Текст книги "Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою"

Колосов Павел Гордеевич

(интервью О. Корытова, К. Чиркина, И. Жидова)

Я, Колосов Павел Гордеевич, родился в Ленинграде в 1922 году. Мой отец родом из западной Белоруссии, из семьи рыбаков. Сюда приехал еще до революции. Работал на заводе им. Калинина. Слесарь-лекальщик 6-го разряда и слесарь-инструментальщик 7-го разряда. А мать – коренная ленинградка. Работала на том же заводе, но с перерывами, поскольку детей было четверо.

Сначала я учился в восьмилетней школе № 14, на улице Зверинской, а 10-й класс заканчивал в 17-й школе. Шикарный у нас коллектив был…

Я учился отлично. Но мы уже знали, что в институт не попадаем. Только с белым билетом брали в институт, остальных – в военные училища. В 1939 году вышло постановление правительства, по которому все выпускники 10-го класса направлялись или в военные училища, или в армию. Из всего нашего класса в институт попала пара человек с белым билетом: один, Павлович, который действительно «дохлятик» был, и еще Виктор Шпак. Виктор был близорукий, попал в Горный институт. Мы с ним вместе мечтали поступить туда, он поступил, но после первого курса попал в мясорубку на Лужских рубежах. На строительстве оборонных сооружений попал в плен. После войны из класса вернулись двое: я и Виктор Шпак. Где он был, что с ним произошло, об этом я с ним никогда не говорил, – когда мы вернулись – мы были как бы на разных полюсах. Он бывший военнопленный, а я с двумя орденами Красного Знамени, поэтому у нас с ним только «Здрасте». Два человека из класса… Остальные ребята погибли… Еще Леша Лабутин пришел, но где-то через полгода умер от травм, полученных во время войны. Из девчонок, правда, много кто выжил.

– Что вы знали про войну с Финляндией? Или до вас ничего не доводили?

– Что значит «не доводили»? В 39-м году мой дядька, брат матери, зам. коммерческого директора вагоностроительного завода им. Егорова, был призван на фронт, и мы получили уведомление о его гибели. Бабушка гадала на картах и сказала: «А Гошка – живой».

Когда закончилась финская война, я с друзьями добрался до дивизии, в которой служил дядька. Солдаты нас хорошо приняли и привели на высоту, где я увидел дощечку на братской могиле – «Командир взвода Богданов Георгий Иванович и еще 17 бойцов». Вернулись, прихожу к бабушке, рассказал, что сам видел, а она настаивает, что дядька жив.

В начале лета 42-го года я получил из Ленинграда письмо от этого дядюшки. Мать была эвакуирована, и его письмо переслали соседи. Оказывается, дядька был ранен в живот и попал в плен. Когда закончилась война, был обмен пленными. После освобождения из плена он оказался в лагере, на Печоре. Добывал уголь. Он пишет, что пошел на фронт добровольцем.

Одновременно с письмом от дядьки я получил пару писем от соседей и узнал, что отец, брат и бабушка погибли. Я стал проситься из зенитного дивизиона в разведку. И после того, как неоднократно подавал рапорты, в конце декабря 42-го года или в январе 43-го года, я попал в отряд разведчиков.

– Вернемся к финской войне. По вашему мнению, тогдашнему и нынешнему, это была нужная война в преддверии большой войны или это была лишняя трата материальных и людских резервов?

– Вы знаете, в 18 лет мы не могли так рассуждать, нужная война или нет. Вы совсем с других позиций смотрите. Тогда мы постоянно чувствовали огромную напряженность в международных отношениях. Рассуждать «нужно или не нужно» в то время мы и думать не могли. Мы готовились. У меня были значки «БГТО», «Ворошиловский стрелок». Я с закрытыми глазами собирал и разбирал пулемет «максим». За плечами были уже два парашютных прыжка.

