Текст книги "От Сайгона до Треугольника (сборник)"

Бэтмэн

 
У нас медовые полчаса –
Две минуты, да в Небеса!
 

Одна моя хорошая знакомая, скажу лишь о том, что зовут ее Валя, одно время проживала в двухкомнатной пятнадцатиэтажной стандартной «свечке» – кораблике. И вот однажды, с пришедшими гостями допилась до полнейшего безумия. Гости, в отличие от нее, еще что-то разумели, поэтому заперли на прочный замок несчастную одну в комнате.

Что дураки – это раз, что в комнате с балконом (да и какую женщину его отсутствие остановит!) – это два.

Барышня, поломившись в дверь, поняла, что туда ей доступ запрещен, а душа настойчиво требовала полета, вышла на балкон и с него сиганула вниз с 15-го этажа на свежий воздух, к птичкам и березкам.

Березки-то как раз этот полет души и тела приостановили, птички были не при чем.

Где-то в районе этажа десятого ее ласково приняла верхушка кроны растущей снизу березы и отфутболила на соседнюю, но уже парой этажей ниже. Та в долгу не осталась и срикошетила презент обратно ветками с сочной листвой, но уже на уровне этажа восьмого. Ну, и далее, колбасило, родимую, по кругу, до земли, то есть до мягкого газончика (какой там Человек-Паук с Бэтменом в обнимку – отдыхают!).

Приземлившись аккуратно на него попой, Валя, отойдя от небольшого шока, двинула домой обратно.

Доехала до своего этажа, позвонила в дверь и, со словами: «Мне холодно, я домой хочу!» – встала перед дверным глазком с невинной физией.

…Сказать, что народ охренел – это вообще ничего не сказать. Пить после этого бросило двое. В глубочайший запой ушла оставшаяся часть экзекуторов по части запирания (одного потом долго с Пряжки вытаскивали), но ее все-таки впустили, хотя бы в качестве галлюцинации.

Широка талантами неожиданными жизня Ленинградская!

Ленинградские кладбища

Непогода на кладбище. Привкус сладковатой жути с железным оттенком. Ограды, что ли, навеяли? А камни кажутся мягкими, и дождь, падая, растворяется в них как в болоте…

Хороня последние десять лет одного за другим своих друзей, начинаешь бояться не смерти (которой давно уже показал выдвинутый средний палец), а того, что на твои похороны придут ТЕ ЖЕ люди. Милые, добрые, любимые, чуть полузабытые, но ТЕ ЖЕ.

Ты просто выдернут из обоймы, и обойма хоронит тебя, свой застоявшийся, так и не выстреливший патрон.

И вот тогда становится страшно…

* * *

 
Нашествие иуд, все сказано другими.
Все дети вдаль идут божественно нагими.
Уходят они вдаль, без груза за плечами,
И не стоит вуаль познанья пред очами.
 

В конце 80-х, в эпоху всеобщей борьбы с алкоголизмом сверху, и всеобщего положения чего-то на это снизу, распить что-либо просто на улице было весьма проблематично. Среди излюбленных путей обхода быть отправленным в отделение, было посещение ближайшего кладбища.

Лучшим, естественно, было Смоленское – там дивизией затеряться можно, но имелось еще, допустим, тихое и уютное Шуваловское кладбище, откуда по утрам доносился колокольный звон из церкви, чей купол лазурью оттенял рассветное синее небо. Шуваловское – с могилами «Зенитовского» нападающего Бутусова и гранитным мячиком на ней (клевый прикол для неофитов: те принимали его за настоящий, по причине необычайного натурализма, и били со всей дури по нему ногой, лишаясь, тем самым, подметок любой прочности!) и академика Байкова, которого я дико ненавидел за его вклад в Сопромат.

Было еще кладбище где-то на «Электросиле»: Новодевичье, кажется, с могилой Некрасова с, почему-то, Звездой Давида на постаменте и закопанным по пояс Ангелом из цветмета, у которого местные бомжи хронически отпиливали какие-либо части тела с целью последующей сдачи.

Охрана поступила кардинально: просто зарыла объект вожделения максимально в землю, дабы неповадно было!

Но была еще и Александро-Невская Лавра с ее погостом, на котором давно уж никого не хоронят (Собчак – не в счет). Пить там – изумительно! Как-то отправились туда с Тушей Епанчиным (потомком графа Игнатьева) и Андреем Сироткиным. Облюбовали подходящую могилку, разложили закуску, открыли желаемое, и…

Менты, как и п…здец, порой приходят незаметно:

– Сержант Обормотов! Какого… вы здесь делаете?

