Текст книги "Полевое руководство для научных журналистов"

1. Вопрос не в том, надо ли объяснять какой-то термин или процесс, а в том, как это сделать понятно и настолько доступно восприятию, что это станет просто частью вашей истории.

2. Используйте следующие стратегии объяснения:

• глаголы в действительном залоге;

• аналогии и метафоры;

• «объяснение с конца», когда вы сначала объясняете что-то и только потом даете термин или обозначение;

• отбор важнейших характеристик процесса и готовность отказаться от остальных, потому что слишком детальное объяснение скорее навредит, чем поможет.

3. Те, кто изучает успешные объяснения, выяснили, что, хотя примеры помогают, еще лучше использовать непримеры.

Непримеры – это примеры того, чем нечто не является. Такой пример часто помогает разъяснить, чем это что-то является. К примеру, если вы объясняете, что такое подземные воды, вы можете сказать, что хотя термин как будто бы предполагает водоем, вроде озера или подземной реки, это неточный образ. Подземные воды – это не водоем в традиционном смысле слова, как пишет Кэтрин Роуэн, профессор коммуникаций, это, скорее, вода, которая медленно, но непрерывно движется по трещинам и щелям в земле под нами.

Или, если вы пытаетесь объяснить, что такое хороший опрос, можно порассуждать о важности репрезентативной выборки, достаточного количества откликов и т. д., а затем привести примеры того, что не является хорошим опросом: опрашивать людей в местном торговом центре (бессистемная выборка), просить подписчиков журнала прислать заполненные анкеты из номера (плохой отклик) и т. д. Это даст вашему читателю возможность взглянуть на новую идею по-другому.

4. Четко понимайте, во что верят ваши читатели. Можно написать, что лучше всего кластер заболеваний объясняет простая случайность, но это может оказаться непродуктивным, если ваши читатели отвергают случайность как объяснение чего бы то ни было. Если вы знаете, что убеждения ваших читателей могут войти в противоречие с объяснением, которое вы даете, вы сумеете написать свой текст так, чтобы он не заставил их полностью «закрыться» от научной информации, которую вы пытаетесь донести.

Шэрон Данвуди

В художественной литературе, где события подбираются из-за эмоциональной нагрузки, которую они несут, – исчезновение персонажа, не к месту вырвавшееся слово – годится любое количество событий. Кроме того, два последовательных события может не связывать ничего, кроме эмоций: хронология большой роли не играет, а уж логика и подавно. Просто присоедините сцену с оговоркой к эпизоду, в котором персонаж исчезает в тумане, и читатель наверняка догадается, в чем тут дело. В беллетристике связям не обязательно быть явными, мы и так все поймем.

В научной журналистике и научно-популярной литературе, где события связаны в логическую цепь, порядок имеет значение. В каждом абзаце предложения идут в нужной последовательности, а в каждом предложении – слова; ваша задача – эту последовательность найти. На карикатуре Сида Харриса Иоганн Кеплер говорит коллегам: «Смотрите, орбиты планет эллиптические», – а коллеги по очереди думают: «Что такое орбита?», «Что такое планета?», «Что такое эллиптический?» Главная проблема этих коллег – не научная терминология, а то, что доктор Кеплер явно изложил свою идею в неправильном порядке.

Иногда, когда последовательность мыслей не кажется верной, это и в самом деле так – проблема в отсутствующем логическом шаге. Самые очевидные примеры отсутствия логической связи встречаются на уровне слов в предложении. «Поскольку скорость света постоянна, мы видим галактики на большом расстоянии от нас как удаленные во времени». Эта фраза грамматически корректна и точна с фактической точки зрения, но для обычного читателя почти бессмысленна. Проблема в отсутствии логики, связывающей свет и галактики в пространстве и времени. Читателя надо взять за руку и провести по всей цепочке шаг за шагом. Например, я придумала отличное и при этом очевидное правило: начинайте каждое предложение со слова или фразы, которыми закончили предыдущее. Получается так: «Мы видим галактики только благодаря свету, который они излучают. Свету, покидающему галактику, лежащую на определенном расстоянии, и движущемуся с постоянной скоростью, требуется, скажем, 100 лет, чтобы достичь наших глаз. Мы видим галактику такой, какой она была 100 лет назад». Последовательность здесь А – Б, Б – В, В – Г.

