Текст книги "Мир пауков: Башня. Дельта (сборник)"

Время шло незаметно. Наступил момент, когда появившийся откуда-то из глубины зала мальчик, приблизившись к Каззаку, что-то прошептал ему на ухо. Венценосец встал и воздел руку, требуя тишины (совершенно излишне: все смолкли еще тогда, когда он поднимался), и громко напомнил, что пастухам пора выводить к озеру муравьев. Из-за стола поднялись шестеро молодых мужчин и дружно двинулись к выходу. У двери ненадолго задержались отвесить поклон венценосцу. Похоже, это был сигнал к окончанию пиршества. Ушла Мерлью; с ее уходом у Найла пропал интерес ко всему, что происходит в зале. Каззак, жестом подозвав к себе Ингельд, приглашающе похлопал по сиденью рядом с собой. Женщина с покорным видом подсела. Люди один за другим начали исчезать из зала, не забывая при выходе кланяться Каззаку. Венценосец их словно не замечал, его внимание занимала Ингельд.

Найл спросил у Хамны:

– Слушай, а как вы различаете, какое сейчас время суток? Ведь вы безвылазно сидите под землей.

– У нас есть часы.

– Часы? Это что такое?

– Ведро с водой, а в днище малюсенькая дырочка. Пока вся вода вытечет, проходит ровно полдня.

Тут Найл понял, для чего, оказывается, в доме у Стефны к потолку подвешено ведро, из которого безостановочно, капля за каплей, сочится вода, попадая в другое ведро, снизу. Он в очередной раз восхитился смекалистостью жителей Диры и пожалел, что сам не из их числа.

– Ты как, устал? – осведомился Хамна.

– Не особо, спать вообще не хочу.

– Как насчет того, чтоб прогуляться наружу вместе с пастухами?

– А можно?

– Надо пойти спроситься у венценосца. Без его пропуска далеко не уйдешь.

Юноша, подойдя к Каззаку, почтительно склонился. Венценосец лишь раздраженно покосился, кивнул и нетерпеливо махнул рукой: мол, ступай куда хочешь. Хамна возвратился с довольным видом.

– Двинулись, пока он не передумал.

Наружу выбрались через проход где-то на самых задворках. Хамна сказал стоящим возле лаза караульным, что у них есть разрешение венценосца на выход, и получил два небольших деревянных кружка.

Хамна сунул их в небольшую кожаную сумку, притороченную к поясу.

– Если потеряем, считай, что обратно не попадем.

– К чему такие строгости? – недоуменно спросил Найл.

– Для безопасности. Входить и выходить без разрешения может только венценосец. Видал, сколько нас здесь в убежище? Вдруг кто-нибудь пойдет прогуляться наружу без спроса, а тут – паучий дозор? Это же всем крышка! Вот почему у нас все так строго.

– А тебе зачем подчиняться?

– Как же иначе!

– Ну ты же сын венценосца?

– Все мы тут сыновья венценосца, – открыл странное обстоятельство юноша.

Ясная звездная ночь была на исходе, восточная часть небосклона уже засветлела. Со стороны озера тянуло зыбкой прохладой. Удивительно приятно было вновь чувствовать на коже упругое дуновение ветерка.

Впереди шагал пастух, следом преданными дворняжками семенило с полдюжины муравьев. Хамна, нагнав пастуха, разговорился с ним об афидах, у которых в нынешнем году особенно высокие надои. Найл рад был остаться наедине со своими мыслями. А думал он о красотке Мерлью, о сказаниях и песнях, которые довелось услышать. От всего этого душа наводнялась трепетным, щемящим чувством. По мере того как небо постепенно светлело и стеклянистая гладь озера отражала его нарождающуюся прозрачность, юноша пытался вообразить, какой вид имел бы мир, не виси над ним зловещая угроза пауков; мир, где люди, не таясь, живут на земной поверхности, идут куда хотят. Когда пастух свернул с извилистой тропы в окаймляющий ручей кустарник, Найл спросил у нового знакомого:

– Слушай, а если бы смертоносцы пронюхали о вашем убежище, что тогда?

– Да уж жить стало бы поопаснее. Но мы бы им дали!

– И что, прям одолели бы?

