Текст книги "Ваш Андрей Петров. Композитор в воспоминаниях современников"

Я напишу музыку и за себя, и за Андрея

ГИЯ КАНЧЕЛИ

композитор

Когда на экраны вышел фильм Гии Данелии «Не горюй» с моей музыкой, Софико Чиаурели, Рамаз Чхиквадзе и Серго Закариадзе при встрече со мной не переставали напоминать: «Это я тебя ему рекомендовал(а)». И каждый раз в ответ я произносил слова благодарности. Как-то при встрече я все же спросил у Георгия Николаевича: «По чьей рекомендации ты выбрал именно меня?» – «Андрея Петрова», – коротко бросил в ответ Гия.

Обоюдная симпатия, возникшая между мной и Андреем сразу же после знакомства, в дальнейшем переросла в дружбу семьями. Думаю, Андрей никогда не сомневался в моей искренней любви к нему и к его творчеству. То же самое испытывал и я. И так во взаимной любви и уважении происходили все наши встречи – увы, не такие частые, как хотелось бы.

Когда Данелия приступил к работе над анимационной версией «Кин-дза-дзы», у меня раздался телефонный звонок, и Гия произнес следующее: «В основном ко всем моим фильмам музыку писали Андрей Петров и ты. И несмотря на то, что к „Кин-дза-дзе" музыку написал ты, мне было бы приятно, если бы в новой версии фильма вы поработали бы вместе. Зная ваши взаимоотношения, уверен, что вы превосходно справитесь с задачей». Я с радостью успел сообщить об этом Андрею во время моего пребывания в Питере. Успел – потому, что вскоре Андрея не стало.

Пишу об этом потому, что являюсь обладателем четырехминутного демонстрационного ролика, изготовленного Георгием Николаевичем для получения очередного транша, и в титрах этого очаровательного клипа стоят фамилии двух композиторов – Петрова и моя. После внезапной кончины Андрея этот ролик стал для меня реликвией. Когда мультверсия «Кин-дза-дзы» будет завершена, я попрошу Гию Данелию не отказываться от своего желания и указать в титрах две фамилии. Я напишу музыку и за себя, и за Андрея. Надеюсь, Андрею это было бы приятно.

Обложка пластинки Г. Канчели и А. Петрова. Прага. 1975

На канале Грибоедова. Начало 1980-х. Фото Ю. Белинского

Он был душою нашей «шайки»

НАТАЛИЯ КАСАТКИНА

ВЛАДИМИР ВАСИЛЁВ

хореографы

НАТАЛИЯ КАСАТКИНА: Когда вспоминаешь об Андрее Петрове, теплеет на сердце от благодарности этому человеку. С ним связаны счастливые и творчески бурные времена нашей жизни. Началось все с балета «Сотворение мира». Предшествовало нашему знакомству много разных событий. В начале 1960-х годов мы были успешными хореографами. Поставили в Большом театре балеты «Ванина Ванини», «Геологи», «Весна священная». Но после этого спектакля на музыку Игоря Стравинского министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева сказала: «Я этих модернистов в Большой театр больше на порог не пущу». Ее слова дорого нам стоили: мы с Володей шесть лет сидели без работы. Отчаявшись, пришли к ней на прием. Екатерина Алексеевна спрашивает: «Вам нужна квартира?» – «Нет, спасибо, у нас есть». – «А дача?» – «И дача есть». – «Машина?» – «Да все у нас есть, кроме работы. Мы работать хотим». – «А вот этого я вам дать не могу».

ВЛАДИМИР ВАСИЛЁВ: Вот тут-то в нашей жизни и появился Андрей Петров. Возник замысел балета на сюжет рисунков Жана Эффеля. Причем первоначально это был заказ Большого театра. Первыми Адамом и Евой должны были стать Володя Васильев и Катя Максимова. Какие-то эпизоды уже были поставлены, и материал тот, к счастью, не пропал. Володя и Катя позднее снялись у нас в фильме «Хореографические новеллы», станцевав Адажио из «Сотворения». Они там изумительны.

