Текст книги "Новые идеи в философии. Сборник номер 10"

Нечего и говорить, что подобным же образом может быть установлена филогения инстинктов в различных семействах одного и того же отряда и даже в более крупных систематических группах, но для этого необходима продолжительная подготовительная работа, которая еще только начинается, так как число животных, к инстинктам которых прилагался до сих пор филогенетический метод, еще очень и очень не велико. Во всяком случае, нельзя не признать, что в лице этого метода мы имеем уже теперь надежный путь исследования и прекрасное средство для выяснения генезиса инстинктов.

Третьим приемом, предложенным Вл. Вагнером для изучения психологии и в частности инстинктивных актов животных, является метод онтогенетический, выясняющий генезис инстинктов во время индивидуального развития, т. е. не у отдельных видов, а у особей одного и того же вида. Здесь мы должны сделать одну существенную оговорку, вытекающую, между прочим, из всего того, что было раньше сказано об инстинктах.

Как известно, последние отличаются от разумных способностей не только бессознательной целесообразностью, но и врожденностью, т. е. животному не приходится учиться тому или иному инстинктивному действию, а оно получает его сполна готовым и выполняет само в первый раз столь же хорошо, как и во все последующие. О каком же развитии инстинктов может быть речь, если эволюционируют, изменяются и совершенствуются в течение индивидуальной жизни лишь разумные способности?

Между тем эволюция инстинктов, несомненно, происходит, но не в виде усовершенствования одного и того же инстинкта, а в виде замены одного другим. «Там, где с возрастом инстинкты изменяются, говорит Вл. Вагнер, мы наблюдаем не развитие, а смену одних другими, при чем смена эта часто происходит без всякой внутренней связи сменяющих способностей» («Биолог. основания», Т. I, стр. 343). – Поясним сказанное одним, двумя примерами, которые мы опятьтаки заимствуем у Вл. Вагнера.

Общераспространенным явлением у пауков, как и у других членистоногих, снабженных твердым хитиновым панцирем, является акт линьки. Инстинкты, связанные с ним, однако, совершенно различны у особей различного возраста. Самые молодые паучки линяют прямо на теле матери, месте, в то время для них наиболее безопасном. Более взрослые особи линяют или на стенках материнской норы или в различных естественных почвенных углублениях, принимая при этом некоторые предосторожности. Наконец, пауки, уже приготовляющие себе собственные норы, линяют в последних, но предварительно закупоривают вход в нору для защиты от врагов во время этого болезненного состояния. Каждый из этих инстинктов приходит в свое время совершенно готовым и заменяет или вытесняет инстинкт предшествующей стадии.

Часто при этом подобная замена особенно заметна потому, что один инстинкт сменяется другим, ему прямо противоположным. Так, у молодых паучков многих видов имеется инстинкт собираться в общую кучу; позже же эта особенность заменяется непримиримой враждой друг к другу и даже стремлением поедать один другого. Гусеницы многих бабочек в молодости имеют зеленую покровительственную окраску и живут в это время и днем и ночью на зеленых частях растений; позже же, когда эта окраска заменяется другой, они выползают на листья и ветви лишь с наступлением темноты. Подобных примеров можно было бы привести, конечно, очень много, так как смена одного инстинкта другим – факт, чрезвычайно широко распространенный, и в этом отношении для онтогенетического метода представляется широкое поле исследования.

Интересно отметить, что в некоторых случаях данные онтогенетического и данные филогенетического метода сходятся, что, конечно, лишь подтверждает выводы, сделанные путем последнего. Так, Вл. Вагнер нашел, что развитие строительных инстинктов во время индивидуального развития тарантулов во многом повторяет ту картину их видового развития, которую можно нарисовать с помощью филогенетического метода. В этом нельзя не видеть, конечно, применения знаменитого биогенетического закона, который гласит, что развитие особи (онтогения) есть краткое и неполное повторение развития вида (филогении). Таким образом, этот закон (справедливый, между прочим, лишь очень с большими оговорками) имеет приложение и в психологии животных.

