Текст книги "От Сайгона до Треугольника (сборник)"

Наша милиция нас бережет…

 
Вот оно какое, наше лето,
Выйдешь с перепоя с пистолетом,
Отобрать спокойно то и это –
Лето – это хорошо!
 

Зарисовочка с натуры

Впервые я надолго попал в ОПОП[15]15
  ОПОП – Общественные Пункты Охраны Порядка (т. е. милиция).


[Закрыть] в шестом классе, 10 ноября 1982 года – в день смерти Брежнева. И ведь лапти склеил именно в «День милиции», гад, нет, чтобы днем позже или раньше!

Я тогда сигарету непотухшую в мусорный бак бросил, так менты прикопались, мол, ты специально поджечь его хотел, нанести непоправимый ущерб государству! Герострат непредумышленный.

Лишь под утро домой отпустили: забыли, пьяные сволочи, про ребенка! По второму разу на учет поставили.

Всю их серую массу, я с детства, естественно, ненавижу, но человеки всюду попадаются!

В Сайгоне я в свое время с Андрюхой Хорунжим – мент «Дядя-Лошадь», кто помнит – чуть ли не подружился, когда он на свободе от дежурства в «Пятерке»[16]16
  «Пятерка» – отделение милиции № 5, находилось на Лиговском проспекте, в доме № 49.


[Закрыть], у себя во дворе между Рубинштейна и Фонтанкой, на скамейке портвешок потягивал да песни с нами пел!

Сколько раз после этого он меня на свежий воздух из отделения отпускал!

* * *

Я местным сайгоновским ментам на вопрос о моей нынешней профессии всегда честно признавался: «Ненавязчивый прирожденный погонщик несговорчивых верблюдов в Северо-Западном регионе».

В кодификаторе сия профессия не значится, но ведь это же призвание!

Такое же, как и право останавливать любого первого встречного, выворачивать его карманы, забирая из них все приглянувшееся, со всеми полномочиями безнаказанно бить его по морде (в случае с одной из моих жен – просто вы. бать ее в отделении), и получать за это зарплату и пенсию по выслуге лет.

Правда, был в моей юности случай, когда я и сам следачку трахал. Изнасилование представителей власти при исполнении ими служебных обязанностей – я полгода после этой дуры адрес менял! Хрен потом докажешь, что было добровольно, да и все наоборот произошло!

Нехер было пробовать конфискуемый продукт!

А на вопрос ментов, с чего я не при деле, я обычно мирно отвечаю:

– Создайте условия потенциальному специалисту! Не дайте погибнуть таланту! Завезите пару табунчиков на чахлые пастбища совхоза «Бугры» или Сертолова и приставьте ко мне пару-тройку молочниц неотвратного вида и возраста для получения кумыса северных верблюдиц, короче, с вас инфраструктура и микроклимат, а с меня – все остальное!

А к историческим местам обитания верблюдов я не поеду (это я ментам):

– Я Родину люблю! А вы?

Вот она, несовместимость призвания и области применения способностей. Конфликт души и грубой материальной изнанки жизни!

 
Осень золотая, первая неделя.
Хаер расплетает, нервы облетели.
Злюкость нарастает, кто «стою!» – на месте.
Не люблю мента я, только пью с ним вместе.
 

Про «это»

Ладно, хватит «про то», давайте «про это».

 
В тело тыкать другим телом –
Темноты дар, тут полдела.
А, вот вытащить оттуда –
Не взыщи: вот это чудо!
 

Когда я родился, то первое, что я увидел – была огромная женщина с широко раздвинутыми ногами.

Шок был настолько ужасен, что я еще полтора года не мог говорить…

Сексуальная привлекательность изначально не имеет всеобщих критериев, слишком уж индивидуальна она для каждого… Мне, допустим, в жизни своей грешной, порой такие нравились, от которых и зек, лет десять оттянувший, да лишь по фоткам и телегам сеансы ловивший, шарахнулся бы.

Красота вообще, это непохожесть на устоявшийся стереотип массы. Порок же изначально притягателен, хотя бы как некое прикосновение к запретному: можно плод-то и не есть (вроде, как и чистенький), а рядышком побыть, радуясь, что у самого такого нету. Прав был маркиз де Сад: «Только абсурдные предрассудки – благопристойность, скромность, моральная чистота, альтруизм, уважение к жизни – ставят предел нашим желаниям; добродетель порождает печаль, несчастье и нищету; порок же обеспечивает бесконечные наслаждения, процветание и богатство».

