Текст книги "Современные исследования интеллекта и творчества"

Результаты эксперимента показали, что предъявление верного арифметического равенства в качестве прайма (подпорогового или надпорогового) уменьшало время правильного опознания следующего за ним другого верного арифметического равенства. При этом время ошибочного ответа, наоборот, увеличивалось. Таким образом, неосознаваемое предъявление другой задачи, содержащей нужное решение, ускоряло выбор правильного ответа в основной задаче.

До сих пор шла речь о необходимости повторения искомого решения в сопровождении других элементов, т. е. на фоне другого контекста. Можно ли использовать эти два условия по отдельности? Как повлияет на эффективность решения творческой задачи такое изменение контекста, при котором неосознаваемое решение вообще не будет содержаться в другой задаче? И что будет, если человек повторно столкнется с нужным ему, но неосознанным решением, а контекст при этом меняться не будет?

Моделью первого интересующего нас случая является введение временного перерыва, в течение которого накапливается новый контекст – множество параметров ситуации изменяется стихийно. Имеется множество подтверждений тому, что сам факт наличия перерыва во время попыток решить творческую задачу оказывает влияние на вероятность нахождения решения (Dodds et al., 2004). В исследовании О. В. Науменко и Д. И. Костиной (Naumenko, Kostina, в печати) также было показано, что содержание сознания должно изменяться, чтобы пауза принесла пользу. В их эксперименте испытуемым последовательно предъявлялись 5-буквенные анаграммы, из которых можно было составить по два разных слова. После того, как участник находил первое решение анаграммы, та же самая анаграмма предъявлялась повторно. Теперь испытуемого просили составить второе слово из этих же букв. Все участники были разделены на 5 групп случайным образом. В 1-й группе («без пауз») между двумя предъявлениями одной и той же анаграммы не было перерывов – задача предъявлялась повторно сразу после того, как было найдено первое решение. В остальных 4 группах между первым и вторым предъявлениями каждой анаграммы имела место пауза, во время которой испытуемые должны были выполнять дополнительное задание. Во 2-й группе во время паузы нужно было в течение 20 секунд молча подождать повторного предъявления анаграммы. В 3-й группе нужно было вслух прочитать 10 разных посторонних слов, не связанных друг с другом (в каждую паузу новые). В 4-й группе во время паузы нужно было 10 раз повторить вслух слово, постороннее по отношению к обоим значениям анаграммы (одно и то же в каждую паузу). В 5-й группе во время паузы нужно было 10 раз повторить вслух найденное самим испытуемым первое решение анаграммы.

В контрольной группе («без пауз») во время второго предъявления анаграммы испытуемые находили альтернативное решение в 69 % случаев. В группах (2) и (3) (без задания, провоцирующего эффект сатиации во время пауз) испытуемые находили второе решение в 81 % случаев, а в группах (4) и (5) (при наличии задания, провоцирующего эффект сатиации во время пауз) – в 74 % случаев.

Таким образом, при отсутствии паузы между двумя попытками испытуемым было сложнее всего обнаружить альтернативное решение анаграммы; если пауза была, но заполнялась неизменным содержанием, то преодолеть последействие негативного выбора было чуть проще. Легче всего нахождение альтернативного решения двусмысленной анаграммы осуществлялось тогда, когда пауза была заполнена изменяющейся стимуляцией.

М. Г. Филиппова и коллеги экспериментально изучали динамику последействия неосознанного негативного выбора на материале изображений-перевертышей, чтобы отследить, ослабевает ли последействие с течением времени. Кроме того, проверялась гипотеза о влиянии смены контекста на выраженность последействия.

В эксперименте на первом этапе испытуемым предъявлялись изображения-перевертыши и однозначные изображения, которые нужно было запомнить. На втором этапе предъявлялись «старые» и новые изображения, включая некоторые инвертированные варианты изображений-перевертышей. Задачей испытуемых было опознание предъявленных «старых» и новых картинок. В части используемых условий вместо изображений предъявлялись словесные описания, которые могли соответствовать или не соответствовать показанным ранее картинкам. Словесные описания нужно было опознавать, как если бы это были картинки. И, как оказалось, инвертированные варианты изображений-перевертышей чаще ошибочно опознаются как ранее предъявленные как раз в условиях их словесных описаний. По всей видимости, в этом с лу чае смена контекста была наиболее выраженной – задача выглядела для испытуемого совершенно другой.

