Текст книги "Бог лабиринта"

Казалось, пастор Крис удивился моей неосведомленности и спросил, разве мне не известно, что эта птица – символ секты еретиков, которые называют себя Братством Свободного Духа, или Сектой Феникса. Я ответил, что я знаю, что феникс иногда используется в качестве вывески в аптеках, и что, как я полагаю, он имеет какое-то алхимическое значение. Ученый муж прочел мне целую лекцию по истории Секты Феникса.

Эта секта появилась в Европе во времена Черной Смерти, когда широко распространилась вера в то, что сладострастие и похотливость – лучшее лекарство против этой страшной болезни.

Члены секты полагали, что истинная духовностьчеловека составляет его сущность: человек никогда не постигнет правду, пока живет, погруженный в заботы внешнего мира. В наиболее сконцентрированном виде духовные силы человека проявляются в момент пика сексуального наслаждения – это божье откровение и проявление Бога. Во имя этой веры самые распутные и непристойные акты совершались даже на алтаре. Инквизиция выкорчевывала эти доктрины с беспощадной жестокостью, но Секта Феникса, казалось, доказывала, что обладает сущностью символической птицы, и поднималась снова из пепла погребальных костров, полыхавших в те времена по всей Европе. Согласно Геродоту Феникс живет пятьсот лет. Мы можем с уверенностью утверждать, что Секта Феникса продолжает процветать, по крайней мере, уже второе столетие.

Я ответил, что читал в Послании коринфянамот Святого Клемента из Рима о том, что феникс – это символ христианского воскресения, и на это добрый человек ответил, что все это от лукавого и каждому известно, что Святой Клемент был привязан к якорю и выброшен в море в наказание за его гнусности. Я предложил освободить его от этого символа папского вырождения, и мы сошлись на трех талерах.

На этом отрывок из письма заканчивался – никакого упоминания о дальнейшей судьбе деревянного феникса не было. Я аккуратно переписал все это слово в слово. Затем пошел в библиотеку и спросил у Тины, имеется ли у них в доме какая-нибудь статуя феникса. Мне казалось, что изображение этой статуи было бы как нельзя более кстати на обложке предполагаемого издания «Мемуаров» Донелли. Она ответила, что ей ничего об этом не известно, но пообещала спросить у сестры, после чего поспешно вышла из комнаты. Я устроился на подлокотнике кресла и стал листать «Наблюдения во Франции и Швейцарии». Книга случайно выскользнула из рук и упала на пол. Когда я поднимал книгу, меня удивило, что задняя сторона обложки значительно толще передней. Более того, задний форзац слегка отставал от обложки и, в отличие от переднего, не был приклеен к последней странице книги. Я слегка отогнул край обложки и увидел кармашек между картонной обложкой и форзацем, внутри которого находился сложенный листок бумаги. Бумага была превосходного качества – очень белая и тонкая. Я вытащил листок и раскрыл его. На нем был изображен рисунок феникса, восстающего из своего огненного гнезда, а под рисунком – надпись. Это была строчка из Вергилия: «Счастлив человек, познавший сущность вещей». Меня поразило изображение птицы: крылья и хвостовое оперение, так же как и пламя, поднимающееся из гнезда, были окрашены в золотистый цвет, остальная часть рисунка была стилизована в манере Блейка. В нижнем правом углу, явно почерком Эсмонда Донелли, написана фраза: «Получено 1 сентября 1771 года». Если бы не точная дата, я бы с трудом поверил, что этому рисунку так много лет: такой белой, хорошо сохранившейся бумаги я никогда еще не встречал в архивах того времени.

Я услышал шаги Тины и засунул бумагу обратно в книгу. Тина сказала, что никакого феникса в доме нет, если только он не запрятан где-нибудь на чердаке. Я поблагодарил ее и извинился за причиненные хлопоты. Затем я поставил «Наблюдения» на прежнее место на верхней полке. Вошла мисс Эйлин и спросила, как я себя чувствую, и явно разочаровалась, когда я сказал о скором своем отъезде. Я уверил ее, что получил очень много ценной информации и, в качестве доказательства, раскрыл весь исписанный блокнот. Сестры проводили меня до двери и просили заходить к ним в любое время.