* * *

 
Совокупился я с животным.
Оно со мною в связь вступило.
Животное то было потным
И откликалось на «Людмила».
 
 
Наверно, это было знаком.
«Неправильно!» – в груди щемило.
Вскипала злость на все, однако,
Мне та понравилась Людмила.
 

Уже замечено, что количество употребляемых женщин напрямую зависит от качества потребляемой при (и перед) этим водки. Определение универсально – работает в обе стороны! Секс здесь лишь небольшая передышка между выпивкой и перекуром.

На моем диванчике кого только по пьяни ни ночевало (да простит меня моя любимая женщина, все в прошлом!) Рекорд был пять человек: два вдоль и чуть по диагонали, два поперек и 1/2 пятого – пол-тела на нем – остальное на коврике, дальше не доползло. Я вообще всегда уважал групповой секс за то, что можно сачкануть, и в это время спокойно выпить.

А «жить» вместе, и без сексуальных пристрастий, вполне можно, особенно учитывая текучку на флэтах и перманентно-постоянный состав, перемещающийся вместе с тобой. Там возникает привязанность уже иного рода.

Яркий пример – Мать Наталия и я.

А так… Просто получилось, что я многих знаю, вот и все.

 
Мы все кончаем понемногу
В кого-нибудь и как-нибудь.
Я отвечаю – перед Богом,
А ваши мненья – не е. уть!
 

Нет, я не считаю, грубо, исполнение половых или подпольных обязанностей (хотя, приятных и полезных) обузой, но, в конце концов, существуют же какие-то общие интересы, окромя конца и спаивания его владельца на предмет домкрата оного в вертикальное положение!

…Да, друзья. Зовите меня несовременным, но я хотя и за небезопасный секс, но только с любимым человеком! И не только за, но это не при всех.

А порнуха!.. Хе, у меня таких «воспоминаний» целая подборка, просто, куда выложить их еще не придумал. А извращений – гораздо больше. Например, русское народное извращение, о котором писал еще Пушкин: инцесто-некро-дедро-гомо-геронтофилия – «любовь к отеческим гробам».

Вот еще одно из них:

Помню, раз с покойной Янкой Ишмуратовой и бывшей женой Наташкой в конце 80-х решили по дорожке домой прихватить чего-нибудь, в плане выпить слегка. Тачка, как сейчас помню, ровно бакс от Центра до Просвета с заездами стоила.

На Кировском проспекте заехали в кабак, который был на углу со Скороходова – мы в нем еще с покойным Гаврилой Павловым в гениальном эпизоде «Русского транзита» снимались; в тот момент, когда Сидихин ресторан громит, самые замечательные съемки были: мы, вдрабадан пьяные и уже после работы на двух других картинах, мирно спим за столиком, ни на что абсолютно не реагируя. Зато потом честно получили ночных 50 заработанных баксов.

В кабаке оставался только коньяк «Мартель» и из закуски, отчего-то, лишь соленые огурцы.

А теперь представь себе двух барышень в вечерних мини-платьях и меня, в драной джинсе, и вечно голого по пояс, за столом, заставленном дорогущим коньяком и морем соленых огурцов!

* * *

 
Когда еб. шься без трусов
На накрахмаленном белье,
И водку жрешь не с огурцом,
А под салатик «Оливье»,
 
 
То в двери входит Благодать
Как в дом, а не в блатной сарай,
И просит документы сдать
На оформленье визы в Рай.
 

* * *

Как-то, в отрочестве, перетрахав на флэту все, что шевелится и попискивает, стоим с Сашкой Салатом в трусах в ночи на балконе над кинотеатром «Колизей», курим и решаем: как жить дальше.

Салат поглубже затянулся, выкинул окурок на Невский и по-Толстовски изрек:

– Пора в народ идти!

Извиняюсь, но из детства триппера не выкинешь!

Это я так, про бл. дство, наверное?…

* * *

 
Может песенку лучше спеть,
Чтобы темочку подгадать?
Чтобы на метро не успеть,
А там и на трамвай опоздать?
 