Правило АБ/БВ работает и на уровне абзацев. По сути, это просто еще один способ сделать переходы в тексте. Если каждый абзац раскрывает одну мысль (как пишут Уильям Странк и Элвин Уайт в культовой книге «Элементы стиля»), то переходные предложения обеспечивают связки этих мыслей. Переходные фразы сообщают читателю, почему, прочитав вот это, он сейчас прочитает то-то. Если переход к новому абзацу выглядит неуклюже – «но сначала немного предыстории» – у ваших мыслей, скорее всего, неверный порядок, и у вас проблема со структурой текста. Еще один симптом той же проблемы – повторение тем в тексте: «Как я уже говорил», «Возвращаясь к ранней Вселенной», «Мы вернемся к этой теме ниже». Если вы обнаружили у себя эти симптомы, вернитесь к правилу АБ/БВ, сделайте глубокий вдох и начните сначала.

Правило АБ/БВ отлично работает с другим нерушимым правилом Странка и Уайта: самое важное слово в предложении – последнее. Однажды я брала интервью у психолога Марвина Мински и спросила его об этом правиле. «Естественно, – сказал он, – лучше всего мы помним то, что услышали в конце». То же правило применимо и к абзацам: самое важное предложение – последнее. Это правило очень удобно, поскольку, когда вы закончили писать абзац, предложения в котором заканчиваются самыми важными словами, скорее всего, для вас уже не представит труда понять, о чем этот абзац. А когда вы закончите статью, состоящую из абзацев с самыми важными предложениями в конце, вы будете понимать, о чем она.

Энн Финкбейнер

Представляйте логическую связь как алфавит. Чтобы правильно прочесть алфавит, начать надо с А, затем Б, В и далее до Я. В алфавите нельзя пропустить ни одной буквы – точно так же в логической цепочке в вашем тексте нельзя пропустить ни одного шага. Автор должен представлять себе неглупого читателя, незнакомого с предметом. Такой читатель узнает все, что следует знать о теме, только если вы, автор, сообщаете это вовремя. Не перепрыгивайте через мысли и не действуйте наудачу. Задача объяснить внимательному читателю нечто новое ясна, точна, интересна и чрезвычайно сложна.

Рут Леви Гайер

Фразы, которые можно убрать из текста: «является», «о том, что» и т. д. Местоимения there и it в английском языке только занимают место. Предложение ничего не теряет от перехода к «В мозгу есть 10 миллиардов нейронов» к «В мозгу 10 миллиардов нейронов».

Слова, которые можно удалить из текста: лишние определенные артикли и слова «очень». «Очень» хорошо звучит в разговорном языке, но будет лишним в письменной речи: сравните «Она очень красива» и «Она красива». Экономно расходуйте наречия.

Энн Финкбейнер

Наука – это процесс, а не продукт, поэтому она так хорошо подходит для историй. Научные открытия не происходят сами по себе – их совершают люди. Хорошие авторы создают для читателя образ ученых, которые проводят эксперименты, фиксируют причинно-следственные связи, документируют свои наблюдения, выводят вещи из равновесия и радуются, а иногда и поражаются своим результатам. Настоящие ученые жаждут неожиданности, и когда это происходит, они счастливы.

Важно также объяснять общее, более широкое значение открытия. В нем может быть мало абсолютной новизны. Природа, как говорится, скупа. Если что-то сработало один раз, она использует это везде.

Вдумчивый автор углубится в свои интересы, сильные стороны, предрассудки и идеи, чтобы не только раскрыть саму историю, но и связать ее с окружающим миром – в науке, литературе и культуре, – что сделает ее интереснее и многограннее. Автор, который внимательно относится как к глубине, так и к широте проблемы, напишет нечто отличное от произведений других. Такой автор напишет историю, которая стоит потраченного на нее читателями времени.