– Отчего нет. Видишь ли, мы сделали все, чтоб убежище стало неприступным. Тут только два входа, причем настолько узкие, что их запросто может защищать один человек. Так что если им нас брать, то только осадой, измором. У нас же запасов еды на полгода, если не больше. Кроме того, я слышал, что пауки терпеть не могут жары, а здешние места превращаются летом в печку. В общем, уцелеть, я думаю, нам не так уж и сложно.

– Выходит, смертоносцев вы не боитесь?

– Спрашиваешь! Чего нам их бояться!

Голос парня звучал так твердо, что не возникало сомнения в правдивости слов.

Между тем вышли к самому берегу озера. На той стороне, как раз напротив, всходили к небу горы, словно окаменевшие волны земли: величавые, пологие валы, переходящие в крутые гребни высотой с плато. Ширина озера в этом месте была с десяток миль, не меньше; отливающая серебром светло-серая гладь ошеломляла своей красотой. Глаза Найла привычно высматривали на утреннем небе паучьи шары: красота в его понимании была извечно связана с опасностью. Небо было ясным и наливалось уже лазоревой голубизной.

– О-па! – зычно крикнул Хамна, неожиданным движением скидывая тунику. Три пружинистых прыжка, и он уже по плечи в воде. Минуты не прошло, как он уже возвратился на берег, неся в руках крупную квелую рыбину.

– Вот, заплывают из ручья, а в соленой воде жить не могут. Их обычно склевывают птицы, если мы не успеваем перехватить.

Добычу Хамна положил на берег, насыпав сверху горку камней, и опять бегом устремился к воде.

– Давай за мной!

– Да я, в общем-то, плавать не умею.

– Научишься! В такой воде любой поплывет.

В этом Хамна оказался прав. Зайдя в озеро по грудь, Найл неожиданно почувствовал, что его поднимает ото дна. Секунда, и он уже всем телом толкался вперед, тесня плечами жестковатую воду. Хамна показал, как надо плыть – в такт, разом, двигая руками и ногами, и вскоре Найл уже разрезал гладь как заправский пловец. Вкус у воды был неприятный, все равно что из колодца в их пещере, даже резче. Что-то неожиданно задело ногу, Найл тревожно вскрикнул. Плывущий рядом Хамна проворно нырнул и появился обратно, держа еще одну рыбину. В течение получаса наловили их с полдесятка.

Прошлепав затем на берег, они завернули рыбин в кусок материи, которую Хамна извлек из своей сумки, и пошли песчаным пляжем туда, где втекает в озеро река. К этому времени вода на теле высохла, и Найл почувствовал, как неприятно стягивает кожу. Но не беда, липкий осадок скоро смыли в ручье. После этого – блаженство! – улеглись в тени пальмы под еще не озлобившимся солнцем.

Найлу еще о многом хотелось расспросить.

– А почему ты говоришь, что вы все сыновья венценосца?

– Потому что все у нас в городе имеют равные права. Кроме того, у венценосца много детей.

– А сколько?

– Ну… примерно с полсотни.

– Ого! Так сколько у него тогда жен?

Хамна прикинул, прежде чем ответить.

– Где-то с полтораста, не меньше.

Найл подумал, что ослышался.

– И где же они все живут?

– Как положено, с мужьями.

– Но ты же вроде сказал, что их муж – сам венценосец?

Хамна терпеливо, как какому-нибудь малолетнему оболтусу, разъяснил:

– Само собой, есть у них мужья. А заодно они принадлежат еще и венценосцу, все. Какая ему понравится, ту он и выбирает.

Это ввергало в оторопь.

– И мужья-то что, не против?

– Выходит, что нет. Если они не хотят здесь жить, могут идти обустраиваться, где им вздумается. Но они никуда не уходят.

В голове у Найла оформилась мысль.

– А если б мы перебрались жить сюда, моя мать тоже стала бы женщиной венценосца?

– А как же. Если бы приглянулась.

У Найла опустилось сердце. Все дальнейшие расспросы отпадали. Нечего и думать, что отец согласится здесь жить.

Тут он задал вопрос, не дающий покоя с самого их прибытия в город:

– А у принцессы Мерлью есть муж?

– Пока нет. Ей еще семнадцать лет. К тому же у нее дел невпроворот. С той поры как умерла ее мать, она заправляет всем хозяйством венценосца.