 
А там – и до утра пять часов,
Там и до Небес – как рукой,
Катится луны колесо,
Охраняя наш непокой.
 
 
Может, песенку да не петь,
А тихо посмотреть, пять минут,
Как они по мне и тебе,
Те минуты, вдаль убегут,
 
 
Оставляя злые следы,
Злые, словно пятна обид.
Утром меня выгонишь ты,
А, пока, меня полюби.
 
 
Может, песенку написать,
Да тебе ее посвятить?
Вот и до утра полчаса,
Вот и мне пора уходить.
 
 
А я ведь ничего не хотел,
Просто, девочку, без труда.
Только, песенку тебе спел,
Просто, темочку подгадал.
 

* * *

 
…что такое красота,
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
 

Н. Заболоцкий

А зачем, спрашивается, взламывать двери, допустим, женских туалетов или банных женских отделений?

От Фрейда нам наследство. Там – часть того, что раз приснилось в детстве. Божество.

 
Я видел Бога, глядя на Нее,
Я знал, куда лежит моя дорога:
Все об одном – от кабака к острогу
Вело меня по жизни воронье.
 
 
Всегда быть рядом, сбоку, не у дел,
Уже, но оставаясь у порога.
Я жив лишь тем, что я увидел Бога,
А он меня – увы, не разглядел…
 

Истинный восторг – это всегда восхищение, граничащее с ужасом. Смешение прекрасного и запретного, идеального и отвратительного, Божественного и дьявольского.

Ощущение того, что балансируешь на грани.

Словно в детстве, случайно видишь женщину, украдкой пристегивающую отстегнувшийся чулок к поясу и понимаешь, что смотреть на это неприлично, но никак не можешь оторвать взгляда.

Чую, сейчас до детерминаций «красоты» и «счастья» докачусь. Я, допустим, на чужие красивые женские груди люблю посмотреть, хотя к ним не имею никакого отношения, да и свои, личные не такие совсем, и к их созданию ничего не прикладывал. Просто удовольствие получаю. А некоторые места очень даже красят человека. Особенно, если он мужчина.

На самом деле, красота – это аномалия. «Не выделяться!» – вот генетическая программа, заложенная в скрытой сути каждого. Выработка элементарной самозащиты: быть таким как все, не выходить за рамки стереотипов! Красивых ненавидят, умных – бьют, выживает – середина (у меня сломана нога, у одной из моих бывших жен – лицо и т. д.)

Отсюда – толпы серых, одинаковых на вид людей: так безопасней для генофонда, задача выжить как роду, это главное.

А счастье… оно ведь не всегда с двумя яйцами пишется, для кого-то и вообще без них! Впрочем, у одного из моих очень хороших знакомых, жаль, рано ушедшего Никиты Шпиллера, были такие слова:

– Кому-то Любовь, а кому-то лишь хвостик Любви…

В общем, воздастся по поиску.

Попробую привести пару строк из себя, о Ней, сокровенной, отнюдь не претендуя на пример в данном вопросе и не прибегая к мату. Извиняюсь, что в зарифмованной форме, но мне так проще. Здесь не будет советов, инструкций по применению, мудрых сентенций, просто слушайте….

 
Вы мне сосали на заре,
Прильнув блаженными устами.
Я Вас любил уже, местами,
Растаяв с Вами в январе,
 
 
Смотрел, вот за окошком снег
Кружил как новосел, неверно.
Я жил под Вами. Все, наверно,
Немножко было как во сне:
 
 
И потолка седая сень,
И гончих фар на нем метанье.
Я кончил. Я весь в ожиданьи,
Пока не даст нам силы день.
 

Песня о неразделенной любви к Родине

 
Чувак отливает во дворике
Струею фонтана «Самсон»,
А рядом стоят алкоголики
И пьют «Огуречный лосьон».
 
 
Покойник лежит за колдобиной,
Кого-то лишь грезят убить:
Все это – наверное, Родина,
Которую нужно любить…
 

Бэмушка на эту тему много лет назад замечательно выразился (ежели кто не в курсе – то Бэм, э-э, русский афроамериканец, с прекрасным литературным – и не только – русским же языком, поэт, певец, музыкант), когда кто-то подошел к нему и спросил:

– Бэм! Ну что ты грустишь?

На что Бангиз невесело ответил:

– Эх, если б ты знал, как трудно русскому человеку в черном теле!

