Текст книги "Психолингвистика. Учебник для вузов"

Филипп Федорович Фортунатов (1848–1914) явился основателем Московской лингвистической школы. Хотя публиковался он относительно мало и притом в основном на малоизвестном в тогдашней Европе русском языке, знали и признали его в зарубежной науке. Активная научно-педагогическая деятельность Фортунатова продолжалась около четверти века и была связана с Московским университетом, где он с 1876 по 1902 год возглавлял кафедру индоевропейских языков. После избрания в академики ученый переехал в Петербург, где принимал участие в работе Отделения русского языка и словесности, редактировал академические издания, но активной научной работы уже не вел. К ученикам Ф. Ф. Фортунатова, внесшим заметный вклад в развитие отечественной науки, принадлежат А. А. Шахматов, Д. Н. Ушаков, В. К. Поржезинский, М. М. Покровский, М. Н. Петерсон, Н. Н. Дурново и ряд других ученых.

Говоря о методологических основах деятельности Фортунатова, часто отмечают, что в ряде существенных моментов он стремился опереться на индивидуальную психологию. Он неоднократно отмечал, что именно она дает конечное объяснение фонетических явлений. Ученый подчеркивал, что «исследование природы значений слов принадлежит той науке, которая изучает духовные явления и называется психологией, т. е. по отношению к значениям слов языковедение связывается с психологией. В психологию входит также и исследование природы той связи, какая существует между звуками речи и их значениями»[9]9
  Цитаты из трудов Ф. Ф. Фортунатова приводятся по публикации 1956 г.


[Закрыть]. Наконец, в основу понятия предложения Фортунатов, как и Пауль, кладет понятие психологического суждения, указывая, что «в психологическом суждении, рассматриваемом по отношению к выражению его в речи, мы можем различать два элемента: первую часть психологического суждения и вторую в открываемом мыслью отношении ее к первой части. Вторая часть психологического суждения может быть названа психологическим сказуемым, а первая, предполагаемая такою второю частью, – психологическим подлежащим». Именно выражением психологического суждения и является грамматическое предложение, хотя психологический и грамматический анализ могут и не совпадать. В целом разделял московский языковед и младограмматическую концепцию «звуковых законов».

Ф. Ф. Фортунатов

Вместе с тем в ряде моментов отмечалось определенное своеобразие лингвистического мировоззрения Фортунатова. Прежде всего оно проявлялось в гораздо большем внимании к социальной стороне языка. Ученый неоднократно подчеркивал, что «язык имеет историю; но эту историю язык имеет в обществе, т. е. как язык членов общественного союза… Таким образом, исследование человеческого языка в его истории входит по известным сторонам как составная часть в науку о природе и жизни общественных союзов».

Наиболее оригинальным аспектом концепции Фортунатова справедливо считается разработанное им учение о форме слова. Подразделяя все слова на полные (обозначающие предметы мысли и образующие либо части предложения, либо целые предложения), частичные (служебные) и междометия и указывая, что полные слова могут иметь форму, ученый дает последней следующее определение: «Формой отдельных слов в собственном значении этого термина называется… способность отдельных слов выделять из себя для сознания говорящих формальную и основную принадлежность слова». Формальной будет являться та принадлежность, которая видоизменяет значение основной, т. е. аффикс. «Присутствие в слове делимости на основу и аффикс дает слову то, что мы называем формой».

Важнейшей предпосылкой существования формы является, по Фортунатову, ее соотносительность с другими формами. Например, в русском языке слово несу обладает формой, поскольку, с одной стороны, в ней можно выделить формальную принадлежность – у, общую со словами веду, беру и т. п., а с другой стороны – основу нес, содержащуюся в словах с другими формальными принадлежностями (несешь, несет и др.). При этом оговаривается, что формальные принадлежности могут быть не только положительными, т. е. материально выраженными, но и отрицательными, т. е. «самое отсутствие в слове какой бы то ни было положительной формальной принадлежности может само сознаваться говорящими как формальная принадлежность этого слова к известной форме (общей ему с другими словами) по отношению к другой форме или другим формам, где являются положительные формальные принадлежности в соединении с теми основами слов, которые в данной форме не имеют при себе никакой положительной формальной принадлежности». Например, слово дом воспринимается как форма именительного падежа благодаря противопоставлению формам других падежей – дом-а, дом-у и т. д. Само по себе наличие формы у отдельных полных слов, согласно Фортунатову, не является необходимым для языка как такового (в качестве примера языка, ею не обладающего, традиционно называется китайский); однако в том или ином, специфическом для каждого языка виде она присуща подавляющему большинству языков. В зависимости от того, являются ли формы знаками отдельных предметов мысли или обозначают отношения в предложении, их можно подразделить на формы словообразования и формы словоизменения.