И тут наш взгляд падает на постамент: «Генерал-аншеф Сироткин». Андрюха, смахивая невольную от смеха слезу, выдавливает:

– Прапрадедушку поминаем! – предъявляя паспорт.

Упыри только откозыряли.

После этого стали отыскивать могилки с нашими фамилиями: прокатывало!

* * *

 
Трупак забытый, еще свежий,
Как в чистом поле: на столе,
В губах улыбка – для невежи,
Она не более, чем тлен!
 
 
Чудак! О, сколько неземного
Давали счастия они
При жизни! Снова, снова, снова
Вдохнуть лобзанием огни
 
 
Былого, неземного чувства
В уста ее, и ниже, да!
Произведение Искусства
Не умирает никогда!
 
 
Скорей, пока никто не видит,
С дверей закрытых плесень снять!
Воспев эротику, Овидий,
Клянусь, сумел бы нас понять!
 
 
Луна тенями разграфила
Морг, сквозь решеток кружева…
О, наслажденье некрофила,
О, если б ты была жива!
 
 
И не такой, увы, прохладной, –
Любил тебя бы я одну!..
…Накрою простыней уж, ладно,
А завтра – снова загляну!..
 

Деликатесы

Не спится чего-то. Вот, мешок из яйца сотворил. Как говорится, кому что: Богу – яйцо сотворить (или же курицу), мне – яйцо в мешочек.

Хочешь, я расскажу тебе, что мы ели и чем закусывали тогда – в конце 80-х?

Году в 88-м, в бытность жития на «Колизее» (так квартира называлась, прямо над одноименным кинотеатром) мы с мая по октябрь пили пиво плюс остальное, очень редко питались гарнирами в Гастрите и раз в месяц сосисками на Мосбане или на углу Белинского и Литейного. А потом как-то сели и решили подсчитать: сколько было съедено каждым за эти полгода.

По всем расчетам и здравому смыслу выходило, что 70 % из нас находится на грани полного истощения в последней стадии дистрофии (Мать Наталия мило улыбнулась), а остальные просто умерли, причем давно (троица Салат-Рони-Рыжов почесала пивные животики).

А касаемо пива, направились мы однажды с Андрюхой Графом от «Кранов» на Литейном к нему домой, на Дмитровский. Взяли по две «трешки» (трехлитровые банки) каждый в обе руки и решили привлечь к нашему процессу передвижения муниципальный транспорт в виде троллейбуса на пару остановок, дабы ноги похмельные не утруждать.

В наших троллейбусах есть одна особенность – трясет немилосердно, будь он в центре или же где-нибудь на краю географии. А у нас – ценный продукт под названием «Ни капли врагу!». Блин, чем мы держались за поручни, до сих пор не понимаю, но довезли-таки и употребили. Врагу пиво не досталось.

Но вернусь к деликатесам. Случалось, что и собак ели (правда, не лично я), и ворон, и уток пытались из Фонтанки… Помнится, Димка Штерн медведя в зоопарке сторожил, так на обоих, порой, облизывались! К тому же, медведи его и сами изрядно побаивались, когда он по пьяни в вольере, раскинув руки, засыпал.

У меня, помнится, какая-то книжка по науч-поп-фантастике валялась, так на суперобложке там (прости, Димка!) орангутанг изображен был. Димка с бодуна ее как-то трое суток перелистывал, сюжет изучая, а я, продрав глаза, кошмары ловил: подобное читает о подобном (чисто визуально, ни в коей мере про интеллект или прочее! К тому же, Димка – сын известного скульптора Алексея Штерна, так что там с воспитанием все нормально, плюс, мой очень старый друг!).

* * *

Продолжу Давидом Самойловым: «Тот, кто пьет без закуски – мерзавец. Тот, кто закусывает и не пьет – просто сволочь!».

Или еще проще, из себя: если кто-то пьет водку – то этот кто-то человек. Вот идешь по улице, видишь тело лежащее, неподвижное. Пока непонятки, дышит или нет. Пнешь его чутка, несильно, но ощутимо – а оно первым делом и застонало (на. уй тебя уже после пошлет). Вывод: раз тело стонет – значит, оно существует.