…Я не ругаюсь на систему, а, скорей, удивляться ей не устаю. Войну я ей не объявлял, скорей, мог бы пользу принести. Нет – так нет, ну не член я ее души, не раскрывалось у мадам на мой стоящий.

Ну, люблю я, как, наверное, один из последних идиотов ЭТУ СТРАНУ, этот язык, но не терпеливой любовью мученика, а душой человека, у которого за нее болит все внутри!

Это ведь как жену выбирать: берешь красивую, стройную, остроумную, желанную. А годы идут, «и ты не тот, и я не та», как поет Кадышева. К чему очаровываться на всю жизнь? Живешь с тем, что досталось. Вниз, по течению, от нас в этом мире уже ничего не зависит.

 
Страну, как мать, не выбирают.
В ней тупо, хмуро умирают…
 

В детстве отбирают машинку в песочнице? Отдай и радуйся, что не насилуют пока, жизня такая…

Надежда – сука подлая, переменчивы обстоятельства, да смертен человек! Радуйся, хотя бы, что она с годами пол не переменила, да в мужа не превратилась.

Можно еще сходить и свечку поставить за это.

Как говаривал один из моих дедов, посидевший в 30-е – 40-е: «Нас все е. ут – но аж бы тихо!».

Я сотни раз мог свалить, благо и национальность и возможности позволяли. Хочешь, назови меня мазохистом, но я твердо уверен, что я пока нужен именно ЗДЕСЬ, я что-то не завершил, я доделаю. Сие не гордыня, это – жизненная позиция, если угодно.

Можно еще писать и петь на языке страны, в которой ты родился и живешь: кому-то дано, а кому-то нет. Если вокруг дерьмо – то надо хотя бы постараться, чтобы было чисто в своей семье и уютно родным тебе людям. Делать то, что тебе близко и хорошо делать это. Уважать других и не срать кому-то в душу без особой на то необходимости.

Хотя бы это считать Родиной, хотя это любовь в одностороннем порядке. Звучит дидактично? Зато правильно.

А потребность гордиться своей страной, по-моему, естественна, а коль нет даже остатков этого – пора менять место жительства и отказаться от привычной языковой среды, в которой постоянно обретаешься (с какофонией TV, радио, прессы и т. д.), что для меня просто смерти подобно.

* * *

 
Можно я продам кусочек Родины, выгодное дело, говорят.
Не предатель я и не юродивый, все одно, торгуют почем зря.
Не прошу я барышей заоблачных, не ищу я жизни дорогой,
Не хочу я стать такой же сволочью, значит быть мне сволочью другой.
 
 
Я куплю себе другое прошлое, будущее новое куплю.
Начеканю неразменных грошиков, чтоб не продаваться по рублю.
Очень уж не хочется вылизывать задницы начальственным тузам,
Дайте мне хоть краешек Отчизны, я его тихонечко продам.
 
 
Я не буду хаять вас бессильно, понапрасну к совести взывать.
Видно неплохая и не пыльная, работенка – дом свой продавать.
Всех жильцов погоним к ихней матери, или же пусть платят за ночлег.
Сами жить уедем к покупателям, где и волк барану – человек.
 
 
Выправим себе английской сыростью линию удачи на руке,
Дети наши будут, когда вырастут, нас ругать на чьем-то языке.
Но вернемся к делу, полно воду лить, что хотел, я, кажется, сказал.
Что, простите, все уже распродали? Извините, снова опоздал….
 

Мой город

 
Замки и домофоны: «Кто? Не верю!»
Закрой глаза, и как удар под дых
Коричневые, вечные те двери
Подъездов петербуржских проходных…
 

Зима. Храмы, одетые в шубы. Каменные колени Собора напротив, шелк камней Казани… В окрестностях Сайгона – снег, скрывает внутренность дворов.

Дневной хмурый свет – здесь просто дома сами светятся серым.

 
Титановый кофе Гастрита
И сайгоновский заварной…
 

Для меня Город дышит, и гладит, порой, мое лицо своей шершавой стеной, любя, не заискивая…

Сейчас я не живу в городе, я живу в пригороде (по крайней мере, географически) – неспешно, размеренно, предопределенно. Рай для обывателя: работа, телевизор, сон.