И с сегодняшних позиций я скажу: если бы не мудрая политика наших руководителей, которые вовремя переориентировались и столкнули лбами Англию и Германию, то вообще бы нашего государства – Советского Союза и нынешней России – не существовало. Мы были бы изолированы, и весь мир бы объединился против нас. Понимаете? Мы ничего бы не успели сделать. И даже в школе мы понимали, что Германия – наш враг. И тут вдруг – «дружба с немцами». Конечно, это был шок. Но, как показало время, это тот случай, который спас нашу страну от катастрофы. Иначе бы немцы объединились с англичанами, французами. Они бы разделались сперва с нами, а потом уже с англичанами. Но Гитлер просчитался, переоценил свои силы. С другой стороны, Сталин был уверен, что Гитлер на два фронта воевать не будет. И не только Сталин, но и Политбюро – прежде чем решить какой-то вопрос, Сталин всегда выносил его на Политбюро. И они там все обсуждали.

– А как узнали, что началась война с Финляндией?

– По радио объявили. И сразу мобилизация всех возрастов. Все думали, война два-три дня, ну две недели. Потом поняли, что застряли надолго. И это было как гром среди ясного неба. Маленькая Финляндия оказала такое сопротивление. Я думаю, что это оказалось неожиданным и для наших руководителей. Выяснилось, что наши танки не очень, а еще во время войны в Испании выяснилось, что наши самолеты уступают немецким. И тогда бросили огромные средства на перевооружение армии.

– Как изменилась обстановка в городе, когда началась финская война?

– Не скажу, что было полное затемнение и все движение прекращалось, но все же… Ввели карточную систему. Очереди за маслом, за сахаром… Борис, мой младший брат, 26-го года рождения, раньше всех вставал, занимал очередь, а потом к нему все бабки подходили. Зима была тяжелая – очень сильные морозы.

– Вас призвали на службу в качестве рядового, а почему не отправили в училище?

– В 1940 году нас еще не призывали, но я уже сдавал экзамены в Ленинградское училище им. Фрунзе, и сдал на одни пятерки. Я хотел в Ленинграде учиться. А мне предложили только что организованное Севастопольское военно-морское училище им. Ленинского Комсомола Украины. И я отказался. Мне еще не исполнилось 19 лет, и я ушел, стал ждать призыва.

Почему мне хотелось попасть именно в училище им. Фрунзе? Мы жили в коммунальной квартире, и одну из комнат занимали бывшие владельцы этой квартиры – дворянская семья Родендорф, у них все родственники были флотские офицеры. Когда Финляндия получила независимость, в 1918 году Родендорф – командир подводной лодки – привел лодку со всем экипажем из Ханко сюда, в Петербург, и сдал ее Советскому правительству. Но сам служить отказался. А в 1925 году его расстреляли. Его сестра вышла замуж за моряка. Ее муж, полковник Грецкий, служил начальником управления береговой обороны в наркомате ВМФ. Мы встретились, когда я с Дальнего Востока вернулся, в 1946 году.

Я в этой семье дневал и ночевал, всего Брэма там прочитал, энциклопедию Брокгауза. Бывало, что я у них и засыпал за чтением. В этой семье мне столько о флоте рассказали. Мечтал о кадетском ленинградском корпусе, традициях и флоте.

– Репрессии против семьи Родендорф продолжались?

– Второго брата выслали в 1934 году, после убийства Кирова. Ленинград был очищен от нежелательных элементов. Многие дворянские семьи были высланы.

– Различие в социальном происхождении детей вызывало конфликты?

– У нас была очень дружная образцово-показательная квартира. В квартире девять комнат. Наша рабочая семья, детей – четверо. Огромная семья, две комнаты. Вторая семья – мастера Балтийского завода. У него – пять ребят. Трое старше меня, девочка моего возраста, один младше меня. Семья директора Пассажа Ериносова, и семья – эти дворяне. В квартире каждую неделю уборка. Надо мыть окна, а они четыре метра высотой – это на Петроградке, угол Максима Горького (Кронверкского) и Блохина.