Второй этап мог проводиться сразу после первого; после выполнения другой, не связанной с основным заданием методики; на следующий день; через месяц.

Проверка точности узнавания изображений-перевертышей спустя месяц после их предъявления изображений показала, что количество ошибок ложного узнавания перевернутого варианта выросло на 27 % (хотя эти изображения ранее не осознавались испытуемыми, в то время как количество ложных опознаний однозначных изображений как ранее предъявленных через месяц не изменилось). Таким образом, перерыв ослаблял эффект последействия негативного выбора (Filippova et al., 2015 – в печати).

Влияние изменяющегося контекста задачи на эффективность ее решения оригинальным образом исследовалось в экспериментах Я. А. Ледовой (2006), Н. Х. Тухтиевой (2014), Н. В. Андрияновой и А. Д. Карпова (2014, в печати), а также В. А. Гершкович (2010). Было показано, что регулярное изменение иррелевантных параметров (само по себе не являющееся имплицитной подсказкой) способствует более эффективному запоминанию, снижению подверженности установке, уменьшению количества устойчивых ошибок.

Вернемся к заданному выше вопросу: как можно создать экспериментальную ситуацию, в которой человек повторно встретится с неосознанно найденным ранее решением, но контекст при этом меняться не будет? Один из способов это сделать – предъявить прямую подсказку в виде неосознаваемого прайма.

В эксперименте О. В. Науменко (2010) испытуемых просили угадать результат перемножения кратковременно предъявленных трехзначных чисел. Нужно было выбрать ответ из трех предложенных вариантов (один из них был правильным). Частота выбора правильного ответа в таких условиях не отличалась от частоты случайного угадывания. Однако если между задачей и вариантами ответа на 40 мс предъявлялся прайм – правильный результат перемножения трехзначных чисел, – то он ускорял последующий выбор любого ответа (как правильного, так и ошибочного) по сравнению с условием, когда прайм «подсказывал» выбор ошибочного ответа или отсутствовал вообще.

Почему прямое, хотя и неосознаваемое предъявление искомого решения облегчило проникновение в сознание любых ответов, а не только правильного? Эта ситуация отличается от предыдущих тем, что здесь нет изменяющегося контекста, а есть только повторное столкновение с решением, которое нужно найти. Ранее В. М. Аллахвердовым (2001) была высказана гипотеза: если в сфере неосознанного появляется решение какой-либо задачи, возникает неспецифический сигнал (имеющий эмоциональную природу), который как бы сообщает сознанию: «решение найдено», но ничего не говорит о том, какое именно решение найдено. Можно предположить, что благодаря этому сигналу в сознании освобождается место для любых новых решений. Однако из-за отсутствия нового контекста, новых противопоставлений переструктурирования негативного выбора не происходит. Поэтому в сознание легко проникают любые варианты решений.

Эта идея подтверждается результатами, полученными М. Г. Филипповой (2009). В ее экспериментах испытуемому демонстрировалось двойственное изображение, которое нужно было описать (в этот момент экспериментатором фиксировалось, какое значение двойственного изображения осознал испытуемый). Затем следовала серия задач на лексическое решение, праймом для которой служило ранее идентифицированное испытуемым двойственное изображение. В конце каждого блока испытуемый сообщал, удалось ли ему в процессе решения задач на лексическое решение обнаружить двойственность предъявленного вначале изображения. Результаты этого эксперимента также показали, что испытуемые совершали наибольшее число ошибок при определении лексического статуса слов, связанных с неосознанными ими значениями многозначных изображений. Но оказалось, что в опытах, где им удалось осознать незамеченные ранее значения многозначного изображения, время определения лексического статуса всех слов (как связанных, так и несвязанных с задающим контекст изображением) оказалось значимо меньше, чем время определения лексического статуса слов в опытах, где осознания новых значений не происходило.