Н.К.: Ну, а потом нас в Большом тихо и мягко съели. К тому моменту мы уже поставили больше акта и ни копейки за это не получили. Работа оказалось как бы шефской. Тогда мы договорились с Театром имени Станиславского и Немировича-Данченко и начали там репетировать. Но нас вызвали в Министерство культуры, и заместитель министра культуры Василий Феодосьевич Кухарский сказал: «Ребята, это все очень талантливо, я вас понимаю. Но дело в том, что вы, сами того не подозревая, утверждаете божественное происхождение человека. А этого делать нельзя». Так что нас съели и там.

В.В.: А тут еще, на наше несчастье, Фурцева увидела по телевизору одноактный спектакль «Адам и Ева» на музыку Власова и решила, что это и есть то самое «Сотворение мира». И на каком-то совещании в министерстве она кричала: «Это безобразие! Это порнография!» И опять были речи о том, что она не подпустит нас к сцене на пушечный выстрел.

Н.К.:. Вот тут-то инициативу и взял на себя Андрей. Помимо всех своих талантов он еще знал, к кому в такой ситуации можно обратиться. В обкоме партии не все люди были плохие. В частности, Галина Семеновна Пахомова очень нас поддерживала, за что мы ей очень благодарны. Вот только не помню, на «Сотворении» или позже, но все равно – она была нашим союзником. Хороших людей надо вспоминать и благодарить. Нам во благо пришелся также феномен «двухстоличья». Ну, знаете: Рим – Милан, Париж – Марсель, Москва – Ленинград… Короче говоря, Ленинградский обком партии взял нас под крыло. Но мы еще не рассказали, как на нас вышел композитор Андрей Петров. Нас пригласили в Малегот (Ленинградский Малый оперный театр) поставить «Весну священную». Для Андрея это был пробный камень. При всей своей решительности в трудных ситуациях он по натуре был человек осторожный. И ему хотелось сначала выяснить, как ленинградцы на нас среагируют. Среагировали они очень хорошо. И потом мы уже стали готовиться к «Сотворению мира».

В.В.: Сама идея балета принадлежит журналисту и музыковеду Александру Медведеву, который был тогда завлитом в Большом театре. К написанию либретто он привлек Валентина Катаева. Маститый писатель присутствовал на прослушивании в Большом театре, когда Андрей показывал эскизы будущего балета. Что-то играл сам, что-то звучало в записях. Валентин Петрович прослушал это все и сказал: «Знаете, мне в этой музыке не хватает маршевости и вальсовости». Андрей очень расстроился. Но мы его успокоили, сказав: «Тебе, Андрюша, и польковости тут не хватает». Катаев написал либретто, совершенно не пригодное для балетной постановки. И, в конце концов, за дело пришлось браться нам самим.

Н.К.: Поначалу работали мы с Андреем в основном по телефону. Он «в трубку» наигрывал нам музыку, а потом, приезжая в Москву, привозил записи. Его дочь Ольга была тогда уже большой девочкой, они иногда вместе играли. Потом он сделал сюиту из «Сотворения мира», премьеру которой исполнил в Филармонии с огромным успехом Юрий Темирканов. Гениально это Юра сыграл! А с нами на спектакле тогда работал дирижер Виктор Федотов. Что самое главное – у нас сложилась замечательная атмосфера.

