Текст книги "Новая история стран Европы и Америки XVI–XIX века. Часть 1"

Экономический рост ведущих стран Запада в период промышленного переворота

Промышленный переворот, т. е. переход от инструментальной к машинной стадии производства (в центрах мирового хозяйства – конец XVIII – начало XX в.), представляет третью попытку стран Запада встать на путь быстрого, длительного, относительно устойчивого, самоподдерживающегося экономического роста (первая попытка была в XI–XIII вв., вторая – в конце XV–XVI в.). Как и в первых двух случаях, экономический подъем сопровождался и был отчасти обусловлен потеплением климата (в Западной и Северо-Западной Европе примерно с 1700 г.), что благоприятно сказывалось на состоянии сельскохозяйственного производства, а это в свою очередь стимулировало рост численности населения, увеличивало спрос, создавало общую благотворную психологическую атмосферу, способствовавшую техническому прогрессу и повышению уровня капиталовложений (ибо при прочих равных условиях уменьшало предпринимательские риски). К середине XVIII – началу XIX в. в ряде регионов Западной Европы был накоплен немалый экономический, социально-институциональный, научный и культурный потенциал, некая критическая масса, необходимая и достаточная для запуска механизма самоподдерживающегося роста.

Промышленный переворот в странах Запада привел к значительному – в 5–6 раз – ускорению общих темпов их экономического роста по сравнению с соответствующими показателями эпохи Возрождения и Просвещения: примерно с 0,3–0,4 % в год в XVI–XVIII вв. до 1,8–2,2 % в XIX – начале XX в. Несмотря на существенное повышение численности населения, многократно возросли и темпы роста подушевого ВВП. В период «промышленного рывка» они достигали в Великобритании (1785–1845) 0,5–0,7 %, во Франции (1820–1869) – 0,9–1,1, в Германии (1850–1900) – 1,4–1,5, в США (1840–1890) – 1,4–1,6, в Японии (1885–1938) – 2,0–2,2 и в Италии (1895–1938) – 1,5–1,7 %. Отличительной особенностью перехода к индустриальной экономической системе стало также значительное уменьшение нестабильности воспроизводственного процесса, свойственной большинству доиндустриальных обществ, весьма сильно зависевших от природно-климатических и иных экзогенных факторов. Каковы же были важнейшие источники индустриального роста?

Промышленная революция была бы невозможной без целой серии технических изобретений, сделавших возможной механизацию производства. Еще в 1733 г. ткач и механик Джон Кей изобрел так называемый «летающий челнок» для ткацкого станка, что значительно ускорило процесс изготовления тканей. В 1733–1735 гг. конструкторы Джон Уайет и Льюис Поль создали прядильную машину нового типа, рассчитанную на двигательную силу животных. Пальцы прядильщика в ней были заменены несколькими парами вытяжных валиков. Однако изобретение Уайета и Поля не получило распространения. Только в 1764 г. ланкаширскому механику Джеймсу Харгривсу удалось создать прядильную машину «Дженни», которую начали использовать в производстве. К 1788 г. в Англии уже насчитывалось 20 тысяч таких машин. Новая прялка имела ручной двигатель, приводивший в движение веретена, а вытяжные валики в ней были заменены вытяжным прессом. Харгривс, таким образом, механизировал операции вытягивания и закручивания нитей. Однако «Дженни» плела тонкую, но недостаточно прочную нить. Четырьмя годами позже (1769) появился новый прядильный станок. Он был построен Т. Хайсом, но патент на это изобретение получил Ричард Аркрайт. Именно с именем Аркрайта связано открытие первых фабрик-прядилен (с 1771 г.).

Ватерная машина Аркрайта (с приводом от водяного колеса), в отличие от прялки «Дженни», производила хотя и прочную, но грубую пряжу. Недостатки обоих изобретений были в конечном итоге устранены Сэмюэлем Кромптоном, сконструировавшим прядильную мюль-машину нового типа, которая вырабатывала прочную и тонкую пряжу. А Дж. Кеннеди к 1800 г. перевел это устройство на паровой двигатель. В 1825–1830 гг. английский механик Ричард Робертс создал автоматическую прядильную мюль-машину – сельфактор – способную прясть нити разных номеров.