Рут Леви Гайер

Задайте темп. Когда вы захватили читателей, нужно, чтобы они могли прочесть вашу историю быстро. Если история читается быстро, значит, она хорошо написана. Такая история движется с хорошим темпом – где-то спокойнее, описывая сцены и создавая предвкушение, где-то быстрее, показывая действия и выразительные диалоги. Именно темп вашей истории будет удерживать внимание читателей до самого конца. Если вы не зададите темп и не сможете удерживать его до последнего абзаца, до этого абзаца доберется не так много читателей.

Итак, как задать темп? По правде говоря, с ним придется «поиграть». Но начать можно с основ. Используйте действительный залог и сильные глаголы[1]1
  Сильные и слабые глаголы – грамматическая категория, актуальная для английского, и неактуальная для русского языка. Жесткий порядок слов в английском предложении не допускает постановку сказуемого перед подлежащим, однако для образования вопроса требуется инверсия – выдвижение глагола на предшествующую подлежащему позицию. Для преодоления этого парадокса в английском языке используется система вспомогательных глаголов, которые в вопросительных предложениях ставятся перед подлежащим, за которым следует основной (смысловой) глагол. И только 10 глаголов не подчиняются этому закону: они могут занимать позицию, предшествующую подлежащему, и таким образом самостоятельно образовывать вопрос. Это так называемые сильные, или модальные, глаголы. Сильные глаголы, в отличие от слабых, также не нуждаются во вспомогательном глаголе при образовании отрицательной формы. Все сильные глаголы неправильные, т. е. образуют формы прошедшего времени по индивидуальным моделям, часть из них не имеет всех глагольных форм, в 3-м лице единственного числа они не требуют окончания -s, необходимого для слабых глаголов. – Прим. ред.


[Закрыть]. Используйте настоящее время там, где нужны непосредственность и дух приключений, и прошедшее – там, где в этом нет необходимости. Ставьте в стратегически важные места короткие предложения, которые будут работать как переходы к следующей части истории. Аллитерация, использование трех примеров и игра со структурой предложения также помогают задать нужный ритм. И, что не менее важно, избежать беспорядка.

Повествовательный стиль – по сути, комбинация художественных приемов, которые очень полезны в материалах о науке и медицине. Даже если у вас нет повествования, думайте о себе как о рассказчике. Используйте повествовательный стиль для всего материала или для его части. Вот его основы: детали, ожидание, цитаты.

Детали обеспечивают такую яркость описаний, что вы как будто помещаете читателя в самое сердце истории. Ожидание и предвкушение создает у читателя потребность читать, намекая на то, что будет дальше. Цитаты оживляют историю, придают ей достоверность, поднимают спорные вопросы. Цитаты могут быть душераздирающими, причудливыми или забавными. Они делают сложное понятным и дают слово другой стороне в сюжете. Разговорные цитаты помогают задать ритм повествования. Если ваша цитата не делает в тексте ничего из перечисленного, стоит над ней поразмыслить – возможно, ее лучше убрать. В интервью у вас всегда будут многословные, бессмысленные и перегруженные терминами цитаты.

Мэри Кнудсон

Три главные проблемы, возникающие у моих студентов, специализирующихся в исследовательских областях, и мои советы, как их с ними справиться.

1. Годы в академической среде, где ценятся тонкие различия и логическая изощренность мысли, выработали у многих из моих студентов кое-какие вредные привычки. Они норовят писать слишком длинные тексты, перегружая их скрупулезной детализацией, на которые у широкого читателя просто не хватит терпения.

Кроме того, – и это касается всех студентов, не только исследовательских специальностей – я убежден, что компьютеры провоцируют известную синтаксическую рыхлость текста и даже логорею (словоблудие) особенно теперь, когда тексты можно публиковать в сети, где, как правило, им не надо умещаться в строго отведенное пространство. Первые черновики могут, а, скорее всего, и должны иметь много огрехов, но эти огрехи надо исправлять – нужно отжать из текста очень массу воды, прежде чем давать его читателю. Поэтому в Калифорнийском университете в Санта-Круз мы стремимся к тому, чтобы найти самый короткий путь к мысли.

Совет: Редактируйте себя, чтобы сделать свои доводы как можно более краткими и одновременно запоминающимися.

