при всей его мудрости, его опыте, его знаниях, никто не спросил совета.

Даже его брат Квинт, освободившись от Помпонии, но не будучи в состоянии вернуть ей приданое, утаил от него свое решение жениться на привлекательной молодой Аквилии, наследнице очень хорошего состояния. Таким способом он не только смог выплатить долг своей прежней жене, но и зажить без особой печали. Это совершенно вывело из себя его сына. Квинт-младший побежал к дяде Марку за утешением, но по глупости сболтнул тому, что все еще любит Цезаря и всегда будет его любить, а также убьет любого освободителя, появившегося в поле его зрения. И Цицерон опять впал в гнев, послав Квинта-младшего паковать свои вещи. Не зная, куда пойти, молодой человек примкнул к Марку Антонию – еще большее оскорбление.

После этого все, что мог сделать Цицерон, – это писать письмо за письмом. Аттику в Рим, Кассию в придорожные города и Бруту в Ланувий. Он все спрашивал их, почему народ не может понять, что Антоний – еще больший тиран, чем Цезарь? Его законы – это отвратительные пародии на нормальное законотворчество.

«Как бы там ни было, Брут, – писал он в одном из писем, – ты должен вернуться в Рим, чтобы занять свое место в палате еще до июньских календ, ибо, если тебя там не окажется, это будет концом твоей публичной карьеры, а позже последуют еще большие катастрофы».

Но от одной катастрофы он был в восторге. По слухам, Клеопатра, ее брат Птолемей и ее сын Цезарион потерпели кораблекрушение по пути домой. Все они утонули.

– А ты слышал, что вытворяет Сервилия? – спросил он Бальба, принимая его на недавно приобретенной им вилле Помпея (Цицерон продолжал скупать виллы), и театрально изобразил ужас.

– Нет, а что? – скривив рот, спросил Бальб.

– Она фактически живет один на один с Понтием Аквилой в его поместье! Говорят, у них даже общая спальня!

– О боги! Я слышал, что она порвала с ним, как только узнала о его причастности к акции освободителей, – спокойно прореагировал Бальб.

– Да, она порвала, но потом Брут прогнал ее, и она, видно, решила таким способом насолить ему с Порцией. Женщине шестьдесят, а ее любовник моложе сынка!

– Намного хуже отсутствие перспективы мира в Италии, – сказал Бальб. – Я в отчаянии, Цицерон.

– Не только ты! Правда, ни Брут, ни Кассий не намерены затевать новую гражданскую междоусобицу.

– Антоний другого мнения.

Плечи Цицерона опустились, он вздохнул и вдруг стал выглядеть древним старцем.

– Да, все идет к войне, – печально признал он. – Децим Брут – главная угроза, конечно. Ну почему, почему никто из них не приходит ко мне за советом?

– Кого ты имеешь в виду?

– Освободителей, разве не ясно? У них хватило мужества на убийство, но политически они действуют, как слепые щенки. Как маленькие детишки, убившие тряпочную куклу.

– Единственный, кто мог бы помочь, – это Гиртий.

Цицерон просиял.

– Тогда давай пойдем с тобой к Гиртию.