Хотя бы это приносило облегчение. Хамна, широко зевнув, сел.

– Пора подаваться обратно. Скоро наведаются смертоносцы.

– Они прилетают сюда каждый день?

– Нет, что ты! Тем более в это время года. Сейчас время песчаных бурь.

В сравнении со вчерашним в убежище показалось совсем сумрачно. В коридорах горело лишь по нескольку светильников. Вчера-то венценосец распорядился запалить в честь гостей все светильники, а нынче зажжено обычное количество.

В жилище Стефны сидела за вышиванием лишь одна Дона. Мать ее, вероятно, находилась на работе в швейном цеху. Все, кому исполнилось двенадцать, обязаны были по нескольку часов в день отдавать труду. Завидев Найла, девочка засияла от радости и тут же спросила, не желает ли он с ней сыграть.

– Во что?

Вместо ответа Дона достала горшочек, в котором лежало несколько цветных камешков, и продемонстрировала с ними несколько фигур. Вот камешки лежат на ладони, а надо их подбросить и изловчиться, чтобы все до единого упали на тыльную сторону ладони; и чем дальше, тем сложнее. Потом играли в отгадки – кто точнее угадает, сколько камешков спрятано в руке. А там, глянув на водяные часы, Дона спросила:

– Хочешь пойти на общую игру в большой зале?

Найла клонило в сон.

– Я б лучше вздремнул. А что за игра?

– После десяти часов ребята играют вместе. В прятки, жмурки, чехарду…

– Там, наверное, все младше меня?

– Нет, что ты! Мерлью часто играет, а ведь ей уже семнадцать.

– Ладно, схожу. – Найл удивился сам себе: голос-то даже не дрогнул.

В большой зале теснилось тридцать – сорок ребят, лет примерно от десяти до пятнадцати. Водил Айрек, паренек бойкого вида. На вид лет ему было около одиннадцати. Найлу стало неловко. Заводила, объяснила Дона, выбирается всякий раз новый, сроком на неделю. Это делается, чтобы развивать у ребят самостоятельность. Когда мальчиков познакомили, Айрек спросил:

– Тебе сколько лет?

– Шестнадцать.

– Что-то не больно похоже. Вон Клесу только четырнадцать, а он повыше тебя будет.

– Пожил бы ты, где я живу, тоже не больно бы вымахал. Кормежка у нас не сытная, понял?

– А здесь, кроме еды, и заняться толком нечем, – со вздохом сказал Айрек.

Найл призадумался над таким замечанием. Айрек хлопнул в ладоши.

– Ну ладно, давайте начнем с «флейты». Дона, ты у нас будешь флейтисткой, остальные рассаживайтесь.

Ребята начали располагаться на полу рядами; Дона особняком, спиной к остальным. Найлу, сидящему в переднем ряду крайним, протянули гладко обструганную палочку сантиметров десяти.

– Палочка передается из рук в руки, пока играет флейта, – разъяснял Айрек. – Как она замолкает, у кого в руках палочка, должен поцеловать в своем ряду соседа. И тот выбывает из игры.

Возле Найла сидела голубоглазая девчушка лет десяти, застенчиво потупившаяся под его взором.

Едва Дона начала играть, как заводила неожиданно крикнул:

– Стоп! Мерлью, будешь играть?

Сердце у Найла гулко стукнуло. Принцесса вошла в залу незаметно, через боковой проход. Наряд из пятнистого меха оставлял руки и стройные длинные ноги непокрытыми.

– Прошу прощения, припозднилась, – извинилась девушка.

Айрек милостиво кивнул.

– Ничего. Усаживайся вон посередине.

Найл сумел сдержаться и не повернул головы в ее сторону; Мерлью расположилась возле него. Плечо ощущало тепло, лучащееся от ее кожи.