2. Мои студенты часто слишком подробно изучают тему, а затем слишком подробно объясняют технические детали, которые они так кропотливо освоили. Редактор местной газеты Santa Cruz Sentinel, который берет моих студентов на стажировку, как-то сказал мне: «Они очень умные, но, если спросить у них, который час, они расскажут, как работают часы».

Совет: Не заблудитесь в лесу. Уделяйте тому или иному моменту столько внимания, насколько он важен для сюжета, а не насколько технически сложен.

3. Мои студенты часто слишком уважают именитых ученых – да и вообще всех ученых. Это может ухудшить их интервью и тексты. Студенты едва покинули лаборатории и по понятным причинам все еще хотят, чтобы в них видели ученых. Исследователи, конечно, рады тому, что приходится беседовать с коллегой, а не с обычным журналистом общего профиля, и с готовностью относятся к нему как к коллеге, а не как к журналисту. Я не устаю говорить студентам, что необходимо противостоять глубоко укоренившемуся, часто бессознательному желанию одобрения тех, кого интервьюируешь. И рекомендую подражать несколько дерзкому и несерьезному подходу к ученым и науке, как у журнала New Scientist.

Совет: Будьте несерьезными.

В дополнение к этим советам хотелось бы процитировать автора журнала New Yorker Веда Мету, который сказал, что научился у знаменитого редактора Уильяма Шоуна всегда добиваться «ясности, гармонии, истины и неизменного уважения к читателю».

Джон Уилкс

5. Ваша история на новом уровне
Нэнси Шут

Нэнси Шут проработала в журналистике 20 лет, она первой сообщала о вспышке атипичной пневмонии, писала о работе судебно-медицинских экспертов, идентифицировавших останки жертв теракта 11 сентября, и рассказала, как карикатурист Гэри Ларсон уморительно использовал науку. Где она только ни побывала – от российского Дальнего Востока, где она была первым стипендиатом программы Фулбрайта на Камчатке в 1991 г., до Галапагосских островов и Исландии. Ее статьи публиковались в изданиях от Smithsonian и Outside до New York Times. Она была заместителем главного редактора в US. News & World Report, руководя научной тематикой в журнале, и сейчас работает старшим корреспондентом в журнале в Вашингтоне, округ Колумбия.

«Не выбирай сложные истории, дорогая, – очень-очень давно сказал мне один редактор. – Они разбивают сердце».

Я подумала, что это чушь. Будучи молодой и амбициозной, я была готова ради сюжета провести несколько суток без сна. Редактор был пожилым, умудренным опытом и ценил истории, которые как по маслу проходят через редакцию так, чтобы он успел вернуться домой к семейному ужину со стаканчиком скотча.

Теперь, через двадцать с лишним лет после того хорошего совета, я тоже ценю простые истории. Но все равно пытаюсь браться за сложные. Раз в несколько лет, если повезет, мне удается найти такую и написать. И маленькая тайная радость от этого поддерживает меня на протяжении нескольких месяцев слишком коротких сроков и слишком малого пространства для текста.

Размышляя о том, что делает хорошую историю превосходной, превращает еще один день в офисе в материал для первых страниц портфолио, я вновь думаю о том редакторе, седом ветеране газеты Saturday Evening Post. «Не пытайся быть другой, – говорил он мне. – Пиши о том же, о чем пишут остальные. Это большие, по-настоящему важные истории». И он был прав. В научной и медицинской журналистике у нас, к счастью, нет недостатка в больших историях. Клонирование, рак, исследования Марса, сибирская язва, Большой взрыв, изменение климата, нанотехнологии, сердечно-сосудистые заболевания – все это о рождении, смерти, созидании и смысле жизни. Если уж эти темы не приведут вас на первую полосу, что тогда приведет? Но именно это многообразие и поток информации, который несет эти истории, создают соблазн ограничиться простой работой – отписываться по журналам, выбирать темы вслед за New York Times – и на этом все. Превосходная история требует куда больше.