В 90-е гг. XVIII в. механизация охватила и ткачество. В 1792 г. было запатентовано изобретение Э. Картрайта – легко управляемый ткацкий станок. Все операции в нем были механизированы. В начале XIX в. станины и другие детали ткацкого и иных станков начали изготавливать из железа. Это позволило сделать оборудование более прочным. Механизация ткачества и прядения повлекла за собой техническое переоснащение других смежных отраслей. В 1793 г. американец Э. Уитни сконструировал хлопкоочистительную машину «Джин», что дало мощный стимул развитию производства хлопка в Америке. В 1823 г. англичанин Памер и француз Перро создали два типа ситцепечатных машин.

Вслед за хлопчатобумажной промышленностью технический переворот охватил и другие текстильные отрасли – льняную, шелковую, шерстяную. Первые льнопрядильные машины появились во Франции в 1810–1811 гг. (конструкция Ф.А. Жирара), однако, широкое применение они сначала получили в Англии. В 1804 г. лионский ремесленник Ж.М. Жаккар изобрел шелкоткацкий станок, ставший популярным как у французских, так и у английских производителей. Механизировались и отрасли, потреблявшие продукцию ткацкого и прядильного производства, – кружевная, вязальная и швейная. Ключевую роль в техническом перевооружении производства сыграло изобретение универсального парового двигателя. В начале 80-х гг. XVIII в. английский изобретатель Джеймс Уатт создал свою знаменитую паровую машину двойного действия, получившую широкое распространение в промышленности и на транспорте (хотя приоритет в изобретении принадлежал русскому теплотехнику И.И. Ползунову). Двигатель этой системы имел один цилиндр. Пар работал последовательно то снизу, то сверху, а противоположная часть цилиндра в это время соединялась с конденсатором, куда и уходил отработанный пар. Передаточное устройство совершало теперь не возвратно-поступательное, а вращательное движение. В 1785 г. машина Уатта была впервые применена на прядильной фабрике. Позднее паровые двигатели стали использовать и в других отраслях промышленности. В 1800 г. в Англии насчитывалось 320 паровых машин, а в первой четверти XIX в. – уже 15 тысяч.

Кроме парового двигателя, применяемого в промышленности, повсеместно продолжалось использование мускульных, конных, ветряных и водяных двигателей, которые также усовершенствовались. Технологически фабрика того времени состояла из 3-х основных звеньев: двигателя, передаточного механизма и рабочих машин. До 1828 г. в фабричном производстве использовалась зубчатая передача, потом ее сменила ременная, имевшая больший КПД, но благодаря ее применению терялось около 80 % производимой энергии. Из-за ограниченности энергетических мощностей и медленной эволюции рабочих машин на фабриках времен промышленной революции долго сохранялись многие ручные операции.

Важным направлением технического переворота стало усовершенствование металлургического процесса. А. Дерби еще в 1735 г. для получения высококачественного чугуна начал добавлять во время плавки к железной руде вместо древесного каменный уголь. Если выплавка чугуна в Англии в 1780 г. составляла 40 тыс. т, то к 1790 г. она поднялась до 90 тыс. т и еще раз удвоилась за последнее десятилетие XVIII в. Изготовление чугуна в подавляющем большинстве теперь осуществлялось на коксе. Конструкция доменных печей также была усовершенствована. Изменилась и техника дутья: оно стало горячим (воздух, подаваемый в домны, специально разогревался). Предпринимались попытки рационального использования газов, формировавшихся в печах в результате плавки и ранее уходивших в воздух. Опыты в этой области завершились изобретением английским инженером Эдуардом Каупером в 1857 г. воздухонагревательного аппарата.

Выработка железа, долгое время отстававшая от выплавки чугуна, также претерпела технологические изменения. В Англии в 90-х гг. XVIII в. количество производимого железа составляло лишь 20–30 тыс. т, поэтому его в связи с растущими потребностями производства ввозили из-за границы. Переворот в получении этого металла произвел метод пудлингования, изобретенный и запатентованный Генри Кортом в 1784 г. В процессе плавки чугуна в специальной отражательной печи происходило его преобразование в малоуглеродное тестообразное железо. Благодаря распространению метода пудлингования Англия вышла на первое место в мире по выпуску железа.