Таковы те методы, которые предложены до сих пор для исследования и изучения зоопсихологии. Каждый из них дает уже многое, если пользоваться только им одним, но еще более верные и полные результаты мы получим, применяя одновременно все три метода. – Может явиться, однако, вопрос, исчерпывается ли последними вся область зоопсихологии или же необходимо изыскание новых путей, новых приемов исследования, которые дадут еще нечто новое, ускользающее от разобранных нами выше методов?

Если даже оставить в стороне чисто физиологические приемы исследования, особенно приложимые при изучении фактов рефлекторных, то и то едва ли можно признать, что при исследовании инстинктов, помимо тех трех методологических приемов, которые разработал Вл. Вагнер, не может быть никаких других. Наука все время двигается вперед, открывает для себя при этом движении все новые и новые области, и это порождает и новые задачи и новые приемы исследования. В частности для зоопсихологии можно указать и теперь один из новых путей, который только еще начинает намечаться.

Последнее десятилетие характеризуется в биологии больше всего подъемом интереса к вопросам наследственности и их экспериментальному изучению. Одним из путей в этом направлении является образование и изучение помесей или гибридизация, иначе «менделизм» от имени Менделя, открывшего те законы, которые лежат в основе этого явления. Можно думать, что при этом «менделистическом» исследовании ряда форм получатся интереснейшие результаты и по отношению к наследственности инстинктов. По крайней мере и теперь имеются уже данные Каммерера о наследовании инстинктов, связанных с размножением, у жабы повитухи, при чем эти данные находятся в полном согласии с законами преобладания и расщепления, открытыми Менделем1616
  Об этих опытах Каммерера смотри перевод его собственной статьи в журнале «Природа» за 1912 г. № 2.


[Закрыть]. Во всяком случае, от этого направления в биологии, от экспериментального исследования помесей, можно ждать и теперь много интересного и для психологии животных. Столь же неожиданно могут открыться для нас и другие новые пути исследования.

Нам остается теперь коснуться лишь спора об объективном и субъективном методе в зоопсихологии. Оба этих термина принадлежат также Вл. Вагнеру, причем под субъективным методом он понимает тот путь исследования психологии животных, когда главным мерилом для оценки психической жизни животных признается наша собственная психика, душевная жизнь человека.

Большинство психологов стояли и стоят именно на этой точке зрения, т. е. считают, что обойтись при суждении о психической жизни животных без учета психики человека совершенно невозможно. «Единственное правило, пишет, например, Вундт, на основании которого мы можем судить о действиях животных, состоит в том, чтобы мерить их нашим собственным масштабом, рассматривать как действия одушевленных созданий». В том же духе высказывается и Роменс, именно, что психическая жизнь животных может быть понята лишь по аналогии с психической жизнью человека, почему и самый метод изучения ее он называет методом аналогии. Наконец, у Васмана, которого трудно упрекнуть в некритическом отношении к фактам зоопсихологического характера, мы опять-таки читаем: «и для научного понимания душевной жизни животных ключом должно будет служить также сравнение с человеческой душевной жизнью. Ибо человек не обладает способностью непосредственного проникновения в психические процессы животного, а может заключать о них только на основании внеш них действий, которые он воспринимает при помощи своих чувств» («Итоги сравнит. психологии», стр. 9).

Решительным противником этой точки зрения является во всех своих статьях и книгах Вл. Вагнер. Метод аналогии он называет не только субъективным, но и антропоцентрическим, иначе – «монизмом ad hominem», «монизмом сверху», так как при этом исходным пунктом является психология человека. Судить по ней о психической жизни животных представляется ему глубоко неправильными так как, идя этим путем, мы неизбежно придем к очеловечиванию животного, неизбежно припишем ему и разумные способности и многое другое, свойственное лишь человеку.