А вообще, позволю привести любимое двустишие замечательного раздолбая Вадика Горина (в просторечии – Гадика Ворина):

 
Вино дано для утоленья жажды.
Вода – говно! Я пил ее, однажды…
 

Итак, портвейн «Кавказ» (красный) – что это, все-таки, было: плохое вино или элитные чернила? По вене пускать точно нельзя: вены на фиг пожжешь! И кстати, проблев после него был – лучше любой очистительной клизмы: аж до задницы все кишки выскребало.

Вот если простого воздуха, кубиков пять по вене прогнать, то путевочка ТУДА почти обеспечена. Почему «почти» – потому что по молодости, когда все «подза. бало», допустим у меня не прокатило. Тряхнуло только изрядно, трое суток отлежался, отпился как верблюд напитками всяческими не весьма полезными – и гулять пошел. Ладно, чтой-то мы о грустном…

А насчет того, чем люди по вене похмеляются? Один мой приятель в 80-е был приглашен на день рождения. Войдя, он опытным взглядом оценил выставленное на стол и количество гостей, незатейливо поинтересовался, мол, а еще выпивки не предвидится ли, так как на столе ее было с писю комариную.

Хозяева возмущенно ответили, что они интеллигентные люди, спиртного потребляют мало, плюс в стране сейчас проводится антиалкогольная кампания, так что…

Приятель грустно вздохнул и отправился в ванную комнату помыть руки, где случайно в шкафчике обнаружил несколько упаковок медицинского глицерина. Радостно прибежал обратно к празднующим, получил свою законную «штрафную» водки (замечу, что в те времена она еще качественная была) и ускакал обратно с рюмкой в ванну.

Тут надо сказать, что у него с собой всегда был с собой набор, скажем так, человека, употребляющего иногда эфедрин, «белое», чтобы, допустим, снять то же самое похмелье: личный шприц в отдельном металлическом кофре, набор игл и т. д. (только-только вести о СПИДе поползли, так что подстраховывался).

В ванной все это смешал, прогнал по вене, аккуратно все убрал и вернулся к празднующим. Налил себе стаканчик «Пепси-Колы» и через пять минут был уже в сардельку пьян. Народ смотрел на него с откровенной ненавистью и с нескрываемой завистью.

Самое веселое в том, что большинство из тех присутствующих давно уже умерло – кто с бодуна, кто с передоза – а он цветет себе и пахнет: женат, дети, работа хорошая.

* * *

 
Сам себе шучу, сам себе смеюсь,
Сам себя лечу, запивая грусть…
 

Была такая премилая водичка «Салют» по 2 руб. 40 коп. – «Шампанское для бедных» – его я предпочитал по утрам не пить. Проносило меня с него, прости Господи!

А Гриня Сологуб (группа «Отпетые мошенники»), помнится, вообще душевно опохмелялся: в застенок возле Гастрита, с Колесом, Кривошеем, Тони, Тутанхамоном и прочими забуримся, Гриша на верхние ступеньки присаживается, ему в дрожащие руки протягивают первый стакан, тот его подносит ко рту и сразу же разносится заикающаяся заутренняя Вити Колесникова:

– По-по-по бордюрам!

Все прилипают к стенкам, а Гриша, потребив стакан бормотени, мощным проблевом на полтора метра вперед выражает все, что накопилось накануне.

После чего ему наливается еще один стакан, уже спокойно им выпивается, и жизнь начинается по-новой!

…А Эльф?! Там в центре фонтан надо бы возвести в виде граненого стакана, по граням с мартирологом и общими фото для разнообразия! Никто не забыт, и ничто недопито! В три струи, сермяжного, и на разных уровнях: пиво, «сушняк» (а кому «чернила»), да она, родимая!

…А как мы в Гастрите к стойке в час пик подходили: – вечер, народу полно, а без очереди лезет огромный Дима Холмс с книжечкой в руке. Народ оптом возмущается, орет на него, инвалид, мол, что ли, а тот, раскрывая книжечку, радостно басит:

– Ага, он самый!

Инвалидная книжечка была, со статьей «4-б», «шизофрения», от армии косанул.

У Лешки Боцмана в Гастрите любовница на раздаче работала, так мы никогда целыми порциями не брали, а исключительно гарнирами. Светка нам хронически на берущийся «гарнир» такую подливу делала! Содержимое «подливы» – нарезанные сосиски, купаты, мясо, и т. д. – на порядок перекрывало количество гарнира.