Впоследствии эти результаты были подтверждены и в других экспериментах М. Г. Филипповой (2009) с использованием разных типов когнитивных задач: решение анаграмм, опознание проявляющихся из фона рисунков и слов, а также опознание рисунков по фрагментам. На этот раз осознание испытуемыми ранее не замеченных (негативно выбранных) значений провоцировалось в эксперименте с помощью специального условия: изображение постепенно изменялось, принимая форму того значения, которое не было осознанно испытуемым. Процедура данного эксперимента позволяла отследить момент осознания испытуемым второго значения двойственного изображения, поскольку, согласно инструкции, во время выполнения когнитивных задач испытуемый должен был следить, не изменилось ли изображение в левой части экрана. Последействие негативного выбора (или негативный прайминг-эффект) проявилось в увеличении времени опознания рисунков и слов, связанных с неосознанным значением двойственных изображений. Кроме того, было подтверждено возрастание эффективности решения всех когнитивных задач при осознании ранее не замеченных значений двойственных изображений. Таким образом, нахождение альтернативной «фигуры» сопровождается появлением сигнала, который облегчает осознание любых новых значений.

Предполагается, что обсуждаемый неспецифический сигнал о неосознанном нахождении решения имеет эмоциональную природу, как-то субъективно переживается, но испытуемый не может о нем отчитаться в силу его высокой неопределенности. Этот сигнал можно зафиксировать, если вначале спровоцировать его возникновение, а затем предложить испытуемому дать какую-либо субъективную оценку ситуации (например, оценить привлекательность стимулов или уверенность в ответе), для вынесения которой у испытуемого нет четких критериев. В этом случае можно ожидать, что эмоциональный сигнал, вызванный неосознанным нахождением решения, будет «перенесен» на другую задачу.

В исследовании А. А. Четверикова и М. Г. Филипповой было обнаружено, что на оценку уверенности в одной задаче может влиять предшествующая иррелевантная эмоция. В данном исследовании с использованием в качестве стимулов изображений игральных карт и лиц из базы FEI (Thomaz, Giraldi, 2010), как приятных, так и неприятных, испытуемые выполняли поочередно 2 типа задач. Основная задача предполагала сличение двух карт (определение того, являются ли карты одинаковыми или различными) с последующим вынесением степени уверенности в ответе. Основной задаче предшествовала оценка предъявляемых лиц по принципу: нравится/ не нравится. Оказалось, что, если задаче сличения предшествовало приятное лицо, степень уверенности в задаче сличения (по существу, не имеющей ничего общего с задачей оценки привлекательности) была выше, нежели если ей предшествовало неприятное лицо. (Однако это срабатывало только в том, случае, если испытуемому нравилось предъявляемое лицо, если лицо не нравилось, данная закономерность не проявилась – Chetverikov, 2013.)

В другом эксперименте М. Г. Филипповой и А. А. Четверикова исследовался вопрос о возможности переноса чувства уверенности с одной задачи на другую. Здесь также использовалось попеременное решение двух типов задач: определения направления наклона большей части набора линий и распознавания искомого объекта из нескольких наложенных друг на друга контуров. Как оказалось, задача распознавания контуров оказывала влияние на уверенность в задаче определения ориентации линий: после успешного решения задачи с контурами повышалась уверенность в решении задач с линиями (по сравнению с предыдущей пробой). После ошибочного ответа в задаче с контурами уверенность в задаче с линиями понижалась (также по сравнению с предыдущей пробой).

В работе Е. А. Валуевой, А. Е. Мосинян, Е. М. Лаптевой (2013) были получены свидетельства в пользу того, что осознаваемое (чей-то возглас) или подпороговое предъявление (в виде прайма) «эмоциональной» подсказки (например: «Ага!») приводит к увеличению количества правильно найденных решений анаграмм. По-видимому, сознание можно обмануть, искусственно вызывая сигнал, который как бы отключает последействие позитивного выбора и освобождает место для любого нового решения, включая и правильное.

Подведем итог. Найти новое знание трудно, потому что неизвестно, что именно требуется найти и как нужно искать. Работы Я. А. Пономарева во многом вдохновили нас на проведение целого ряда экспериментов, которые были представлены в настоящей статье. Предлагаемое нами понимание процесса решения творческой задачи можно свести к следующим утверждениям:

– любое решение, в том числе то, которое требуется найти в творческой задаче, формируется автоматически, т. е. неосознанно;

– искомое решение, вероятнее всего, противоречит стереотипным способам решения, которые есть у сознания, и потому активно подавляется (остается неосознанным);

– ранее неосознанное может попасть в сознание при смене контекста.

Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии (в жанре научной революции). СПб., 1993.

А лла хвердов В. М. Сознание как парадокс // Экспериментальная психологика. Т. 1. СПб.: Изд-во ДНК, 2000.

Аллахвердов В. М. Психология искусства. Эссе о тайне эмоционального воздействия художественных произведений. СПб.: Изд-во ДНК, 2001.

Аллахвердов В. М. и др. Экспериментальная психология познания: когнитивная логика сознательного и бессознательного. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2006.

Андриянова Н. В., Карпов А. Д. Влияние изменения иррелевантных характеристик стимула на проявление эффекта негативного выбора Теоретические и прикладные проблемы когнитивной психологии: Материалы конференции молодых ученых памяти К. Дункера, Москва, 2014 (в печати).

Валуева Е. А., Мосинян А. Е., Лаптева Е. М. Эмоциональная подсказка и успешность решения задач // Экспериментальная психология. 2013. Т. 6. № 3 С. 5–15.

Гершкович В. А. Влияние усложнений фигуро-фоновых отношений при предъявлении целевого стимула на процесс его заучивания // Экспериментальная психология в России: традиции и перспективы / Под ред. В. А. Барабанщикова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010. С. 368–372.

Гершкович В. А., Жукова А. Д. Заучивание двойственной информации: роль фактора осознания // Материалы 2-й Всероссийской научной конференции «Психология сознания: современное состояние и перспективы». Самара, 2011. С. 349–352.

Науменко О. В. Проявление когнитивного бессознательного при решении вычислительных задач: Автореф. дис. … канд. психол. наук. СПб., 2010.

Пономарев Я. А. Психология творчества. М.: Наука, 1976.

Тухтиева Н. Х. Влияние типов изменения иррелевантных параметров задач на эффект установки // Вестник СПб. гос. ун-та. Серия 12. 2014. Вып. 3. С. 41–49.

Филиппова М. Г. Осознаваемые и неосознаваемые компоненты восприятия многозначных изображений // Психологические исследования: Сб. научных трудов Самара: Изд-во Универс-групп, 2009. Вып. 7. С. 73–91.

Charles L., Van Opstal F., Marti S., Dehaene S. Distinct brain mechanisms for conscious versus subliminal error detection // Neuroimage. 2013. V. 73. P. 80–94.

Chetverikov A. Automatic influence of irrelevant affect on confidence judgments // Perception. 2013. Т. 42. С. 242.

Dehaene S., Changeux J.-P. Experimental and theoretical approaches to conscious processing // Neuron. 2011. V. 70. Р. 200–227. doi:10.1016/ j.neuron.2011.03.018.

Dehaene S., Sergent C., Changeux J.-P. A neuronal network model linkin subjective reports and objective physiological data during conscious perception // Proceedings of the National Academy of Sciences. 2003. V. 100. P. 8520–8525. doi:10.1073/pnas.1332574100.

Dodds R. A., Ward T. B., Smith S. M. A review of experimental research on incubation in problem solving and creativity // Unpublished doctoral thesis. Texas A&M University, 2004.

Filippova M. G. Does Unconscious Information Affect Cognitive Activity: A Study Using Experimental Priming // The Spanish Journal of Psychology. V. 14 (1) 2011 P. 17–33. UR L: http://www.ucm.es/info/Psi/docs/journal/v14_n1_2011/art20.pdf (дата обращения: 15.04.2015).

Filippova M. G., Miroshnikov S. A., Chernov R. V. Dynamics of a negative choice in identifying ambiguous images // Toward a Science of Consciousness (TSC). Abstracts. Finland, Helsinki, 2015 (в печати).

Kokinov B., Hadjiilieva K., Yoveva M. Is a hint always useful in problem solving? The influence of pragmatic distance on context effects // Proceedings of the Nineteenth Annual Conference of the Cognitive Science Society. 1997. P. 974.

Naumenko O. V., Kostina D. I. Aftereffects in solving dual-meaning anagrams // Toward a Science of Consciousness (TSC). Abstracts. Finland, Helsinki, 2015 (в печати).

Peterson M. A., Skow-Grant E. Memory and learning in figure – ground perception // Psychology of Learning and Motivation. 2003. V. 42. Р. 1–35.