Я набирал футбольную команду и в волейбол команду организовывал – и выводил полквартиры своей. Квартира была дружная – все праздники начинались по комнатам, а потом все вместе собирались. Это в какой-то мере сохранилось и после войны.

В ноябре 1940 года меня призвали на флот и, первого и единственного из класса, отправили на Север, остальные пошли весной. 72-я команда. Все смеялись – 72 статья Уголовного кодекса давала до двух лет за хулиганство, а тут меня отправили на Соловки, в учебный отряд Северного флота.

Провожали меня всем классом, и все плакали. То, что я был призван первым, меня спасло, – все однокашники погибли в первый месяц войны. Они оказались «пушечным мясом».

Учебный отряд был организован тогда на Валааме, остров освободили во время финской войны. В учебном отряде я недолго пробыл. Потом Соло́мбала – это под Архангельском, где флотский экипаж был. Там нас распределили и на барже вывезли на Соловки. Через неделю выдали нам огромные мешки с обмундированием.

Я получил назначение в бригаду торпедных катеров. Но когда я попал в Полярный, выяснилось, что бригады как таковой нет. Деревянные катера были на просушке. Я там потолкался несколько дней, и распоряжением отдела кадров Северного флота был направлен во взвод управления зенитного дивизиона ПВО главной базы Северного флота. Артиллерийский зенитный дивизион – четыре 76-мм батареи. Там я присягу принимал и там войну встретил.

Я попал в очень хорошие руки. Первый командир взвода потом стал моим другом. Он после войны работал коммерческим директором китобойной флотилии в Одессе…

Я оказался полезным человеком для нашего дивизиона. Во-первых, я обучал молодых, так как далеко не все были со средним образованием, а техника была уже сложная. В то время стало поступать много новой аппаратуры связи. Главстаршина Сережа Леонов поручил мне читать курс электротехники. Через два-три месяца мне дали звание старшего краснофлотца. Потом я получил старшину второй статьи.

– Какой уровень образования был у новобранцев?

– Средний – шесть-семь классов. Много ребят было с Вологды, Печоры и промышленных городов – Ленинграда, Луганска, Донбасса. Украинцев много было…

В декабре объявляли соревнования по флоту по зимним видам спорта – игра в русский хоккей, команда – 11 человек. Ну, кто тогда играл в хоккей? А я играл и в хоккей, и футбол, я правым крайним и в полузащите, и в защите играл. И мы заняли первое место. Потом волейбольные соревнования. Я в футбол за Петроградский район играл, а в волейбол за школу. Короче, и в спорте я оказался полезным человеком. А чтобы участвовать в соревнованиях, нужно тренироваться. Потому нужно «Павла освободить от нарядов».

– Как вы узнали о том, что началась война?

– 17 июня 1941-го я был на командном пункте ПВО в Полярном. Это самая высокая точка над базой. Сопка Вестник. Там был оборудован командный пункт: дальномеры, четыре счетверенные пулеметные установки, прожектор, машинное отделение, котельная, дизельная, самостоятельное электроснабжение.

Объявили боевую тревогу, и тут же три «мессера» пролетели над главной базой. Мы не успели сделать ни одного выстрела. Был разнос.

Объявили на флоте готовность № 2. 19-го – еще два пролета произошло. И на следующий день Головко приказал снять белые чехлы с головных уборов – флот перевели в полную боевую готовность. А наш зенитный дивизион – в готовность № 1, и было приказано стрелять по всем неопознанным объектам. Вот так мы встретили войну.

Перевод флотов в боевую готовность был сделан адмиралом Кузнецовым, не дожидаясь указаний Верховного Главнокомандующего. В первые дни войны на всех флотах больших потерь не было. Про формальное объявление войны мы узнали 22 июня, когда Молотов выступил. Слушали с открытым ртом. Сразу же достали всякие положения, уставы. Стали смотреть, кто чем должен заниматься. Все было расписано. Я должен быть там-то. В случае чего, я еще могу заменить кого-то дополнительно. Допустим, я был электриком-связистом, уже командиром отделения. Я должен был стоять рядом с командиром дивизиона, но мог работать и телескопистом на дальномере. Очень мощный дальномер. Знаете, что такое дальномер? Огромная труба с двумя оптическими штуками, на стабилизирующей установке.