…Можно еще вспомнить халявную вонючую кукурузу в «Кранах» на Литейном! От нее бомжи шарахались, а от отрыжки даже тараканы потом дома разбегались, так и спишь после, как в обрисованном кругу!

Господи, да чего мы только тогда не хавали! По-моему, время вспомнить Сергея Жарикова, который на вписках и сквотах («Свечке», «Грибонале», «Тамбовнике», «Гаврильнике», «НЧ/ВЧ», «Красной», «Поднебесье», «Уткиной Заводи») хоть и не был, но тему про одно блюдо в народной памяти оставил.

Сколько раз она меня держала!

 
Холодный зельц шагает по стране,
Холодный зельц нравится мне.
Кто виноват? Я виноват!
Мама и папа, сестренка и брат!
 
 
С зельцем холодным каждый знаком,
С перчиком, с луком, винцом и хренком,
Купишь с зарплатки, вздрючишь Муму,
Скушаешь все, что хотИшь: ОДНОМУ!
 
 
Скажешь ЕЩЕ, лопату достанешь,
Кушай, ведь скоро ты жмуриком станешь!
Будет и зельц тебе ни к чему,
Некому будет вздрючить Муму!
 
 
Вечность продлится без «Верасов»,
Без «Огонька», «Самоцветов», трусов,
Без Макаревичей, «Юности», без
Всех остальных, кто на дерево влез.
 
 
Без «Жигулей», без, конечно, винца
И без курортов, яиц и конца…
Тихой походкой Муму подойдет,
Зельца понюхает, вдаль отойдет!
 
 
Туда, где закатное солнце заходит,
Где шар с горизонтом без бля хороводит,
Туда, где Муму взмахнет вдруг хвостом,
И солнце погаснет, ебись все конем!
 
 
Ну и о любимом Гастрите, из себя, от души:
 
 
Сосиски с капустой! Божественно вкусно!
Когда есть полтинник, а, в принципе, пусто.
Когда не винтили от «пьяного спуска»,
На Эльфе простили, сосиски с капустой!
 
 
И для воскрешения – батл в кармане,
Что взял Кривошей: он тебя не обманет!
А, может, Гаврилин? Нет лучше закуски,
Чем с запахом гриля: сосиски с капустой.
 

* * *

Кстати, еще небольшая историйка: зашли мы раз в Пейсах в гости к Маше Гутцайт с Костей «Генералом» Файнштейном и еще одним человеком, скажем, не особо обремененным знаниями о некоторых обрядах в других культурах, кроме своей собственной, как он сам себе ее представлял.

Ничего не имею против других национальных культур, ценю и уважаю, к тому же сам наполовину, кажется, русский, да и думаю и люблю на этом же языке, но я о такте.

Итак, этот экземплярус заходит в комнату, где находятся Машкины родители, видит блюдо с мацой, сгребает пригоршню, отправляет себе в рот и, хрустя и чавкая, произносит:

– А прикольные вафельки!

P.S. Кстати, сам с удовольствием поел бы мацы, но без обрядовости: я ее под пиво люблю, сорри.

Наши одежды

Хипповское и битническое утро: кто раньше встал – того и тапочки (хайкинги[13]13
  Хайкинги – отнюдь не пешая прогулка в горы, а тяжелые высокие шнурованные ботинки конструкции «говнодавы». Крайне нужная и незаменимая вещь в арсенале городского битника при встрече с гопниками (прим. редактора).


[Закрыть], джинсы, косуха и т. д.)

поговорка

Валенки, как известно – это заслуженные, заматеревшие и ороговевшие мужские носки. Один мой знакомый эти «валенки», перед тем как лечь в постель с барышней, постоянно ставил у изголовья (я в этой комнате спал на полу и, по отношению к нему – валетом, так что их аромат до меня был недоступен).

В ряде случаев из-за тонкого женского обоняния его половая жизнь несколько осложнялась.

Извини за «сапожную» телегу, у битников еще и не такое бывает. Свин, помнится, в целлофановых пакетах на ногах от Черепа с Раулем на нашей Пушке, в гастроном выходил поутру. Похмельные мужики смотрели с уважением, женщины шарахались…

Лично мне всегда было глубоко по соседней стороне, что я ношу. Моей прошлой жене как-то отец ослепительно розовую пуховку германских спасателей приволок. 54-го размера на рост 190. Папа, как военный, изредка встречал свою дочуру и плохо представлял себе ее габариты.

