Текст книги "К последнему городу"

Глава тринадцатая

В джунглях, которые окружали их все последние мили на пути к Вилкабамбе, царила еще более глубокая тишина, чем раньше. Многие мили они поднимались на холмы и спускались в низины, ступая по дну зеленого океана. Единственными нарушителями этой тишины были обезьяны-ревуны – на самом деле они вовсе не ревели, а издавали какие-то странные, приглушенные звуки, похожие на далекий гром. Потом тропа внезапно отодвинулась к самому краю пропасти – далеко внизу ревела бурная река, а на склонах напротив росли огромные деревья и бамбук.

Несколько раз им попадались фермерские угодья, где рос маис, кофе или фруктовые деревья. Но они никогда не видели самих рабочих на этих фермах.

Потом вокруг них снова смыкались джунгли. Камни под ногами были скользкие от недавно выпавшего дождя, и земля приставала к ботинкам, как глина. Они слишком устали, чтобы разговаривать. Камилле очень захотелось проехать немного верхом, но даже мулы выглядели такими измученными, что она не решилась попросить. Джунгли проплывали мимо нее вереницей незнакомых орхидей и птиц: трогоны, оропендолы и прекрасные черно-синие танагры.

Ее по-прежнему раздражала Жозиан. Судя по всему, эта девушка привыкла к своей роли: всегда быть предметом всеобщей заботы. Сейчас Жозиан ехала впереди – застывшая в седле, почти неживая, – не держась за поводья. Она даже не пыталась уклониться от листвы и лиан, которые хлестали ее по лицу. Она смотрела прямо перед собой. Луи ковылял рядом, обхватив ее рукой за талию. Казалось, она не замечала его. Высокий погонщик – он все слушал свой транзистор – вел ее лошадь за узду.

Один раз Роберт подошел к Луи и положил руку ему на плечо:

– Может, не стоит продолжать путешествие? Давайте лучше остановимся и повернем назад.

– Нет. Я хочу отвезти ее в больницу.

Роберт удивился странной перемене, произошедшей в нем. Кожа на лице Луи обвисла, а вокруг выпуклых глаз появились пепельно-серые круги.

– Она хочет попасть в Вилкабамбу.

Роберт посмотрел на нее и понял, что она его не узнает. Она держалась за голову. Интересно, как в ее представлении выглядит Вилкабамба? Он сказал:

– Проводник думает, что мы доберемся до него к заходу солнца.

– Только об этом и мечтаю, – просто сказал Луи. Он сосредоточенно обнимал ее. Иногда им приходилось проходить по узким вымоинам – они были такими узкими, что скалы по сторонам царапали ей колени, и Луи приходилось подаваться назад и смотреть, как она, пошатываясь, едет впереди. Он снова и снова укорял себя в том, что мог допустить такое. Но все случилось так быстро. Они только оставили цивилизацию и тут же погрузились в эту трясину. И правильно, что они ненавидели джунгли, думал он. В них не было ни формы, ни воспоминаний. Они просто обволакивали путешественников своим ядовитым безвременьем. Деревья, похожие на поломанные зонтики. Весь этот мокрый лес – капли падают с каждой ветки. Эти изъеденные насекомыми листья и камни, все в пятнах от мха, похожего на зеленое дерьмо. Единственное, что выделялось по цвету из всего этого, – кроваво-красные колокольчики дурмана, такого цвета обычно бывает губная помада у проституток.

Иногда они встречали на своем пути мертвых змей и отвратительных желтых слизняков, которые выделяли ядовитое молочко, когда на них наступали. Все сильное в этом лесу было облеплено более слабыми – лишайниками, лианами, мхом, – пока оно наконец не падало на землю и не превращалось в непонятную зеленную груду. Все это сливалось воедино: все поглощало и пожирало с древним каннибализмом предков.

Только к середине дня Луи заметил новую странную перемену. Его руки уже давно ныли от того, что он поддерживал Жозиан, и он опустил их, наблюдая, как она едет впереди, умудряясь ровно держаться в седле с давно заученной ловкостью. Постепенно он начал замечать, что вокруг ее головы парит облако бабочек: черно-голубых, оранжево-голубых. Он начал презирать в себе эту сентиментальность, но его взгляд все снова и снова устремлялся на бабочек. Они как будто были благословением.