Великая Триада успокоенности, иллюзия надежности, устоявшегося уклада. Мир, в котором живут миллионы других и считающих его Родиной.

Сейчас я живу не в Городе, это Город живет во мне, с его площадями, проспектами, домами, улицами и переулками, с его персонажами. Большое на расстоянии, и чем дальше, тем больше оно заполняет тебя изнутри. Тем самым делаюсь ближе, становлюсь тобой.

Сейчас я живу?

Тусклым золотом окна блестят на закате. Вечер поменял свой пол: стал Ночью.

Мы возвращаемся из Города на трамвае, переезжаем через речку – обратно, в наш родной Озерковский Посад.

В трамвае тесно – гегемон едет по домам. Они не хуже, и не лучше – у них свое, они нас с тобой не касаются.

Мы уже Извне. Они просто рядом. Это их праверси, и это принцип существования. Наш – быть свободными везде. Их – не воспринимать, или сочувствовать, в меру собственного сочувствия.

Я их и люблю, и не воспринимаю, слава Богу, разучился с годами ненавидеть.

Я, когда приходится встречаться взглядом, останавливаюсь на других: милых, чуть замученных и слегка забитых. И, более того, чувствую в ответ, что они меня любят, но не сейчас – нечем. Мне приятно ИМ подать руку, выходя из трамвая, и плюнуть в харю стоящему рядом, кто на это не сподобился, а об этом прилюдно рассуждал.

Наверное, поэтому наши панки и хиппари долго не знали, куда меня, все-таки, детерминировать по отношению к своим тусовкам. Жизня показала – я прав, потому что выжил, и мы с тобой.

И те, и другие считают меня некоторым чудовищем, ренегатом.

Мне по х..й. Я жив, пока люблю, любим и любить буду.

Остальное – не по мне, по Шекспиру.

* * *

 
Вот и все, час настал,
Расставаться пора.
Мне еще на вокзал,
Пять минут до утра.
 
 
До открытий миров
Неизведанных, пусть,
Со ступеней метро
Начинается Путь.
 
 
Далеко-далеко
С полудремы езды,
Помашу вам рукой
Я с попутной звезды.
 
 
С Любовью, Рыжов!
 

2010 г.

Фотографии

Леша Охтинский

Винный на Стремянной («Стремена»)

Алекс Гаврилин у входа в Сайгон

Витя «Колесо»

Битники (Ник Рок-Н-Ролл и Ко)

Рыжов у Казани

На Эльфе

На Эльфе

На Эльфе

Бэм Счастливый

Треугольник… Рыжов

У Гастрита

Олег «Маршал» (слева)

Пирожки на Невском

Охтинский слева

Саша «Джон» Ширяева

Пиво

Яйца

На Эльфе

На Эльфе

…И в заключение

Несколько слов о «документально-уникальном» фильме «89», о Феде-Режиссере, Эпохе и прочих лицах

Попытаюсь немножко рассказать, как появился этот уникальный, на мой взгляд, фильм, и почему он напрямую связан с данной книгой.

Жил на свете такой человек – Федя. Речь идет, разумеется, о 1988–89 годах. И так как он никогда и нигде не расставался со своей ручной кинокамерой, то и звали его Федя-Режиссер. Жил он в коммуналке на Большой Пушкарской, причем, соседкой его была актриса Драпеко, она же Лиза Бричкина из к/ф «А зори здесь тихие». Рыжов это дело когда-то хорошо прокомментировал:

«Оченьнно люблю момент, когда она в “Зорях” в болоте тонет. Вчерась показывали, как этот фильм снимали. Так при нарезке она так хорошо булькала. Записать бы, да Феде-режиссеру с Пушкарской подарить в кольцевой нарезке. Она его соседкой в коммуналке была, да в дурдом его постоянно сдавала. Квартирный вопрос, бля. Жаль, ответа нету. Безответные мы».

Может, кто-то из «стареньких» вспомнит – можно ли было в 80-х снимать на улицах Города, не важно, чем: фотоаппаратом или камерой? Ответ: разумеется, нельзя. К тебе мгновенно подходил человек в сереньком (а иногда не один), пленку засвечивали, а камеру могли и разбить. Потому что Город являлся Объектом, а Объект – секретным.