Дона приступила к игре. Найла удивило ее мастерство: девочка куплет за куплетом выводила веселый наигрыш. Мелодия звучала все быстрее и быстрее, и участники в такт перекидывали палочку друг другу. Иногда Дона неожиданно замолкала. Тогда зала разражалась громким хохотом: держащему палочку участнику полагалось поцеловать своего соседа. Постепенно в рядах возникали прогалины: участники один за одним выбывали из игры. Нередко складывалось так, что мальчику приходилось целоваться с мальчиком, а девочке с девочкой. В таких случаях неминуемо раздавались смешливые возгласы, лица смущенно вспыхивали. Найл веселился наравне со всеми. Через несколько минут в игре остался лишь десяток участников, и Айрек велел им собраться в круг. Теперь палочка просто мелькала по кругу; Дона специально медлила с паузами, нагнетая азарт. Всякий раз, когда палочка оказывалась у Мерлью, Найл втайне заклинал, чтобы музыка остановилась. И надо же, через несколько минут, когда она протянула руку в его сторону, музыка действительно оборвалась. Чтобы как-то скрыть распирающее грудь волнение, Найл широко улыбался. Мерлью без тени смущения охватила голову юноши руками и, приблизившись к его лицу, уверенно приложилась к губам. Стоящие вокруг одобрительно рассмеялись. На какой-то миг их взоры встретились: в глазах Мерлью была холодная насмешка. Секунду спустя девушка встала и присоединилась к остальным. Когда шел следующий круг, Найлу выпало целовать сидящую рядом девчушку. Та, подняв личико навстречу, не отрывалась от его губ несколько дольше положенного. «О-о-о!» – со смешливым одобрением затянули зрители. Покидая круг, Найл заметил, что девчушка залилась краской.

Утренние часы пронеслись единым мигом. Внезапно Найл с недоуменным восторгом понял, что вызывает живой интерес – особенно у девчонок, – а ребята настроены не заносчиво, а очень даже дружески. Когда заводила велел девочкам выбирать себе напарника для бега в «три ноги», Найла пригласили одновременно сразу трое. Победила ширококостная темноволосая девица по имени Найрис. Они прибежали первыми, чуть опередив Мерлью и ее напарника. После этого ребята помладше сели отдыхать, а Айрек объявил, что последней игрой на сегодня будет состязание по борьбе для тех, кому уже есть тринадцать. Найл удивился, но вовсе не расстроился, узнав, что к состязанию допускаются и девочки. Пол застелили мягкими, набитыми травой тюфяками. Выбор снова был за девочками, и опять получилось так, что Найл оказался в паре с Найрис.

Поединок всякий раз начинался с того, что соперники, усевшись друг к другу лицом, вплотную сводили предплечья и сцеплялись пальцами. Затем, сомкнувшись по команде ногами, соперники пытались накренить друг друга назад. Когда один отодвигался настолько, что предплечья трудно было уже удерживать вместе, другой набрасывался и, обхватив руками и ногами, силился соперника опрокинуть. И, уже лежа, борцы барахтались до тех пор, пока одному не удавалось взобраться на поверженного и прижать обе его руки к тюфяку. Судьи – ребята помладше – давали очки, бдительно следя за каждым моментом поединка.

Найрис, будучи поплотнее своего соперника, без труда выиграла первый тур состязания. Однако когда дело дошло до самой борьбы, масса тела уже не могла служить выручкой, и вскоре Найл уже сидел наверху, притиснув руки соперницы к полу. Поднимаясь, он с радостью заметил, что Мерлью одолела своего противника, широкоплечего, но не совсем расторопного юнца, которого сумела прижать, навалившись всем телом. Было ясно, что силы в ней куда больше, чем казалось на первый взгляд.

Следующие двое соперников Найла были мужского пола, причем оба превосходили его и ростом и весом. Но как и Найрис, им недоставало ловкости, так что он одолел их без особого труда.

И вот надежда сбылась. Они с Мерлью остались единственными единоборцами. Оба изрядно запыхались, так что, прежде чем дать сигнал к началу поединка, Айрек дал им отдышаться. Затем они сели друг к другу лицом и сдвинули предплечья. Волосы у Мерлью разметались, к повлажневшему лбу пристала одна прядка – просто загляденье!