Мне нравится думать о журналистике, как об укладке кирпичей, – благородном ремесле, но все же именно ремесле. Чтобы построить стену, мне нужны кирпичи. Чтобы построить отличную стену, мне нужны лучшие кирпичи на свете. Факты – это кирпичи истории, и поиск правильных кирпичей требует серьезной репортерской работы. Я не могу утверждать, что исчерпывающее расследование гарантирует отличную историю, но без него у меня не обошлось ни в одном из таких случаев. Процесс начинается совершенно невинно. Я ловлю себя на том, что стала собирать заметки на какую-то тему, которая раньше меня не особенно волновала: например, о популяционной генетике. Внезапно я замечаю, что увлечена возможностями использования ДНК-тестирования, что позволяет проследить маршруты движения древних людей из Африки в Европу и по всей Азии. Мне приходится создать папку о популяционной генетике в почтовой программе, чтобы собирать все ссылки на статьи и случайные электронные письма по теме. Я начинаю искать повод провести неделю на конференции по генетике в Колд-Спринг-Харбор. И еще я читаю и читаю. Скоро мой стол и пол в офисе завалены журнальными статьями, блокнотами и ксерокопиями книжных страниц. Вам знакомы эти явные признаки – я чрезмерно увлеклась темой.

Вы скажете: что за пустая трата времени, будь эффективной, переходи к делу. Но я знаю, что в процессе репортерской работы я учусь. Для технически сложной темы вроде популяционной генетики нужно дополнительное время, чтобы разобраться в том, что такое гаплотипы – группы генетических вариаций, по которым можно отслеживать родственные связи или их отсутствие – и дрейф генов (извините, в университете я изучала английскую филологию). В еженедельной газете мы не можем позволить себе роскошь публиковать заметку за заметкой по одной и той же теме, накапливая источники и информацию. Для этого слишком мало места. Поэтому я вклиниваю дополнительную работу между другими короткими заданиями, берусь за статью по смежной теме, которая приведет меня к нужному ученому или в нужный город, за свой счет останавливаюсь в бюджетном отеле. В общем, делаю все, чтобы найти время и разобраться в этой истории.

Внимательно присмотритесь к материалам, от которых невозможно оторваться, и вы увидите на них «пятна пота». Вот, например, текст «Клонируем Тревора» в журнале Atlantic Monthly, который написала Кайла Данн в 2002 г. Она взялась за огромную тему – клонирование человека. Об этом написаны тысячи статей, в том числе сотни – о компании Advanced Cell Technology Inc., биотехнологическом стартапе, который пытается клонировать эмбрионы человека для терапии стволовыми клетками. В 2003 г. эта история удостоилась премии Национальной ассоциации научных журналистов благодаря упорству Данн в документировании личных, политических и научных проблем с клонированием человека.

Данн потратила на это кучу времени. Она неделями наблюдала, как исследователи ACT пытались создать клонированный эмбрион из клеток кожи Тревора Росса, маленького мальчика с X-сцепленной адренолейкодистрофией, редким заболеванием, часто со смертельным исходом. Она поговорила с родителями Тревора, пробралась через доклады NIH и выступления в конгрессе, читала статью за статьей о дебатах вокруг клонирования. Но одного пота, увы, недостаточно, чтобы сделать из обычной истории превосходную. Данн знала, что ей нужна не только репортерская работа, но и редакторская. По тексту не видно, какими тяжелыми для нее, наверняка, были месяцы ожидания, пока люди из ACT получат жизнеспособные донорские яйцеклетки. Напротив, мы неожиданно оказываемся в лаборатории поздним январским вечером. Ученые пытаются «склеить» одну из клеток Тревора с редкой донорской яйцеклеткой. «Используя крошечный стеклянный стержень, как миниатюрную рапиру, с округлым кончиком, который может подталкивать клетку, не пронзая ее, [вице-президент компании по науке Хосе] Цибелли поместил яйцеклетку между двумя электродами в чашке Петри». Его целью было расположить яйцеклетку так, чтобы максимальный ток прошел через обе клетки, подтолкнув их друг к другу и «перемешав» их клеточные мембраны так, чтобы они соединились. Слишком слабый ток – и клетки не соединятся, слишком большой – и яйцеклетка, так сказать, «поджарится». Цибелли щелкает переключателем. Слияния не происходит. На часах была полночь, и подавленная команда начала разбирать оборудование. «У нас будут еще яйцеклетки. По крайней мере я на это надеюсь», – сказал Цибелли в пустоту».