– А какого размера был этот дальномер?

– На разных объектах дальномеры разные. У нас стоял шестиметровый. На кораблях были и двенадцатиметровые. Телескопистом у нас был Стрельченко. Я его мог заменить, но не пригодилось. За полтора года, что я находился на пункте, он ни разу ранен не был. Я ушел, а он всю войну провоевал на этом командном пункте.

– Северный флот оказался в двусмысленном положении, когда по формальному признаку война объявлена, немецкие войска находятся в Финляндии, с которой у нас военного конфликта пока нет. Финны проводили какие-то операции против вас до объявления ими войны?

– Сейчас, через 70 лет, я не помню, что они делали. Про первые годы войны мне ребята из разведывательного отряда, в котором я потом оказался, рассказывали, что финны у немцев проводниками были. На взвод обязательно – один или два. Поэтому мы к финнам относились как к врагам. Но и у нас в отряде переводчица и санитарка была Оля Параева, родом из Карелии.

– Сколько времени вы отсидели на этом командном пункте?

– Там сидеть не приходилось. Крутились, вертелись. Там я пробыл до конца декабря 1942 года. Я уже говорил, что в начале лета 1942-го получил известие о том, что у меня погибли родные, все, кроме матери и двух сестер. Отцу накануне войны, 21 июня, сделали операцию на желудке. Из больницы он вышел, когда война была в разгаре. Его, как больного, оставили организовывать эвакуацию завода. А мать уехала с заводом. С отцом остался мой брат, бабушка… И все они здесь погибли. Когда я это узнал, то решил, что должен отомстить за их смерть. Я несколько раз подавал документы, просил, чтоб меня отправили в отряд разведчиков. В январе 1943 года я ушел, узнав, что член Военного совета дал соответствующую команду. Но меня не отпускал командир дивизиона, и я ушел без всяких документов – потом их переслали в отряд.

– О существовании этого отряда было известно или не афишировалось?

– Особо нигде не говорилось, но база флота маленькая. Деревня такая большая. Там все друг друга знали. Хотя там и главный госпиталь, и штаб, но разведчики и подводники – это золотой фонд. И орден Красного Знамени мог получить либо акустик с подводной лодки, либо разведчик из рядового состава. А тот, кто прослужил в зенитном дивизионе, максимум мог закончить войну с орденом Красной Звезды или медалью «За боевые заслуги».

Есть книжка Маклина «Пушки острова Наварон». У него 12 человек чуть ли не целый остров Крит захватили. В первом издании было признание, что написать эту книгу автора подвигла статья, которую он, будучи в городе Мурманске, куда пришел с союзным конвоем, прочитал в газете «Североморец». Статья о том, как наши разведчики в глубоком тылу захватили укрепрайон, состоящий из двух батарей – тяжелой артиллерийской и зенитной. И продержались двое суток до подхода главных сил. В газете был опубликован и приказ по флоту: «За выполнение боевых заданий, за мужество и отвагу наградить…» и приведен список.

Когда я был на Севере, меня ребята спрашивали:

– Что-то о вас мало пишут.

Я отвечал – был бы у нас Маклин, он бы знаете, как расписал.

О разведчиках и их деятельности я уже имел представление, потому что мне половина отряда была знакома – с ними я в футбол и хоккей играл, в легкоатлетических соревнованиях участвовал.

– Сколько человек было в отряде?

– Человек восемьдесят. Больше ста не бывало. Кто-то ранен, кто-то убит. Отряд пополнялся. Два взвода, и еще интенданты там вертелись. Если выходили всем отрядом, то получалось фактически три взвода. В операции на мысе Крестовый было около 80 человек.

– Чему вас начали учить? Вас же не сразу в бой отправили?