Вместо этого субъективного метода он предлагает метод объективный, который исходит из совершенно противоположной точки зрения и держится других приемов сравнения. По Вагнеру необходимо сравнение психики какого-нибудь животного не с психикой человека, а с формами, непосредственно предшествующими данной группе и за ней следующими (что и достигается разобранным выше филогенетическим методом). В этом отношении объективный метод всецело примыкает к учению, развитому еще Ламарком, о коренном различии психических способностей животных на разных ступенях их системы. Введение в изучение этого вопроса еще психики человека (кроме, конечно, тех случаев, когда дело идет о близких к последнему формах) является не более как методологической ошибкой. Предложенные Вл. Вагнером специальные методы или приемы для изучения психологии животных (определение типа данного инстинкта, филогенетический и онтогенетический методы) являются, по его мнению, лишь частными случаями и в то же время наглядной иллюстрацией сущности объективного метода.

Что касается до всех этих соображений, то нельзя не признать, что во многом нападки Вл. Вагнера на метод аналогии совершенно правильны. Именно благодаря некритическому применению этого метода создалась та «ходячая психология» животных, согласно которой последние наделены теми же душевными способностями, что и человек, и те «охотничьи рассказы», как метко назвал их Вундт, которыми изобилуют книги Бюхнера, Брэма и даже Ромэнса. Считать подобную психологию антропоцентрической и все ее приемы «монизмом ad hominem», конечно, совершенно правильно.

Но имеем ли мы право из-за этого отрицать метод аналогии целиком, как это делает Вл. Вагнер, может ли обойтись без аналогии даже самая объективная психология, не перестав при этом быть тем, что она есть, т. е. прежде всего психологией? Нам думается, что в этом отношении воззрения Вл. Вагнера представляют другую крайность и что без некоторого элемента аналогии с психикой человека невозможна никакая психология.

«…Человек не обладает способностью непосредственного проникновения в психические процессы животного, а может заключать о них только на основании внешних действий… Эти проявления душевной жизни животных человек затем должен сравнивать с собственными проявлениями, внутренние причины которых он знает из своего самосознания», пишет Васман, и против этого, конечно, трудно чтонибудь возразить. Если речь идет о строительных инстинктах животных, сравнение их с психикой человека, может быть, и не необходимо, но можно ли отрицать наличность элемента аналогии, как только речь заходит об инстинкте заботы о потомстве, о памяти, опыте, способности к ассоциациям и тому подобном?

Впрочем, необходимость подобных сравнений не отрицается, в конце концов, и самим Вл. Вагнером. В последней книге его мы читаем, например: «объективная биопсихология для решения своих задач также пользуется сравнением психических способностей животных и человека, но совершенно иначе… как по материалу сравнения, так и по способу его обработки» («Биол. основания». Т. I, стр. 250). Следовательно, стоя на самой объективной точке зрения, трудно избежать аналогий с психикой человека (нам единственно и доступной в полном объеме), почему нужно бороться не столько с самими аналогиями, сколько с тем антропоцентризмом, «монизмом ad hominem», который получается от некритического применения метода аналогий.

Зоопсихологии трудно не учитывать данных психологии человека еще и потому, что она является младшей сестрой последней, зародившейся значительно позже своей старшей сестры, которая во многом ее успела обогнать. Здесь повторяется то же явление, что и при развитии всех биологических наук: дисциплины, изучающие низшие формы, зарождаются позже подобных же дисциплин, посвященных высшим формам или человеку. Анатомия беспозвоночных животных зародилась, например, значительно позже, чем анатомия высших представителей животного царства, и долгое время носила на себе следы влияния последней: то же справедливо для эмбриологии, физиологии и т. д. Зоопсихология не составляет в этом отношении исключения из общего правила.

Однако, каждая из подобных «низших», если можно так выразиться, дисциплин оказывает по мере своего развития все большее и большее влияние на аналогичную «высшую» дисциплину и, наконец, сливается с ней в единое целое. То же самое будущее предстоит, вероятно, для зоопсихологии и психологии человека. Тем не менее и теперь уже мы можем сказать вместе с Вл. Вагнером, что «без полного знания биопсихологии полное знание психологии человека невозможно».