Кто ее носил – я думаю тебе объяснять не надо. Четыре года периодически я выглядел едва ли не колоритнее Кирилла Миллера, живущего по соседству.

Это касаемо верхней одежды. Но после 18-й заплатки на джинсах (зашивки смысла уже не имели – разлетались при подъеме ноги на одну ступеньку вверх), я, обретя единомышленников, стал изыскивать способы, дабы не расставаться с любимыми и близкотельными друзьями, объединенными одной ширинкой.

Способы пошли в ход разные: от суперклея до пропаривания заплаток через подложку от целлофана.

В конце концов, когда вся эта херомундия стала напрочь отваливаться, я грустно побрел в Сайгон, где узрел Андрюшку Розова, чей «Ливайс» от кормы до шузов сплошь состоял из одних заплаток: этакий забор с объявлениями!

Он сам сотворил из них памятник!

После чего, я понял, что когда руку к чему-нибудь сам приложишь – то и пчелы, после этого, действительно, фигня!

 
Я люблю мои рейтузы
За сверхтАктильные узы.
А жену немного меньше –
Что, ей-Богу, ждать от женщин?
 

* * *

Помнится, лет двадцать тому назад, когда на Посадской Мишка «Модельер» с безумной своей Таней проживали, родилась у нас с ним задумка: прикупить по обычному ватнику, чуть перекроить, обшить молниями «тракторами» на встроенных карманах, как на «косухе», в стойку воротника – капюшон вложной поставить да по рукавам, передней планке и спинке нашивок понавешать от «Ferrary» – до «Marlboro». Фиг там был! Ватников элементарно не нашли в продаже!

Самое забавное, что, дабы идея зря не пропадала, мы переключились на винтаж семейных трусов – тех, что до колена – ярко красного цвета, благо запас тех у меня еще с тусовки по Ижевску был преизрядный.

Там, под городом, женская зона была, так вот сиделицы и занимались пошивом сей продукции из чего попало. Фасон был один – «Первые годы советского футбола», размер тоже – «Мечта Валуева», но расцветки – мечта поэта!

Я уж не знаю, где тамошние снабженцы им ткани добывали, но в ижевском военторге я затоварился целой партией этого чуда: расписанного под палех, в фиолетовые горошины, величиной со среднее яблоко, с часами завода «Слава», с кроссвордами, с пупсиками, с зайчиками, похожими на медведей, и медведями, похожими на зайчиков, с лозунгами в духе перестройки и, что уже не странно, во Славу КПСС. Чудны дела Твои, прости Господи! Чего у нас только не производят!

Остановились на кумачово-красных. Мишка на приходе усердно нашивал на них раздобытые мульки, а потом прострачивал у соседа на машинке.

Интересно было бы на них посмотреть сейчас в полной реализации задуманного, жаль он их показать уже не сможет: забили его гопники насмерть у ларька, когда Миша вечерком за сигаретами выходил.

Форточки. «Караван мира»

Это был первый «Караван Мира» 1989 года, на который, действительно съехались клоуны со всей планеты.

Концерты были повсюду – от ЛДМа до Дома Кино, но это действо происходило в «Театре на Литейном».

«Лицедеи» там были постоянно, а в этот раз выступали с прекрасным клоуном Джанго Эдвардсом (наша публика, наверное, впервые увидела абсолютно голого человека на сцене театра – из одежды только купальная шапочка и очки – с членом, заправленным между ногами, периодически в ритм выбрасывающего его наружу и тут же ловящего его обратно).

Мы это пропустить никак не могли, Маня Житинская сказала, что смотреть обязательно (кто бы сомневался!), и мы, отметившись в «Пьяных садиках», пошли приобщаться к прекрасному!

Состав досконально не помню, лишь помню Штирлица, Роню, Мухомора, Сашку-Лейтенанта (о, это эпопея, а не человек! Натуральный гибрид негра и казашки, командир роты стройбата на Литейном, уволенный из рядов ВС за спекуляцию валютой на Климате!), Густава да Чарли.

Из-за Чарли все, собственно, и произошло:

Проникать надо было через форточку на первом этаже, головой вперед и в развороте подтягивая ноги. Далее, опираясь на перегородку, вытянуть их поочередно на унитаз – и все!

Я шел последним, подстраховывая, а передо мной отправился Чарли, который хайкингами умудрился высадить одно из стекол. Причем не до конца.