Роберт, отставший от остальных, ни о чем таком не думал. Каждый раз, когда он выпрямлял ногу, его колено охватывала резкая боль. Он начал считать шаги. Ему не было видно никого, кроме Камиллы, которая специально тащилась позади остальных. Он время от времени поглядывал на нее с плохо скрываемым смущением. Она стала жестче смотреть на джунгли и казалась более одинокой. Ребенок обязательно вырезал бы ее и наклеил в альбом отдельно от джунглей. Роберт дважды пытался догнать ее, но не смог и наконец понял, что она намеренно подстраивается под его шаг, чтобы его подбодрить. Это ее внимание к нему тронуло Роберта и одновременно вывело из себя.

Только там, где приток образовывал небольшое озеро, проводник остановился, позволив ему нагнать остальных. Озеро было обрамлено свежесрезанными цветами – это был один из знаков, что здесь были и другие люди, те, кого они никогда не видели.

Проводник сказал:

– Они приносят сюда цветы, чтобы умилостивить богиню, которая живет в воде. Тогда у них будут красивые отражения в этом озере, – и тут же жестоко приказал снова отправляться в путь.

Проводнику очень хотелось вернуться наконец назад, в Куско. Есть люди, даже иностранцы, думал он, которые хорошо вписываются в эти джунгли и горы. С ними легко. Но эта компания была похожа на вереницу призраков. С испанцем было что-то не так: казалось, он болен, и это вовсе не солнечный удар, к тому же он глаз не сводит с англичанки. Может быть, он просто немного сумасшедший. Двое мулов повредили себе ноги, а журналист серьезно хромал. Но хуже всего дело обстояло с француженкой. Он был уверен, что у нее церебральная малярия. Она все время хваталась за голову. Он всей кожей чувствовал, что она уже не в себе, а ее пот привлекал бабочек.

К вечеру они оказались на уступе, откуда открывался вид на долину Вилкабамбы. Она вся заросла джунглями, покрытыми туманом, а за ней вздымались высокие горы, которых касались лучи заходящего солнца. Это место казалось удивительно мирным. Законная цель их путешествия. Проводник сказал:

– Это и есть Эспириту-Пампа, Долина Призраков. Река течет мимо Вилкабамбы, – он указал: – Вон там.

Путешественники проследили за его рукой, но, как обычно, ничего не смогли разглядеть. Они продолжали смотреть вниз, на долину, не произнося ни слова, опершись на шесты, как калеки. Неизвестно, видели ли что-нибудь Франциско и Жозиан. Только Луи громко воскликнул:

– Ну слава Богу!

Рассвет встретил их голубым небом и ярким солнцем. Лагерь разбивали в темноте, на пастбище, и теперь Роберт и Камилла с удивлением заметили, что фермеры создали небольшой оазис в джунглях неподалеку – тут росли бананы, там – картофель.

К Вилкабамбе вела узкая тропа, и они отважились немного пройти по ней. Тяжесть, которая нависала над ними в лесу, испарилась. Воздух был прохладный, верхушки деревьев освещал мягкий утренний свет. Они шли очень тихо – Камилла боялась разбудить джунгли, а Роберт как будто собирался им что-то доказать. Они вдруг осознали, что в первый раз их никто не ведет – ни проводник, ни лошади, ни мулы, – нет, сейчас они остались совершенно одни.

Казалось, они идут на цыпочках. Они думали, что не оставляют в тишине ни малейшего следа. Потом они оказались там, где кроны деревьев образовывали высокий купол. Блестящие на солнце листья шелестели высоко-высоко, а сквозь них проглядывало полупрозрачное небо. Через эту райскую поляну шел зверь. Он двигался удивительно медленно, не замечая их. Это был древесный муравьед. Роберт и Камилла застыли на месте, наблюдая, как он пересекает поляну, испещренную солнечными пятнами. Он был похож на лунатика из другой эпохи, отвергающего их век. Они непроизвольно взяли друг друга за руки. А странное создание скрылось в тени леса.