– Естественно. В отряде я попал в отделение к Сашке Мамину. Во-первых, изучали топографию. В большом объеме занимались физической подготовкой. Ходили на лыжах, стреляли. Тренировались высаживаться на шлюпках. На Севере море не замерзает и зимой и летом, а температура воды всегда четыре-шесть градусов. И редко бывает тишь и гладь – обыкновенно волна с накатом.

Короче, приходишь вымотанный, снимешь вещи – в сушилку бросишь, поешь, и спать… А с утра снова занятия – или с оружием, или самбо, или просто физкультурная подготовка. В бассейн при Доме флота ходили. Для нас специально выделяли время и других не пускали. В отряде было много спортсменов. Максимов – мастер спорта по плаванию, чемпион Ленинграда среди юношей. Лыжников было много с разрядом, боксеров. Иван Лысенко был очень сильный борец.

– А какое вооружение было в отряде и, в частности, у вас?

– Табельным оружием был автомат и мосинский карабин. За все время пребывания в отряде я ни разу не использовал карабин по назначению, чистил только. А в основном с автоматами ходили. ППШ у нас были с диском.

– А немецким оружием пользовались?

– Да. Некоторые образцы оружия были у них очень добротные. Мы часто его использовали. Трофейное оружие не сдавали, в отряде, например, оставляли шикарные станковые пулеметы МГ. У меня в отделении был здоровый мужик – Сережка Бывалов, ходил только с этим пулеметом. Были и финские автоматы «суоми»… В 1944 году нам на вооружение поступили 12-мм «томпсоны» американские. Но они у нас не прижились – разброс большой, дальность стрельбы не очень, да и патроны тяжелые, много не унесешь. Мы привыкли к своим.

Я обычно брал диск в автомат и еще четыре палочки – в голенище сапога пихал. Диск, как его израсходуешь, нужно быстро сменить. А второй диск в быстрой доступности никуда не прицепить.

– А немецкие автоматы?

– Это на любителя, никто не хотел перестраиваться, надо же и боезапас иметь. Одно дело для пистолета достать две обоймочки, а что делать с автоматом немецким, если боезапас один рожок, зачем он нужен?

Пистолет был табельным оружием у командира. Тогда были ТТ. А у рядовых, если были, то трофейные. Ценная находка – бельгийский «вальтер». «Парабеллум», как правило, начальство отбирало… Но у меня был «наган» и бельгийский «вальтер». Маленький, дамский. Я уже и не помню калибр. Я с «наганом» ходил и на Севере, и на Дальнем Востоке. В 1948 году я вынужден был все оружие сдать. Хулиганы распоясались, и вышло жесткое постановление, с оружием если кто-то попался – то сразу под трибунал. А я приехал, расхвастался. Я подумал, вдруг кто где-нибудь ляпнет, что у меня пистолет есть. И я пошел в военкомат или в милицию, уж не помню, и сдал. Получил взамен бумажку. Саблю мне, правда, вернули. Холодного оружия это не касалось.

– А оружие бесшумного боя было?

– Была у нас пара винтовок с глушителями. Этим оружием пользовались Семен Агафонов и Вадим Дороган. Дороган у нас оружейником был. Уж он ее лелеял… А как он ее использовал – я не могу сказать, потому что в другом взводе был.

Была и винтовка с оптическим прицелом. Но мы на Севере ходили в основном по ночам, а ночных специальных прицелов не было. И такое оружие не очень-то требовалось.

– А холодное оружие?

– У всех были финки и кастеты трофейные. Кастеты мы где-то в полицейском управлении у немцев набрали. У нас ничего специального для разведчиков в то время не делали. И ножи-финки делали в основном сами. Точнее, набирали в механических мастерских. Обыкновенная финка, но каждому нужно подобрать для себя, чтобы при броске она летела и втыкалась соответствующим образом.