В.В.: Правда, приступая к работе в Кировском театре, мы готовили себя к тому, что должны войти в клетку с хищниками, которые могут нас растерзать. Очень волновались, даже сон потеряли. Но, к счастью, опасения оказались напрасными. И мы не дрогнули на худсовете, где обсуждалась наша заявка. В худсовет в те времена входили не только люди театра, но и рабочие Кировского завода, герои труда, которые тоже задавали вопросы. Нас спросили: а какая будет хореография? Как будто можно рассказать о хореографии на пальцах…

Н.К.: Репетиции проходили очень интересно, заряжая всех творческим настроением. Естественно, мы отталкивались от музыки. Мы были буквально ею пропитаны, чувствовали себя медиумами, проводниками между партитурой и сценой. Хореография рождалась сама собой, как будто эти движения нам кем-то посылались. Во многом опираясь на темиркановскую запись первой сюиты и фортепианные фрагменты, мы лепили образы наших героев. Яркая изобретательная партитура, наполненная безумно смешными звуками, – то детской дудочки, то свистка, то глиссандо тромбонов, – подсказала нам рисунок сцены рождения Адама, где каждое движение отвечало мельчайшим изгибам музыки. Нас покорила поэтичная лирика, богатый мелодизм в сцене рождения Евы. Тревожный драматизм сцены «Катаклизмы» – испытаний, посланных Богом первым людям на земле, – создавался с использованием приемов современной авангардной музыки: хаотичное звучание всего оркестра, введение электронных инструментов, которые в сочетании с высотными подъемами и спадами струнных нагнетали экспрессивную кульминацию. Андрей был далек от мысли продемонстрировать свое владение всем современным арсеналом композиторского письма. Это решение было подсказано образом хаоса. Нам, конечно, очень хотелось, чтобы исполнителями стали ведущие солисты труппы – Ирина Колпакова, Михаил Барышников, Юрий Соловьев, Калерия Федичева. Однако не все сразу приняли наши новации. Прогон первого акта проходил в зале на улице Зодчего Росси [в Вагановском училище. – Сост.]. Барышников там сидел, смотрел, но как-то не рвался начать репетиции. За него вначале и в первом, и во втором составе отдувался Вадим Гуляев. Калерия Федичева тоже сидела в зале, смотрела, очевидно, сомневаясь, танцевать ли ей Чертовку или нет.

В.В.: Но по окончании прогона Калерия подошла и сказала: «Когда я увидела Адажио, то сразу поняла – балет получится». И решила начать репетировать. Барышников тоже как-то вдохновился, решил снять гипс, который надел, чтобы не танцевать в балете Константина Сергеева «Гамлет».

Письмо художника Жана Эффеля. 1975

Н.К.: Он был настолько воодушевлен своей новой работой, что однажды лег на ковер в коридоре Кировского театра и попросил: «Наташа, напой мне тему рождения Адама». Первый состав, в общем, определился по ходу становления спектакля: Адам – Барышников, Ева – Колпакова, Бог – Соловьев, Чертовка – Федичева, Черт – Панов. Вот с таким звездным составом мы вышли на первый показ. Перед премьерой Андрей нам рассказывает: «Проезжаю мимо Кировского театра, вижу – стоит колоссальная толпа. И я размечтался: вот если бы и на „Сотворении мира“ было бы столько народу! Вхожу в театр – а это продают билеты как раз на наше „Сотворение“».

В.В.: Накануне премьеры в зал, где мы репетировали, приходит директор театра Петр Иванович Рачинский и приносит нам бумажку, на которой изложены одиннадцать замечаний от худсовета. Там перечислено все, что необходимо исправить, иначе балет не пойдет. И что же там написано? «Грим Бога похож на Ленина», «Надеть на Еву юбочку», «Плащ Чертовки в красных яблоках напоминает красное знамя», «Пятно на солнце похоже на сионистскую звезду», «На земле много камней, а в раю много цветов. Это неправильно, земля должна быть красивой». Ну, и самое фантастическое замечание: «Убрать 30-градусный секс у маленьких ангелов». Мы подумали, подумали – и догадались, о чем идет речь. У нас ангелочки на локти становились на вытянутых ножках, вот тут-то у них, очевидно, эти 30 градусов и образовывались…

Н.К.: Что поделаешь, пришлось к премьере все эти недостатки устранить. К «сионистской звезде» что-то приделали с камнями и ромашками, больше черного сделали на плаще у Чертовки. У нас есть фотография, где Миша и Ира в образах Адама и Евы стоят не в телесных трико, а в каких-то дурацких одеждах. Ну, потом мы, конечно, все вернули, как было.