Кроме форм отдельных слов, существуют также и формы словосочетаний (порядок слов, различие в музыкальном ударении и др.), однако, характерны они прежде всего для языков типа китайского, где формы отдельных полных слов отсутствуют.

Таким образом, как считает основоположник Московской лингвистической школы, грамматику можно определить как учение о форме, подразделяя ее на морфологию, изучающую формы слов в их отношении между собой, и синтаксис, предметом которого будут формы отдельных слов по отношению к их употреблению в словосочетаниях, а также формы самих словосочетаний.

Очевидна психолингвистическая ориентация значительной части работ Фортунатова. Она выражена в недвусмысленных формулировках, подчеркивающих необходимость участия психологии в исследовании значения слов, связи звуков речи и значений. Она проявляется в направленности ученого на изучение словесной формы, ее структуры и связей. Форму слова Фортунатов считал основополагающим элементом всей грамматики, включая в нее сознание. Обращение к этой теме – крупный шаг в развитии психолингвистической мысли, который находит развитие в современных психолингвистических исследованиях.

Среди представителей отечественной науки, называемых в числе предшественников психолингвистики, всегда отводилось большое место Ивану Александровичу Бодуэну де Куртенэ (1845–1929). Носивший фамилию старинного французского рода, бывший поляком по национальности (по-польски его имя звучит как Ян Игнацы Нецислав), жизнь и труды которого были связаны с целым рядом стран и городов (Российская империя – Казань, Юрьев (Тарту), Санкт-Петербург; Австро-Венгерская монархия – Краков; независимая Польша – Варшава), Бодуэн традиционно считается основоположником двух школ русского языкознания – Казанской и Петербургской. Пожалуй больше кого-либо из русских лингвистов он привлекал к себе в мировой науке пристальное, хотя, главным образом, посмертное внимание. Посвященная ему библиография насчитывает не одну сотню трудов на самых различных языках. Задача сжатого и вместе с тем достаточно полного изложения его идей оказывается достаточно сложной. С одной стороны, обширное наследие ученого почти не включает больших обобщающих трудов, дающих достаточно адекватное представление о его воззрениях на язык в целом[10]10
  На русском языке в наиболее полном виде оно представлено в публикации 1963 г., по которой здесь приводятся цитаты его работ.


[Закрыть]. С другой стороны, на протяжении нескольких десятилетий творческой деятельности взгляды Бодуэна претерпевали определенную эволюцию.

И. А. Бодуэн де Куртенэ

Тем не менее, суммируя наиболее существенные моменты его концепции, можно отметить следующие особенности.

Уже в ранний период своей деятельности Бодуэн выделил понятие индивидуального языка отдельного человека в круге представлений о человеческой речи вообще как собрании всех языков, отдельных языков, наречий, говоров. Он отмечал необходимость отличать язык как потенциальное явление, состоящее из определенного комплекса составных частей и категорий, от языка как беспрерывно повторяющегося процесса («язык – речь – слово человеческое»).

Согласно Бодуэну, нельзя анализировать язык, абстрагируясь от его носителя, поскольку «реальной величиной является не „язык“ в отвлечении от человека, а только человек как носитель языкового мышления». У Бодуэна встречаются утверждения, что реально существуют только индивидуальные языки, а понятия национального или племенного языка представляют собой своего рода научную фикцию.

По своей сущности язык представляет собой чисто психическое явление. И именно психическими процессами обусловлены его существование и эволюция. Вместе с тем, поскольку возможен язык только в человеческом обществе, кроме психической в нем необходимо выделять и социальную сторону: «Основанием языковедения должна служить не только индивидуальная психология, но и социология». В связи с этим подчеркивается необходимость изучать «народный язык во всей его полноте, разговорный язык (речь) всех слоев общества данного народа, не только тех, кто ходит в сермягах и зипунах, но и тех, что носят сюртуки… язык всех без исключения сословий… язык разных возрастов (детей, взрослых, стариков и т. п.) и известных состояний человека».