Глубоко задумавшись, я возвращался в Лимерик. Можно сказать, что полдня я потерял понапрасну, хотя, впрочем, это было не совсем так. Я ближе познакомился с личностью Эсмонда Донелли, узнал, что он был обязательным сыном и автором путевых очерков, а также «эротическим путешественником», как выразился некогда Ричард Бритон. И никакой ученый, раскапывающий архивы в замке Донелли, не заподозрит даже существования в них «эротического путешественника».

И еще была небольшая загадка феникса. Я рассказал о ней Диане, когда мы возвращались в Гэлвей. Из писем я узнал, что «Наблюдения во Франции и Швейцарии» были опубликованы в июле 1771 года. Эпизод в Гейдельберге – когда он купил феникса – произошел в августе предыдущего года. По какой-то причине Донелли использовал феникса в качестве символа на обложке своей книги – это была, вероятно, точная копия того деревянного феникса, которого он купил у Криса. Первого сентября Донелли получил прекрасный рисунок феникса с латинским изречением из Вергилия о проникновении в суть вещей. Вероятно, он получил этот рисунок по почте. Диана возразила, что, вполне вероятно, феникса выгравировали по его заказу, и он получил его от мастера, выполнившего работу. Я не согласился. Если это правда, зачем же он тогда написал: «Получено 1 сентября»? Если мне присылают, допустим, книгу, которую я заказал, по почте, то тогда я обычно ставлю свое имя и дату получения. Я не напишу «получено», так как само собой разумеется, что я получил ее по почте. Мы используем слово «получено», чтобы подтвердить оплату счетов, либо, когда имеем в виду письмо или посылку. Моя собственная теория заключается в том, что рисунок феникса принесли Эсмонду неожиданно и анонимно – иначе он написал бы «получено от такого-то», или даже оставил письмо в конверте.

Тогда кто же выслал ему рисунок? Кто заинтересован в фениксе как в символе? Вполне возможно, он получил рисунок от какого-нибудь члена Секты Феникса, упомянутой Крисом. Все это было всего лишь волнующей догадкой, при этом, весьма невероятной. Диана предположила, что, вполне вероятно, какая-нибудь леди послала ему рисунок, причем с каким-то тайным намеком. Мне бы хотелось обследовать этот клочок бумаги еще раз: там мог быть водяной знак, который раскрыл бы ее происхождение – такая дорогая бумага скорее всего имела клеймо фабриканта, выпускающего ее. Кроме того, нужно было бы детальней сравнить рисунок феникса с изображением этой птицы на обложке книги. Если они идентичны, то тогда можно утверждать наверняка, что Эсмонд заказал какому-то мастеру сделать гравюру со статуи, купленной у преподобного Криса.

Любопытен еще и тот факт, что весь тираж его книги «Наблюдения во Франции и Швейцарии» был уничтожен через две недели после получения рисунка феникса. Интересно и то, что после этого случая он никогда больше не использовал символ феникса на своих книгах – по крайней мере, его не было на издании «Путевых дневников», которые я видел в Луизиане и в замке Донелли.

Я не знаю, как проверить, из-за чего возник пожар на книжном складе. Для этого нужно было бы покопаться в архивах фирмы Дж. Дж. Джонсона. Но эта задача была мне не по плечу. Я не обладаю способностями детектива. К сожалению, Босвелл с 1769 по 1772 год занимался адвокатской практикой в Эдинбурге, иначе он обязательно упомянул бы о пожаре в своих дневниках – так как Дж. Дж. Джонсон был также издателем и доктора Джонсона.