С. Суханов.
Патопсихология

I

С давних пор внимание исследователей психических явлений обращалось также и на проявления последних в аномальных состояниях; но надо сказать, что в течение длинного периода времени патология человеческого духа не давала сколько-нибудь прочного и интересного для психологов материала. Это объясняется отчасти, по крайней мере, тем, что и сама психопатология сравнительно недавно вошла в кадр признанных научных дисциплин, не так давно выработала свою методику; и в таком положении научная психопатология нового периода находится лишь немногим болеe одного столетия. Так как в психопатологии прежде обычно сводилось дело лишь к выяснению клинической стороны, – к описанию различных признаков, из которых со временем были выделены нозологические единицы, то понятно, что психопатология того периода не могла привлекать особенно внимание психологов, ибо она была погружена, главным образом, в собственные узкие интересы. Да и методика ее была еще настолько несовершенна, что не позволяла заниматься изучением более легких аномальных состояний; грубое же расстройство психической деятельности представляло интерес, преимущественно, для психиатра-клинициста. После того, как было выделено, оценено и классифицировано все то, в чем выражалось резкое поражение психики, явилась возможность заняться наблюдением и исследованием более тонких патологических состояний, считавшихся прежде относящимися к норме или не замечавшихся наблюдателями. За последние десятилетия в области психопатологии стали, между прочим, заниматься изучением так называемых функциональных расстройств; тут были выдвинуты на первый план различные психогенные признаки. Достаточно будет упомянуть пока, например, об истерических явлениях. Эти последние, странные и курьезные иногда с внешней стороны, заинтересовали не только психиатров, но и профессиональных психологов; и в западной Европе не раз в собраниях ученых обществ и на научных съездах те и другиеe совместно обсуждали вопрос об истерических явлениях. На гипотезах и теориях, предлагавшихся для объяснения истерии, лежит, без сомнения, печать представителей отвлеченной мысли. И если последние оказали здесь свою ценную услугу, то надо добавить, что и психопатология дала психологам богатый и обильный материал для решения, может быть, даже некоторых частных психологических вопросов. С другой стороны, с тех пор, как мы детальнее познакомились с психическим состоянием субъектов, стоящих на границе патологии и нормы, необходимым стал для психопатолога более обстоятельный и научно-психологический анализ наблюдаемых аномальных явлений; и это требовало от психопатолога углубления в вопросы чисто психологические, иногда далеко уводящие его от области клинической психиатрии.

За последние годы среди некоторых исследователей, изучающих аномальные психические состояния, все больше и больше обращается внимание на установление психологических законов, управляющих болезненными состояниями, и на выяснение чрез них психологических законов наших нормальных состояний. И, вследствие этой тенденции, стала обособляться новая научная дисциплина, носящая теперь довольно уже распространенное название «патологическая психология». В самое недавнее время появился и новый термин «патопсихология».

Действительно, некоторые субъекты с функциональными психическими аномалиями и с так называемыми психогенными симптомами дают богатый и любопытный материал для понимания многих сторон душевной деятельности человека, для уяснения многих сторон индивидуальной психологии. Эти данные, относящиеся к области «патопсихологии», освещают иногда своеобразно различные стороны душевной деятельности; они дают и нечто новое, помогающее нам лучше оценить, например, роль эмоциональной сферы или самые глубокие обоснования волевых проявлений и т. д.

Кроме того, следует заметить еще, что иной раз в аномальных состояниях встречаются изолированные до некоторой степени расстройства психики; так, например, может быть преимущественное поражение памяти; и эти случаи дают, конечно, ценный материал для более детального выяснения того, что такое память; некоторые законы, касающиеся ее, выступают, пожалуй, резче и ярче, если к самонаблюдению присоединяются еще также и факты из области патологии памяти.

Наконец, функциональные аномалии в области человеческого духа, показывают, что известные аномалии встречаются обычно, если не всегда, в определенном сочетании между собою; интересно указать, например, на то, что слабость морального чувства сочетается почти всегда с понижением интеллектуального чувства, выражающимся в наклонности данного субъекта к паралогизмам явно патологического свойства. Замечается, что навязчивые психические состояния комбинируются обычно с достаточно развитым моральным чувством.