Айрек дал команду начинать. Мерлью, проявив неожиданную прыть, бросилась на Найла, с силой его толкнув. Он подался назад под одобрительный гул зрителей. Девушка, моментально оседлав соперника, пыталась свалить его, пока не успел опомниться. Но подловить Найла второй раз было невозможно. Их руки сомкнулись, ноги тесно переплелись – кто кого. Мерлью притиснулась щекой к щеке Найла, жарко дыша ему в самое ухо. Ощущение оказалось настолько приятным, что Найл даже ослабил натиск и, вместо того чтобы одолевать соперницу, просто наслаждался тем, что чувствовал ее тело в своих объятиях. Мерлью пошла на хитрость: приослабила натиск, а затем навалилась вновь, но Найл реагировал быстрей и опередил ее.

В этот миг он мимолетом заметил, что к числу зрителей прибавились еще двое. Из примыкающего к зале внутреннего покоя вышел Каззак, а следом показалась Ингельд. Найл, на секунду замешкавшись (не прогневается ли венценосец, увидев дочь в объятиях гостя), чуть ослабил хватку. Мерлью, отчаянно крутнувшись, вывернулась из-под соперника и повалила его на тюфяк. Несколько минут они, пыхтя, возились, пока у Мерлью наконец не получилось прижать одну его руку к полу. Тут Найл пошел на ту же хитрость, что только что использовала соперница: неожиданно расслабив тело, якобы пошел на попятную. Мерлью тоже чуть расслабилась. Тут, резко и мощно вскинувшись бедрами, Найл отбросил соперницу в сторону, притиснул ее руки к полу, а сам очутился сверху, улегшись поперек распростертого тела.

– Так нечестно! – выдавила она.

Но Найл прижал ее к земле своим весом. Осмотрительно сместившись, он улегся еще надежнее – вдоль, – припирая голову девушки своей. Теперь оставалось совладать с ее руками. Ухо Найла обдавало тепло ее дыхания. Судя по всему, они находились в положении, когда шансы у обоих примерно равны. Сейчас соперницу можно было вполне одолеть грубой силой, но Найлу было как-то неловко от того, что это будет торжество всего лишь мускулов, а не умения.

И тут ощутил влажное прикосновение ее губ возле уха, словно девушка собиралась что-то прошептать. Вот – он явственно почувствовал – губы приоткрылись, и мочки уха игриво коснулись зубки. Ощущение ошеломляло острой чувственностью. Прежде чем Найл осознал, что именно произошло, красотка вырвалась из-под него и резким движением высвободила руки. Спустя миг она уже цепко держала его за запястья, силясь закрутить ему руки за спину.

– Ну плутовка! – рассмеялся Найл.

– Как ты, так и я, – отозвалась она шепотом. Слабея от смеха, он позволил Мерлью прижать свои ладони к тюфяку. Делая триумф еще более наглядным, девушка взобралась на поверженного соперника и уселась ему на живот. Зала огласилась громким радостным гомоном. Было заметно, что рот Ингельд кривит насмешливая улыбка. Каззак, выйдя вперед, ласково потрепал дочь по волосам. Мерлью легко вскочила на ноги, на Найла даже не взглянув.

– Теперь видишь, почему я доверил ей заправлять всем хозяйством?

Ингельд усмехнулась двусмысленно:

– Просто замечательная юная госпожа, – и легонько ткнула Найла под ребра босой ногой. – Давай поднимайся, мальчонка, – этак приветливо, просто как старшая.

Когда позже Найл и Дона возвращались по коридору, девочка заметила:

– Зря ты ей поддался.

– А что я мог сделать?

– Я видела, как она словчила. Укусила тебя за ухо. – Потянувшись, она коснулась мочки его уха. – Больно было?

– Да нет, что ты, – ответил он негромко.

– Она хитрованка, каких поискать, – сказала Дона знающе.

Найл отчего-то почувствовал себя виноватым.

– Я, вероятно, тоже.

– Ты? Скажешь тоже!

Девочка обхватила Найла за руку и склонила ему голову на плечо.

В тот вечер, когда укладывались спать, отец сказал:

– Завтра отправляемся домой.

– Завтра?! – В голосе Найла слышались удивление и разочарование.

– Ты что, не хочешь домой?

– Почему, хочу. – Голос Найла звучал без особой уверенности. – А может, все же можно задержаться еще на денек-другой?

Улф положил ладонь на голову сыну.

– Думаешь, тогда ты будешь готов отправиться?

– Д-да, – опять же неуверенно выдавил Найл.

Отец, насупив брови, посмотрел на сына, покачал головой.

– Ты хотел бы остаться здесь?