Язык тесно связан с мышлением («мышление и общественность суть необходимые условия существования языка»), но вместе с тем «мышление возможно без языка». Хотя человеческое мышление имеет принципиально одинаковые законы у разных народов, «язык обусловливает склад народного ума». Поэтому, с одной стороны, при замене языкового строя происходит «переворот в складе народного ума вообще»; с другой же, «в тесной связи с мышлением язык может воздействовать на него или ускоряюще, или замедляюще, или усиливающим, или же подавляющим образом».

Наряду с такими видами знания, как непосредственное (интуитивное) и научное (теоретическое), следует выделять и особое языковое знание, представляющее собой «воспринимание и познание мира в языковых формах», включающее в себя «знание всех областей бытия и небытия, всех проявлений мира как материального, так и индивидуально-психического и социального (общественного). Все стороны жизни преобразовываются в психические эквиваленты, в представления, ассоциирующиеся с языковыми представлениями». При этом, с одной стороны, «только незначительная частичка наличных особенностей и различий физического и общественного мира обозначаются в настоящий момент в речи человеческой», а с другой – «в одном языке отражаются одни группы внеязыковых представлений, в другом – другие». Необходимо также учитывать особенности того или иного периода существования данного языка: «Известные эпохи жизни языка… благоприятствуют обнаружению одних сторон человеческой психики в ее отношении к внешнему миру, другие – обнаружению других сторон; но в каждый момент жизни каждого языка дремлют в зачаточном состоянии такие различения, для которых недостает еще особых экспонентов».

В языке следует различать статику, изучающую «законы равновесия языка», и динамику, исследующую «законы исторического движения языка» При этом подчеркивается: «Нет неподвижности в языке… В языке, как и вообще в природе, все живет, все движется, все изменяется. Спокойствие, остановка, застой – явление кажущееся; это частный случай движения при условии минимальных изменений. Статика языка есть только частный случай его динамики или скорее кинематики».

Общий принцип динамического исследования заключается в том, что «фиксируют два реально данных периода в языковом развитии и далее стараются определить, в каком направлении развивались отдельные звуки и вся звуковая система в целом». Отсюда вытекает и повышенное внимание к описательному анализу языка, отличавший Бодуэна от представителей младограмматической школы. Еще до появления основных трудов лейпцигских коллег он указывал: «Крайне неуместно измерять строй языка в известное время категориями какого-либо предшествующего или последующего времени. Задача исследователей состоит в том, чтобы подробным рассмотрением языка в отдельные периоды определить его состояние, сообразное с этими периодами, и только впоследствии показать, каким образом из такого-то и такого-то строя и состава предшествующего времени мог развиться такой-то и такой-то строй последующего… наука не должна навязывать объекту чуждые ему категории и должна отыскивать в нем только то, что в нем живет, обусловливая его строй и состав». Одновременно отмечается, что и при статическом изучении необходимо «считаться с фактом наличности, с одной стороны, пережиточных форм, унаследованных от прошлого и уже не соответствующих данному общему строю языка, с другой же стороны, явлений, предвещающих, так сказать, будущее состояние данного племенного и национального языка и еще не подходящих под современное построение этого языка».

Различая, как отмечалось выше, индивидуальные и коллективные языки, Бодуэн подчеркивал, что они тесно связаны между собой, но их развитие происходит по-разному. «Только у индивидуумов имеет место развитие в точном понимании этого слова. Языку же племени свойственно прерывающееся развитие». Отсюда делается вывод, что «язык как общественное явление развития не имеет и иметь не может. Он может иметь только историю».

При характеристике причин языковых изменений Бодуэн де Куртенэ резко расходился с ортодоксальными младограмматиками, отрицая существование так называемых «звуковых законов». Последние, по его словам, представляют собой результат действия самых разнообразных и противоречивых факторов, в связи с чем их вообще нельзя именовать «законами». Он отмечал, что «объяснение языковых явлений может быть только психологическим или в известных пределах физиологическим». Применив независимо от младограмматиков и раньше их принцип аналогии, Бодуэн, уже начиная с ранних трудов, выделял различные факторы языкового развития: привычку (бессознательную память), бессознательное забвение и непонимание, бессознательное обобщение и непонимание, бессознательное обобщение, бессознательное стремление к дифференциации и особенно к удобству, экономии работы мускулов, нервных ответвлений мозга и т. д., в результате чего упрощаются сложные звуки и их сочетания, увеличивается регулярность морфологической системы и т. п. Языковые изменения связаны с проявлением той или иной общей тенденции в развитии конкретных языков (например, для русского языка характерно ослабление противопоставлений для гласных и его усиление для согласных).