То, что относится к функциональным психическим аномалиям, находящимся в связи с прирожденными уклонениями от нормы, не может быть резко и определенно отграничено от последней, и нашей психике свойственны некоторые функциональные недостатки в форме так называемых обмолвок, описок, очиток, забывания имен, иностранных слов, забывания впечатлений и намерений, в виде ошибочных действий. Freud, начав с изучения и анализа истерических признаков, нашел, что упомянутые и названные недостатки, свойственные нормальной психике, служат выражением тех же психологических законов, которые удалось впервые установить ему на основании наблюдений над душевным состоянием несомненных патологических субъектов. Пользуясь своеобразным методом, носящим название психоанализа, Freud приходит к выводу, что наши поступки и действия, считающиеся случайными и непреднамеренными, оказываются вполне мотивированными и детерминированными; и эти мотивы являются скрытыми от нашего сознания, остающегося словно в заблуждении и даже протестующего обычно против открывающейся мотивировки. Если вы забыли какое-нибудь имя собственное, то это вовсе – не случайность, в ваших прежних переживаниях при психоанализе обнаружится мотив, исходящий из области подсознательного. Когда кому-нибудь придется по ошибке подняться этажом выше или ниже и подойти к двери другой квартиры, а не той, какая именно нужна, то и здесь, в этом действии по рассеянности, найдется, наверное, определенный и, может быть, неожиданный для сознательного «я», мотив и известная целесообразность со стороны подсознательного «я». Хорошо известно, что при корректурах пропускаются по рассеянности часто определенные ошибки. И во всех подобных случаях сказывается своеобразное руководительство нашего подсознательного «я», если оно осталось без контроля со стороны сознательного «я».

Подсознательная область дает знать о себе и там, где должен бы, казалось, проявляться наш свободный выбор. Если вы предложите самому себе или кому-нибудь другому назвать, написать или представить в своем воображении какое-либо многозначное число, то окажется, что это делается под давлением пережитого, исходящего из области подсознательного. И здесь можно доказать, чем детерминировано то, что воспроизведено именно данное число, а не другое. Надо лишь уметь расшифрировать это; а такое расшифрирование требует иногда очень тонкого психоанализа, навыка и находчивости. То же самое детерминирование обнаруживается и тогда, если кто-либо захотел бы, по своему произволу и по выбору, написать, например, или назвать какоенибудь имя собственное, хотя каждый из нас имеет в запасе множество имен собственных, но сделать это должен под влиянием того побуждения, которое будет дано со стороны подсознательного «я». По-видимому, положение, что во всех этих случаях в основе имеется детерминирование, не носит в себе чего-либо невероятного или невозможного. Но объяснения и разгадка мотивов являются здесь настолько неожиданными для нашего сознания, что мы готовы иной раз признать их неприемлемыми. Кстати укажем на то, что Freud и его последователи дают примеры такого расшифрирования, которое является навсегда убедительным и для всех доказательным. Самый же основной факт детерминирования случайных и совершенных по рассеянности и ошибке действий, а также некоторых проявлений как бы свободного выбора, заслуживает, без сомнения, внимания психологов и представляет интерес для них, ибо тут открывается уже один из законов, управляющих нашей психикой.

Если мы обратимся к анализу того, что мы склонны забывать, то и тут, по мнению Freud'a, легко убедимся в том, что существуют для этого определенные мотивы, исходящие от того же подсознательного «я»; забывается обычно и скорее всего, в нормальных случаях, то, что связано у нас с неприятным чувством. Человеку свойственно нередко забывать сделать именно то, что ему не нравится; ему свойственно забыть пойти туда, куда идти ему неприятно. Понятно, что эти проявления подсознательного «я» будут сказываться резче, если сознательное «я» не вмешалось с своим моральным авторитетом в наши поступки. Несомненно, в процессе забывания или запамятования обнаруживается своеобразное вытеснение в область подсознательную некоторых переживаний; и среди них достаточное количество таких, которые связаны с аффективной окраской неприятного для нас свойства. И этот процесс вытеснения, происходит ли оно помимо нашей воли или же совершается сознательно, остается небезразличным для функциональных психических проявлений, ибо он отражается в виде тех или иных дефектных поступков и действий. Иной раз при этом происходит борьба двух наших «я», сознательного и подсознательного; и результирующая является следствием этой борьбы, в которой перевес будет на стороне сознательного «я», если оно достаточно сильно, богато своим содержанием и если то, что составляет его, покоится на прочном психическом синтезе. Все же то, что ведет к ослаблению последнего, способствует тому, что подсознательная область будет проявлять себя чаще и свободнее; и это особенно ясно и наглядно оказывается в некоторых патологических случаях.