Мы при возвращении с операции сдавали все трофеи, кроме оружия. Был такой случай, однажды я в землянке прихватил шикарные инкрустированные шахматы. Ворвались в землянку, а немцы там в шахматы играли. Я забрал их. Скажу откровенно: если солдат прибарахляется – это уже не солдат. И когда мы вернулись из похода, мы все сдали, и я шахматы сдал. Но ребята пошли к Леонову и говорят ему:

– Верни Пашке шахматы, ведь начальству и так есть чем заняться.

И он мне шахматы вернул. Когда мы уезжали на Дальний Восток, я эти шахматы подарил Сергею Леонову, однофамильцу командира отряда, моему первому командиру в зенитном дивизионе. В 1962 году я в Одессе отдыхал в санатории, с ним встретился, пришел к нему в квартиру. А у него жена, Эмма, говорит мне:

– Павлик, смотри, на комоде лежат твои шахматы. Он не дает мне даже пыль вытирать с них – сам вытирает.

Он их столько лет хранил.

– А гранаты какие использовали?

– Наша «эфка» использовалась чаще всех. Очень нравились нам на Дальнем Востоке на последнем этапе войны противотанковые гранаты. Ее плюхнешь, и на расстоянии 20 метров ничего нет. А немецкие, во-первых, нам редко доставались. Потом они с задержкой большой, и мы успевали иногда эту гранату обратно кинуть. Они в учебках использовались.

– Как носили гранаты, уже с запалами, ручка запала за ремень?

– Нет, нет. Запалы мы всегда отдельно носили. И, конечно, заранее не вставляли. Вставляли непосредственно перед использованием. С этим было очень строго. С нами на Крестовый шли саперы, так вот один из них гранату подвесил с запалом. Поскользнулся на камне, упал, и граната взорвалась. Сам погиб, и ведь могли всю операцию сорвать, если б немцы услышали.

– А вещмешки самые обычные были или какие-то специальные?

– Вначале, как у всех новичков, самые обычные, потом, как правило, обзаводились трофейными, у немецких егерей были хорошие рюкзаки. Из бычьей кожи. Почти у каждого разведчика, кто уже повоевал, были немецкие трофейные. Многие с дюралевым каркасом. Хорошо держались на спине.

– Насколько оправданно название в литературе «Отряд Леонова»? Ведь отряд формировали другие люди, Леонов стал командиром только в 1944 году.

– Отряд создавал Лебедев, он погиб. Потом Инзарцев командовал, потом Фролов, который у Бабикова в книге проходит как Фрол Николаевич. До 1943 года сменилось четыре командира. Инзарцев отправился на Тихий океан.

– А почему?

– Тогда нас подвела бригада морской пехоты. Мы делали отвлекающий маневр, высадились, захватили сопку. Морская пехота высадилась рядом, но выполнить свою задачу не смогла. Мы вышли, потеряв много людей. Морозы ночью были, а днем мокрый снег с дождем. Бойцы обуты, одеты не по сезону. Потери огромные. Большие потери людей, и похоже, что Инзарцев «напихал пряников» большому начальству. Он вообще, говорят, был мужик жесткий и правду резал в глаза невзирая на знаки различия. Инзарцев после этой операции был отправлен на Тихий океан.

– Его убрали в качестве наказания?

– Не знаю. Хотя мы с ним встретились на Дальнем Востоке. Из-за чего Инзарцев ушел, мы можем только догадываться. Он был очень принципиальный мужик. С отрядом он участвовал в боевых операциях, а уж потом стал командиром отряда. Когда после майской операции он ушел, назначили Фролова. Ему просто не везло. Один раз высадились неудачно, второй раз – без результата. «Языков» не привели. На опорный пункт пришли – а там ничего не оказалось. Опорный пункт построен, но он не занят – только капониры, пушек не было. Ни в коем случае не надо представлять, что Фролов враг был или что-то такое. Фролов – неудачник. Он был не на своем месте, и поэтому его убрали. Леонов был назначен замполитом в январе 43-го или в декабре 42-го. А командиром – в середине или конце 1943 года.