Поскольку «не человек существует для языка, а язык для человека», постольку возможно и необходимо сознательное воздействие на язык. Подчеркивалось, что «язык неотделим от человека и постоянно сопровождает его», представляя собой «психосоциальное орудие», подлежащее совершенствованию: «…Человек должен владеть им еще более полно и сделать еще более зависимым от своего сознательного вмешательства, чем это мы видим в других областях человеческой жизни».

В связи со сказанным ученый уделял большое внимание практическим аспектам научной работы. Он интересовался судьбой искусственных языков (прежде всего созданного в конце девятнадцатого века варшавским врачом Людвигом Заменгофом эсперанто), отдал много сил дополнению и редактированию третьего издания «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля, участвовал совместно с Ф. Ф. Фортунатовым, А. А. Шахматовым и другими тогдашними языковедами в разработке проекта реформы русской орфографии, который был официально утвержден уже после революции, и т. д. Занимался он и политической деятельностью, в частности, отстаивая права национальных меньшинств царской России.

В середине XIX века в европейской науке формируется направление, получившее название психологического, или психологии языка. Оно представляло собой развитие традиции, заложенной в предшествующие десятилетия В. фон Гумбольдтом, в трудах которого много внимания уделялось проблемам связи языка с мышлением, «духом народа», явлениями человеческой психики и т. п. Базой для его возникновения стали те процессы, которые происходили в рассматриваемый период в психологии, переживавшей ряд важных событий, связанных с разработкой методики психологического исследования и превращением психологии в экспериментальную дисциплину. Лингвистический психологизм не представлял собой «единого потока» и мог принимать разные формы. В нем можно выделить два основных течения. Представители первого (традиционно именно их историки языкознания и имеют, главным образом, в виду, говоря о психологии языка в собственном смысле слова) рассматривали язык как специфическое проявление психологии народа (этнопсихологии), продолжая некоторые идеи Гумбольдта. Сторонники же второго, также признавая ведущую роль психических факторов в развитии языка, сводили сущность последнего к механизму представлений в сознании каждого отдельного человека, тем самым абсолютизируя индивидуалистический подход. Это второе направление нашло свое наиболее полное воплощение в концепции младограмматиков и, прежде всего, в «Принципах истории языка» Г. Пауля, которому будет посвящен отдельный очерк. Основоположником первого признается Хайман (Гейман) Штейнталь (1823–1899), бывший долгие годы профессором Берлинского университета и создавший ряд многочисленных трудов, носивших почти исключительно теоретический характер: «Грамматика, логика и психология, их принципы и взаимоотношения» (1855), «Введение в психологию и языкознание» (2-е издание, 1881), «Характеристика важнейших типов строя языка» (1861) и другие. В 1860 году вместе с философом Морисом Лацарусом (1824–1903), занимавшим профессорскую кафедру сначала в Берне, а потом в Берлине, Штейнталь основал «Журнал психологии народов», на страницах которого идеи названных ученых нашли наиболее яркое воплощение.

Основные положения концепции Штейнталя могут быть представлены в следующем виде. Следует отказаться от логического подхода к языку, господствовавшему в течение многих столетий и сохранявшему достаточно сильные позиции в первые десятилетия XIX в. Языковые и логические понятия соотносятся друг с другом как понятия круга и красного, т. е. являются несовместимыми, – считает Штейнталь.

Предметом языкознания является «язык вообще, т. е. выражение осознанных внутренних, психических и духовных движений, состояний и отношений посредством артикулированных звуков».