– А то нет! – с готовностью воскликнул Найл. – Если бы все наши перешли сюда вместе с нами.

Улф покачал головой.

– Это невозможно.

– Но почему, отец? Тебе здесь что, так уж худо?

– Почему же. Просто я не думаю, что смог бы здесь прижиться.

– Почему?

– Не так просто это объяснить. – Отец со вздохом улегся на постель и закутался в одеяло. – Но если хочешь, оставайся, я пойду один.

– Ну зачем уж так! – воскликнул сын пристыженно.

– А что? Обратную дорогу я знаю. Хамна вызвался меня проводить до дальнего конца плато. А там до дома уж рукой подать.

– А я что, останусь здесь?

– Тебя можно будет забрать позднее. Стефна говорит, что очень была бы рада, если б ты погостил.

Соблазн был велик. Остаться в доме, где живет очаровашка Дона – почти сестренка, каждый день видеть Мерлью…

– А что венценосец?

– Как раз он это и предложил.

– А что ты об этом думаешь?

– Я б хотел, чтобы у сына была своя голова на плечах…

Через несколько минут дыхание Улфа стало ровным и глубоким: заснул. А у Найла всякое желание спать пропало. Через прикрывающую дверной проем занавеску цедился свет единственного светильника, словно живые, разгуливали по потолку тени. Откуда-то со стороны коридора доносились приглушенные голоса, звук шагов; мимо проходили по своим делам люди. До полуночи оставалось еще часа два, а в целом дворец Каззака, похоже, вообще не утихал до самого рассвета. При отсутствии дневного освещения чувство времени как-то смещается, а с ним и часы, отведенные для сна.

Остаться-то как хочется! В пещере он, по сути дела, и не нужен. С той поры как Вайг выдрессировал муравьев и осу, охота стала скорее развлечением, чем необходимостью. В нескольких милях от пещеры изобилие пищи. Сам Найл, как сказал Улф, может возвратиться сразу, как захочет. Почему бы не задержаться здесь на несколько недель или месяцев… а то и дольше?

Очень хотелось найти какую-нибудь достаточно вескую причину. Но не давала покоя мысль, что семья без него осиротеет. Тогда Найл задумался над тем, что именно его здесь держит. Первый довод, совершенно неоспоримый: Мерлью. Вспомнилось жаркое прикосновение ее губ и то, как покусывают ухо беленькие зубки. Представилась тесная близость стройных ног, и сердце зашлось от неуемного, беспричинно-радостного чувства.

Позволил себе помечтать о том, как, может, возьмет Мерлью в жены, а то еще и усядется со временем на трон Каззака. И вот тут-то в груди шевельнулось вдруг сомнение. Вспомнились слова Айрека: «А здесь, кроме еды, и заняться толком нечем…» И Найл не на шутку задумался: а каково это – год за годом сидеть под землей? Дома он, по крайней мере, волен покидать жилище и приходить когда вздумается. Там наверху ждал постижения целый мир. Мир чудес наподобие той страны муравьев или исполинской крепости на плато. Здесь же только тем и живут, что трусливо прячутся от смертоносцев.

Картина вырисовывалась совершенно ясная. Живи он в этом городе, дни протекали бы в сытости и благополучии. Родившийся здесь ребенок мог вырасти, состариться и умереть, ни разу в жизни не испытав бередящего чувства постижения нового. Отчего Дона так набрасывалась на него с расспросами о жизни в пустыне, путешествии в страну муравьев? Потому что для нее все это олицетворяет мир, исполненный и опасности, и одновременно с тем захватывающих возможностей. Для детей подземного города каждый день жизни здесь – лишь нудное, неизменное повторение предыдущего, привычка.

Вот в чем дело, внезапно уяснил Найл. Вот оно что: привычка. Привычка – тяжелое теплое одеяло, грозящее удушьем. Убаюкивает ум, нагнетая неизбывное чувство смутного недовольства. Сдаться во власть привычки – значит застыть на месте, утратить способность к изменению, развитию…

Донесшийся из-за стены приглушенный смех отвлек от раздумий: по коридору гонялись друг за другом двое ребятишек. Снова вспомнилось об играх в большой зале, О Мерлью. Окрепшая было решимость мгновенно улетучилась. О какой скуке может идти речь, если он каждый день будет видеть Мерлью?