В.В.: После премьеры Андрей сказал нам: «Завтра вы проснетесь знаменитыми». Ну, так и вышло. Нас потом даже таксисты узнавали. Н.К.: В день премьеры, 23 марта 1971 года, после оттепели на город вдруг обрушился снежный ураган, не прекращавшийся в течение многих часов. Он практически парализовал движение транспорта. А к нам на премьерные спектакли приехало более ста артистов Большого театра, которые должны были возвращаться в Москву ночным поездом к завтрашнему спектаклю Юрия Григоровича «Легенда о любви». Он знал, что артисты поехали в Ленинград на нашу премьеру, а известно, какой Юрий Николаевич гневливый. Ночью поезда не отправлялись, артисты сидели на вокзале холодные и голодные. И мы с премьерного банкета отправили им еду и напитки «в помощь голодающим». Поезда отправились только под утро, и, к счастью, артисты к спектаклю успели.

В.В.: Ну а пока мы работали, нас своей спиной защищал Андрей. Мы, репетируя, ничего об этом не знали. Уже потом, задним числом, он рассказал нам, ЧТО ему пришлось пережить. А когда шла работа, он нас настолько оберегал, что мы были совершенно счастливы. Артисты к нам с большой симпатией относились, в гости приглашали.

Н.К.: После премьеры мы как-то вечером зашли в гости к Вечесловой. Я сидела в кресле. Юра Соловьев подошел ко мне, встал передо мной на колени, положил голову и сказал: «Вы меня спасли этим спектаклем». Видимо, у него уже тогда мелькали в голове неприятные мысли… А спектакль отодвинул роковой конец.

В.В.: Так вот, мы узнали, что семь комиссий приезжали из Москвы, чтобы снять спектакль. И обком каждый раз нас охранял. Но практически – это Андрей нас охранял.

Н.К.: Спустя годы я оказалась в Америке с Большим театром. На каком-то приеме меня окружила целая группа людей. Они знали, что в Ленинграде произошло большое балетное событие, потому что летали на премьеру. Ну а потом по иронии судьбы в Америку стали отбывать участники того спектакля – Федичева, Панов, Барышников… Вот и Колпакова теперь живет в Америке. В 1997 году нас пригласили на постановку «Сотворения» в Индианаполис, где Ирина работала репетитором в балетной школе. И мы попросили ее показать молодым артистам какие-то сцены. Я смотрела и плакала – так это было прекрасно! Она сохранила в памяти все штрихи, нюансы своей Евы. В сцене рождения, когда она капельки ловила, – с ума сойти, как это было здорово! Сейчас есть балерины, у которых шаг шире, прыжок выше, подъем больше. Но вот такой одухотворенности – нет. На тот американский показ «Сотворения» Андрей прилетал в Индианаполис, и мы вместе пережили радость еще одной дорогой для нас премьеры.

В.В.: Кто знает, как бы сложилась жизнь Андрея Петрова, если бы мы не встретились и не подружились, но наша судьба абсолютно точно повернулась здесь так счастливо только благодаря ему. К нам очень хорошо относились не только балетные, но и оперные артисты. И вдруг в 1976 году мы получили ошеломляющее предложение – возглавить художественное руководство Кировского театра! Причем, и балет, и оперу. Предложение исходило от обкома партии. Предложили нам и квартиру на Невском. Фурцевой тогда уже не было. И, решая, как же поступить, мы пришли посоветоваться к министру культуры Петру Ниловичу Демичеву. Он хорошо к нам относился и мог дать добрый совет. «От такого предложения отказываться нельзя, – сказал Демичев. – В вашей жизни это, может быть, самое крупное событие».

Н.К.: Он еще сказал, что это лучший выход и для Кировского театра, и для нас.