Seabrook R., Dienes Z. Incubation in problem solving as a context effect // Proc. 25^th Meeting Cognitive Sci. Soc. 2003.

Tal А., Bar M. The proactive brain and the fate of dead hypotheses // Frontiers in Computational Neuroscience. 2014. 8:138. doi:10.3389/ fncom.2014.00138.

Thomaz C. E., Giraldi G. A. A new ranking method for Principal Components Analysis and its application to face image analysis // Image and Vision Computing. 2010. V. 28. № 6. P. 902–913, June.

Дивергентное и конвергентное мышление как компоненты творчества: роль памяти и селективных процессов
^{О. М. Разумникова, А. А. Яшанина}

Высказанные Я. А. Пономаревым представления о статической и динамической структуре процесса, продукте и способе взаимодействия компонентов системы с учетом «зависимости от свойств, присущих компонентам взаимодействия, и условий их проявления в ходе взаимодействия» (Психология творчества…, 2006, с. 150) подтверждаются на основе эмпирических данных, полученных в ходе изучения природы творчества.

Анализируя способы решения творческой задачи в экспериментальных условиях, в качестве основных компонентов на разных уровнях организации системы креативного мышления можно выделить память (представляющую систему хранения вербальной, образной и другой информации), внимание (например, направленное или «дефокусированное»), стратегию решения поставленной проблемы (логическая или интуитивная), наконец, мотивацию к деятельности (интерес, избегание неудачи и наказания или стремление к достижению). Индивидуальное разнообразие всех свойств этих компонентов и способов их взаимодействия, как и разнообразие условий осуществления экспериментальной или практической творческой деятельности, может создать впечатление невозможности понимания механизмов ее организации, однако полученные на сегодняшний день результаты позволяют оптимистично прогнозировать дальнейшее изучение закономерностей креативности и факторов ее индивидуальной вариабельности.

Известно, что конвергентное и дивергентное мышление представляют собой разные способы нахождения решения проблемы (Guilford, 1967), однако при решении творческой задачи эти формы мышления тесно взаимодействуют (Lee, Therriault, 2013) В основе психометрической оценки показателей интеллекта или креативности лежат, с одной стороны, сходные критерии: необходимо решение условно простой задачи, однако, с другой стороны, высокий интеллект требует быстрого нахождения единственно верного ответа, тогда как креативность – множества оригинальных. Хотя в последнем случае кажется, что фактор времени уже не становится решающим, он присутствует и в скоростных характеристиках ментального поиска этого множества, и в принятии решения «оригинально – неоригинально». Выбор конечного ответа – это уже результат конвергентного мышления, следовательно, отказ от дивергентного мышления. В случае осознанного объяснения причин именно этого выбора ответа мы определяем решение как логическое, а когда знание ответа возникает без возможности объяснить, как мы это знаем – говорим об интуитивном принятии решения. Можно сказать, что творчество – замкнутый динамический процесс селекции информации с гибкими переходами от «дефокусированного» внимания, охватывающего широкое информационное пространство, к исполнительному вниманию с концентрацией на выбранной информации и обратно. Широта знаний, скорость ментальных процессов и способность к целенаправленному контролю и поддерживающему вниманию являются компонентами интеллекта и естественным образом входят в функциональную систему творчества наряду со способностью отказаться от стереотипного решения проблемы и найти его в отдаленных ассоциациях вербальных и зрительных образов. Эта полиморфная структура творчества подчеркивается представлениями о разных формах взаимосвязи передних и задних отделов мозга, обеспечивающих креативные инновации (Dietrich, 2004; Heilman et al., 2003).