Все утро и день никто так и не пошел к руинам. Казалось, они все ждут Жозиан. В них поселилось беспокойство, нежелание увидеть наконец это место своими глазами – место, ради которого они преодолели сто пятьдесят миль, – они боялись, что не найдут здесь ничего интересного. У Жозиан начались конвульсии, сказал Луи; она постоянно теряла сознание. Луи мучили мрачные предчувствия. И путешественники, охваченные немой тревогой, лежали в своих палатках или бродили вдоль края джунглей. Даже здесь, в полумиле от последнего города инков, Вилкабамба казался им скорее каким-то воображаемым местом, чем реальными развалинами реального города.

Днем в лагерь пришла пара фермеров, они сели с погонщиками и стали тихо бормотать что-то, весть о беде, похоже, скоро распространилась по всей деревне, потому что скоро появились и другие ее обитатели – они несли скромные подарки: горсть папайи или кусок цыпленка. Казалось, манеры этих людей – мужчин в потертых накидках и сандалиях, женщин в оборванных юбках – восходили к какой-то древней цивилизации. Франциско чувствовал стыд. Совершенно измученный, он лежал на траве, боясь идти в разрушенный город, и наблюдал, как индейцы возвращаются к своим крытым тростником лачугам, в которых они спали прямо на земляном полу.

Некоторое время спустя он услышал шорох тяжелых шагов. Над ним замаячило лицо Луи. Выцветший джинсовый костюм свободно висел на его похудевшем, но все еще крупном теле; у рубашки был порван воротник. Так он выглядел еще более взволнованным. Полная безнадежность охватила Луи. Он сказал:

– Моя жена хочет, чтобы вы отпустили ей грехи.

Франциско поднялся. Он не мог себе представить, как отпускает кому-нибудь грехи, тем более Жозиан. Он покачал головой.

Луи зарокотал:

– Но почему? Что с вами такое происходит?

– Я не могу этого сделать. Я не священник.

Было похоже, что Луи его сейчас ударит.

– Но вы же дьякон, да? Так что же? Что же?

– Я теперь даже не семинарист. Я ушел…

«Я недостоин этого, – подумал он. – Да как же вы не понимаете? Я еще хуже, чем вы».

– Но вы все еще можете причастить ее! – Рука бельгийца перевернула в воздухе воображаемую чащу.

Даже сейчас, передавая ему желание своей жены, он, казалось, презирает его. Франциско представилось, что он водружает эту невидимую чашу ему на плечи.

Потом Луи тихо спросил:

– Вы не могли бы исповедать ее?

Франциско представил, как он пытается разобрать тихий шепот, исходящий из изящных губ. Он не знал, о чем она могла ему рассказать. По непонятной причине она вызывала у него отвращение. Но он подумал: «То, что я к ней чувствую, не важно. Я просто средство, орудие, проводник».

Он сказал:

– Да, я действительно могу причастить ее, – даже если сами каналы милости были испорчены, по ним все равно текла невинная кровь Христова, – но исповедать ее я не могу.

– Неужели вы не можете хотя бы послушать ее? Она страдает! Ей нужно выговориться. Она страдает, как ребенок. Она почти в бреду. Неужели вы не можете просто ее выслушать?

Франциско подумал: «Как? Она страдает?» Жозиан казалась хорошо защищенной и неуязвимой для всех болезней и несчастий, с ней ничего не могло произойти. Она была искусственным существом из городской цивилизации. Вряд ли какая-либо боль может сломить ее. Он сказал:

– Я не могу отпустить ей грехи. У меня нет на это права.

– Ну тогда просто причастите ее! Сделайте для нее что-нибудь. Утешьте ее как-нибудь, утешьте! – Луи вытащил из кармана брюк вино – его оставалось еще полбутылки – и вручил его Франциско. – Дайте ей это. Делайте что угодно.

И Франциско пришлось пойти за ним к их палатке и забраться внутрь. Он боялся того, что мог в ней найти. Он думал: «Я даже не знаю, кто она. Никогда не знал».

Она лежала в спальном мешке, натянув одеяло до самой шеи, хотя в палатке было жарко. Ее лицо было очень бледным, макияж пропал. Она сильно задрала голову вверх и была похожа на девочку-туристку, которых он видел в Трухильо. Самая обычная девушка. Над верхней губой пробивался пушок. В его голове эхом отдавались слова Луи, а может быть, самого Господа: «Утешь ее, утешь!»