Последующие за визитом в замок Донелли дни были совершенно неинтересными, и это отразилось на моем повествовании. Письма Донелли были главной моей надеждой, и теперь, когда она рухнула, я не знал, что мне делать дальше. Я обзвонил по телефону и обошел лично все публичные библиотеки от Корка до Сильго, в некоторых имелся экземпляр «Путевых дневников», но большего там ничего найти не удалось. Кевин Роч пытался чем мог помочь мне в поисках материалов о Донелли, используя свои многочисленные знакомства в академических кругах, но никакой реальной помощи они мне не оказали. Я написал Тиму Моррисону в Британский музей и всем антикварным букинистам, которых знал. И хотя Тим не предоставил мне больше никаких материалов по Донелли, он смог добавить одну деталь к моему досье на Секту Феникса. Вот что он написал мне:

Я разговаривал с Тедом Мэлори, крупнейшим знатоком по истории средневековой церкви, о Секте Феникса, и он предоставил мне ценную информацию. По его словам, нет свидетельств тому, что Секта Феникса и Братья Больного Духа – одно и то же. Последняя – это еретическая секта, основанная Альмериком из Бена, исключенным в 1204 году из Парижского университета и умершим в 1209 году. Их доктрина, очевидно, заключалась в том, что человек соединяется через любовь с Богом, и когда это происходит, он не способен больше грешить. Поэтому они практиковали различные сексуальные вольности, и многие из них сожжены на кострах инквизиции, включая и Маргериту из Хейнолта, монахиню-расстригу, к тому же, нимфоманьячку.

Единственное упоминание о Секте Феникса Тед смог обнаружить у Святого Нилуса Сорского (1433–1508) в конце его третьего трактата о духовной молитве. Я даю свой грубый перевод с немецкого издания 1903 года:

«Часто полагают, что еретические убеждения наносят вред не только тому, кто их придерживается, но и другим, вступающим в контакт с еретиками, которые заражают невинных. Но Святой Феодосиус говорит нам, что они ненавистны Богу сами по себе и приносят страданья невинным. Случай с Сектой Феникса в провинции Семиречье показывает наиболее ужасающий пример этого. Они полагали, что мужчины и женщины могут получить божественное откровение посредством плотского наслаждения, а не с помощью молитвы, и их поселки возле озера Иссык-Куль наполнены шлюхами и мерзостью. Тогда господь Бог наслал на них болезнь, которая их всех сгубила, а потом распространилась по земле гиперборейских скифов, а затем и по всему остальному миру. Это случилось в 1338 году от рождения нашего господа Бога».

Кстати, тебе будет интересно знать, что русский археолог Хволсон считает, что Черная Смерть началась в поселке несторианцев возле озера Иссык-Куль в Семиречье – на территории Киргизии, неподалеку от границ Китая и Индии. Эту точку зрения разделяет также профессор Р.Поллитцер («Чума», издательство «Уорлд Хелс Организешн Пабликейшн», Женева, 1954, стр. 13).

Все это было, конечно, любопытно, но оставалось так много вопросов без ответа, что это ставило меня в тупик. Кто основал Секту Феникса и почему? Каких они придерживались взглядов? Одиннадцатое и двенадцатое столетия были временем, когда появилось бесчисленное множество еретических сект. Особой жестокостью отличалась одна из них – Хлысты, которая обвинялась в том, что ее жуткие церемонии зачастую переходили в настоящие оргии. Если Секту Феникса рассматривать как достаточно опасную, которая ответственна за появление Черной Смерти, почему же так мало документов сохранилось о ней?

Но у меня скопилось не так уж мало материалов, как это кажется. Если даже я не найду ничего больше об Эсмонде Донелли, то, по крайней мере, для написания предисловия вполне обойдусь имеющимися у меня материалами. А что касается самого текста книги, то его составят «Лишение девственниц невинности», фальшивый манускрипт Флейшера, и несомненно подлинные рукописи, полученные от полковника Донелли, вместе с «Опровержением Хьюма». На мою долю остается набрать как можно больше материалов для предисловия.