Честно говоря, меня в этой истории захватило не описание позиции администрации президента Джорджа Буша по клонированию, которое приводит Данн. Меня захватил бедный Хосе Цибелли, в своей безумной полуночной гонке за право первенства в терапевтическом клонировании «зажаривший» донорских яйцеклеток на $20 000. На самом деле с помощью нужного героя рассказ о статистике может превратиться в поэму. Книгу Энн Фадиман 1997 г. «Дух тебя ловит, и ты падаешь» (The Spirit Catches You and You Fall Down) (так в дословном переводе с языка хмонг звучит название эпилепсии) можно пересказать одной фразой – «недопонимание в медицине, обусловленное межкультурными различиями, смертельно опасно». Но на этом довольно сухом медицинском пути Фадиман переехала в городок Мерсед в Калифорнии, стала своей в местной общине иммигрантов народа хмонг, ждала и слушала, пока не нашла нужных людей. Таким образом ей удалось рассказать душераздирающую историю Лии Ли, маленькой девочки с тяжелой формой эпилепсии. Фадиман показала, как сильно расходились взгляды на здоровье и болезнь, тело и дух у отважных родителей девочки и ее добросовестных врачей и как это обрекло Лию на смерть при жизни.

Делая свой материал о популяционной генетике в 2001 г., я выяснила, что ученые проверяли гаплотипы не только на собственном ДНК просто из интереса, но и на ДНК обычных людей, которым была интересна их родословная. Других генетиков сильно беспокоил этот подход в стиле «сделай сам»: их волновало, что неподготовленные люди могут неправильно понять информацию о наследственных заболеваниях или случайно выяснить, что человек, которого они называли отцом, на самом деле им не является. Во всем этом я увидела поразительную историю быстрой демократизации новой технологии. Я должна была найти этих генетических первопроходцев. Это было трудно, поскольку неприкосновенность частной жизни запрещает ученым раскрывать имена своих клиентов, к тому же они не особенно горят желанием бегать между пациентами и журналистами, договариваясь об интервью. Поэтому я сидела в интернет-чатах о генеалогии, приставала к популяционным генетикам с просьбой рассказать о моей работе, поговорила с множеством антропологов и даже спрашивала у сотрудников генетических лабораторий, изучали ли они собственную ДНК и готовы ли об этом поделиться.

Так я нашла Энди Карвина, 29-летнего IT-аналитика, который по своей ДНК искал корни своей семьи в Украине. Карвин отправил свой генетический материал в компанию Family Tree DNA – небольшую фирму в Хьюстоне, штат Техас, которая занимается именно такими разысканиями, поскольку его отец часто говорил, что они были из коэнов, еврейского сословия священнослужителей. Новые исследования по Y-хромосомам могли отследить общие гены коэнов на 3000 лет назад, ко временам Аарона, библейского прародителя этого сословия. С помощью генетического тестирования Карвин не только выяснил, что на его Y-хромосоме были маркеры коэнов, но и нашел такие же маркеры у другого мужчины в базе данных, т. е. 250 лет назад у них был общий предок. Так что в ноябре 2000 г. Карвин сел на поезд в Филадельфию и познакомился со своим генетическим «кузеном», 59-летним Биллом Скверски. «Мы тут же подружились, – сказал Карвин. – Я как будто навестил своего дядю».

Еще одним генетическим первопроходцем в моем материале была Перл Данкан, писательница с Ямайки, которая попросила прихожан церкви в Нью-Йорке родом из Ганы дать ей образцы ДНК в виде мазков со внутренней поверхности щеки, чтобы помочь восстановить семейную историю, затерявшуюся на кораблях работорговцев из Африки. Затем в частной лаборатории Данкан сравнила образцы ДНК прихожан с генетическим материалом своего отца и нашла достаточно совпадений, чтобы заключить, что ганские семейные прозвища ее предков не были случайностью. А Даг Мамма, искавший в интернете людей с похожими фамилиями, заплатил за исследование Y-хромосом незнакомых людей в Германии и таким образом нашел там родственников. Я долго и упорно искала героев, пока не нашла пожилую алеутку с Аляски, которая не просто протестировала свою ДНК, но и была готова об этом поговорить. Ее очень занимали собственные сибирские корни. На поиски ушло очень много времени, и часто я задумывалась, существуют ли вообще люди, которых я ищу. Но, когда я наконец села за текст, я знала, что собрала хороший материал.