К собственному удивлению, Франциско отыскал тарелку и положил на нее кусочек отрезанного хлеба, потом налил в кофейную чашку немного вина. Он знал, что у него нет права освятить их: тогда что же они могут означать? Всего-навсего кусок багета и немного красного вина. Он обмакнул хлеб в вино. Возможно, он совершает смертный грех. Он закрыл глаза, повернулся и опустился на колени возле головы Жозиан.

Его охватило странное спокойствие. Может быть, он был несправедливо слеп по отношению к ней. Его собственная порочность сделала его слепым. Она лежала тихо, не шевелясь, и он прижал хлеб к ее губам. «Плоть Христова…» Она вовсе и не была злом. Это он был злом. А она была похожа на больного ребенка. Она вытащила руки из-под одеяла и вцепилась в него. Ее шелковая ночная рубашка задралась к самой талии. Все ногти на руках были обломаны. Он внезапно подумал: «Господь готовит ее к смерти». Несколько крошек Его символической Плоти упали на ее подбородок и шею, и он быстро смахнул их с нее. «Грех мой, – думал он. – Только мой». Ее фиолетовые глаза открылись. Она слабо улыбнулась. Он слышал только стук собственного сердца.

Внезапно она начала говорить тонким, хриплым голосом:

– Когда мне было восемь лет… всего восемь…

Он быстро и тихо сказал:

– Я не могу слушать исповедь.

– …мой отец…

– Я даже не дьякон. Я не могу отпустить вам грехи. – Он отставил пустую чашку. Он подумал, что она сейчас начнет рассказывать что-то жуткое.

Но она снова закрыла глаза и, судя по всему, унеслась в бессознательный мир. Франциско прочертил у нее над головой знак креста.

Глава четырнадцатая

Разумеется, все ждали от Камиллы, что она станет заботиться о Жозиан, раз она оказалась единственной женщиной, оставшейся среди них. И разумеется, именно Камилле пришлось играть ее сиделку. Собирая ненужный аспирин, витамины и последнюю бутылку с минеральной водой в пакет, Камилла чувствовала усталое раздражение, усиленное чувствами, которые она на самом деле не испытывала. «Жозиан еще молода, – говорила она сама себе. – Она обязательно поправится».

Но, забравшись в их палатку, Камилла пришла в ужас от того, что там увидела. Лицо Жозиан превратилось в череп, обтянутый кожей, похожий на череп какого-то грызуна, а на закрытых веках проступила сеть выпуклых вен. Камилла заметила, что румянец на ее щеках, который раньше нельзя было отличить от румян, стал темно-багровым, и теперь казалось, что он не пройдет уже никогда.

Сначала она испугалась, что уже не в силах ей помочь, но все же быстро открыла бутылку с минеральной водой, поднесла ее горлышко к губам Жозиан – та не могла сделать и глотка – и приложила мокрую ткань к ее лбу. Но в то время как на вспотевших висках у Франциско была мягкая, тонкая, дышащая кожа, кожа Жозиан казалась блестящей и непроницаемой, она всячески противилась прикосновениям Камиллы. Она с ужасом вспомнила мумию в Виткосе. Она снова попыталась заставить ее выпить немного воды, но поняла, что ее зубы свело от боли. Тело девушки сотрясала какая-то тихая внутренняя агония. Камилла по-прежнему прижимала ткань к ее лбу, как будто молясь о ней. Из-под ткани выкатились капли пота, они были похожи на крупные зерна, но Камилла подумала, что она с тем же успехом могла бы попробовать омыть камень.

Она боялась, что если Жозиан сейчас потеряет сознание, то уже никогда не придет в себя. Поэтому она стала говорить в самое ее ухо:

– Все будет хорошо… Это Камилла… Все будет хорошо… Жозиан…

Долгое время Камилла думала, что девушка ее не слышит. Она продолжала говорить просто для того, чтобы успокоить себя – так ей казалось, что они разговаривают друг с другом. Жозиан дышала как-то странно, с металлическим скрежетом.

– Жозиан, мы все здесь, с тобой… Здесь Луи… А я – Камилла.

Глаза девушки открылись и посмотрели на нее.

Камилла никогда раньше не воспринимала их как обычные, живые глаза, как нечто большее, чем просто украшение ее лица. Сейчас они стали бледно-лиловыми. Они внимательно смотрели на Камиллу с лихорадочным нетерпением, как будто ей нужно было сказать что-то очень важное. Она тихо промяукала сквозь зубы:

– Me sens pas bien… mais pas du tout…[39]39
  Я чувствую себя не очень хорошо… но вовсе не… (Фр.)