Качественным показателем технического переворота стало начало процесса производства машин машинами. Революционным изобретением в этой области был суппорт или резцедержатель. Его сконструировал в конце 90-х гг. XVIII в. английский изобретатель Генри Модсли. Дальнейшее усовершенствование суппорта привело к созданию новых типов металлообрабатывающих станков – токарных, фрезерных, строгальных, сверлильных, шлифовальных. Так возникла новая отрасль промышленности – машиностроение. Прогрессу этого вида производства способствовала потребность в стандартных деталях машин, которые были бы взаимозаменяемы. Новые приемы обработки металлов позволили наладить выпуск таких деталей. Первые стандартные детали появились в военной промышленности, а в 1841 г. Уитворт установил стандартную нарезку машинных деталей, которая сохранялась в общем машиностроении еще более века.

Помимо технических нововведений и роста энерговооруженности производства важнейшим залогом индустриализации стало развитие транспортной системы – революция в средствах коммуникации, вызвавшая резкое удешевление перевозок при росте их скорости, надежности и качества. Это уменьшало предпринимательские риски, усиливало внутрихозяйственную интеграцию экономик и международное разделение труда, стимулировало интенсификацию потоков готовых продуктов, сырья, труда и капитала. Основой коммуникационной революции в конце XVIII – первой половине XIX в. послужило бурное, но во многом недооцененное исследователями развитие традиционных транспортных систем (активное строительство в западноевропейских государствах и США морского и речного парусного флота, портов, каналов, мостов и дорог). В 1860–1870-е гг. свыше половины морского, речного и сухопутного грузооборота ныне развитых стран приходилось на традиционные виды транспортных перевозок.

Промышленный переворот сопровождался насыщением экономики капиталом. В период «промышленного рывка» темпы роста капиталовооруженности труда, рассчитанной по динамике активной части основных фондов, составляли в Великобритании 0,8–1,0 %, во Франции 1,6–1,7, в Германии 2,4–2,5, в Италии 3,2–3,3, в США 3,4–3,6 и в Японии 5,9–6,1 %. В среднем они вдвое-втрое превышали общие темпы роста капиталовооруженности труда. Норма валовых капиталовложений (без учета изменения запасов) возросла на этапе перехода от доиндустриальной экономики к индустриальной примерно вдвое – с 5–7 % ВВП в XVI–XVIII вв. (в среднем по Западной Европе) до 12–14 % в целом по странам Запада и Японии в 1800–1913 гг. Судя по данным о норме собственно производственных инвестиций (в Великобритании в период «промышленного рывка» 6–7 % ВВП, во Франции – 10–11, в Германии – 10,5–11,5, в Италии – 11,5–12,5, в Японии – 13,5–14,5, в США – 15–16 %), страны, позднее приступавшие к индустриализации, вынуждены были мобилизовывать для преодоления своей относительной отсталости более высокую долю национального продукта. Анализ воспроизводственной структуры накопления показывает, что на этапе промышленного переворота капитал в странах Запада во многом (в среднем на 45–48 %) «самофинансировался» за счет фонда возмещения; доля изменения запасов составляла в целом 5–7 %, а удельный вес чистых инвестиций достигал примерно 45–49 % общего объема внутренних капиталовложений.

Небезынтересен также вопрос о соотношении внутренних и внешних источников финансирования индустриализации. Отток и перевод ресурсов из Индии в Великобританию в течение двух-трех десятилетий до начала и во время «промышленного рывка» мог обеспечить (в случае их производительной реализации) соответственно 40–45 и 20–25 % всех чистых внутренних капиталовложений королевства. Существенен был также трансферт капитала из Франции и Голландии: в 1790-х – начале 1800-х гг. он был эквивалентен примерно 1/3 британских внутренних нетто-инвестиций. Отмеченные вливания облегчали многие проблемы, в том числе связанные с финансированием государственного долга, бюджета и немалых военных расходов Великобритании. Однако эта страна оставалась в целом чистым экспортером капитала. Его относительные размеры, составлявшие в 1761–1845 гг. в среднем 1/5–1/4 общего фонда нетто-сбережений, достигли в 1846–1870 гг. 2/5 и в 1871–1913 гг. – почти 3/5. В результате примерно с середины XIX в. доля чистых инвестиций в ВВП Великобритании стала постепенно сокращаться, опустившись в 1891–1913 гг. до уровня 3,5 %. Повышавшаяся доля фонда амортизации могла только компенсировать это падение. Став крупнейшим заимодавцем и экспортером капитала, «мастерская мира» обескровливала свою внутреннюю экономику: в конце XIX – начале XX в. общая норма капиталовложений в этой стране (около 9 %) была намного меньше, чем у других промышленно развитых держав (в США и Германии – 22–23 % их ВВП).