Найл лежал с открытыми глазами вот уж больше часа, а сон все не шел. Пошли мысли о Каззаке. Почему венценосец предложил отцу, чтобы он, Найл, остался? А вдруг его об этом попросила Мерлью? Эх, если б можно было с кем-нибудь обо всем этом поговорить, а не валяться здесь, когда голова разбухает от неразрешенных загадок!.. Может, Стефна еще не спит?

Осторожно, чтобы не разбудить отца, он выскользнул из-под одеяла и на цыпочках прокрался к двери. Соседняя комната оказалась пустой. Пробравшись через нее, Найл остановился возле занавески, ведущей в комнату Стефны и Доны, и прислушался. Спят: дыхание ровное, глубокое. Найл подошел к выходу в коридор и выглянул наружу. Надо же: навстречу шел Корвиг, младший брат Хамны, в обнимку с девушкой.

– Здравствуй, Найл. Что поделываешь? – спросил тот.

– Так, сон что-то не берет.

– Сон? Какой сон, времени всего ничего! Мы вот идем домой к Найрис поиграть во что-нибудь. Хочешь, пойдем с нами?

– Наверное, ни к чему, – виновато потупив голову, рассудил Найл. – Мы с отцом, должно быть, утром отправимся обратно, так что надо хорошенько покемарить.

Жаль, что Корвиг не один, можно было бы спросить у него совета. Корвиг просунул Найлу руку под локоть:

– Да ладно тебе, храпануть всегда успеешь. Давай сходим.

Девушка – глаза большие, выразительные – спросила:

– А почему ты так скоро отсюда сматываешься?

– Отец говорит, пора обратно. Если б уговорить его задержаться на несколько дней… – Он повернулся к Корвигу. – Ты не мог бы попросить своего отца, чтобы переговорил с моим?

Они вышли в главный проход, ведущий в большую залу.

– Он сейчас там, – кивком указал Корвиг, – почему б тебе самому его не попросить?

Венценосец прохаживался в одиночестве, вчитываясь в пергаментный свиток, который держал возле самого носа. Встречные почтительно пригибали на ходу головы, хотя владыка едва ли кого замечал. Корвиг, приблизившись к отцу, склонил голову и негромко произнес:

– Властитель… – Каззак вскинул голову, раздраженно сверкнув глазами, но, заметив Найла, милостиво улыбнулся.

– Прошу прощения, властитель, но Найл хотел бы тебя кое о чем спросить, – сказал Корвиг.

– Да-да, я весь внимание. – Каззак взял Найла за руку. – О чем ты хочешь спросить меня, мой мальчик?

– Я насчет нашего завтрашнего отхода, властитель…

По лицу Каззака пробежала тень.

– Завтра? Так скоро? Почему бы тебе не задержаться?

– Именно об этом я и хотел тебя просить. Не мог бы ты уговорить моего отца?

Каззак с рассерженным недоумением пожал плечами.

– Об этом у нас с ним уже был разговор. Твой отец сказал, что переживает об оставленной семье. Но оговорился, что это не повод к тому, чтобы и ты уходил вместе с ним.

– Я как раз хотел остаться.

– Неужто? Прекрасно!

Приветственно кивнув, напротив венценосца выжидательно остановился стражник.

– Знаешь, – сказал Каззак, – я сейчас занят, а ты, думаю, мог бы сходить и поговорить с Мерлью. Она сейчас, видимо, одна.

– Благодарю тебя, властитель.

Покои венценосца занимали два этажа, соединяемые короткой лестницей. Стоящий внизу стражник посторонился, уступая дорогу. Найл оказался в обширной сводчатой зале, где потолок подпирали каменные колонны, а стены были завешены богатыми зелеными занавесями. От доброй дюжины светильников было светло как днем.

В зале, судя по всему, никого не было. Найл прошел к занавешенному дверному проему в противоположной ее части, заглянул. Большая опрятная комната: деревянная резная мебель, на полу циновка; здесь также щедро горят светильники. И опять же никого.