[Закрыть]

Камилла сказала:

– Это должно пройти. Это наверняка пройдет.

– Quand?[40]40
  Когда? (Фр.)


[Закрыть]

– Скоро. Все скоро пройдет.

Камилла прикоснулась рукой к голове Жозиан. Мокрые колечки волос лежали на ней как бесцветные когти.

– Вы чего-нибудь хотите?

Казалось, Жозиан ее не слышала. Она сказала по-английски:

– Извините меня.

Камилла склонилась еще ниже:

– За что?

Но Жозиан ей не ответила. Она прошептала:

– Как выглядит Вилкабамба?

– Мы там еще не были, – и Камилла добавила: – Мы все ждем, когда вы поправитесь. – Она вдруг поняла, что так оно и было на самом деле.

Девушка сказала:

– Я вас всех задерживаю.

Конечно, задерживает, подумала Камилла; но до сих пор никто еще не говорил об этом. Зарезервированные номера в отелях, билеты на самолеты: она уже и забыла, что все это существует.

Жозиан снова сказала:

– Извините.

Потом ее глаза закрылись, лицо снова исказили муки боли, и она уже больше ничего не видела, не слышала и не чувствовала, кроме огня, который сжигал изнутри ее череп.

Камилла нагнулась и обняла ее за плечи. Казалось, на ее плечах почти не осталось плоти. Ей захотелось немного приподнять ее, но голова Жозиан не хотела отрываться от подушки, сделанной из ее одежды. Посмотрев на белую, как яичная скорлупа, и чрезвычайно худую шею, Камилла окончательно испугалась. Она отпустила ее и беспомощно уселась рядом. Через несколько минут она почувствовала, что по лицу ее текут слезы. Быстро смахнув их, Камилла закричала: «Черт… Черт…» Но как раз когда она решила, что больше не плачет, слезы снова потекли по ее щекам.

Какое-то время Жозиан терпела боль, пока спазм не прошел. Потом она снова открыла глаза:

– Можно я посмотрю на себя в зеркало?

Камилла покопалась в пакете и вложила в руку Жозиан свое зеркальце.

Девушка поднесла его к своему лицу, потом бросила его и крикнула, как капризный ребенок:

– Мне нужно мое зеркало!

Она истерически потянулась за своей сумочкой и поднесла к лицу свое зеркало.

К Камилле подступило ее прежнее отвращение. Она оставалась спокойной и холодной, пока Жозиан рассматривала свое отражение в зеркале. Она думала: «Интересно, что Жозиан видит в нем?»

Жозиан нахмурилась и со слабым криком: «Ох», кинула его на одеяло. Это был короткий, резкий звук, выражающий скорее озадаченность, чем удивление, и теперь она лежала спокойно.

Может быть, подумала Камилла, ей просто захотелось доказать себе, что она все еще живет, несмотря на огонь в голове.

– Вы скоро станете выглядеть лучше.

Жозиан закрыла глаза.

– Са n’a pas d’importance[41]41
  Это не имеет значения (фр.).


[Закрыть].

Камилла поняла, что Жозиан снова погрузилась в забытье. Ее тело стало извиваться и выгибаться в спальном мешке. Ее руки вырвались из-под одеяла и сжали голову. Камилле казалось, что она видит, как дрожат ее кости и пульсируют вены, крупной сеткой покрывшие поллица. Время от времени Жозиан показывалась из спального мешка и произносила какие-то непонятные слова. Камилла думала, что тот сон, в котором она сейчас живет, кивая и бормоча что-то бессвязное, и есть для нее сейчас единственная реальная жизнь и что сознание причиняет слишком много боли, чтобы вновь его обретать. Поэтому Камилла не прерывала ее, а просто продолжала прижимать мокрую ткань к искаженному лицу, чувствуя странную боль у себя в желудке. Жозиан моложе меня, думала она, а я на самом деле верю, что она скоро умрет.

Некоторое время спустя Жозиан произнесла:

– Est-ce qu’un mal pourrait faire craquer la tete?[42]42
  Может ли голова расколоться от боли? (Фр.)