В субботу, после нашего возвращения из Америки, произошло одно из тех удивительных совпадений, которые всегда сопровождают одержимых каким-то делом людей. Диана и наша приходящая служанка Мэри сортировали старый ящик с письмами, чтобы как можно большее количество их сжечь. Мопси нашла письмо с довольно замысловатой гравюрой на конверте, на которой был изображен библейский Змий, обвившийся вокруг яблони и что-то нашептывающий Еве. Когда дети хотят обратить на себя внимание, они находят способ это сделать. Мопси, приплясывая, вбежала в мой кабинет и, весело размахивая письмом, сказала: «Посмотри, что я тебе принесла!». Думая, что ее послала Диана, я сперва бросил взгляд на подпись – Клаус Дункельман – а затем на письмо. Оно датировалось 1960 годом и относилось к серии хвалебных откликов читателей о моем «Сексуальном дневнике», опубликованном в начале этого года. Писавший спрашивал меня, знаком ли я с работами Вильгельма Райха, и рекомендовал мне прочесть ряд его книг. Это был известный мне тип письма, в котором корреспондент считает своим долгом помочь моему самообразованию, дает дельные советы с тайной надеждой, что между нами завяжется долгая переписка. Я уже собрался выбросить это нравоучительное послание в мусорный ящик, когда мой взгляд случайно упал на имя «Э.Донелли». Я прочел все предложение: «Идеи Кернера были подвергнуты критике другими мыслителями, такими, как де Сад, Кроули, Э.Донелли, Кверард, Селлон и др.» Кернер был, очевидно, учеником Райха, который считал, что оргазм способствует психическому здоровью.

На конверте был указан адрес: Сомпен Гарденс, Уэст Хэмстед. Казалось невероятным, что написавший это письмо будет продолжать жить по этому адресу спустя девять лет. Но стоило попытаться. Я написал ему пару строк, упомянув свой интерес к Донелли.

В следующий понедельник я должен был снова столкнуться с проблемой сестер Донелли из одноименного замка. Пришло письмо, подписанное обеими Донелли, но, вероятно, написанное мисс Эйлин. Она уверяла, как ей было приятно познакомиться со мной и как она с первого взгляда убедилась, что я стою доверия и что репутация Эсмонда будет в надежных руках. Она была рада, что писатель с такой репутацией, как моя, наконец заинтересовался Эсмондом, и я как раз подходящая фигура, чтобы написать биографию ее предка. Я бросил письмо на кровать и напился чаю: моим первым побуждением было просто выкинуть письмо в мусорный ящик и забыть о нем. Я подумал, когда же, наконец, эта зануда оставит меня в покое. У меня куча других, более важных занятий, чем писать заурядные биографии. Конечно, возрождение интереса к Эсмонду Донелли принесет ей большую пользу; она сможет сбыть свои семейные архивы какому-нибудь американскому университету за приличную сумму.

Но проблема сестер Донелли раздражала меня. Я намеревался просто порвать с ними всякие контакты. В конце концов, их материалами я пользоваться не собираюсь, и я им ничего не должен. Теперь мне снова придется прибегнуть к обману, или проявить неучтивость и просто не ответить на письмо. Внезапно я решил покончить с этим делом раз и навсегда, а для этого самый простой путь – выложить им полную правду. Я накинул халат и поспешил в кабинет. Получилось длинное письмо – уделил много места деталям, так как собрался полностью сбросить с себя этот тяжелый груз и освободить свою совесть. Я начал с того, что «Лишение девственниц невинности» приписывается Донелли, что я даже видел эту книгу в доме у профессора в Гэлвее. Я рассказал все о нью-йоркском издателе Флейшере и объяснил, что тот не намерен отступать – буду я ему помогать или нет. Я прямо назвал рукопись Флейшера фальшивкой, и, по-моему, единственный способ защиты Эсмонда в этих обстоятельствах – опубликовать как можно больше его оригинальных работ. Я также искренне сознался, что не нашел ничего ценного для себя в тех бумагах, которые мне показывали, по крайней мере, его письма домой совершенно неинтересны.