Франция в период ее «промышленного рывка» была также чистым экспортером капитала (его вывоз был эквивалентен в 1820–1869 гг. примерно 18–20 % национальных чистых сбережений, в 1870–1890 гг. – 11–13 и в 1891–1913 гг. – 33–35 %).

В ходе революционных и наполеоновских войн часть ресурсов, экспроприированных у других европейских государств, была, по-видимому, аккумулирована и материализована в производственных фондах, создавших базис для последующей индустриализации. Германия, много потерявшая в ходе наполеоновских войн, впоследствии оказалась вынужденной привлекать иностранный капитал, главным образом в период, предшествовавший ее «промышленному рывку» (до середины XIX в.). Существенной финансово-экономической «подпиткой» германской индустриализации были контрибуция и территориальные приобретения, полученные в результате франко-прусской войны. Но в целом Германия, начиная со второй половины XIX в., была чистым экспортером капитала, вывоз которого достигал в среднем 11–15 % ее национальных сбережений.

В отличие от перечисленных государств, Италия и США оказались на этапе «промышленного рывка» в положении импортеров капитала. Его размеры достигали в Италии в 1895–1938 гг. 30–35 % чистых внутренних капиталовложений (в 1861–1894 гг. – 15–20 %). США в 1815–1914 гг. активно привлекали иностранный капитал. По оценкам, его общий объем возрос в 1820–1914 гг. более чем в 80 раз и достиг к началу Первой мировой войны 7,1 млрд дол. Это государство было тогда крупнейшим должником в мире. Но ввиду значительных масштабов национальной экономики размеры обязательств США другим странам были эквивалентны примерно 1/5 их ВНП. Что касается доли чистого притока иностранного капитала в финансировании нетто-инвестиций, то этот индикатор не превышал в целом 12–14 % в 1800–1840 гг. и 7–9 % в 1840–1890 гг.

Таким образом, роль внешнего финансирования экономического роста (за исключением некоторых малых и средних стран) в период «промышленного рывка» была относительно невелика. Однако на предмодернизационном этапе, который охватывает 20–30 лет до начала индустриализации, внешний финансовый и технологический импульс был весьма важным стимулирующим фактором, во многом определявшим траекторию последующей хозяйственной эволюции.

Вклад экспорта в увеличение ВВП на стадии индустриализации был также весьма весомым. Он достигал в Великобритании в 1780–1800 гг. 37–39 % (с учетом изменения условий торговли 43–45 %), во Франции в 1850–1869 гг. 39–41 (35–37 %), в Германии в 1850–1870 гг. 42–44 (39–41 %), в Японии в 1900–1913 гг. 45–47 % (44–46 %). Таким образом, в период «промышленного рывка» за счет роста экспорта в Великобритании, Франции, Германии и Японии было получено не более 25–30 % увеличения их ВВП, а в США и Италии – 7–8 и 5–7 %. Но если сопоставить соответствующие данные XVIII в. и последующего столетия, можно обнаружить, что ускорение общеэкономического роста – с 0,5–0,7 до 1,8–2,2 % в год (в Западной Европе – с 0,5–0,7 до 1,6–1,7 %) – было лишь отчасти связано с увеличением прямого эффекта (вклада) внешнего спроса – с 4–5 до 12–14 % (в Западной Европе – с 4–5 до 22–23 %). Иными словами, вопреки весьма распространенным представлениям, ускорение экономической динамики на этапе промышленного переворота было преимущественно (в четверке крупных западноевропейских государств – на 2/3, а в целом по Западной Европе, США и Японии – на 5/6) вызвано развитием внутреннего рынка этих стран.