[Закрыть] – Глаза девушки полуоткрылись. – Мадам Ривуар сказала, что… голова может от боли отвалиться… – Она рассмеялась своим неприятным смехом. Но сейчас он казался неожиданно смелым.

Камилла была не уверена, понимает ли Жозиан, что она все еще рядом. Она вдруг подумала о том, что ей бы лучше теперь вернуться к Роберту, который пытался утешить Луи в палатке, служившей им столовой. Она даже попыталась сказать об этом вслух.

Но в это время Жозиан внезапно спросила:

– А Роберт любит Луи?

Камилла с удивлением ответила:

– Да, думаю, да.

Жозиан снова замолчала. Камилла не знала, что она чувствует. Снаружи в сумерках громко кричала какая-то птица или животное, этот повторяющийся крик был похож на странную песню. Жозиан сказала:

– Как вы думаете, они лишают нас жизни?..

Камилле оставалось только догадываться, что она имеет в виду. Она не знала, от чего так ярко блестели глаза девушки: от упрямства или от лихорадки. Но она ответила:

– Да, если мы позволяем им сделать это.

Очень важно выяснить все прямо сейчас.

– А что вы сами думаете по этому поводу?

– Я тоже так думаю. – Голос Жозиан становился все тише и тише: – Я думала, что Луи… а потом…

«Нас объединило странное чувство близости», – подумала Камилла. Позже она пыталась понять, что все это значило. А поскольку это были последние слова, которые Жозиан сказала ей, то они задержались в ее сознании надолго, как глубокая рана.

Но Жозиан уже опять погрузилась в забытье. Ее ладони лежали рядом с ладонями Камиллы: горячие, тонкие пальцы с поломанными ногтями. Камилла взяла, ее руку в свою, и Жозиан слабо пожала ее в ответ. От этого слабого рукопожатия у нее сжалось сердце: ей стало жалко не только Жозиан – нет, она едва ее знала, – но всех женщин, вынужденных скрываться под этой ужасной оболочкой слабого ребенка. Ей даже на секунду представилось, что в Жозиан умирает и ее, Камиллы, женское начало – вся эта пассивная нежность, забота о себе и, наверное, даже ее молодость, – и в это мгновение девушка впала в кому.

На следующее утро Луи немного пришел в себя. Его жена провела ночь очень спокойно, и он принял ее сон за сон от изнеможения. Ее дыхание стало тише и ровнее. Снаружи воздух был очень сырым, на долину спустились облака. Погонщики были заняты тем, что перебинтовывали переднюю ногу одному из мулов, и на границе пастбища даже собралось несколько фермеров, чтобы посмотреть на это. Эти люди раздражали Луи – казалось, они чего-то ждут, – он вызывающе уставился на тех, кто подошел поближе, и они удалились. Немного позже одна из женщин – назойливая пигмейка в уродливой испанской шляпе, – кланяясь, вошла в палатку и протянула ему кусок вареной коры дерева чинконы для Жозиан. Он был похож на грязный носок. Луи вышвырнул ее из палатки.

Но к середине дня он снова забеспокоился. Жозиан не двигалась. Когда он попытался разбудить и накормить ее, она отказывалась даже пить воду. Один раз она подняла руки и обняла его голову, как будто пытаясь его утешить. Потом она снова заснула. А к вечеру Луи опять охватила тревога.

Жозиан плыла по океану утихающей боли. Больные клетки заполнили все капилляры ее мозга и перекрыли к нему доступ. Ей представлялось, что она все еще на пути к Вилкабамбе с какими-то людьми, которых она не знала. Они ехали верхом под пустым небом. Мужчина, едущий рядом с ней, был ее отцом, который умер семнадцать лет назад. Они ехали мимо богатых и красивых домов, потом мимо школы верховой езды. Там были какие-то люди, люди, которых она не узнавала, и собаки. Город с трех сторон окружали джунгли, и они подъезжали к нему по дамбе, пересекавшей какое-то озеро. Стояла ночь, и оно было полно звезд.

В то время как зараженные болезнью клетки Жозиан отмирали, навсегда отрезая путь к ее мозгу, измученный Луи спал рядом, ничего не чувствуя. Через откинутый полог были видны сверкающие звезды инков; они отражались в озере недалеко от Вилкабамбы. Копыта ее лошади беззвучно ступали по дамбе. Ехать осталось совсем немного.