В.В.: А потом Демичев добавил следующее: «Хочу вас только предупредить, что Ленинград – особый город. Я там вам при всем желании помочь не смогу. Знайте, я держу для вас театр». Речь шла о бывшем моисеевском балетном ансамбле, из которого мы потом создали театр «Московский классический балет».

Н.К.: Ну а дальше была еще одна радостная, интересная творческая встреча с Андреем на опере «Петр Первый». Совершенно неожиданно мы получили приглашение из Кировского театра на постановку оперы. Нам, хореографам, предложили взяться за постановку сложного исторического спектакля. В начале – растерянность, недоумение, а затем мы с головой окунулись в работу. Наверное, это один из самых ярких периодов жизни Андрея и нашей, напряженный и очень счастливый.

В.В.: Нужно было найти хорошего либреттиста, который мог бы осилить этот трудный исторический материал. Андрей забраковал несколько предложенных вариантов. И после некоторых раздумий предложил нам попробовать себя еще в одном амплуа – написать оперное либретто. И тут началось!

Работа над «Сотворением мира» с Н. Касаткиной и В. Василёвым. 1970

Н.К.: Трудно представить, сколько в нашей квартире лежало книг! Чтобы пройти из комнаты в комнату, нам приходилось перешагивать через книжные завалы. У нас были подруги, занимавшиеся библиотечным делом, которые приносили нам книги. И мы так погрузились в эпоху начала XVIII века, что вдруг заговорили на языке Петра. Мы читали его указы, письма Екатерины, какие-то словечки вылавливали. Из всего этого материала получилось либретто на 86 страниц, а в конце концов осталось 30. Но тут началось самое страшное – то, чего мы не умели делать совершенно. Нам надо было писать стихи на готовую музыку. Тем временем Андрей продолжал кроить наше либретто вкривь и вкось. Звонил из Ленинграда, просил записать: «Здравствуй, Коленька! Здравствуй, Боренька! На белой скатерти к такой-то матери». – «Андрей, это что такое?» – спрашивали мы. – «Это государственные мысли Петра». И мы по этой «рыбе» должны были всё уложить! Но мы справились.

В.В.: Андрей также проделал огромную работу, отыскивая песни, попевки, канты, бытовавшие на Руси в XVIII веке. Это придавало его современной музыке ощущение подлинности, исторической верности. Н.К.: На «Петре» сложилась у нас очень дружная компания: Темирканов, Сумбаташвили, Андрей и мы. «Шайка» – так мы себя называли. Если говорить об атмосфере, то она была, может быть, даже лучше, чем в первый раз. Потому что если на «Сотворении мира» были мы и артисты, то тут в нашу «шайку» вошли еще дирижер и художник. И мы жили этим спектаклем, обсуждали каждую деталь. Это был какой-то удивительный процесс совместного творчества – Темирканов предлагал свои драматические ходы и режиссерские наблюдения, Андрей дотошно вчитывался в страницы либретто и не раз предлагал дельные вещи, Сумбаташвили беседовал с солистами оперы. В общем – все творили «Петра».

В.В.: Как порой мы ни спорили на репетициях, но работали дружно. На одной репетиции я говорю: «Вот здесь обязательно, чтобы у зрителя побежали мурашки…» – «Сколько мурашек в секунду?» – спросил Андрей. Надо сто – он сто сделает… Темирканов почему-то терпеть не мог триоли. И он, когда заканчивалась очередная репетиция, бритвочкой все эти триоли из оперной партитуры вырезал. Но утром перед репетицией приходил Андрей с клеем, с пинцетом и все триоли вклеивал на прежние места.

Н.К.: Ведь он же автор. Кончалась репетиция – и мы не уходили домой, а продолжали работать, пока не падали от усталости. А утром опять все продолжалось с той же увлеченностью. В работе над «Петром» мы столкнулись с совершенно новым для себя Андреем. Это была уже не акварель прозрачной партитуры «Сотворения». Это были удивительно мощные мазки хоровых и батальных сцен, ярко и сильно выписанная противоречивая фигура Петра – то полного мучительных раздумий о судьбе России, то разъяренного деяниями стрельцов, то ликующего победоносца. Хоровые сцены и монологи Петра чередовались с разгульным «Всешутейшим собором» или чопорно-галантной сценой в Голландии. В этой череде фресковых картин представала история становления державы.