Под влиянием идей, высказываемых Freud'oм и его последователями, возникли своеобразные психологические гипотезы. Так, например, Вlеuler создал не безынтересную гипотезу «комплексов». Только что названный автор, соглашаясь с тем, что в психической сфере можно говорить об относительной обособленности актов интеллектуальных, аффективных (эмоциональных) и волевых, придает большее значение второму из этих трех психических элементов; эмоциональным тонусом направляется течение чисто интеллектуальных процессов, именно, внимания и ассоциативного процесса. Эмоциональный элемент объединяет определенные группы представлений, иногда сложную цепь их, образующуюся при помощи ассоциаций. Некоторые из этих групп объединенных представлений окрашены ярким чувственным тоном; это и будет то, что носит название «комплекса». В психике человека, по мнению Jung'a, дают о себе знать разнообразные «комплексы», борющиеся между собою, вытесняющие один другой и берущие перевес над остальными. И с этой точки зрения можно говорить, пожалуй, о существовании в психике нашей своеобразных единиц, имеющих как бы некоторую самостоятельность. Опять-таки надо сказать, что эта борьба «комплексов» более всего бросается в глаза в патологических случаях.

Понятно само собою, что гипотеза «комплексов» доступна возражениям; она находится в противоречии с принятым в психологии учением об единстве сознания. Во всяком случае, она представляет интерес, и ее нужно принимать во внимание. По-видимому, при истерических состояниях происходит сознательное или случайное вытеснение того или иного «комплекса» в подсознательную область; и для него закрывается доступ до поры до времени в поле сознания; при чем, он не может быть приведен в связь с «я – комплексом». Это ведет к тому, что вытесненный «комплекс» дает знать о себе иными путями, ибо пребывание его в подсознательной области не безразлично для правильного проявления психических функций. Если аффекту, связанному с данным «комплексом», является закрытым нормальный выход, т. е., чрез сознательную область, то он получает, благодаря содержащейся в нем психической энергии, ненормальное превращение и перемещение. И такой «ущемленный» аффект трансформируется и обнаруживается уже иногда в форме телесных признаков, но психогенного происхождения. Freud говорит здесь о том, что в этих случаях совершается оригинальная «конверсия». Когда удается освободить «ущемленные комплексы», когда является возможность для них попасть, тем или иным путем, в поле сознания и быть отреагированными, то патогенное влияние их на психику прекращается; и тогда они перестают быть для нее своего рода «инородными телами», что сопровождается исчезновением телесных признаков, связанных с упомянутой конверсией. Интересно, что содержание и характер вытесненных и ущемленных «комплексов» забывается самим субъектом; он лишается возможности вспоминать о них. И, вследствие этого, необходимо было создать целую методику для обнаруживания этих «комплексов», погруженных в подсознательную область и лишенных благодетельного света сознания.

Какими же путями можно открыть и разгадать содержание этих патогенных «комплексов» с неотреагированным аффектом? Для этого нужно дать подсознательному «я» проявить себя в более удобных условиях. Например, если предложить субъекту, при отвлечении внимания от окружающих впечатлений, высказывать все, что ему приходит в голову, не стесняясь совершенно этим, то из отрывочных фраз и слов, кажущихся иногда даже бессмысленным набором тех и других, удается уловить содержание «ущемленных аффектов», так как подсознательное «я», конечно, даст знать о себе и прежде всего постарается освободиться от этих аффектов; следовательно, благодаря ему явится возможность познакомиться с этими патогенными «комплексами». Правда, надо иметь навык и уметь расшифровать бессвязный с виду лепет подсознательного «я».