Когда я пришел в отряд, меня принимал командир Фролов. А Леонов в сентябре 1942 года младшего лейтенанта получил и ушел на учебу. Потом Леонов был назначен замполитом, а с середины 1943 года он начал командовать отрядом. Почему «отряд Леонова»? Дело в том, что отряд, который действовал до 1943 года, выполнял задачи войсковой разведки и действовал в прифронтовой полосе. Отряд, которым стал в 1943 году командовать Леонов, получил новые задачи, и в частности взять под контроль побережье Норвегии и контролировать немецкие конвои, караваны, которые шли вдоль побережья. Это был единственный путь вывоза никеля и доставки оружия.

На переходе.

Скажу по-честному – при Леонове отряд перестал нести большие потери. У нас уже не было таких катастрофических потерь, какие были, например, в майской и сентябрьских операциях 1942 года. Во-первых, это было связано с изменением стиля командования – научились воевать. Во-вторых, появилась техника, и катера торпедные, и с самолетов нас выбрасывать стали. У нас уже не было таких задач, как удержать фронт.

Были два или три случая, когда разведчиков использовали и как приманку для отвлечения крупных сил. На полуострове Могильном получилось следующее – высадили отряд, он привлек к себе огромные силы немцев и понес потери. А бригада морпехов высадилась рядом, но ничего не сделала.

Но после 1943 года у нас такой была только операция по взятию Крестового в 1944 году. А так основные задачи: материал, «языки», разведка различных объектов. Или летчика надо было спасать, найти его в тундре. Высаживались группы просматривать все побережье.

– Из Альтен-фьорда «Тирпиц» вышел, – сообщает наш разведчик.

Через три часа он вне очереди выходит в эфир и срочно сообщает, что «Тирпиц» возвратился. Ему передают через некоторое время:

– Повторите, этого не может быть, что «Тирпиц» возвратился.

Три раза он повторял, его немцы успели запеленговать и собаками обложить, группу пришлось спасать. Они ушли в глубь страны, потеряли людей и много времени. И все из-за того, что три раза пришлось по радио сообщить, что «Тирпиц» вернулся.

– Сколько народу пережило всю войну в составе отряда с первого до последнего дня?

– Не знаю… В 1967 году, когда ВС Северного флота пригласил разведчиков на встречу в день ВМФ, – прибыло 33 человека. Это были почти все, кто остался в живых после войны к этому времени. Мы встретились в Североморске, туда перенесли базу из Полярного.

– Как осуществлялся отбор людей в отряд? Или, если человек действительно хочет воевать, ему дорога открыта?

– Насколько я понимаю, в отряде все были добровольцами. По приказу только офицеры назначались. А добровольцев, как правило, набирал командир. До вступления в отряд со мной Фролов беседовал три раза. Ему меня рекомендовали Залевский Андрей и Иван Матвеев. Что значит «хочу к вам»? А что ты можешь? Я скажу, что в отряде не было пацанов-телят, без подготовки. Набирали ребят спортивных или с хорошей специальностью.

– Новомодный вопрос – а уголовники были?

– Нет. Борька Гугуев перед войной получил два года за хулиганство. Но его сначала выпустили, а потом призвали в армию. Он где-то служил, а потом в отряд попал и был адъютантом-связным у Леонова.

Отпетых уголовников не было, но на исправление к нам направляли. Например, командир артустановки решил плюхнуть по самолету, и плюхнул. А чехол-надульник не успели снять. Потерь убитыми не было – но кого-то ранило. Командира – в штрафной, и к нам. Он сходил с нами два похода, и ему вернули погоны.

А вот что у нас случилось в Пумманках, где мы находились на маневренной базе. Петр Алексеев, старшина первой статьи, был дежурным. Ночью лампа перестала гореть, он решил почистить. Керосина не было. Достали бензин. Начали разливать, уронили. Пожар. Нас было человек шестьдесят. В темноте похватали оружие, обувь и выскочили через огонь. Отошли, сначала взрывались канистры со спиртом, потом – противотанковые гранаты, от этой землянки ничего не осталось. Спаслись все, но имущество все сгорело.