Четвертый признак хорошей истории помимо большой темы, тщательной репортерской работы и интуитивного поиска правильных героев – перспектива. Читатели должны знать широкий контекст материала, почему он важен и как наука пересекается здесь с историей человечества. Это особенно важно сейчас, когда большинство людей узнает новости из электронных СМИ, где широты взгляда на вещи страшно не хватает. В своей книге Фадиман могла позволить себе роскошь большого текста и потратить несколько глав на объяснения, как бегство хмонгов от преследований в Лаосе и долгие годы в лагерях беженцев в итоге породили столько проблем с их переселением в США. В материалах для еженедельной газеты я в лучшем случае могу позволить себе несколько абзацев о последних двух десятилетиях генетических исследований, начиная с открытия метода полимеразной цепной реакции (ПЦР) в 1983 г., который упростил копирование и изучение ДНК, до последних работ, в которых доказывается, что неандертальцы почти наверняка не были предками современного человека. Но эти несколько абзацев могут быть самыми важными. Они показывают читателям не только, как развивалась наука – что сработало, а что нет, – но и как меняющиеся взгляды общественности и культурные императивы меняют саму науку. С ними мир становится хотя бы немного, но понятнее.

Я до сих с теплотой вспоминаю свой материал 1997 г. о проблемах ученых, которые пытались помочь в лечении 20 % американцев, злоупотребляющих алкоголем. В Европе, Великобритании и Австралии эту проблему давно считали угрозой общественному здоровью и использовали программы снижения вреда – стратегии, основанные на практических шагах по минимизации ущерба от зависимости, а не на стремлении к полному воздержанию. Однако исследователей, которые успешно проводили работу по распространению умеренного потребления алкоголя в США, в особенности среди студентов университетов и молодых военнослужащих, строго критиковало профессиональное сообщество, считавшее воздержание единственно верным решением. Только изучив долгую и запутанную историю отношений Америки с алкоголем и узнав, что в последние 100 лет алкоголизм в основном рассматривался как проблема морали, несмотря на растущее число свидетельств о его генетической подоплеке, я смогла объяснить читателям, почему умеренное потребление алкоголя даже сегодня почти никогда не рассматривается как стратегия лечения этой зависимости.

Когда одна статья объединяет хорошую идею, тщательную журналистскую работу, отличных персонажей и правильный взгляд на вещи, результат может быть поразительным. Один из примеров, который мне нравится, – статья Атула Гаванде в New Yorker в мае 2003 г. под названием «Отчаянные меры». В качестве темы он выбрал, по его собственным словам, «темную и жестокую сторону хирургических инноваций», т. е. то, сколько людей вы готовы замучить и убить, чтобы проверить новую теорию. Несмотря на такой впечатляюще страшный поворот, эта история не имела бы смысла без тревожной фигуры Фрэнсиса Мура, первопроходца трансплантологии, который в конце карьеры отвергал суровый подход «что угодно ради науки» своих ранних лет. Читая этот текст, я впервые осознала ужасающие человеческие жертвы, сопровождавшие постепенное развитие современной науки о трансплантологии (поначалу 98 из 100 пациентов с пересаженным сердцем умирали в течение полугода после операции) и вообще большей части медицины конца XX века. Гаванде поясняет, что с тех пор мы стали более осторожными. Теперь всего одна смерть может остановить все эксперименты по генной терапии (судя по всему, речь идет о Джесси Гелсингере, первом человеке, умершем при клинических испытаниях генотерапии в сентябре 1999 г. – Прим. пер.). Но в конце текста Гаванде, хирург по профессии, признает, что тоскует по временам раннего Мура, «человека, готового на все, чтобы спасти тех, кого, кажется, спасти уже нельзя». Были времена, пишет ученый, «когда мы пытались бы сделать все возможное, все что угодно – и, может быть, открыли бы что-то новое».