По дороге к почтовому ящику я сказал себе, что, вероятно, поступаю глупо. Мне нужно было предварительно обговорить все это с Дианой, и она, конечно же, переубедила бы меня не писать такого письма: мисс Донелли перекроет мне все пути получения информации об Эсмонде. Но я решил рискнуть. Я опустил письмо в ящик с чувством человека, направившего себе в лоб пистолет.

На следующее утро я еще спал, когда раздался телефонный звонок. Диана подняла трубку и передала ее мне в постель, сказав:

– Мисс Эйлин Донелли требует тебя.

Я застонал. У меня было искушение попросить Диану сказать, что меня нет дома, но совесть помешала мне так поступить. Если Эйлин собирается поссориться со мной, то, по крайней мере, я буду чист перед самим собой.

Ее голос пролаял в трубке:

– Алло, мистер Сорм?

– Слушаю.

– Я только что получила ваше письмо. Я очень рада, что вы так искренни со мной. Очень мило с вашей стороны. Я звоню, чтобы сказать вам, что полностью разделяю вашу точку зрения.

– Правда? – У меня перехватило дыхание, и я насторожился: к чему это она ведет?

– Послушайте, из того, что вы написали, мне стало ясно: мы ничего не сможем сделать с этим бессовестным издателем.

– Боюсь, вы правы.

– Пусть так. Тогда лучшее, что мы сможем предпринять – не выпускать дела из своих рук. Мы должны держать с ним ухо востро. Тина и я согласны оказывать вам всевозможную помощь и поддержку.

Я сказал, что, конечно же, рад этому. Я не знал, что и подумать. Мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями. Но она не давала мне этой возможности.

– Мы хотели бы все это обсудить с вами. Когда вы сможете зайти к нам?

– В любое удобное для вас время.

– Тогда ждем вас сегодня.

Я согласился и почувствовал облегчение, когда телефон умолк.

Постепенно я начал понимать, что произошло. Сестры Донелли ничего не потеряют из-за публикации «сексуальных дневников» Эсмонда, особенно, если им удастся удачно продать дом. Я заверил их, что дневники не порнографические, они только вызовут подъем популярности Эсмонда, и что в наши дни сексуальной революции никто даже глазом не моргнет. Я процитировал дневники Босвелла и т. п. Мисс Эйлин решила, что они должны примкнуть к победителям. И полный доступ к ее архиву был бы действительно полезен для написания биографической части предисловия. Но если она собирается заставить Флейшера расстаться с еще пятнадцатью тысячами долларов за использование ее материалов, то тут, боюсь, ее ждет разочарование.

У меня было отвратительное настроение, когда я в полдень ехал в Лимерик. По дороге я заглянул к Кевину Рочу и взял у него на время книгу «О лишении девственниц невинности», с собой у меня был еще фрагмент из «Сексуального дневника», включая рукопись Флейшера, отпечатанную на машинке. Стоял прекрасный день, воздух дышал свежестью, и все вокруг выглядело таким праздничным, ярко-зеленым, что просто невозможно было не любоваться этой красотой. Как только я расслабился и решил забыть о сестрах Донелли, я испытал внезапно огромное радостное чувство богатства мира и безграничных возможностей, открывающихся передо мной. Я как-то сразу забыл о досадных мелочах повседневности. Это приятное чувство еще больше кристаллизовалось, когда я сидел и потягивал пиво прямо на улице, перед таверной, в нескольких милях к югу от Горта, слушая журчание текущей под мостом воды, бегущей дальше к озеру Лаф Сутре. Внезапно мне стало абсолютно все равно – приеду я в Лимерик или останусь сидеть здесь. Весело журча, подо мной бежал ручей, а над ним склонилось дерево, шелестя листвой. И мне пришло в голову, что именно в этом и состоит самое странное и самое важное свойство человеческого существования – способность нашего сознания отключиться от людей и событий, перестать идентифицировать все окружающее с человеческими эмоциями и приобщиться к вневременному миру природы. Я постоял у парапета моста и понаблюдал, как отражается в воде солнечный свет, и мне показалось, что я сам плыву по течению ручья, бегущего к озеру. Когда я вернулся к машине и поехал дальше, у меня возникло странное ощущение, будто моя душа освободилась от тела и летит, как птица, рядом, ныряя в воздухе вверх и вниз. Когда мои мысли обратились к сестрам Донелли, меня перестали преследовать плохие предзнаменования.