Обзор особенностей селекции информации при креативном мышлении свидетельствует о том, что разные индивидуальные стратегии творческого мышления связаны с особыми характеристиками функциональной активации коры головного мозга и пространственной организацией функциональных нейронных ансамблей (Разумникова, 2009) и определяются разной полушарной спецификой селективных процессов (Разумникова, Яшанина, 2012). В ряде работ отмечено, что успешное выполнение экспериментальных творческих заданий сопровождается ослаблением активации коры, преимущественно в лобных отделах (Benedek et al., 2011; Fink, Benedek, 2012; Razumnikova, 2007а). Согласно представлениям К. Мартиндейла, такое ослабление активации отражает «дефокусированное» внимание, способствующее формированию отдаленных ассоциаций в информационном пространстве, которые могут лежать в основе нестереотипного решения проблемы (Martindale, 1999). Согласно другой точке зрения, повышение мощности альфа-ритма, т. е. снижение уровня активации коры, отражает усиление тормозных процессов в коре и преобладание интернального внимания, направленного на поиск оригинальной идеи (Benedek et al., 2011). Показанная нами ранее положительная корреляция показателей оригинальности придуманных слов-ассоциаций и мощности альфа-биопотенциалов соответствует этой гипотезе, так как этот эффект был представлен в передних отделах левого полушария, которые, как известно, участвуют в организации контроля селекции информации (Разумникова, Брызгалов, 2005; Razumnikova, 2007б).

Однако остаются пока открытыми вопросы о том, насколько необходимы эти контролирующие функции внимания, какие факторы влияют на переход от «дефокусированного» внимания к концентрации на выбранной части информации, какие особенности селективных процессов определяют динамику мышления, в том числе переход от конвергентного к дивергентному мышлению и наоборот, или статику стереотипного решения задачи. Одна из основных характеристик дивергентного мышления – генерация множества идей – лежит в основе психометрической оценки креативности, тогда как решение заданий при тестировании интеллекта требует применения конвергентного мышления. Эти особенности психометрической оценки разных форм мышления мы использовали для сопоставления со скоростными и продуктивными характеристиками селективных процессов с целью выяснения способов организации и взаимодействия когнитивных функций разного системного уровня, необходимых для достижения творческой продуктивности. Я. А. Пономарев предлагал для изучения особенностей мышления применять «максимально искусственную задачу», которая, однако, должна быть понятной, «простой, требовать минимум знаний» (Психология творчества…, 2006, с. 166). Этот подход был использован нами при выборе заданий, предназначенных для определения количественных показателей широкого спектра когнитивных процессов.

Характеристики селекции информации оценивали по результатам выполнения студентами университета ряда заданий.

Модифицированная корректурная проба. Для тестирования показателей объема и концентрации внимания использовали специально приготовленный бланк с 3840 буквами, среди которых были вставлены 38 слов из 3–4 букв, относящихся к семантическим категориям «спорт» и «быт». Испытуемым предлагалось в течение 10 мин. найти как можно больше слов, просматривая последовательно строчки стимулов. Показателями внимания были объем (число просмотренных букв) (V), продуктивность (общее количество найденных слов) (Cs) и концентрация (количество слов, отнесенное к количеству просмотренных букв) (C).

Красно-черные таблицы Горбова в компьютеризированном варианте. Показателем внимания было время переключения (tsw), которое вычисляли как разницу времени поиска последовательности чисел в таблицах.

Определение функций систем внимания (ANT). Показатели функций исполнительной системы внимания (tex) и время селекции конгруэнтных (tc) и неконгруэнтных стимулов (tnc) определяли с использованием разработанного нами компьютеризированного варианта методики, предложенной Познером (Fan et al., 2002).

Вербальный и образный компоненты интеллекта и вербальную память оценивали на основе теста структуры интеллекта Р. Амтхауэра. Для анализа использовали среднее значение четырех вербальных субтестов (IQv) и двух образных (IQf).

Креативность определяли с использованием образного субтеста Торренса «Круги» и вербального задания, при выполнении которого требовалось составить осмысленное и оригинальное предложение с использованием трех слов-стимулов, принадлежавших к отдаленным семантическим категориям. Образную оригинальность (ОРо) и беглость (Бо) оценивали с использованием компьютеризированной методики, где ОРо вычислялась как число, обратное количеству таких же образов, зафиксированных в базе данных; Бо равнялось количеству образов. Показатель вербальной беглости (Бв) – количество придуманных предложений, их оригинальность (ОРв) оценивали эксперты по 3-балльной системе (0 – стереотипное предложение, 2 – оригинальное). Более подробно методика тестирования креативности описана ранее в наших работах (Разумникова, 2011; Разумникова, Яшанина, 2012).

Для анализа собранного массива данных использовали методы корреляционного и регрессионного анализа. Итоговые результаты, указывающие на выявленные достоверные связи показателей интеллекта, креативности, памяти и внимания, в схематичном виде приведены на рисунке 1.