В.В.: Очень сложный момент в работе возник, когда в спектакле появилась великая Богачева. Она захотела петь Екатерину, но при условии, что у нее будет ария. Тогда Андрей завез нас в Репино, запер в коттедже и сказал, что отопрет, когда мы напишем текст арии. Мы на каком-то подъеме все 86 страниц накатали, но арию Екатерины выколотить из себя никак не могли. Там всё надо было сделать так, чтобы все нотки совпали, чтобы Богачева могла голос показать. Помучились мы, помучились, но в конце концов и с этим сладили. И она осталась очень довольна.

Н.К.: Еще два слова о Репине. Когда мы вошли в особнячок, снятый для нас Андреем, то увидели на столе записку: «Желаю Вам хорошо отдохнуть и хорошо поработать». И подпись: «Д. Шостакович».

В.В.: Это был коттедж Дмитрия Дмитриевича. Он отсюда уезжал с женой на Валаам и оставил такую вот записочку тому, кто здесь поселится после него. Жаль, мы ту записочку потеряли… В общем, натерпелись мы с нашим спектаклем. Но все же самым счастливым временем был, наверное, именно период работы над «Петром». Как ни тревожно нам жилось, но всё же мы были безумно счастливы. И кончилось тем, что мы получили Государственную премию не за балет, а за оперу. Вот какой парадокс!

Н.К.: Счастьем для нас стал и балет «Пушкин. Размышление о поэте». И вновь мы встретились с новым Андреем. Он удивительно умел погружаться в эпоху происходящего. Андрей словно был пропитан поэзией, чувствами пушкинских стихов. Нас покорило умение композитора создавать красивейшие мелодии огромного дыхания, протяженности и напевности лирических эпизодов – дуэтов Пушкина и Натали, Пушкина и Музы; высокомерно-горделивые интонации блистательных петербургских балов; тревожно-драматические эпизоды в сценах травли поэта. С первых прослушиваний нас захватила гениальная музыка Андрея. Это одно из наиболее любимых нами его сочинений. «Пушкина» мы ставили, когда уже стали руководителями своего театра. Но в Кировском нас по-доброму помнили и хорошо приняли. Там тоже были Иосиф Сумбаташвили, Юра Темирканов, который впервые дирижировал балетом. Причем Андрей сказал Темирканову: «Когда поработаешь с артистами балета, то поймешь, что они, может быть, даже музыкальней, чем артисты оперы». У Андрея в конце первого акта была написана девятиголосная фуга. И Юрий после репетиции сказал, что просто потрясен, как артисты балета слышат все нюансы игры оркестра. Но и по поводу «Пушкина» были издевательские реплики: танцующий Пушкин – это, дескать, профанация. Так что мы всё делали «плохо». Начальство было недовольно, зато зрителям нравилось.

В.В.: С удовольствием вспоминаем мы и о нашей четвертой совместной работе с Андреем – «Маяковский начинается». Абсолютно хулиганский спектакль, замечательное либретто Марка Розовского. Н.К.: И вновь Андрей нас обрадовал и удивил. Изобретательно, с помощью разных музыкальных стилей воссоздал он звучащую атмосферу непростой эпохи начала XX века. В музыке слышны и отголоски революционных песен-гимнов, и популярные в эпоху Серебряного века интонации салонного романса, и, конечно, композитор покоряет лирическими эпизодами, светлым проникновенным мелодизмом. Андрею силой музыкального воздействия удалось в необычном жанре оперы-феерии выразительными формами снять уже ставший хрестоматийным портрет «агитатора, горлана-главаря» и создать образ думающего, страдающего поэта.