Опасения моментально вернулись, когда я увидел мисс Эйлин, спускающуюся по ступенькам навстречу мне. Но она их быстро развеяла своим крепким мужским рукопожатием, сказав:

– Мне приятно снова видеть вас здесь.

Мы пошли в библиотеку. Там не было мисс Тины. Я удобно уселся на старинной софе девятнадцатого века и предоставил мисс Эйлин занимать меня разговорами. Мне было приятно восхищаться ее прямым и открытым умом.

– Итак, мы пришли к выводу, что нет смысла становиться на пути этой книги. Как вы написали, ей все равно суждено увидеть свет – раньше или позже. Поэтому наилучшее для нас сейчас – стараться контролировать ее выход самим. Кстати, в каком университете вы работаете?

Я ответил, что не работаю нигде, но она пропустила это мимо ушей, как нечто несущественное:

– Не подумайте, что это имеет какое-нибудь значение. Вы безусловно умный и компетентный человек. Если вы выступите первым с книгой об Эсмонде, другие, конечно же, последуют вашему примеру.

Она уже нисколько не сомневалась, что я напишу полную биографию Эсмонда Донелли, и мне не хотелось сейчас ее разочаровывать, поэтому я только кивал головой и хранил молчание. Мисс Тина вошла с чаем и пирожными. Она поздоровалась со мной, как со старым другом. И когда мы поставили перед собой чашки с чаем и тарелки с сэндвичами, она сказала:

– Должна признаться, что для меня приятный сюрприз узнать, что Эсмонд такой знаменитый. Я никогда не слышала об этой книге – «О лишении девственниц невинности».

Она произнесла это без тени смущения. Я воспользовался возможностью и вытащил книгу из дорожной сумки, а заодно – и рукопись полковника Донелли. Пока они все это рассматривали, я сказал:

– Вы не возражаете, если я взгляну еще разок на книги Донелли?

Я снял с полки «Наблюдения» и четырехтомные «Путевые дневники», а затем вернулся на свое место у окна. Время от времени я слышал, как мисс Эйлин бормочет:

– Вот это – да! Ты только послушай!

Затем она передала книгу мисс Тине, которая бросила взгляд на меня, а затем ушла целиком в книгу, причмокивая от наслаждения языком.

Я раскрыл томик «Наблюдений», взял рисунок феникса и поднес его к свету. Да, на бумаге ясно просматривался водяной знак, частично закрытый рисунком. Я едва сдержался, чтобы громко не рассмеяться. Это был силуэт феникса!

Я сравнил затушеванный рисунок (или это была гравюра?) с вытисненным фениксом на обложке. Они были идентичны по силуэту, но между ними имелось с полдюжины различий. Совершенно определенно, эти птицы не были одинаковыми.

Когда мисс Эйлин взглянула на меня, я показал ей рисунок феникса. Она посмотрела на него и сказала: «Ух, как здорово!» – и вернула его мне. На нее рисунок явно не произвел впечатления.

Мисс Тина сказала:

– Ты еще не показала мистеру Сорму письма, дорогая?

– Ах, я о них совершенно забыла!

Она пошла в небольшую комнату и вернулась со связкой бумаг, перевязанных ленточкой.

– Тина сказала, что вы хотели знать, есть ли на чердаке деревянный феникс. Мы все там излазили. Но не нашли никакого феникса. Зато обнаружили кучу старых бумаг. Я не думаю, что все они относятся к Эсмонду, но вот эти письма адресованы ему.