Подошел гидросамолет «ГСТ» – нас надо было срочно переобмундировать. Надо было СОРовскую разведку спасать. Но потом оказалось, они сами вышли – без нас… Тут как тут следователи – и Петьке дали 10 лет, он у нас в отряде отбывал. Через пару походов Леонов снял с него судимость.

– А мог ли человек отказаться от участия в конкретной операции?

– Я не представляю такого. Его могли не взять, и это было обидно. Однажды пошли на операцию, а мне поручили маячника охранять. Получилось так, что несколько дней ранее мы высаживались на остров, взяли в плен одного немца. Второй был убит. Уходили, взяли документацию. А маячник сам напросился:

– Иначе меня немцы расстреляют.

Мы его взяли. Через три-четыре дня новый поход. Командир Никандров говорит:

– Ты останешься за старшего.

Мне было неприятно. А такое, чтобы «я не пойду», – не было. Ну, конечно, если видно, что кто-то ноги протер, болен, может, это и бывало. Но честно говорю, я не знаю, чтобы кто-то отказался.

– А случаи трусости были? Чтобы явно…

– Про это можно спросить только командира отряда, Леонова. Он наградные листы заполнял. Был парень у нас, не буду его фамилию называть, когда на Крестовом лежали раненые, а он схватил оружие и сказал, что будет один прорываться. И ушел… Его так и не нашли, видимо, его немцы хлопнули…

В отряд приходили те, кто рвался воевать.

– Вы говорили, что к вам присылали штрафников? А от вас в штрафники отправляли?

– К нам присылали единично, не системно. Может, два-три случая за все время.

А от нас… Не годится – списывали в армию. Таких было несколько случаев. Володя Соколов пришел из похода и все время кричал про Марью… Мы на хуторе останавливались, ночевали – а там девчонка симпатичная. И все ходил:

– Не могу… Пойдем туда и заберем ее. Привезу в Россию.

Его списали, хотя он говорил-то несерьезно. А кто-то присвоил барахлишко и продал. Списали. Кто-то раз сослался, что у него ноги стерты, два сказал… Списали. Не буду я называть фамилию. Это на Севере было. На Востоке мы не успели разобраться, там война была месяца полтора.

– А как готовили группы для наблюдения за конвоями?

– Это работа, которая не афишировалась. Взяли меня и отправили в БРО, на квартирку под Мурманском. Там конкретно готовили. Даже в отряде об этом ничего не говорили. Подбирается группа – как правило, кто-то из штаба с тобой вместе натаскивается. А иногда берется наш радист. Группы эти были по три-четыре человека. Одна высаживается в одной точке, другая в другой точке, третья – в третьей. Каждая группа имеет запасной отход. Группа знает, если она не сможет сесть на катера, то нужно полторы сотни километров вниз на юг спуститься.

Подготовка в чем заключалась? Карту привозили летчики. Три-четыре человека обсуждают с норвежцами топографию, оперативную обстановку, куда выйти, как пройти. И надо зазубрить, в какие часы выходить. Подготовка по контингенту, с которым там встречаешься. Например, если я высаживаюсь вместе с радистом Мишкой Калаганским, а с ним что-то случится, то я должен буду принять радиограмму и дать закодированный сигнал. Морзянку все знали.

Про другие группы, кроме самого факта их существования, остальные не знали. Мы ходили до Нордкапа. Наверное, была какая-то договоренность с англичанами. Дальше, видимо, английская зона была.

– В чужом тылу сталкиваешься с местным населением. Какие с норвежцами отношения были?

– Норвежцы очень хорошо к нам относились. Скажем так, основная масса очень хорошо. Был случай – мы немцев захватили, по-моему, человека четыре. Шлюпки остались в глубине бухты. Хозяин дал своего сына, чтобы он проводил нас более короткой дорогой – через сопки. Сказал, что я, мол, наведу марафет. Чтобы немцы не догадались, что вы тут их захватили, а я не сопротивлялся.