В этом и была уникальность Феди: отучившись в свое время в киновузе, он сохранил действующие студенческие корочки студента-«режиссера» и официальную бумагу, дающую право снимать на улицах города – для того, чтобы сделать фильм для дипломного проекта.

И Федя сделал. Только не дипломный проект, а кинохронику ТОЙ жизни, частью которой был он сам. Сайгон внутри и снаружи, судебный процесс «Кинчев против газеты “Смена”» рок-клубовские шабаши, «Эльф и Треугольник, Клима и Собор», Паперть, Крыса, киносъемки на тусовочных флэтах, первые квартирники… – Федя везде и всюду был своим. От его камеры народ, конечно же, разбегался как тараканы от тапка (такими уж нас воспитали, запуганными), но самые непринужденные и пофигисты не обращали на процесс съемки особого внимания и даже с удовольствием шли навстречу Фединым просьбам: изобразить заставку Мосфильма, исполнить десятиминутный затяжной поцелуй, поучаствовать в постановочных сценах на крыше, или же просто быть самими собой – играть на гитаре, смеяться, танцевать на улице, прыгать по лужам, пить пиво во дворике…

Необычность фильма заключается еще и в том, что он «накладывается» на книгу просто идеально, является как будто ее «живым» воплощением. На старой кинопленке можно увидеть практически всех персонажей и авторов книги: Мать Наталию, Викшу, Рыжова, Витю Колесо, Олега-Маршала, чету Гаврилиных – Алекса и Любашу, Таню Каменскую, самого Федю и многих-многих других – веселых, вечно юных…

Герои еще не знают (а может, и хорошо, что не знают), что кому-то из них через несколько лет предстоит умереть в больнице от героинового сепсиса, а кого-то ждет тюрьма, Маршала собьет машина, замечательно смеющаяся Любаша случайно попадет под нож, Рыжов упадет с тупой болью в сердце в темном коридоре пустой квартиры, Алекс Гаврилин сопьется, будет бомжевать и тоже где-то умрет, Викша переберется жить в Канаду, а Мать Наталия – на Псковщину…

«О, это оттягивание счастья первого глотка в молодые годы! Предвкушение удовольствия, превышающее сам кайф! Романтика, пока еще не ставшая насущной потребностью утра, начало конца иллюзий почти любого алкоголика! Еще прекрасен свет в конце тоннеля и Божественна музыка, которые на поверку оказываются лишь фарами и ревом мчащейся на тебя на полном ходу электрички!»

И. Рыжов

…Прошло двадцать с лишним лет. Мосты были сожжены, друзья растерялись на улицах Города. Менялись номера телефонов, фамилии, в каждом доме появился интернет. И вот однажды постаревший Федя вдруг решил разыскать Рыжова, которого не видел уже лет пятнадцать. Толкнуло что-то. В адресном столе (Федя действовал по старинке, не признавая интернета) ему дали все тот же прежний адрес Рыжова и неизменившийся за 20 лет телефон. Федя позвонил по старому номеру и радостно закричал ответившему мужскому голосу: – Рыжов!!! Я – Федя!.. – а голос ответил, что «завтра у Игоря сороковой день» и «вы приезжайте на кладбище, может кого-то из его друзей там застанете».

И Федя приехал. С камерой, как обычно. И застал там нас. О многом надо было поговорить и многое вспомнить, хотя момент и место были слишком грустными. И тогда он рассказал мне о пылящихся дома на антресолях коробках со старыми пленками, где есть живой Рыжов и многие-многие другие.

Тогда я попросила его оцифровать эти кинопленки, просто, чтобы у меня было хоть какое-то изображение живого Рыжова. А когда я увидела – насколько потрясающи эти старые записи, то уговорила Федю показать их Олегу Артемьеву-Патрику, монтажеру и создателю видео-студии «Go Home Cinema».

И Патрик взялся отреставрировать эти пленки, первоначальное качество было ужасающим, время и пыль их сильно пожрали. Он «сшил» куски, положил сверху музыку Сергея Курёхина – так и родился ФИЛЬМ «89».

Очень надеюсь, что фильм понравится тем, кто его еще не видел. Ведь он не о каких-то конкретных людях, а о целой Эпохе нашей жизни, иногда смешной, иногда страшненькой, но все равно родной, трогательной и удивительно чистой.

 
Друзей моих прекрасные черты
Появятся и растворятся снова….
 

Александра Ширяева