Я быстро развязал ленточку. Как только я начал сортировать бумаги, что-то вывалилось из конверта на пол. Я поднял. Это была овальная миниатюра без рамки, нарисована она была на куске какой-то изогнутой раковины или перламутра. Это был портрет очень красивой девушки с кудрявыми волосами по самые плечи. Надпись на рисунке отсутствовала.

Письма были написаны не почерком Донелли, одни из них принадлежали кому-то по имени Томас Уолгрейв, другие – Уильяму Эстону, третьи – Хорасу Гленни. Они не были разложены по порядку. Некоторые из них были в конвертах, другие нет. Уолгрейв, вероятно, – священник из Дублина. Эстон жил в Корке, а Гленни, как я вскоре понял, – приятель Донелли по Геттингенскому университету и, вероятно, – сын лорда Гленни из Голспи, в Сазерленде.

В середине этой беспорядочной груды писем находился пергаментный конверт без всякой надписи. Внутри него я нашел кусочек бумаги, отрезанный по размеру миниатюры с изображением красивой девушки. На нем почерком Эсмонда Донелли выведено: «Леди Шарлотта Инджестр, вторая дочь графа Флэкстеда». В этом же конверте оказалась страничка из письма, написанного рукой Донелли. Когда я прочел ее, то понял, что нашел еще кое-что для своей книги:

В своем «Философском словаре» Вольтер утверждает, что секта и заблуждение – синонимы, так как нет места сектантским мнениям в делах, которые истинны. Например, в геометрии и в науке. Все религии, подчеркивает он, должны ограничиваться только проблемами, с которыми все согласны. Но, продолжает он, считается, что все согласны поклоняться Богу и быть честными. Это неправда, так как буддисты не принимают Бога, а иезуиты очень далеки от честности. Имеются ли вообще общие основания для религиозного согласия?

Я бы сказал так, мой дорогой друг, что нет разумного человека, который не считал бы этот мир таинством. Стоит только на момент задуматься, и мы поймем, что все наши несомненные факты являются несомненными только по привычке, мы соблюдаем их, как правила пикета или виста, но они ни в коей мере не являются самоочевидными.

Религии утверждают, что все, лежащее все правил игры, в которую мы играем, непознаваемо, или известно только Богу и ангелам. Но наука учит нас, что все может быть познанным, если метод исследования будет достаточно тонким и логичным.

Я бы сказал, что все непреложные факты невидимы, но их можно почувствовать, как, например, я чувствую тепло солнца на своей ладони, когда я сейчас пишу это письмо. Я бы сказал, что наша привычка добиваться истины методом наблюдения или нахождения причинно-следственной связи заслоняет от нас истинную природу, подобно человеку, который пытается найти различие между ярко-желтой сумкой и холодным чаем только по внешнему их виду. Таинство мира становится ясным и понятным для нас в моменты, когда наши души глубоко затронуты или возбуждены, если только возбуждение это гармоничное. В эти моменты проявления таинства мы как бы ощущаем вибрацию подземного течения, такого, как то, которое я слышал возле Веве и мог ощутить его временами так близко, что слышал гул этого течения.

Когда я страдаю от скуки, внутренней опустошенности и апатии, то я будто оглушен, меня мучит головная боль. И вот когда я смотрю на лицо Шарлотты Инджестр, глухота исчезает, и я слышу подземное течение у себя под ногами.

И конечно, если религия в этом смысле – это таинство творения, или приближение к этому таинству, то нет других таких объектов, наиболее приближенных к святости, чем женщины и горы…

Фрагмент письма обрывался на середине страницы. Но слова «мой дорогой друг», по-видимому, предполагают, что Донелли писал предварительный черновик, но вдруг решил написать письмо сразу же набело. Кому оно адресовано?

Конверт, где находился листок с фрагментом черновика, был среди писем Хораса Гленни, а собственные письма Гленни переполнены цитатами из Вольтера, Фонтенеля и д'Аламбера, поэтому вполне логично предположить, что именно Гленни, друг Донелли по Геттингенскому университету, и был адресатом его признаний и религиозных размышлений.

