Текст книги "Страхослов (сборник)"

– Наподдай этой шлюхе! – крикнул кто-то из партера. – Наподдай всем шлюхам!

– Нет, вначале вспори брюхо парню, этому красавчику! – Голос был женский. Не Клара, но кто-то со сходными вкусами. – Давайте полюбуемся его кишками!

– Да какого черта, задай жару им обоим!

Зрители участвовали в представлении, как на шоу Джуди и Панча, только тут звучали голоса взрослых.

Актеры в клетках выглядели по-настоящему испуганными. Они ничуть не переигрывали. Согласно программке, роли Изабеллы и дона Бартоломео исполняли актеры с псевдонимами Берма[64]64
  Берма – персонаж романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», собирательный образ парижских актрис конца XIX века.


[Закрыть] и Фрозо[65]65
  Фрозо – персонаж рассказа Тода Роббинса «Шпоры», несчастный клоун в бродячей цирковой группе.


[Закрыть]. Мало кто в этом театре решался озвучить свои настоящие имена. Актрисы из кабаре «Мулен Руж» и «Ша Нуар» поступали так же.

Морфо снял с жаровни раскаленную кочергу и ткнул ею в мозолистую ногу одного из актеров второго плана в клетках. Мужчина завопил. Claqueurs[66]66
  Клакеры (фр.) – специально нанятые люди в театре, которые хлопают или что-то кричат, чтобы обеспечить успех представления.


[Закрыть] принялись насмехаться над ним, передразнивая крики боли. Никто на сцене Театра Ужасов не мог испугать Кэйт больше, чем его публика.

– Вот вы, мадам. – Глаза Гиньоля поблескивали за маской, их взгляд уперся в Кэйт. – Мадам с рыжими волосами и яркими очками. Кого вы предпочитаете?

Кэйт оцепенела. Она ничего не ответила.

– Бартоломео, Изабелла, оба… или никто?

Кэйт кивнула, почти невольно.

– Гуманистка, дамы и господа. Редкий гость в этом квартале. Итак, мадам… нет, мадмуазель… вы слишком мягкосердечны, чтобы навлекать пытки на этих невинных, так? Быть может, вы предложите себя в качестве замены? Ваша нежная плоть вместо их тел? У нас найдутся клетки для птичек любого размера. Морфо превратит вас в прелестную канареечку, и вы запоете, ощутив прикосновение его раскаленного железа и острых лезвий. Неужели такая перспектива не манит вас?

Кэйт вспыхнула. Ее лицо словно горело. Пожилой господин рядом тяжело задышал. Он искоса поглядывал на нее, словно она была праздничным пирожком с пылу с жару. Его длинные, тонкие пальцы судорожно сжались. Кэйт захотелось поменяться с кем-то местами, только чтобы не сидеть рядом с ним. Она повернулась к семье дородных бюргеров с другой стороны – все они восхищались Морфо, до последнего, самого толстенького, ребенка – и с изумлением увидела, что и они в восторге от происходящего.

– Итак, мадемуазель, не присоединитесь ли к нашему веселью?

Кэйт отпрянула, качая головой. Морфо нарочито нахмурился, выпятив нижнюю губу, точно обиженный ребенок.

– Я так и думал! – рявкнул Гиньоль. – Всякому гуманизму есть предел, даже когда речь идет о лучших из нас.

Он встал между подвешенными любовниками и поднял руки, словно изображая весы.

– Нужно получить признание Изабеллы, чтобы сжечь ее как ведьму. Тогда церковь наложит лапу на ее богатства, – напомнил он. – Думаю, самый простой способ получить признание… это выжечь глаза ее возлюбленному раскаленным железом!

Морфо ткнул кочергой в клетку дона Бартоломео… дважды.

В нос Кэйт ударила вонь паленой плоти. Молодой человек завопил, его крик подхватила Изабелла, за ней закричали и несколько зрителей.

На лице юноши – пустые окровавленные глазницы, из них валит дым…

Или так кажется. Тут должен быть какой-то фокус.

Всхлипнув, Изабелла обмякла в своей клетке, затем принялась рвать на себе волосы от горя, сраженная ужасом. В таком состоянии она не могла подписать признание – и в этом был изъян коварного плана ее жестокого дядюшки. Впрочем, как и говорил Гиньоль, зрителям было все равно.

Они пришли сюда только для ужасов. Морфо взял в руку маленькие щипцы, потом покачал головой и заменил их самыми большими клещами. Его сторонники зааплодировали, засвистели. Клещами он вырвал кусок плоти с предплечья дона Бартоломео и бросил окровавленный ком на жаровню. Раздалось шипение…

Действо продолжалось. Кэйт не могла отвернуться, но и смотреть ей не хотелось. Она сняла очки, и зрелище, к счастью, сменилось чередой размытых пятен… но она все еще могла слышать происходящее – и чувствовать запахи.

Когда она решилась надеть очки и зрение сфокусировалось, на сцене как раз доставали из вспоротого живота дона Бартоломео длинную гирлянду из кишок и внутренностей. Ее бросили на дно его клетки, вниз закапала кровь, а гирлянда все подрагивала, покачивалась…

«Это просто колбаски в соусе», – напомнила себе Кэйт. Театр Ужасов покупал свиную кровь и лошадиные внутренности на окрестных скотобойнях. Хорошо одетый пучеглазый буржуа в переднем ряду подхватился на ноги, возмущенно заявляя, мол, это все – сплошное надувательство. Гиньоль выдернул наглеца с его места и острыми, как нож, когтями, торчавшими из перчаток, ударил мужчине в горло прямо над воротником. Голова оторвалась и покатилась по залу. Подсадная утка в зале пожала плечами, сбрасывая окровавленный торс, и из костюма выскочил ухмыляющийся карлик. Верхняя часть тела буржуа на поверку оказалась плетеной рамой, обтянутой костюмом. Гиньоль забавлялся с оторванной головой, тыча носом в стеклянные глаза.

По крайней мере, этот номер был фокусом.

– Это наш старый приятель, Крошка Цахес![67]67
  Крошка Цахес по прозвищу Циннобер – персонаж одноименной повести Э. А. Т. Гофмана.


[Закрыть] – объявил Гиньоль, отшвырнув голову в сторону. – Как вы себя сегодня чувствуете, месье Цахес?

Карлик, улыбнувшись еще шире, кивнул.

– Что-что? Я вас не расслышал. Вы хотите, чтобы я вспорол вам горло и высвободил ваш голос?

Карлик резко замотал головой.

Гиньоль схватил Крошку Цахеса за шею – точно так же, как хватал до этого шею поддельного буржуа.

– Какой вы у нас непослушный, – приговаривал Гиньоль. – Вас нужно прооперировать, друг мой.

Челюсть Гиньоля опустилась, в маске теперь зияла дыра. В ней что-то блеснуло. Язык? Пищик? Затем наружу выдвинулась серебристая бритва. Должно быть, актер удерживал ее ручку зубами.

Лезвие скользнуло по горлу Крошки Цахеса, оставив тонкую багровую линию.

– Я могу говорить, могу говорить! – воскликнул карлик. Голос у него был низкий и густой.

Резкое движение – и бритва вонзилась глубоко в плоть, следуя намеченной линии на шее Крошки Цахеса.

Фонтан крови ударил в зал, залив на этот раз не только передние два ряда.

Очки Кэйт забрызгало красным.

Морфо ломал Изабелле пальцы на ногах щипцами, но представление продолжалось. Была в Гиньоле анархическая жилка – он не терпел порядка, и новые игрушки всегда привлекали его внимание. Потребовалось много времени, чтобы вся «кровь» вышла из Крошки Цахеса. Он трясся, и красная жидкость проливалась на сцену, а затем каскадом текла с ее края, точно багровый водопад. Карлик бился в агонии, превратив свою смерть в шоу.

Гиньоль затянул бессмысленную песню:

– Кобер-добер, увы, Цин-Циннобер!

Опять последовали аплодисменты.

…и так это представление продолжалось. Менялись декорации, ставились новые «пьески» – простые ситуации, позволявшие демонстрировать жестокость. В интерпретации «Системы доктора Смоля и профессора Перро» Эдгара Аллана По[68]68
  Эдгар Аллан По (1809–1849) – американский писатель и поэт, один из родоначальников жанра ужасов.


[Закрыть] Морфо выступил в роли маньяка, который становится главой психбольницы, лоботомировав главврача. С Изабеллой и доном Бартоломео было покончено, но Берма и Фрозо вернулись под иными личинами – и вновь их пытали и избивали. Они играли роли пленников в гареме жестокого восточного владыки… учеников английской школы-интерната, где директор-карлик (Крошка Цахес, целый-целехонький) не уставал лупить их розгами и палками… пассажиров в спасательной шлюпке с голодными матросами, где им приходилось выбирать, кого съедят первым, когда припасы иссякнут… брата и сестру, сшитых вместе цыганами, которым нужна была новая диковинка для шоу уродов. Кэйт даже показалось, что Берме, хоть та и великолепно отыгрывала страдания, немного наскучило все это… а вот красавчик Фрозо, похоже, радовался каждому новому унижению. Он едва ли не умолял ударить его ножом, цепом или дубиной.

В начале представления Морфо строил из себя силача, но его энтузиазм угас, когда оживился Гиньоль. Маэстро лично победил медведя, задушил младенца, убил польского короля…

Выступление прервал Святой Дионисий – его отрубленная голова вдруг принялась читать проповедь о греховности этого представления. Гиньоль схватил голову и зашвырнул ее за кулисы с громогласным презрительным улюлюканьем, усиленным пищиком. И почему в Париже были так важны отрубленные головы? От Святого Дионисия до доктора Гильотена – у этого города одно обезглавливание на уме.

Обезглавленное тело святого комично замахало руками – и его подхватило и унесло прочь на театральном подъемнике. Поскольку за шиворот его поддеть было нельзя, крюк подъемника пришлось крепить к диафрагме.

Кэйт сверилась с программкой. Антракт не предполагался.

Берму как раз погружали в банк с электрическими угрями, когда растрепанный юноша, похожий на поэта-декадента, вскочил на ноги – и упал в обморок. Медсестры унесли его в медпункт, а Гиньоль мановением руки остановил представление на сцене. Угри извивались и потрескивали. Актриса поерзала – ее рубашка пропиталась водой и стала почти прозрачной. Доктор ослабил воротник юноши и приложил стетоскоп к его груди.

– Доктор Орлофф[69]69
  Доктор Орлофф – персонаж одноименного фильма ужасов.


[Закрыть], он скончался? – спросил Гиньоль.

Доктор убрал стетоскоп и ударил парня в грудь, делая массаж сердца. Раз, еще и еще. Затем он подал знак медсестрам, и те подали ему какую-то бутылочку. Поднеся бутылочку к носу пострадавшего, Орлофф откупорил ее.

Зритель пришел в себя и приподнялся.

…и доктор Орлофф вспорол ему грудь скальпелем, залившись таким же искаженным пищиком смехом, как и сам Гиньоль. Похожий на поэта юноша – еще одна подсадная утка в зале! – хохотал и вопил. Глаза доктора Орлоффа блестели от восторга. Медсестры, точно гарпии, набросились на юношу и принялись рвать его плоть.

– Пациента не удалось спасти! – провозгласил доктор.

Оркестр заиграл похоронный марш на мотив канкана, и зрителя – протестующего, мол, он жив и здоров, пусть и ранен – запихнули в гроб. Морфо вбил гвозди в крышку, и крики, доносившиеся изнутри, затихли.

Берма, заскучавшая и всеми позабытая, дрожала в холодной воде.

– Этот юноша стал жертвой мора! – заявил доктор Орлофф. – Его немедленно надлежит предать земле, пока весь Париж не охватила эта страшная болезнь. Носороговит! Тропическая лихорадка, приводящая к деформации черепа. Огромный костяной шип вырастает из nasum[70]70
  Носа (лат.).


[Закрыть], что приводит к ужасной агонии, деформации лица и наконец смерть кажется благословением.

Гиньоль глубокомысленно кивнул.

Из гроба донесся стук.

В сцене разверзлась дыра – готовая могила – и Морфо с работниками сцены опустили туда гроб.

– Серьезно, я бы хотел, чтобы меня сейчас же выпустили отсюда, – говорил поэт. В его речи слышался явственный английский акцент. – Право же, эта шутка затянулась. Я был только рад помочь вам с этим веселым представлением… но тут становится все труднее дышать, знаете ли…

Но Гиньоль уже забавлялся игрой в бильбоке, правда, вместо шарика он использовал череп, а вместо палочки – кость скелета. Морфо потряс бак, пытаясь взбодрить впавших в летаргию угрей.

Английский парень все говорил что-то, хоть и неразборчиво… затем закашлялся и наконец замолчал.

– Кризис был предотвращен, – провозгласил Гиньоль. – Хвала небесам, что управление театра наняло столь квалифицированных медиков. Что ж, вернемся к созерцанию барышни и угрей…

* * *

Кэйт и сама натерпелась ужасов. Пожилой джентльмен, сидевший рядом, не сводил глаз со сцены, но, прикрыв пальцы сложенной «Ви Франсэз», опустил ладонь ей на колено. Кэйт кольнула его в запястье острием маленького ножа – и мужчина мгновенно убрал руку. Этот roué[71]71
  Раненый (фр.).


[Закрыть] совсем не огорчился, когда его отвергли. Он слизнул багровую каплю с пореза на запястье – кровь у него была куда темнее, чем проливавшаяся на сцене. Ему повезло, что на месте Кэйт не оказалась Юки. Она отрубила бы его руку и бросила ему на колени.

Последний номер, по сути, был больше похож на обычную театральную постановку, чем на калейдоскоп кровавых образов, характерный для большинства сегодняшних выступлений. Похоже, кто-то даже написал подробный сценарий.

Актеры изображали statues vives[72]72
  Живые статуи (фр.).


[Закрыть] в музее восковых фигур. Гиньоль играл экскурсовода, описывавшего преступления, благодаря которым заработали свои soubriquets[73]73
  Прозвища (фр.).


[Закрыть] столь респектабельные леди и джентльмены как Потрошитель[74]74
  Джек-потрошитель, серийный убийца, совершивший несколько резонансных убийств в Лондоне в 1888 году.


[Закрыть], Брадобрей[75]75
  Брадобрей – Суини Тодд, демон-парикмахер с Флит-стрит, вымышленный персонаж, изначально появился в рассказах «Жемчужная нить» Эдварда Ллойда (1815–1890).


[Закрыть], Отравительница Мари[76]76
  Отравительница Мари – Мари Лафарж (1816–1852), обвиняемая в 1840 году в отравлении мышьяком своего мужа. Дело вызвало широкий резонанс во Франции из-за сомнений в виновности подсудимой.


[Закрыть], Синяя Борода[77]77
  Синяя Борода – персонаж французской народной сказки, убивший несколько своих жен.


[Закрыть], Черная Вдова[78]78
  Черная Вдова – Белль Ганнес (1859–1908), американская серийная убийца, которой приписывают от 25 до 40 жертв.


[Закрыть] и Парижский Оборотень[79]79
  Парижский Оборотень – Бертран Кейе, главный герой одноименного романа Гая Эндора (1900–1970).


[Закрыть].

Затем декорации изменились – восковая фигура оборотня Бертрана Кейе ожила и заползла на кладбище. Там Кейе задушил скорбящую у могилы женщину.

Для разнообразия на этот раз Кейе играл Фрозо – ему представилась возможность совершать убийства, а не быть убитым. Но зрители помнили о предыдущих страданиях актера, и потому изображаемое им чудовище казалось жалким и даже вызывало какое-то сочувствие. Действие пьесы разворачивалось в 1871 году. Арест и суд над этим безумцем был сущим фарсом, он пришелся как раз на время падения Парижской коммуны. В то время заседало так много комитетов и подкомитетов, обсуждая цели и достижения Коммуны, а также оказавшиеся впоследствии тщетными способы ее спасения, что для суда не нашлось ни одного подходящего помещения, и дело Кейе рассматривали в заброшенной лавке коновала. Свидетелей, юристов, полицейских и родственников жертв постоянно отзывали из зала, а то и волоком тащили на баррикады – версальская армия отвоевывала город. Показания заслушивались под стрельбу за окном. Кейе готов был признаться в совершенных им преступлениях, но в этот момент в импровизированный зал суда ворвались солдаты враждующих сторон, и уже через мгновение пол лавки был залит кровью. Когда бой переместился в другое место, Кейе, запинаясь, продолжил перечисление своих преступлений и навязчивых идей.

Гиньоль острил и потешался, повествуя о «Le Semaine Rouge»[80]80
  Кровавая неделя (фр.) – 21–28 мая 1871 года, последняя неделя существования Парижской коммуны. В ходе подавления восстания версальской армией были расстреляны более тридцати тысяч человек.


[Закрыть], самой кровавой неделе во всей кровавой истории Парижа, превзошедшей даже эпоху Террора. Мания убийства Кейе казалась сущим пустяком на фоне чудовищных, куда более циничных ужасов. Большинство его «жертв» были уже мертвы, когда он добирался до них. Он задушил двух-трех человек, но результат его не удовлетворил. Свежие трупы были слишком сухими на его вкус. Чтобы соответствовать желаниям Кейе, труп должен был уже начать разлагаться. Тем временем сотню заложников, включая священников и монахинь, казнили по приказу Комитета общественного спасения[81]81
  Комитет общественного спасения – политическая структура, обладавшая верховной властью в один из периодов Великой французской революции во Франции.


[Закрыть]. Чтобы отомстить, победоносная армия убила тридцать тысяч человек – невиновных, виновных, не имевших никакого отношения к политике. Убить могли любого, кто подвернулся под руку.

Кэйт показалось, что каждая из этих смертей нашла свое отражение на крошечной сцене. Берма появилась в этой постановке в образе Духа Свободы[82]82
  Марианна – символ Французской республики в виде женщины во фригийском колпаке с копьем. Изображается на официальных печатях и почтовых марках Франции. На картине Эжена Делакруа (1798–1863) «Свобода на баррикадах» изображена с обнаженной грудью.


[Закрыть], триколор приобнажал ее грудь. Ее застрелили. Берма медленно протанцевала по сцене под барабанную дробь выстрелов. Тонкие алые ленты, символизировавшие кровь, разлетелись от ее тела во все стороны. Оркестр заиграл «Марсельезу», нарочито фальшивя. Prima diva[83]83
  Примадонна (фр.).


[Закрыть] ужасов – сегодня ее пытали, били, оглушали, душили, калечили, расчленяли, уродовали и унижали – снискала бурные аплодисменты за последнюю сценическую смерть этим вечером. Даже клакеры Морфо хлопали ей. На сцену бросали погребальные венки. Не выходя из роли, Берма сыграла смерть своей героини под грудой черных и красных цветов.

Этот номер был куда более современным, чем средневековые подземелья или экзотические страны, где разворачивалось действие других постановок Гиньоля. Бо́льшая часть зрителей еще помнила 1871 год. Они жили во времена Коммуны, похоронили друзей и родных, исстрадались. Скорее всего, некоторые богачи средних лет в зале непосредственно принимали участие в тех убийствах. Толпа представительниц буржуазии выкалывала глаза мертвому генералу коммунаров, пока офицеры регулярной армии отдавали приказы, согласно которым солдаты потом расстреливали целые районы.

Когда пали баррикады, судьи еще обсуждали дело о безумии Бертрана Кейе. Заседание прерывалось: то ему мешали кулачные бои, то дуэль, то убийство, то «чистки». Из-за ошибки писца месье Дюпона поставили к стенке вместо приговоренного к смерти месье Дюпонна[84]84
  Дюпон и Дюпонн – персонажи серии популярных комиксов «Приключения Тинтина» Жоржа Проспера Реми (1907–1983).


[Закрыть]. En fin[85]85
  В конце концов (фр.).


[Закрыть] старший судья, который легкомысленно подписал смертный приговор архиепископу Парижа, заслушивая признание Кейе, объявил самого себя безумным – в тщетной попытке избежать собственной казни. Когда Гиньоль отрубил судье голову, не осталось никого, кто мог бы вынести решение по делу печального, всеми позабытого подсудимого. Продажный тюремщик (его играл Морфо) отпустил Кейе на свободу.

Изумленный таким везением, маньяк, повинуясь довлевшим над ним страстям, отправился в свое излюбленное место. Кейе прибыл на кладбище Пер-Лашез, когда там расстреливали последних гвардейцев Коммуны. Никто не обращал внимания на жалкого убийцу-аматора – кроме сторожевого пса, укусившего Кейе, когда тот копался в могиле в поисках достаточно разложившегося трупа. Рана от укуса на ноге каннибала-оборванца нагноилась, он не стал ее лечить – и присоединился к груде тел.

Этой постановкой Гиньоль – он сам играл сторожевого пса – пытался донести до зрителей некую мысль… Пусть при этом он плясал, обвязавшись кишками, и вырывал глаза у карликов, монахинь и недовольных критиков. Если на основании преступлений Бертрана Кейе можно сделать вывод о том, что он был монстром, то что говорить о политиках и генералах, которые могли одним росчерком пера уничтожить сотню людей – да что там сотню, тысячу, тридцать тысяч, миллион, шесть миллионов!

Tableau vivante[86]86
  «Живая картина» (фр.) – сцена, в которой все актеры замирают на месте (словно на картине).


[Закрыть] вернулись, но вместо отравителей, удушителей и палачей они были одеты как политики, судьи, полицейские, священники и редакторы газет. Их руки были багровыми от крови.

На этот раз экскурсовод не стал называть, кого представляют «восковые статуи», но Кэйт узнала многих. Министр Эжен Мортен[87]87
  Эжен Мортен – персонаж книги «Сад пыток» Октава Мирбо.


[Закрыть], сохранивший свой пост после множества коррупционных скандалов и содержавший с десяток любовниц за счет налогоплательщиков… Дознаватель Шарль Прадье[88]88
  Шарль Прадье – персонаж книги «Сколько костей!» Жана-Патрика Маншетта (1942–1995).


[Закрыть], предлагавший ссылать на каторгу на остров Дьявола всех журналистов, которые доказывали невиновность Дрейфуса и вину Эстерхази… Генерал Ассолант[89]89
  Генерал Ассолант – персонаж книги «Тропы славы» Хамфри Кобба (1899–1944).


[Закрыть], отозванный из Алжира после случаев полицейского произвола и поставленный во главе парижского гарнизона для поддержки общественного порядка… Отец Керн[90]90
  Отец Керн – персонаж книги «Себастьян Рок» Октава Мирбо (1848–1917).


[Закрыть], исповедник членов правительства и видных общественных деятелей, по слухам – самый развратный человек Франции, хотя на публике он всегда держался скромно… И Жорж Дю Руа, редактор газет «Ла Ви Франсез», «Л’Анти-Жюиф» и детской газеты «Аризона Жим».

Гиньоль торжественно прошествовал перед рядом восковых чудовищ, награждая каждого букетом цветов и лентой – он включил этих уважаемых людей в Légion d’Horreur, Легион Ужаса!

Кэйт не ожидала увидеть здесь политическую пропаганду, но это, безусловно, была именно она. И как только Гиньолю такое сошло с рук? Редакции газет сжигали дотла, а журналистов подвергали мучениям, достойным «Системы доктора Смоля и профессора Перро», за меньшее. Как для заведения, готового нажить себе много могущественных врагов, Театр Ужасов удивительным образом никто не преследовал.

Даже до критики сильных мира сего, способных закрыть это заведение, в ходе представления Гиньоль, похоже, умудрился оскорбить всех: католиков (особенно иезуитов); протестантов (особенно масонов); евреев (что неудивительно); атеистов и вольнодумцев; консерваторов; центристов; радикалов; любого, в чьих жилах была примесь нефранцузской крови; любого, в чьих жилах французской крови не было вовсе; врачей; полицию; суды; преступников; каннибалов; военных; колониалистов и антиколониалистов; хромых и немощных; циркачей; любителей животных; людей, переживших Парижскую коммуну; друзей и родственников тех, кто не пережил Парижскую коммуну; женщин всех сословий; театральных критиков; криворуких; тупоголовых; добросердечных.

В городе, где поэтические чтения или симфонический концерт могли вызвать народный бунт, этот театр воспринимали с огромным терпением, и Кэйт подозревала, что кто-то его защищает. Неужели Театр Ужасов приносил столь большую прибыль, что его руководство могло себе позволить подкупить всех? Включая парижскую толпу, которую, как известно, очень легко спровоцировать и совсем нелегко задобрить.

На прощание Гиньоль спел песню, припев которой цензурными словами можно было передать как «если эти тени оскорбили вас, то не пошли бы вы…».

Занавес. Овации.

– Мне конец не понравился, папочка, – сказал один из пухлых малышей. – У меня голова заболела от таких мыслей.

Толстый папаша с любовью погладил мальчонку по голове.

– Ничего, сейчас все пройдет.

Гиньоль выглянул из-за занавеса и вышел поклониться напоследок.

Пару минут проказ и прощальных слов спустя он удалился и включился свет.

Представление заканчивалось в одиннадцать часов. Кэйт, наклонив голову, двинулась к sortie[91]91
  Выходу (фр.).


[Закрыть].

Чтобы выйти из театра, ей пришлось пробираться сквозь толпу работников театра в масках Гиньоля. Они продавали сувениры: пивные кружки с изображением Гиньоля; пиалы с аутентичной кровью Théâtre des Horreurs; открытки с актерами в запечатанных конвертах, чтобы зрители не знали, какую открытку покупают (сколько открыток с Крошкой Цахесом приходилось купить коллекционеру, чтобы раздобыть редкую открытку с полуголой Бермой?); крошечные пищики, очевидно, созданные для того, чтобы довести родителей до массового убийства детей, которому можно будет посвятить новый номер; значки с лицом Гиньоля или окровавленными вырванными глазами.

Поддавшись искушению, она купила роскошно иллюстрированную брошюру с фотографиями номеров и диаграммами, показывавшими, как создавались сценические эффекты, а также краткие contes crueles[92]92
  Жестокие истории (фр.).


[Закрыть] для тех, кто не понял сюжет. Эта брошюра может пригодиться ей в расследовании. Кэйт была убеждена, что существует какая-то связь между преступлениями на улице и преступлениями на сцене. Словно реальные ужасы подтверждали главную мысль «Баллады о Бертране Кайе». Впрочем, жертвам, безусловно, было все равно, убивали ли их для того, чтобы донести до публики некую философскую мысль, или же просто так.

Пройдя в боковую дверь, Кэйт увидела толпу поклонников, собравшихся у гримерок актеров. Некоторые из них были неумело загримированы: вывалившиеся глаза, сочащиеся язвы, вампирские клыки. Какой-то mec[93]93
  Парень (фр.).


[Закрыть] в морской тельняшке гордо демонстрировал еще не зажившую татуировку, изображающую ухмылку Гиньоля. На других были дешевые маски. Невзирая на отсутствие пищиков, они пытались имитировать голос Гиньоля. Пьяный франт в смокинге пытался удержать в охапке огромный букет черных роз. Кэйт подозревала, что этот Жанно-у-Гримерки[94]94
  «Луковый Жанно» – стереотипный образ француза в XIX веке в Англии, обидное прозвище.


[Закрыть] был поклонником настрадавшейся сегодня Бермы, хотя он скорее походил на того, кто любит получать порку, а не пороть, пусть и по обоюдному согласию.

Вернувшись на рю Пигаль, Кэйт заметила вдалеке бросавшийся в глаза головной убор Юки и остановилась в раздумьях. Предполагалось, что они должны возвращаться в pied-a-terre[95]95
  Пристанище (фр.).


[Закрыть], которое Перс арендовал для этого расследования, разными дорогами. Кэйт вспомнила несколько возможных маршрутов.

В идеале ей хотелось бы пройтись по берегу Сены, чтобы проветрить голову. Театр Ужасов производил гнетущее впечатление. После вечера в битком набитом зале с этим странным дымом и запахом гниения у любого закружится голова, даже без парада пыток.

Кэйт миновала веселые кафе и кабаре, но ужасы исказили ее восприятие. Она взирала на мир не сквозь розовые очки, а через залитые кровью. Музыка и смех звучали пронзительно и жестоко. Красивые лица казались безумными и коварными.

С афиш на нее взирал Гиньоль. Кэйт почудилось, что она заметила его в толпе. Впрочем, этого нельзя было исключать. В тупике Шапталь продавалось много масок Гиньоля из папье-маше.

Кэйт приняла необходимые меры предосторожности, чтобы исключить слежку: скорее для тренировки, чем из опасений, что за ней следят. Она вошла в ресторан и вышла оттуда через кухню – одного взгляда хватило, чтобы отбить у нее всякое желание когда-нибудь отобедать в этом заведении. На ходу она переоделась, сменив броский клетчатый пиджак на неприметный зеленый.

Затем Кэйт заняла столик в углу многолюдной забегаловки в маленьком дворике и заказала pastis[96]96
  Анисовый ликер (фр.).


[Закрыть].

Никто не пытался флиртовать с ней, и в какой-то мере это навеивало грусть. Если девушка сидит одна во французском кафе и никто к ней не пристает, должно быть, от нее исходят невидимые волны опасности.

Кэйт уже исполнилось тридцать два года. Совсем молодая… хотя ее школьные подружки, рано выскочившие замуж, уже обзавелись детьми, и их дочери и сыновья были почти взрослыми. Как незамужняя, «нетипичная» женщина, она привыкла к постоянному неуместному вниманию – в Англии, не говоря уже о Париже. Кэйт Рид манила парней, как аттракцион на ярмарке: каждый думал, что может выиграть. А если проиграет – что ж, ничего страшного, все равно она старая дева. Особенно ей докучали «респектабельные» джентльмены – мужья ее школьных подруг и даже их отцы, – но хуже всего были пламенные борцы за идеи, которые она поддерживала, сторонники независимости Ирландии или женской эмансипации. Они полагали, что она должна спать с ними просто потому, что они выступают за правое дело. Что ж, теперь она бы предложила этим надоедливым «товарищам» приударить за Кларой Ватсон, знатоком изощренных пыток.

Послышалась игра аккордеона. Музыкант в точности походил на стереотипного француза со сцены мюзик-холла – берет, навощенные усы, разве что связки лука не хватало. Он играл вальс «вразвалочку» из «Бабочки» Жака Оффенбаха[97]97
  Имеется в виду танец из балета «Бабочка» французского композитора Жака Оффенбаха (1819–1880).


[Закрыть]. В дворике расчистили место для пары танцоров, собиравшихся исполнить знаменитый танец апашей. Парень в шляпе набекрень и полосатой рубашке в такт бравурной вихлястой музыке закружил свою длинноногую партнершу по двору, имитируя жестокую сексуальную игру. Fille[98]98
  Девушка (фр.).


[Закрыть] то отвергала грубые поползновения своего garçon[99]99
  Парень (фр.).


[Закрыть], то заискивала с ним. Все это время с уголка его рта свисала зажженная сигарета, и парень выдыхал колечки дыма, а затем впивался в губы девушки поцелуем. Даже танец на Монмартре предполагал тычки, пощечины, удары в пах и захваты. Девушка выхватила из-под подвязки нож, но mec отобрал его и швырнул в стену. Лезвие воткнулось в афишу Гиньоля.

Кэйт потягивала ликер, от едкого вкуса слезились глаза и жгло язык. Этот напиток с сильным запахом аниса почти не отличался по крепости от абсента. А тот, как известно, приводил к сифилису, чахотке и смерти.

Танец закончился, уличные музыканты наслаждались аплодисментами. Они собирали монетки, и Кэйт дала девушке су, надеясь, что синяки, просматривавшиеся под ее пудрой, проступили от чрезмерных репетиций.

Идея гиньолевской пьесы о Кейе состояла в том, что жестокость повсеместна, она не ограничивается одним безумцем и сценой маленького театра. Ужас был всеобъемлющим, всеохватывающим… Он прослеживался и в статуях Святого Дионисия, державшего в руках собственную отрубленную голову, и в ритуализированном домашнем насилии танца апашей. Эпоха Террора и дни Коммуны миновали, но Гиньолевы Легионеры Ужаса занимали высокие посты во власти. Жорж Дю Руа мог бросить честных министров на съедение les loups[100]100
  Волкам (фр.).


[Закрыть], но помогал Эжену Мортену сохранить должность. Где бы ни заходила речь о деле Дрейфуса, вспыхивали народные волнения. На одной неделе война с Германией казалась неизбежной, на следующей столь же неизбежным выставлялся союз с Германией против Великобритании. Отца Керна назначили инспектором детских домов. Ширились ужасные слухи о его ночных визитах к маленьким подопечным, но даже Золя не решался открыто бросить вызов священнику. Недавний заговор военных, собиравшихся сделать из генерала Ассоланта нового Наполеона, сорвался в последнюю минуту. Кэйт нравилось считать себя благоразумным человеком, но она работала на безликое создание, которое якобы швырнуло люстру на голову зрителей в опере просто потому, что ему не понравилась актриса в роли Гретхен в «Фаусте».

Может быть, все это просто шутка?

Насилие не ограничивалось Парижем. Британский Панч, брат Гиньоля, бил свою Джуди не меньше любого апаша… а еще убивал полицейских, судей и крокодилов. В Ист-Энде Кэйт провела немало времени с женщинами, пытавшимися вывести синяки после того, как они отправились за мужьями в паб, чтобы не дать им пропить деньги на оплату квартиры. Потому шоу Джуди и Панча совсем не вызывало у нее смеха. По крайней мере, девушки апашей давали сдачи.

Кэйт обвела взглядом дворик. Люди отлично проводили время, пусть тут и орудовали карманники. Невзирая на все ужасы мира, жизнь продолжалась – и в ней было много радостей. После танца уличные музыканты сели за столик выпить – и девушка флиртовала со своим партнером по танцу и аккордеонистом. Кэйт немного успокоилась и, пожав плечами, попыталась отбросить тягостные мысли.

Нож уже вынули из стены – и под глазом Гиньоля на афише зияла треугольная дыра, похожая на слезу.

Кэйт подумала о глазах Гиньоля, этих живых глазах, поблескивавших за маской из папье-маше. Ей казалось, она узнаёт эти глаза. Но так ли это? Гиньоль был сокрыт, когда снимал маску. Он мог оказаться кем угодно.

Программка и брошюра мало чем помогли ей. Там были напечатаны биографии Бермы, Фрозо, Морфо (якобы ветерана сражений в Марокко, раненного в бою) и остальных, но на странице о Гиньоле приводились сведения о персонаже, а не об актере. Гиньоль – это Гиньоль, а не исполнитель этой роли… Жан-Франсуа Такой-то или Феликс-Фредерик Имярек. Неважно. Под фотографией Бермы был абзац, посвященный ее прежней жизни и карьере. До того как стать примадонной в Théâtre des Horreurs, она играла и в других театрах, начав с эпизодической роли служанки Клеопатры и заканчивая ролями Джульетты и Дездемоны. Под снимком же Гиньоля – только список его преступлений. Обретший славу сценариста, постановщика и управляющего Театра Ужасов, он вынырнул словно ниоткуда, купив остатки компании покойного месье Юло.

Его театр стал писком моды в Париже, вызывая бурные обсуждения. У. Б. Йейтс[101]101
  Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – ирландский поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 года.


[Закрыть], Густав фон Ашенбах[102]102
  Густав фон Ашенбах – персонаж новеллы Томаса Манна (1875–1955) «Смерть в Венеции».


[Закрыть] и Одилон Редон[103]103
  Одилон Редон (1840–1916) – французский художник, один из основателей символизма.


[Закрыть] провозглашали Гиньоля гением, хотя Кэйт готова была поспорить, что они ни за что не пригласили бы его на ужин. Поль Верлен[104]104
  Поль Мари Верлен (1844–1896) – французский поэт, один из основоположников символизма.


[Закрыть], Жан дез Эссент[105]105
  Жан дез Эссент – главный герой романа «Наоброт» Жориса Карла Гюисманса (1848–1907).


[Закрыть] и Андре Жид[106]106
  Андре Поль Гийом Жид (1869–1951) – французский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1947 года.


[Закрыть] поносили Гиньоля, называя его мошенником, хотя непоследовательный Эссент тут же утверждал, что любит этого дьяволенка, как родного брата. Лео Таксиль[107]107
  Лео Таксиль, настоящее имя Мари Жозеф Габриэль Антуан Жоган-Пажес (1854–1907) – французский писатель, автор антирелигиозных произведений и так называемого «антимасонского розыгрыша».


[Закрыть] поддерживал «безумного шута» Театра Ужасов в своей листовке «La France Chrétienne Anti-Maçonnique»[108]108
  Христианская антимасонская Франция (фр.).


[Закрыть], затем утверждал, что изобрел Гиньоля… но его творение вырвалось из-под контроля. Стоит ли обсудить эту теорию с месье Эриком? В контексте организации «Призрак Оперы» едва ли будет неуместным предполагать, что вымышленный персонаж возродился к жизни и теперь убивает настоящих жертв.

Но она так ничего и не выяснила об этом человеке в маске.

При мысли о Гиньоле ей становилось не по себе. Очень легко было представить его лицо – его глаза – в темном углу или в толпе людей. Кэйт все еще чувствовала, что он – или кто-то в его маске – неподалеку… и может напасть на нее в любой момент.