В отечественной и зарубежной литературе встречаются суждения о якобы существенном вкладе колониальных и зависимых стран (как импортеров готовой продукции) в индустриализацию ныне развитых государств. Это явное преувеличение. Судя по имеющимся оценкам, в XIX в. не более 6–14 % всей продукции обрабатывающей промышленности стран Запада и Японии (составлявшей 2–3 % их ВВП) реализовалось в периферийных странах, а в 1899–1938 гг. – соответственно 5–8 и 1,5–2,5 %. Однако для некоторых западноевропейских государств, включая Великобританию, эти показатели на отдельных этапах развития были, быть может, в 1,5–2 раза выше, что, возможно, и явилось основой указанных суждений. Таким образом, рынки стран Востока и Юга служили важным, но дополнительным источником увеличения экспорта для большинства будущих капиталистических держав и вряд ли могли коренным образом повлиять на ход их индустриализации.

В целом, можно сделать вывод, что экономическое развитие в период промышленного переворота носило, вопреки еще встречающимся в литературе суждениям, преимущественно экстенсивный характер, поскольку за счет количественных затрат производственных ресурсов было получено в среднем 60–65 % прироста их ВВП (вклад труда – примерно 28–30 %, физического капитала – 18–20, используемых природных ресурсов – 15–16 %). На долю интенсивных факторов приходилось соответственно 35–40 %. С учетом уменьшения продолжительности рабочего времени (часов) этот показатель, возможно, был несколько выше – 43–47 %.

В странах более ранней модернизации (Великобритания, Франция) и США (осуществлявших крупномасштабное инфраструктурное строительство, а также широкое освоение богатых природных и иных ресурсов) относительный вклад качественных составляющих роста (26–34 %, или по уточненной оценке 31–40 %) был ниже, чем в среднем по Германии, Италии и Японии (соответственно 40–54 и 48–62 %). При всей условности этих расчетов можно предположить, что в целом рост эффективности в период индустриализации примерно на 1/5 был связан с изменением в отраслевых пропорциях распределения рабочей силы и физического капитала, на 1/4 – с ростом качества основных фондов (повышением доли активных элементов производственных активов) и более чем наполовину – с улучшением качества человеческого фактора производства.

Итак, в эпоху промышленного переворота произошли кардинальные сдвиги в структурах производства и национального богатства, позволяющие говорить о становлении качественно нового типа хозяйственной эволюции – индустриального экономического роста. За XIX век совокупный продукт ведущих западных стран вырос почти в 10 раз, в том числе на душу населения – в 3,3–3,7 раза. Это означает, что по сравнению с первыми восемью столетиями второго тысячелетия средний темп изменения подушевого дохода увеличился на порядок. Возникла и сформировалась индустриальная цивилизация. Прогресс был достигнут как на основе расширения и углубления внутренних конкурентных рынков, так и в результате интенсификации внешних взаимосвязей стран, создания мирового капиталистического хозяйства. Вклад фактора эксплуатации периферии в осуществление индустриализации ныне развитых государств был в целом, как показывает анализ, существенно меньше, чем считают некоторые леворадикальные ученые.

Стоит отметить и тот факт, что понятие «промышленный переворот» не вполне оправдывает свое название. В период промышленного переворота производство в новых отраслях увеличивалось сравнительно высокими темпами, и на этой основе сложился миф о феноменальном росте индустриального сектора в прошлом столетии. В самом деле, если в 1700 (1730)–1760 гг. среднегодовые индикаторы прироста продукции и черной металлургии и хлопковой промышленности Великобритании составляли 0,3–0,6 и 1,4–1,8 % соответственно, то в 1760 (1780)–1830 гг. они достигли уже 4–5 и 6–8 % (что привело к значительному удешевлению некоторых товаров, в частности, цены на хлопковые ткани в 1790–1850 гг. понизились более чем в 60 раз).

Возможно, ввиду своей относительной доступности эти и подобные им показатели по современному сектору индустрии широко использовались различными исследователями при конструировании индексов промышленного производства. Однако они в целом оказывались, как правило, завышенными, ибо, во-первых, нередко базировались на данных о потреблении сырья, материалов и энергии, а также валовых показателях. В то же время промежуточные затраты, как известно, росли обычно на начальной стадии индустриализации опережающими темпами по сравнению с выпуском конечной продукции.