Затем, для выяснения спрятавшихся от сознания «комплексов» применяется так называемый ассоциативный эксперимент. Он заключается в том, что экспериментатор предлагает испытуемому произнести слово, какое ему первым придет на ум, в ответ на слово, им услышанное. Для этого пользуются уже готовым заранее списком слов, среди которых преобладают имена существительные, достаточно прилагательных и глаголов, немного наречий и числительных. Время, через какое наступает ответная реакция со стороны испытуемого, измеряется, конечно, точным хронометром, регистрирующим и некоторые доли секунды. Понятно, что тщательно записывается все, что дается в ответ испытуемым на словораздражитель, произносимое экспериментатором.

Исследователи, создавшие ассоциативный эксперимент в области психических аномалий (Bleuler, Jung, Riklin), пользуются делением ассоциаций, получаемых этим путем, на несколько категорий: 1) внутренние ассоциации, возникающие, по мнению Wundt'a, на основании ассоциативного сродства; 2) внешние ассоциации, обусловленные привычными сочетаниями; 3) звуковые реакции; 4) остаточная группа: а) та реакция, которая делается понятной, если между словом – раздражителем и реактивным словом вставить промежуточное третье слово; в) бессмысленные реакции; с) отсутствие реакций; d) повторение слова, произносимого экспериментатором. Кроме квалифицирования полученных реакций при ассоциативном эксперименте, чрезвычайно важными является определение и оценка реактивного времени. Здесь необходимо заранее знать среднюю продолжительность последнего у здоровых субъектов, чтобы была возможность судить об аномальности тех или иных «комплексов». В некоторых патологических случаях наблюдается иногда столь заметное удлинение периода до наступления реактивного произнесения слова, что одно это уже обращает на себя внимание. И это обстоятельство дает возможность выяснить содержание интересующих нас «комплексов» у испытуемого; конечно, не одно удлинение реактивного времени имеет здесь значение; важны также и ошибки при репродуцировании, некоторые уклоняющияся от нормы реакции и проч.

Надо иметь большой навык в пользовании методикой ассоциативного эксперимента, чтобы можно было правильно им пользоваться. Несомненно, в такого рода опытах приходится учитывать самые разнообразные условия, имея их в виду при оценке полученных результатов. Когда предлагается испытуемому реагировать первым попавшимся ему словом на услышанное слово, то последнее, конечно, вызывает моментально изменение в эмоциях; если оно оживляет и делает более чувствительным какой-либо из комплексов, то подсознательное «я» обнаружит это в реактивных словах. И скрытые «комплексы», с их ущемленными аффектами, будут тормозить реакцию или даже извращать ее, что выразится в виде, например, бессмысленных ответов, странных и необычных реакций. То же, что не будет связано с такого рода «комплексами», будет сопровождаться правильными и обычными реакциями по отношению к данному субъекту. Иной раз словораздражитель не вызывает никакого ответа у испытуемого, приводя его в сильное замешательство; и это, между прочим, отмечается у истерических индивидуумов, для которых считается характерной высокая степень эмоциональной интенсивности «комплексов».

Среди различных методов, применяемых для выяснения роли и для определения патологических «комплексов», обращает на себя внимание так называемая психогальваническая реакция. Этот метод заключается в том, что испытуемое лицо при ассоциативном эксперименте вводится в электрическую цепь, чрез которую проходит ток незначительной силы. Сюда же включается гальванометр, наиболее чувствительный, например, зеркальный гальванометр Deprez-D' Arsonval'я. Если испытуемый, помещенный таким образом, воспринимает слово, произносимое экспериментатором, то можно иногда, при некоторых словах, отметить более или менее значительное передвижение полоски света, падающей от чувствительного гальванометра (Вinwаnger, Veraguth). И эта оригинальная реакция носит название, выше упомянутое. Наиболее заметное отклонение световой полоски, отбрасываемой гальванометром, совпадало с словами-раздражителями, задевавшими «комплексы», связанные с наиболее сильным аффектом. Исследователи, которые пользовались психогальванической реакцией, должны были, естественно, принимать во внимание различные условия, влияющие на проявление реакции; тут приходится считаться также с физическими моментами. Но, и помимо этих последних, всегда обычно удается опытному экспериментатору выделить роль и значение психического фактора.