Мисс Эйлин отложила в сторону отпечатанную на машинке рукопись и посмотрела в окно, ее явно клонило ко сну. Я спросил у нее:

– Вы когда-нибудь слышали о Шарлотте Инджестр?

Сестры вздрогнули от удивления. Первой пришла в себя Тина. Переглянувшись с сестрой, она сказала:

– Да, конечно. Она была дочерью графа Флэкстеда…

Она смущенно замялась. Закончила за нее мисс Эйлин, с трудом, почти погребальным тоном она выдавила из себя:

– И сестрой леди Мэри Инджестр, позже ставшей Мэри Гленни.

Мне не нужно было напоминать о последней: ее имя было у меня в памяти с прошлой недели, когда мисс Эйлин назвала его по телефону.

Я сказал:

– Вы знали, что Эсмонд был в любовной связи с леди Шарлоттой?

Мисс Тина ответила:

– Говорят, он был любовником всех трех сестер.

– Трех?

– Леди Мэри, леди Шарлотты и леди Морин. Она беспокойно посмотрела на сестру. Эйлин пожала плечами и сказала:

– Я полагаю, что он все равно узнал бы об этом. Как бы оправдывая Эсмонда, мисс Тина заметила:

– Они на самом деле были очень красивые.

– А портреты их существуют?

– О, да. Портрет трех сестер художника Ромни широко известен.

– Где же он?

Они взглянули на меня слегка удивленно.

– Конечно, здесь.

– Можно мне его посмотреть?

Обе молча поднялись и, пригласив меня следовать за ними, вышли из комнаты. В холле мисс Эйлин на минутку отлучилась куда-то, потом вернулась с огромным ключом в руке. Мы миновали две большие двери из красного дерева. Мисс Тина заметила:

– Представители страхового агентства настаивают на том, чтобы мы хранили галерею под замком: некоторые картины стоят очень дорого.

Мисс Эйлин открыла ключом дверь, и из распахнутого проема на нас дохнуло холодом и сыростью. Она включила свет, и мы вошли в «галерею». Было довольно прохладно. Все окна занавешены тяжелыми портьерами, а столы и стулья покрыты чехлами. У меня создалось впечатление, что тут никто не бывал, по крайней мере, год. Мисс Эйлин подвела меня к небольшой картине, которая явно нуждалась в чистке. Но даже пыль не могла скрыть удивительную красоту трех лиц, изображенных на картине. Девушки позировали на фоне деревьев и фонтана. Шарлотту, чей миниатюрный портрет я только что видел, я узнал сразу же: у нее были розовато-белые щеки, и лицо дышало невинностью. Единственное, что объединяло сестер, – их несомненная и такая разная красота. Девушка, отличавшаяся по виду живым и острым умом, играла с пуделем. У нее было чудесное, нежное лицо с лебединой шеей и короткая, почти мальчишеская прическа. Мисс Тина сказала, что это Мэри, которая позже станет леди Мэри Гленни. У самой младшей из сестер – Морин, выглядевшей совсем еще девочкой, выражение лица было искреннее, открытое и ласковое. Видно, что по характеру она очень импульсивная и непосредственная, готовая лить потоки слез над каждой грустной историей; ручкой она ласкала собачку – жест, свидетельствующий о нежной и кроткой натуре девочки, обещавшей стать настоящей красавицей.

Мисс Тина гордо заявила:

– Эсмонд заплатил Ромни за эту картину только тридцать гиней. Сейчас нам предлагают за нее пять тысяч фунтов.

Я мог понять, почему Эсмонд любил всех трех сестер. После нескольких минут, что я разглядывал эти прекрасные лица, я готов был последовать примеру Эсмонда. Каждая из сестер обладала каким-то таинственным, магическим свойством: их внутренняя красота проступала тогда, когда долго и внимательно всматриваешься в их лица. Я смог бы, казалось, написать увлекательный роман о каждой из этих трех красавиц.