Память. Показатели вербальной памяти положительно коррелировали с уровнем IQv и IQf (r< 0,34; p<0,0001), а также с Cs (r=0,18, p<0,05).

Рис. 1 Корреляции между вербальным (IQv) и образным (IQf) компонентами интеллекта или вербальной и образной креативностью и показателями внимания и памяти.

Сплошные линии указывают на положительную связь, пунктир – отрицательную, большая толщина линии соответствует большему уровню достоверности (0,005< p <0,05); tc – время реакции при селекции конгруэнтных стимулов, tnc – неконгруэнтных, tsw – время переключения внимания, tex – время исполнительного контроля, Cs – продуктивность внимания, С – концентрация, V – объем внимания, Бв – беглость и ОРв – оригинальность при тестировании вербальной креативности, Бо и ОРо – образной.

Скорость селекции. Скорость селекции стимулов при тестировании систем внимания (tnc и tc) негативно связана с IQv (r<–0,19; p<0,03), негативная корреляция с IQf не достигла значимого уровня (p<0,07).

Показатели образной креативности Бо и ОРо положительно связаны с tc и tnc (r<0,18; p<0,05), тогда как показатели вербальной креативности по-разному коррелировали со скоростными характеристиками: Бв – негативно, а ОРв – положительно (–0,21<r< –0,24; 0,006<p<0,017 и 0,21<r<0,30; 0,001<p<0,021 соответственно).

Объем и концентрация внимания. Эффективность выполнения корректурной пробы Cs положительно коррелировала с IQv и IQf (r<0,21; p<0,015). IQf также положительно связан с концентрацией внимания (C) (r=0,30; p<0,001).

Достоверные связи продуктивности выполнения корректурной пробы были обнаружены для образной и вербальной креативности. Беглость генерации идей и их оригинальность при выполнении образного субтеста положительно коррелировали с Cs (0,20<r<0,24; p<0,02), и ОРо также – с С (r=0,18; p<0,03). Достоверной была положительная связь ОРв с показателями внимания V и C (0,23<r<0,27; p<0,005).

Контролирующие функции внимания. Время переключения внимания (tsw) негативно связано с IQv и IQf (r=–0,33; p<0,008 и r=–0,23; p<0,05 соответственно), а также с Бв (r=–0,24; p<0,03).

Время разрешения конфликта селекции неконгруэнтных и конгруэнтных стимулов (tex) негативно коррелировало с ОРо (r<–0,37; p<0,001). ОРв, напротив, положительно коррелировала с этим показателем внимания, однако только на уровне тенденции (p<0,07).

Показатели внимания и памяти как предикторы интеллекта и креативности Для определения значения показателей памяти и внимания в изменениях интеллекта или креативности нами был использован метод иерархической множественной регрессии. Значения интеллекта и беглости или оригинальности рассматривали как зависимые переменные, показатели внимания и памяти – как независимые. Основные параметры полученных достоверных моделей приведены в таблице 1.

Таблица 1. Основные параметры регрессионных моделей описания показателей интеллекта и креативности

Примечание. tsw – время переключения при выполнении красно-черных таблиц Горбова, tex – время исполнительной системы внимания, Cs – показатель эффективности выполнения корректурной пробы, tnc – время селекции неконгруэнтных стимулов.

IQv и IQf имели сходные модели для своего описания, согласно которым значимыми предикторами интеллекта были показатели вербальной памяти и tsw, которые на 13 % позволяли предсказать дисперсию IQv и на 12 % IQf (таблица 1). Большим значениям интеллекта соответствовала лучшая память и меньшее время переключения внимания (tsw).

Вербальная беглость (Бв) повышалась при снижении показателей tsw и tex, 6 % изменчивости приходилось на первую переменную и 18 % при их объединении, а добавление в регрессию еще Cs увеличивало ее предсказательные возможности до 23 %, но значимость вклада tsw при этом ослабевала (таблица 1). Для повышения вербальной оригинальности (ОРв) необходимо было, напротив, увеличение tsw, а также tnc, эти предикторы позволяли объяснить 9 % дисперсии ОРв, однако ни один из них не вносил достоверного вклада в оригинальность.