Во-вторых, расчеты в целом недоучитывали размеры производства в традиционных отраслях промышленности (пищевой, шерстяной, льняной, шелковой, кожевенной и др.), в ремесленных предприятиях и в нерыночном секторе экономики. Между тем, вопреки распространенным суждениям, роль традиционного сектора в ныне развитых государствах на этапе промышленного переворота была весьма внушительна. Ускорение общих темпов экономического роста (примерно с 0,3–0,5 % в год в 1500–1800 гг. до 1,8–2,2 % в 1800–1913 гг.) было обусловлено увеличением вклада аграрных отраслей на 16–18 %, промышленности и строительства – на 38–40, а третичного сектора – на 43–45 %. Примерно такими же пропорциями определялось участие отмеченных секторов в повышении общей динамики занятости населения. Иными словами, важнейшую роль в эпоху промышленной революции играла не только индустриализация, но и сервисизация хозяйства – относительно быстрое развитие торговли и сферы обслуживания, культуры и просвещения, а также различных средств и систем коммуникаций.

Таким образом, индустриальный рост был в немалой мере взаимосвязан с развитием сельского хозяйства и инфраструктурных отраслей. В целом, в странах Запада на этапе их «промышленного рывка» существовала достаточно тесная корреляция (коэффициент равен 0,78) между динамикой сельскохозяйственного и промышленного производства. Аграрная революция, отчасти предшествовавшая промышленному перевороту (началась в Англии в 1690–1700 гг., во Франции и США – в 1750–1770 гг., в Германии – в 1790–1800 гг.), во многом – по крайней мере до середины XIX в. – происходила на традиционной и полутрадиционной основе, т. е. без машин и химических удобрений, но на базе улучшения систем ротации культур, использования селекционных семян, более продуктивных пород скота, широкого применения органических удобрений, усовершенствованных орудий труда. Вместе с тем она обусловила в целом существенный рост эффективности сельскохозяйственного производства, который во многом определял его общую динамику.

На этапе промышленного переворота в странах Западной Европы в целом за счет экстенсивных факторов было получено 25–30 %, а в результате интенсификации – 70–75 % прироста аграрной продукции. В США эти показатели составили 85–87 и 13–15 %. Иными словами, во всех рассматриваемых странах, за исключением США (переселенческое государство с обширными массивами неосвоенных земель), вклад совокупной производительности был весьма значительным. Подъем сельского хозяйства и его интенсификация (сначала на полутрадиционной, а затем на более или менее современной основе) способствовали не только росту численности населения, но и повышению (в тенденции) его жизненного уровня, относительному снижению издержек производства в несельскохозяйственных отраслях экономики, расширению емкости внутреннего рынка и в конечном счете обусловили перерастание протоиндустриального развития в индустриализацию.

Итак, сравнительно быстрая трансформация стран Запада определялась не только (а быть может, не столько?) масштабами вытеснения прежних форм производства, но и достижением органического синтеза современных и наиболее продуктивных из числа традиционных факторов роста, роль которых в становлении индустриальной цивилизации и придании ей относительной устойчивости оказалась весьма значительной. В целом по странам Запада в период их «промышленного рывка» за счет увеличения затрат основных производственных ресурсов и повышения эффективности было в среднем получено соответственно около 3/4 и 1/4 прироста продукции вторичного сектора экономики. С учетом сокращения длительности рабочего времени индикатор вклада совокупной производительности достигал в среднем 28–32 %, в том числе в Великобритании и США – 14–17 %, во Франции и Германии – соответственно около 27–29 и 36–38, в Италии – примерно 42–44 %. Таким образом, вопреки распространенным представлениям, индустриальный сектор развивался, в отличие от агросферы, преимущественно экстенсивным способом, получая при этом от нее немалую долю производственных ресурсов.

Немалой оставалась и роль традиционных технологий. Даже в 1860-х гг. – уже в преддверии новой полномасштабной перестройки экономического организма – в странах Запада 69–77 % всех занятых в обрабатывающей промышленности приходилось на предприятия, использовавшие не машинные, а инструментальные (полуремесленные) технологии. И этот показатель едва ли оказался ниже 1/2 в 1913 г. В целом, по западноевропейским государствам и США в 1750–1913 гг. производство современных видов энергии (уголь, нефть, электроэнергия) возросло почти в 190 раз (т. е. в среднем ежегодно на 3,2–3,3 %). Однако доля традиционных источников (дрова, торф, кизяк, сила ветра, воды, мускульная сила людей и животных) в общем объеме используемых энергоресурсов составляла в 1880 г. 46–47 % и в 1913 г. – 41–43 %. Поэтому суммарный показатель потребления (производства) энергии в странах Запада увеличился лишь в 13–14 раз (или на 1,5–1,7 % в год). Доля современного сектора в общем объеме продукции обрабатывающей промышленности Западной Европы и США стремительно возрастала – с 2–4 % в 1800 г. до 12–17 в 1830 г. и 29–36 % в 1860 г. (без Великобритании – 1–3, 6–10 и 18–24 %). Однако даже в 1880 г. она была ниже половины (без Великобритании – 30–38 %) и лишь к 1913 г. достигла 60–65 % (55–65 %).

Разумеется, было бы неправильно недооценивать достаточно высокую степень конфликтности между стремительно «наступающим» современным сектором и буквально «деградирующим» традиционным сектором экономики. Однако реальная картина была более сложной, ибо на самом деле существовал синтез, взаимообмен деятельностью. Развитие крупной промышленности не только разрушало, вытесняло прежние формы хозяйства в некоторых отраслях и производствах, но и стимулировало их возникновение и функционирование на традиционной и полутрадиционной основе в ряде других сегментов экономики (механизация ткачества обусловила быстрый рост «полутрадиционной» швейной промышленности, а создание сахарных заводов вызвало подъем производства бисквитной промышленности, полуремесленной-полумануфактурной по своему характеру, не говоря уже о развитии сопряженных с современной индустрией отраслей, использующих ручной труд в строительстве и сфере услуг). Быстрое развитие отдельных «очагов» хозяйства с новейшей технологией (в частности, в промышленности и на транспорте) имело, вплоть до последней трети XIX в., ограниченное – в территориальном и отраслевом плане – воздействие на общеэкономический рост. В Великобритании (1780–1860) индустриальный сектор, имевший темпы роста производительности труда втрое большие, чем традиционный сектор (соответственно 1,8 и 0,6 % в год), производил в среднем на протяжении отмеченного периода лишь 1/5 ее национального дохода. Вот почему некоторые современники промышленной революции, в том числе А. Смит и Д. Рикардо, так ее и не заметили.

Социальные последствия промышленного переворота

Утверждение рыночных, капиталистических отношений как основы системы общественного воспроизводства, формирование механизма самоподдерживающегося экономического роста, создание целостной инфраструктуры промышленного, фабрично-заводского производства и крупного акционерного капитала привели к глубоким изменениям во всех сферах общественной жизни. Промышленный переворот стал переломным процессом в складывании индустриального общества, т. е. завершения процесса модернизации в историческом контексте Нового времени.

Важнейшими особенностями индустриального общества становятся биполярная классовая социальная структура и техногенный характер развития. Обновление технико-технологической базы производства и всей системы производственных отношений определяет динамику развития общества, в том числе его социокультурной сферы, семейных, этнических, половозрастных отношений. Причина заключается в изменившемся характере самой производственной системы. Движущей силой экономики становится капитал, воплощенный в технике и организации производства. Тем самым обеспечивается преобладание накопленного труда над «живым трудом». Человек функционирует в общественной системе как носитель труда, через товарно-денежные отношения привязан к процессу производства в любом из своих качеств и аспектов жизнедеятельности. Но при этом он оказывается обладателем только собственного «живого труда», либо труда накопленного (орудия, машины, технология и т. д.). Общество раскалывается на два главенствующих класса – наемных работников, распоряжающихся только собственным трудом, и капиталистов, собственников средств производства.

Естественно, что эта грань является достаточно условной. В индустриальном обществе сохранялись старые и появлялись новые социальные слои, представители которых объединяли качества трудящихся и собственников (например, ремесленники, фермеры, торговцы). С другой стороны, немало категорий собственников не являлись в полном смысле слова «капиталистами», не входили в предпринимательский класс (например, аристократия, рантье). Некоторые социальные группы вообще с трудом соотносились с классовой социальной структурой (например, духовенство, чиновничество, творческая интеллигенция). Тем не менее, с точки зрения формирования общественного сознания и культурной среды, правовой культуры и политических отношений индустриальное общество представляло собой биполярное социальное пространство с ярко выраженным противостоянием буржуазии и рабочего класса.