Справа от входа в залу вверх уходила еще одна лестница. Подойдя и остановившись возле, Найл вслушался. Откуда-то сверху, похоже, доносились голоса. Юношей овладела нерешительность. Что о нем подумают, если он будет вот так бесцеремонно разгуливать здесь? Впрочем, у него же есть разрешение венценосца. Бесшумно ступая босыми ногами, он поднялся по каменным ступеням. Показался хорошо освещенный коридор с невысоким потолком, по обе стороны тянулись занавешенные дверные проемы. Со стороны одной из комнат доносились женские голоса. Найл, нерешительно приблизившись, хотел было спросить: «Здесь есть кто-нибудь?» В этот момент одна из женщин неожиданно рассмеялась. Голос он распознал тотчас же: Ингельд. В уме бдительно шевельнулось – отойти, не лезть. Но, уже повернувшись, юноша уловил, что речь, собственно, идет о нем самом. Пока прикидывал, как поступить, Ингельд продолжала:

– …сам он здесь ни при чем. Во всем виноваты отец его и брат.

Голос Мерлью:

– Как это случилось?

– Не знаю. Они не рассказывали. Оттого-то я и подозреваю, что дело нечисто. Разве расскажут они женщине, как погибли ее муж и сын!

– Может, они просто щадили твои чувства?

– Они-то! – воскликнула Ингельд презрительно. – Можно подумать, им есть до этого дело! Я вот что скажу. Они чуть не бросили меня на произвол судьбы в той крепости на плато.

– Да вы что? Как можно!

– Я не переношу высоты, а как глянула со склона на все те ступени, у меня просто ноги подкосились. Они же просто повернулись ко мне спиной и полезли спокойнехонько вниз.

– Ужас какой! И что же ты?

– А что? Зажмурилась и отправилась следом. Провожатых моих уж и видно не было, а я как вспомнила обо всех тех страшилищах-пауках…

В голосе Мерлью звучал неподдельный гнев:

– Это же надо, так обойтись с женщиной!

Ингельд презрительно фыркнула:

– Да что им женщины? Дикари же…

Нависла гнетущая тишина. Уходить надо, решил Найл. Ему было совестно за это невольное подслушивание. Но не успел он сдвинуться с места, как Ингельд вдруг спросила:

– Тебе, похоже, нравится этот парнишка?

– С чего ты это взяла?

– Как вы с ним нынче катались по полу…

– Не понимаю, о чем ты, – холодно заметила Мерлью, – состязания по борьбе – один из наших обычаев.

– Венценосец рассудил, что он тебе приглянулся.

– Приглянулся? Этот тщедушный? Шутишь!

– А остальным он, похоже, нравится.

– Ну и что. Это потому, что он здесь новенький, вот всем и любопытно. Но это ненадолго. Скоро к нему привыкнут и перестанут замечать.

Найл, стараясь ступать как можно тише, с пылающим лицом тронулся прочь. Грудь давила изнутри непривычная, каменная тяжесть – примерно так же, как тогда, когда услышал весть о смерти Торга и Хролфа. Кровь гулко стучала в висках. Унижен. В проходе стоял стражник. Найлу было неловко даже проходить мимо; казалось, все чувства проступают на лице яснее ясного. Но тот лишь дружелюбно кивнул. Возвращаясь по главному коридору, Найл жался к стенам, боясь выходить из тени, – хоть бы никто не попался навстречу, не заговорил с ним! А в голове звенело гулким эхом: «Приглянулся? Этот тщедушный? Шутишь!» Да уж… Теперь все ясно. Разумеется, дочери венценосца он кажется не более чем заморышем. От такой мысли плечи никли от стыда за себя.

Вместе с тем, воссоздав в памяти картину сегодняшнего утра, Найл рассудил, что Мерлью определенно с ним заигрывала. Зачем, скажем, прикусила ухо? Или улыбнулась – скрытно так, – когда прощались? Неужто попросту играла с ним? Народясь и окрепнув, горький гнев вытеснил робкую беспомощность. «Ненавижу», – решил Найл. Все лучше, чем изнывать от безысходной сосущей тоски, от которой, того и гляди, из глаз брызнут слезы.

– Где был? – голосом отца спросила темнота, когда Найл возвратился в спальню.

– Не спалось, решил сходить погулять.

Поворочавшись, юноша устроился на травяной постели, одеяло натянув до подбородка. Помолчав, сказал: