Текст книги "Современные исследования интеллекта и творчества"

Для проверки гипотезы о том, что существуют специфические поведенческие паттерны для инсайтного решения, мы использовали сравнение количества меток «ага-эффект», «экстериоризация», «ритм», «повтор» в условиях решения инсайтных и алгоритмизированных задач.

Из приведенных выше результатов следует, что повторяющиеся действия практически не встречаются при решении алгоритмизированных задач, а ритмичные действия испытуемые не совершали вовсе.

Для сравнения количества паттернов повторяющихся и ритмичных действий был использован дисперсионный анализ. Результаты дисперсионного анализа показали значимые различия между повторяющимися действиями в инсайтных и алгоритмизированных задачах (F=14,41; p<0,001). Статистический анализ сравнения количества ритмичных действий также выявил значимые различия (F=9,61; p<0,01). Таким образом, данные позволяют предположить, что повторяющиеся и ритмичные действия являются специфическим паттерном поведения в процессе решения инсайтных задач.

Таблица 1. Количество повторяющихся действий в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Таблица 2. Количество ритмичных действий в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Одним из наиболее вероятных объяснений того, что испытуемые склонны совершать повторяющиеся и ритмичные действия в процессе решения инсайтной задачи, может служить ослабление функций префронтальной коры больших полушарий головного мозга в процессе решения инсайтных задач. Данный участок отвечает за функцию контроля за действиями, построения программы действий (Мачинская, 2015). Возможно, ослабление функций префронтальной коры влечет за собой снятие функциональной фиксированности и помогает находить нестандартное решение. В результате отключения этого участка мозга возникают персеверации – повторяющиеся действия, зацикливание на одном и том же действии. Также возможно предположение о том, что у здоровых испытуемых префронтальная кора не отключается, но мозг как бы «загружает» ее выполнением одной и той же моторной программы для снятия феномена функциональной фиксированности.

Для проверки гипотезы о существовании специфических механизмов сравнивалось количество меток «ага-эффект» и «экстериоризация» в разных типах задач.

Сравнение количества паттернов «ага-эффекта» показало, что данные паттерны встречаются при решении инсайтных задач чаще, чем при решении алгоритмизированных (χ²=33,75; p<0,001). На основе полученных данных можно утверждать, что паттерны «ага-эффекта», характеризующиеся комплексом мимических выражений эмоции радости и удивления, являются специфическими для решения инсайтных задач. Это связано с тем, что инсайт субъективно переживается как внезапно приходящий правильный ответ на поставленную задачу. Причиной возникновения эмоции радости может служить получение испытуемым удовольствия от внезапного осознавания правильного решения.

Сравнение количества паттернов экстериоризации выявило, что данные паттерны встречаются при решении алгоритмизированных задач чаще, чем при решении инсайтных задач (χ²=19,78; p<0,001). Под «экстериоризацией» в процессе разметки понималась визуальная репрезентация испытуемым процесса своего мышления. Испытуемый как бы переводит процесс мышления с внутреннего уровня на внешний. В качестве основных паттернов, составляющих данный феномен, можно выделить обозначение жестами или движениями рук, тела, головы, направления движения объектов, фигурирующих в задаче, обозначение воображаемых объектов задачи на плоскости при помощи жестов и оперирование ими. Объяснением может служить предположение о том, что алгоритмизированные задачи в отличие от инсайтных требуют большего внимания к организации задачного пространства. Условия таких задач предполагают выстраивание некой последовательности действий и оперирование объектами задачи в соответствии с заданной последовательностью. Задачи такого вида требуют от решателя анализа большого количества пространственных отношений между объектами. Решатель вынужден прибегнуть к визуальной форме репрезентации для более эффективного решения алгоритмизированной задачи.

Таблица 3. Количество паттернов «ага-эффекта» в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Таблица 4. Количество паттернов экстериоризации в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Для проверки второй основной гипотезы о том, что существуют различия в предъявляемых паттернах поведения при решении мыслительных задач в зависимости от наличия или отсутствия прямой коммуникации с экспериментатором относительно различий в поведенческих паттернах в разных условиях коммуникации, работа с каждым испытуемым делилась на две серии. Во-первых, испытуемый решал предложенные ему задачи в режиме диалога с экспериментатором. Процесс решения задачи снимался на веб-камеру с согласия испытуемого. Во-вторых, испытуемый и экспериментатор находились в разных помещениях, диалог и обратная связь производились через мессенджер в социальной сети. Так же, как и в первом варианте, поведение испытуемого снималось на веб-камеру, производилась онлайн-трансляция изображения в комнату с экспериментатором, т. е. экспериментатор видел испытуемого, но испытуемый не видел экспериментатора. Производилась синхронная запись рабочего стола испытуемого. Основными маркерами для сравнения были выбраны жесты «коммуникация» и просто «жесты».

Таблица 5. Количество паттернов коммуникативных жестов в зависимости от экспериментальной ситуации

«Коммуникативные» жесты не встречались совсем в условии отсутствия экспериментатора. Значимость различий подтвердилась статистически (F=16,47; p<0,001). Таким образом, полученные результаты свидетельствуют о влиянии на количество коммуникативных жестов типа экспериментальной ситуации и типа задачи.

Данные можно интерпретировать следующим образом. Процесс коммуникации осуществляется как процесс обмена информацией между двумя и более людьми. Невербальные паттерны поведения, участвующие в процессе коммуникации, выполняют функцию дополнительной информации, которую нужно передать (пожимание плечами, качание и кивки головой ит. д.). Такие паттерны используются для установления и поддержания контакта с собеседником. Например, человек «уводит» взгляд от собеседника и делает жест рукой в его сторону. В данном примере рука служит «заменителем» потерянного зрительного контакта. Подобный жест направлен на то, чтобы дать собеседнику понять, что коммуникация продолжается и его слушают, даже если на него не смотрят.

В случае с коммуникацией через какие-либо средства связи и в случае с коммуникацией в виде текста элементы невербальной коммуникации отсутствуют в принципе. Следовательно, единственный способ передачи информации и установления коммуникации – это набираемый текст. Таким образом, потребность в коммуникативных жестах отпадает сама собой.

Таблица 6. Различия в количестве коммуникативных жестов в зависимости от типа задачи

Различия в количестве коммуникативных паттернов (F=12,31; p<0,001) в зависимости от типа задачи могут объясняться тем, что в процессе решения инсайтных задач обратная связь является более субъективно важной для решателя, чем в процессе алгоритмизированных задач. Испытуемый, находящийся на стадии инкубации, как ему кажется, предположил все возможные варианты ответа. В данном случае поддержание активной коммуникации с экспериментатором может быть попыткой получить подсказку для решения поставленной задачи.

Для проверки гипотезы о большем количестве паттернов лицевой экспрессии в условиях прямой коммуникации с экспериментатором сравнивалось количество паттернов «мимика» в зависимости от условий экспериментального исследования.

Статистический анализ показал незначимые (F=0,86; р=0,3) различия при сравнении паттернов мимики в различных экспериментальных условиях. Отсутствие значимых различий может быть следствием того, что лицевая экспрессия испытуемых в большей степени была связана именно с ситуацией решения задачи, а не с ситуацией коммуникации.

Как и в предыдущем случае, проводилось сравнение количества мимических паттернов в зависимости от типа предъявляемой задачи. Значимые различия (F=27,3; p<0,001) между количеством мимических паттернов в процессе решения инсайтных и комбинаторных задач объясняется тем, что мимика также является невербальным способом коммуникации. Кроме того, решение инсайтных задач занимало больше времени, чем решение алгоритмизированных.

Таблица 7. Количество мимических паттернов в зависимости от типа коммуникации с экспериментатором

Таблица 8. Количество мимических паттернов в зависимости от типа предъявляемой задачи

Таким образом, при помощи метода фиксации поведенческих паттернов в процессе решения инсайтных задач было установлено, что паттерны, встречающиеся при решении мыслительных задач в разных условиях могут быть: 1) специфическими паттернами для решения задач такого типа («ага-эффект», «экстериоризация», повторяющиеся и ритмичные действия); в таком случае паттерны обусловлены спецификой самой задачи, определенным типом мыслительных процессов, которые эта задача инициирует; 2) обусловлены эффектом присутствия экспериментатора и являются «побочным продуктом» совместной деятельности экспериментатора и испытуемого (коммуникативные жесты). Инсайтность решения можно оценить с помощью поведенческих паттернов, выявленных в данном исследовании, однако эти паттерны не являются жестким условием инсайта и должны анализироваться в качестве дополнительного объективного показателя в совокупности с другими критериями. К сожалению, по результатам данного исследования можно сделать вывод о крайней сложности выявления момента инсайта с помощью анализа поведенческих признаков при инсайтном решении задач. Существенная часть стандартных признаков ага-реакции является, по всей видимости, актом коммуникации и контролируется процессами на этапах после осознания решения.

1. Существуют специфические поведенческие паттерны для инсайтного решения. В частности, в процессе решения инсайтных задач существуют паттерны поведения, специфические для момента нахождения решения («ага-эффект), и существуют различия в паттернах поведения при решении инсайтных и алгоритмизированных задач (повторяющиеся и ритмичные действия).

2. Существуют различия в предъявляемых паттернах поведения при решении мыслительных задач в зависимости от наличия или отсутствия прямой коммуникации с экспериментатором. В частности, в условиях наличия прямой коммуникации с экспериментатором испытуемые чаще демонстрируют «коммуникативные» жесты, чем какие-либо другие.

3. При решении инсайтных задач испытуемые склонны чаще демонстрировать «коммуникативные» жесты и паттерны лицевой экспрессии.

Брушлинский А. В. Мышление и прогнозирование. М.: Мысль, 1979.

Васильев И. А., Поплужный В. Л., Тихомиров O. K. Эмоции и мышление. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980.

Вертгеймер М. Продуктивное мышление. М.: Прогресс, 1987.

Горелов И. И. Невербальные коммуникации. М.: Либроком, 2009.

Дункер К. Психология продуктивного (творческого) мышления // Психология мышления. М.: Прогресс, 1965. С. 86–234.

Кедров Б. М. Микроанатомия великого открытия. М.: Наука, 1970.

Кёлер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. М.: Изд-во Коммунистической Академии, 1930.

Корнилов Ю. К., Владимиров И. Ю., Коровкин С. Ю. Современные теории мышления. Ярославль: ЯрГУ, 2011.

Котов А. А. Паттерны эмоциональных коммуникативных реакций: проблемы создания корпуса и перенос на компьютерных агентов // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. М.: РГГУ, 2009. Вып. 8 (15). С. 211–218.

Котов А. А. Имитация компьютерным агентом непрерывного эмоционального коммуникативного поведения // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. М.: РГГУ, 2010. Вып. 9 (16). С. 219–225.

Люсин Д. В. Влияние эмоций на креативность // Творчество: от биологических оснований к социальным и культурным феноменам. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011. С. 372–389.

Матюшкин А. М. Проблемные ситуации в мышлении и обучении. М.: Педагогика, 1972.

Мачинская Р. И. Управляющие структуры мозга // Журнал высшей нервной деятельности. 2015. Т. 65. № 1. С. 33–60.

Пономарев Я. A. Психология творчества. М.: Наука, 1976.

Рубинштейн С. Л. О мышлении и путях его исследования. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1958.

Тихомиров О. К. Структура мыслительной деятельности человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969.

Уоллес Г. Стадии решения мыслительной задачи // Психология мышления. Хрестоматия по психологии. М.: АСТ: Астрель, 2008. С. 298–309.

Birdwhistell R. L. Kinesics and Context. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1970.

Davidson J. E. The suddenness of insight // R. J. Sternberg, J. E. Davidson (Eds). The Nature of Insight. Cambridge, MA: MIT Press. 1995. P. 125–155.

Ekman P., Sorenson Е. R., Friesen W. V. Pan-cultural elements in facial displays of emotions // Science. 1969. V. 164. № 3875. P. 86–88.

Gick M. L., Lockhart R. S. Cognitive and affective components of insight // R. J. Sternberg, J. E. Davidson (Eds). The Nature of Insight. Cambridge, MA: MIT Press, 1995. P. 197–228.

Kaplan C. A., Simon H. A. In search of insight // Cognitive Psychology. 1990. V. 22. № 2. P. 374–419.

Kounios J., Beeman M. The Aha! Moment: The Cognitive Neuroscience of Insight // Current Directions in Psychological Science. 2009. V. 18 № 4. P. 210–216.

Lausberg H., Sloetjes H. Coding gestural behavior with the NEUROGES-E L A N system // Behav ior Resea rch Met hods, Inst ruments & Computers. 2009. V. 41. № 3. P. 841–849.

Mai X. Q., Luo J., Wu J. H., Luo Y. J. “Aha!” Effects in a Guessing Riddle Task: An Event-Related Potential Study // Human Brain Mapping. 2004. V. 22. № 4. Р. 261–270.

Metcalfe J., Wiebe D. Intuition in insight and noninsight problem solving // Memory & Cognition. 1987. V. 15 № 3. P. 238–246.

Subramaniam K., Kounios J., Parrish T. B., Jung-Beeman M. A brain mechanism for facilitation of insight by positive affect // Journal of Cognitive Neuroscience. 2009. V. 21. N 3. P. 415–432.

Topolinski S., Reber R. Gaining Insight Into the „Aha“ Experience // Current Directions in Psychological Science. 2010. V. 19. № 6. P. 402–405.

Weisberg R. W., Alba J. W. An examination of the alleged role of “fixation” in the solution of “insight” problems // Journal of Experimental Psychology: General. 1981. V. 110. № 2. P. 169–192.

Часть 2. Способности, интеллект, креативность

Особенности организации концептуальных структур у подростков и юношей с разным уровнем общих и специальных способностей[17]17
  Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 14-28-00087), Институт психологии РАН.


[Закрыть]
^{Е. В. Волкова}

Концептуальные структуры (концепты) – это ментальный субстрат, который контролирует состояние индивидуальных интеллектуальных ресурсов. То, как человек понимает и интерпретирует действительность, включая оперирование понятиями, зависит от уровня сформированности концептуальных структур. Они определяют и процесс воспроизведения понятийных знаний, и процесс возникновения новых идей, влияют на продуктивность интеллектуальной деятельности за счет своей способности порождать ментальные пространства, обладающие особыми конструктивными свойствами (Холодная, 2012, 2014).

Несмотря на значимость концептов в структуре ментальных ресурсов человека, вопрос о природе данных ментальных образований до сих пор остается одним из наименее исследованных. Трудности изучения концептуальных структур обусловлены, прежде всего, тем, что концепт является объектом междисциплинарных исследований, имеет много значений и в зависимости от контекста трактуется по-разному. В современной философии данный термин рассматривается в таких аспектах, как ментальная репрезентация, абстрактный объект, способность познающего агента. В метафизике, особенно онтологии, концепт является фундаментальной категорией существования (по Платону, существует мир универсальных идей – концептов; согласно Канту, существуют врожденные априорные категории, схемы). В лингвистике и культурологии концепт рассматривается как ментальное образование, благодаря которому культура входит в ментальный мир человека. Концепты не только мыслятся, они переживаются, являются предметом эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений. Концепты существуют по-разному в разных своих слоях, и в этих слоях они по-разному реальны для людей данной культуры. Тем не менее вопрос о существовании концепта как психической реальности остается одним из самых дискуссионных.

Вопрос об онтологическом статусе концептуальной структуры (концепта) связан с вопросом об онтологии психической реальности. Наиболее полно данная проблема разработана в трудах Я. А. Пономарева, согласно которому, психика – это «динамическая структура нервной массы, модель действительности, несущая в себе копии. Но какой эта структура окажется, зависит не только от самой массы, но и прежде всего от того взаимодействия человека с окружающим, которое как бы лепит динамическую структуру мозга» (Пономарев, 1999, с. 46). Модель – объективно реальный продукт взаимодействия вещей. Содержанием модели, «которое абстрагируется познающим человеком в форме копии оригинала при установлении факта сходства между двумя предметами», является образ. Образ – «копия оригинала, идеальное отображение одного предмета в другом» (Пономарев, 1999, с. 58–59) (в гносеологическом значении), оно «всегда дублировано материальными структурами, складывающимися в ходе взаимодействия материальных систем» (Пономарев, 1999, с. 73). Таким образом, психическая реальность представлена совокупностью моделей взаимодействия, несущих в себе копии оригиналов.

Модель взаимодействия обладает определенным строением, структурой, которая представлена множеством компонентов, связанных отношениями, обеспечивающими взаимосодействие для достижения полезных приспособительных результатов (Александров, 2006).

Вместе с тем возникает вопрос о том, какова же физическая природа этой модели. В. Н. Дружинин в своих работах, исходя из постулата о том, что у психической реальности есть собственная онтология, собственная физика (условно, «физика II»), предлагает модель «активной голограммы» (Дружинин, 2007). Данная модель, по мнению автора, в большей степени по сравнению с другими моделями соответствует феноменологическим признакам психической реальности. В рамках голографической модели психической реальности Дружинин рассматривает интеллект не столько как скорость переработки информации человеком или способность к творческому решению задач, сколько как способность реконструировать в ментальном пространстве структуру признаков задачи (там же).

Согласно нашим представлениям, концепт как носитель свойств понятийного мышления представляет собой ментальную реконструкцию признакового состава объекта или явления, исторически сложившихся знаний об этих объектах и явлениях в зависимости от особенностей ментального опыта субъекта (ментального пространства).

Вопрос об онтологическом статусе концепта связан с вопросом о его структуре, поэтому особый интерес вызывают исследования особенностей структурной организации концептов в разных группах испытуемых.

Цель настоящей статьи состоит в изучении особенностей организации концепта «вещество» как базового понятия химии в группах подростков и юношей с разным уровнем интеллекта, креативности и специальных химических способностей.

В качестве испытуемых выступили 73 подростка (возраст – 14 лет), которые приняли участие в повторном исследовании в возрасте 15 лет в рамках лонгитюда, а также 238 студентов-химиков (возраст – 19–20 лет). Оценивались особенности организации концепта «вещество», уровень интеллекта, креативности и специальных химических способностей.

1. Для оценки уровня интеллекта применялся детский и взрослый варианты теста Д. Векслера (WISC, WAIS) в адаптации Ю. И. Филимоненко, В. И. Тимофеева (Филимоненко, Тимофеев, 1995, 2006). Распределение студентов на группы по уровню интеллекта осуществлялась в соответствии с классификацией Д. Векслера: 110≤IQ≤119 – хорошая норма интеллекта, 120≤IQ≤129 – высокий интеллект, IQ>130 – весьма высокий интеллект.

2. Диагностика креативности реализовывалась при помощи теста Е. Торренса (Torrance Test of Creative Thinking) в адаптации Е. Е. Туник (Туник, 1998). Оценивалась вербальная и невербальная креативность, но в настоящей работе приводятся данные по невербальной креативности. Распределение студентов на группы с более высокими и менее высокими показателями креативности осуществлялось на основе медианы (51,35 баллов).

3. В качестве критерия разделения студентов на группы в зависимости от уровня специальных химических способностей в нашем исследовании использовался факт отображения или неотображения химических образов в рисунках при выполнении невербальной батареи Е. Торренса. Как показано в наших исследованиях, данный факт является надежным маркером для выявления и диагностики специальных способностей в области химии (Volkova, 2014).

4. Для оценки организации концепта «вещество» использовалась методика «Химические дифференцировки». Испытуемому предлагалось как можно быстрее и безошибочно разложить колоды карточек с изображениями химических формул на группы согласно определенным, заданным в предварительной словесной инструкции признакам.

1. Простая дифференцировка – глобальный уровень иерархии концепта «вещество» (родовые признаки) – классификация изображений простых и сложных веществ.

2. Сложная дифференцировка – базовый уровень концепта «вещество» (видовые признаки) – классификация изображений веществ по принадлежности к определенному классу соединений (оксиды, кислоты, соли, основания).

3. Сложнейшая дифференцировка – детализированный уровень – более сложная классификация соединений (основной оксид, амфотерный оксид, кислотный оксид, и т. д.). Формулы веществ подбирались таким образом, чтобы испытуемые не могли воспользоваться известными им знаниями.

Базируясь на идеях Л. Н. Ланды о связи организации концепта с энтропией (Ланда, 1966), Л. М. Веккера о связи организации концепта с энергетическими затратами (Веккер, 1976) и собственных данных о времени реакции сложного выбора как вероятностного показателя меры организации и формы организации концепта (Волкова, 2011а, б), в качестве объективных количественных показателей организации концепта были использованы время дифференцировок (как показатель скорости) и число ошибок (как показатель точности). Дифференцировка – различение близких сигналов и выбор единственного подходящего к сигналу ответа. Скорость (время) осуществления дифференцировочных реакций является показателем дискриминативной способности мозга – способности мозга к разграничению, концентрации и относительной независимости сложных ансамблей возбуждения, являющихся результатом взаимодействия непосредственных сигнальных афферентаций и словесных сигналов предварительной инструкции (Бойко, 2002). Сигнал является структурной единицей информации, воплощенной в определенном физическом процессе, природа которого состоит в воспроизведении пространственно-временной упорядоченности состояний источника информации, воздействующего на физический носитель. Основной проблемой передачи информации является выделение сигнала из шума. Информация своей упорядоченностью противостоит росту энтропии как выражению беспорядочности. Точность и ошибки при выполнении деятельности являются эмпирическим выражением меры организации структур, обусловливающих поведение (Веккер, 1981).

Статистическая обработка материала проводилась на базе стандартных программ из пакета IBM SPSS Statistics-20. Для оценки особенностей организации концептуальных структур использовался дискриптивный анализ, факторный анализ (метод главных компонент с последующим вращением по критерию Varimax) и анализ различий (Т-критерий Стьюдента).