Поскольку речь представляет собой духовную деятельность, постольку языкознание относится к числу психологических наук, «упирается в психологию». Основой, на которой оно должно строиться, признается система взглядов немецкого психолога Иоганна Фридриха Гербарта (1776–1841). Последний считал, что деятельность человеческого сознания сводится к самодвижению представлений, управляемому законами ассимиляции (обобщения и закрепления тождественных или близких представлений), апперцепции (определимости нового восприятия массой уже имеющихся в сознании представлений) и ассоциации (установления связей различного рода между представлениями). Исходя из них объясняется образование языка и мышления у индивида, психикой которого и занимался главным образом Гербарт. Правда, одновременно он отмечал, что психология будет оставаться односторонней, пока рассматривает человека вне общества. Отсюда Штейнталь и Лацарус сделали вывод о том, что в обществе возникают особые психологические условия, требующие специального изучения. Поэтому индивидуальная психология должна быть дополнена психологией народов, представляющей собой науку о народном духе. Последний, пребывая в индивиде, не имеет отдельного от него бытия. В нем происходят те же основные процессы, что и в духе индивида; поэтому установленные Гербартом законы должны быть применены и для объяснения происхождения и развития языка в человеческом обществе.

Именно народный дух – меняющийся в истории, но имеющий некое неизменное ядро, которое само определяет все изменения духа – является источником любой деятельности человека и представляет собой основу для одинакового сознания индивидов, составляющих народ, представляющий собой некое замкнутое единство. Сходная физическая организация составляющих его индивидов и сходные физические впечатления, получаемые извне, производят сходные чувства, склонности, желания, а последние – сходные мысли в сходный момент.

Все индивиды, принадлежащие к одному народу, обладают одинаковым народным духом, делающим множество индивидов народом: «Дух есть общий продукт человеческого общества, и духовная деятельность есть истинная жизнь и назначение человека; отсюда дух выражает общедеятельность».

Задача народной психологии состоит, в первую очередь, в исследовании образа жизни и форм деятельности духа, определяющих духовную природу разных народов. Проявляется же дух прежде всего в языке, через посредство которого осуществляется вся интеллектуальная деятельность человека, затем в нравах и обычаях, установлениях и поступках, традициях и песнопениях.

Психология народов, будучи всеобъемлющей наукой о духовном мире людей, соприкасается с целым рядом областей (антропология, этнология и др.). Но в первую очередь она представляет собой науку о языке, так как «данные языка наиболее ярко иллюстрируют все принципы психологии народов. Единство индивидов в народе отражается в общем для них языке; определенная индивидуальность духа народа нигде не выражается так ярко, как в своеобразной форме языка; его принцип, придающий ему своеобразную форму, является самым подлинным духом народа; совместные действия индивидуума и его народа, главным образом, основываются на языке, на котором и с помощью которого он думает и который все же принадлежит его народу. История языка и историческое развитие духа народа, образование новых народов и новых языков теснейшим образом проникают друг в друга».

При разработке проблемы классификации языков Штейнталь опирается на концепцию формы, представляющую собой психологическую интерпретацию учения Гумбольдта. Разграничивая предметное и языковое мышление, он определяет первое как представления о предметах и явлениях объективного мира, а второе – как представления о представлениях, вычлененных из сферы предметного мышления. Эти представления, носящие, таким образом, вдвойне субъективный характер, образуют внутреннюю форму языка. Она представляет собой историческую категорию, изменяющуюся во времени. Выделяются три ступени ее развития. Первые две относятся к доисторическому периоду, на третьей наступает расцвет внутренней формы, после чего в исторический период она постепенно исчезает из языкового сознания.

Внутренняя форма языка, его внешняя форма (звук) и соотношение между ними определяют специфику всех языков, которые могут быть разделены на языки с формой и языки без формы, причем под последней надо понимать как форму отдельного слова, так и форму предложения.

По мнению Штейнталя (которое разделял и Лацарус), подобная классификация, представляющая языки как выразители духа народов, с одной стороны, отражает сущность языка вообще, а с другой – показывает ее воплощение в отдельных конкретных языках.

Богатые разработки сторонников позиции, рассматривающей язык с точки зрения проявления в нем психологии народов, имели значение в двух отношениях: они поддерживали идею связи психологии и лингвистики и акцентировали значение проблемы психологии народов, науки о народном духе, находящем проявление в языке.

Дальнейшая историческая судьба научного наследия Х. Штейнталя складывалась по-разному. Подавляющее большинство лингвистических течений второй половины XIX столетия приняло присущий рассмотренной концепции антилогицизм и психологизм. Однако многие его положения оказались отвергнутыми. Это относится, в частности, к понятию «духа народа», поскольку языкознание последующих десятилетий опиралось в основном на индивидуальную психологию. Вместе с тем сама идея этнопсихологии, хотя и в достаточно переработанном виде, нашла себе продолжателей, среди которых прежде всего выделяется Вильгельм Вундт.