В.В.: Почему-то «Маяковского» очень боялись. Когда начались репетиции, кто-то из обкома партии сидел в углу, наблюдал, что у нас происходит. Там Маяковский встречался с героями литературных произведений. Выходили на сцену Раскольников, Гамлет, Дон Кихот. Причем, Раскольников во время репетиции надел кожаное пальто и бегал по сцене с топором. Нам сказали: это не пойдет, потому что Раскольников у нас похож на чекиста. А одну сцену нам просто испортили. В начале второго акта – сцена войны. И там у Маяковского есть образ смерти – «безносой Тальони». Мы надели на мужчину платье Тальони, он выходил в сапогах, с противогазом и летал в таком виде среди солдат. Это тоже велели убрать, заменили каким-то раненым солдатом. Финал у нас был такой, что мы и сегодня бы его сохранили, если бы сейчас делали спектакль. Идет повтор фразы, которая звучала внутри спектакля. Наверху Мария, впереди Маяковский: «Огнестрельная рана – это совсем не больно, это как будто кто-то окликнул…» И тут закрывается занавес. Маяковский очень интересовался самоубийствами. Одна его знакомая поэтесса пыталась покончить с собой, но неудачно. Он пришел к ней в больницу – и она сказала ему ту самую фразу. Но все это было снято цензурой. И у нас на революции все закончилось…

Н.К.: Мы либретто сильно изменили. Розовский разрешил нам менять что угодно, потому что, как он признавался, в опере ничего не понимает. Потом он посмотрел, что получилось, и обалдел: «Я даже представить не мог, что из моей пьесы можно такое сделать!»

В.В.: Очень часто мы бывали у Андрея, а он приезжал к нам в Москву. И каждое его появление становилось для нас праздником. Дом наполнялся веселым разговором, шутками, теплым дружеским общением. Когда мы заранее знали о его приезде, то старались накрыть стол. Он входил, смотрел на бокалы и нередко лично убирал их в шкафчик, а вместо них выставлял другие, соответствовавшие тому или другому напитку. Для красного вина нужны были одни бокалы, для коньяка – другие. Он бы не выпил даже самое лучшее вино из неподходящего бокала.

Н.К.: Очень много было шуток, розыгрышей. Но иногда Андрей мог быть жестким. Особенно когда понимал, что мы заигрываемся, что наивно относимся к каким-то ситуациям. Тогда у него появлялись такие жесткие нотки, что я, признаться, его боялась. Но было понятно, что таким образом он оберегал нас от неприятностей.

В.В.: А вот еще один потрясающий кадр из воспоминаний о нем. Лето, пригород, озеро. К берегу плывут… два Андрея Петрова. Торчат из воды две головы в резиновых шапочках: Андрея и дочери Ольги (см. с. 306–307). Отличить, кто есть кто, совершенно невозможно.

Н.К.: Мне особенно запомнился последний день его рождения – 75-летие, концерт на открытой площадке у Михайловского замка. Мы привезли дуэт из «Сотворения мира» и трио из «Пушкина». В течение дня 2 сентября погода была пасмурная, а к вечеру, к празднику, выглянуло солнце – как по заказу! Петрова приветствовал город – толпа народа на набережных, поздравления с проходящих по каналам кораблей.

В.В.: Мы, может быть, мало рассказали о самом Андрее. Но то, о чем мы вспомнили, – это все создал он, все шло от этого необыкновенного человека. И если бы не он, то нам бы и рассказывать было не о чем. Удивительное чувство стиля. Европейская музыка «Сотворения мира». Древняя русская, будто написанная крюками, музыка «Петра Первого». Истинно петербургский ампирный стиль «Пушкина». Гармоничная эклектика «Маяковского» с изысканными романсами Серебряного века…

Н.К.: Андрей Петров недооценен как автор балетов, опер и запредельно прекрасной симфонической музыки. Музыки гениального, истинно русского композитора. Вышло так, что его не менее гениальные песни заслонили собой все остальное. Петров заслонил собой Петрова. Но время вернет его истинную славу. Мы верим.