Я, ничего об этом не зная, так как следил за обстановкой снаружи, нырнул вслед за ним, и влетел в сортир как из бумагоизмельчителя, весь в крови и лохмотьях от штанов и рубахи. И тут начинается самое интересное!

Окна сортиров в театре на Литейном были рядом: как мужского, так и женского. Естественно, нас, по закону подлости, занесло именно в женский!

Бедные женщины!

Собираешься в кои-то веки в театр, надеваешь свой вечерний наряд, неожиданно испытываешь нужду, идешь «припудрить носик», присаживаешься пописать на очко, и тут, прямо над твоей головой, из форточки один за другим начинают появляться раздолбаи, причем, последний из них, явно из камеры пыток!

Тут не только пописаешь, но и покакаешь непроизвольно!

Народ, обреченно глядя на меня, игнорируя сиделиц, мрачно повел пострадавшего в соседний мужской, где мыл руки Миша Дубов.

Тот, охренело окинув это дело взором, спросил:

– Вы откуда?

На что получил правдивый ответ:

– Из женского! Тут рядом!

Не знаю, что он подумал о нравах, царящих в женском туалете, только меня кое-как отмыли, Сашка-Лейтенант пожертвовал свою майку, кто-то дал куртку поверх штанов обвязать, но концерт был великолепный!

Сказ о том, как Рыжов и Зямбра конями с Аничкова моста торговали, или история одного хеппенинга[14]14
  Хеппенинг – (англ. happening) – форма современного искусства, представляющая собой действия, события или ситуации, происходящие при участии художника, но не контролируемые им полностью. Хеппенинг обычно включает в себя импровизацию и не имеет, в отличие от перфоманса, четкого сценария. Одна из задач хеппенинга – преодоление границ между художником и зрителем. (прим. редактора).


[Закрыть]… (История, рассказанная Сашей Джон Ширяевой)

…Улыбайтесь чаще, господа!

Все наши беды – лишь оттого, что мы стали чересчур серьезны!

Все глупости в мире, чаще всего, совершаются именно с таким выражением лица! Улыбайтесь!

Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен

– Вот тут Сашенька хочет нашу старую сайгоновскую байку рассказать. Историю о том, как «Рыжов и Петруха Зямбра с Аничкова моста коней в Англию продавали». Добро даю, Солнышко! Только начиналось сие действо с того, как мы задумали тем коням – не мужикам! – гениталии от патины оттереть. Подозреваю, что им понравилось, морды до сих пор довольные.

– Конские гениталии от патины оттирали? Насколько помню я, вы их измерять полезли Петрухиным сантиметром, он же с ним всегда и везде ходил, а далее уже выкручивались по ситуации.

Ну да, ладно, кто ж теперь точно вспомнит.

Итак, поехали!..

Время действия: 1988 год.

Место действия: Ленинград, Аничков мост.

Погожий майский денек, именины сердца. Под скульптурной мужиково-лошадиной композицией стоит Игорь Рыжов – в белой рубашке с комсомольским значком, волосы набриолинены и зачесаны назад – словом, типичная «комса» того времени.

Над ним, возвышаясь на постаменте, удобно расположился Петруха Зямбра, уроженец острова Диксон – здоровенный, коротко остриженный детина в грязном рабочем комбинезоне.

Рыжов держит в руках блокнот и ручку, у Зямбры свой «инструмент»: оранжевый строительный сантиметр. Согласно Конституции, «Социальную основу СССР составляет нерушимый союз рабочих, крестьян и интеллигенции». Рыжов сейчас явно изображает последнее, а Петруха все остальное.

Деловито, как заправский портной, Зямбра производит обмер голого солдата, зычно крича Рыжову сверху вниз:

– Объем ягодиц – сто пятьдесят сантиметров, длина ноги – метр семьдесят, объем шеи… – и т. д., – а Рыжов с умным видом записывает эти данные в блокнот (или делает вид).

Привлеченные сим действием, к скульптурной группе начинает стекаться народ: сперва любопытные старушки, а затем и праздношатающиеся по Невскому ленинградцы и гости города.

На вопросы:

– А что здесь, собснно, происходит?.. – Рыжов компетентно объясняет гражданам, что статуи голых «укротителей» по решению городских властей продают в Англию, в счет погашения внешнего долга СССР. И что в данный момент производятся необходимые для акта продажи замеры товара. И что отныне сей мост будут украшать одни лишь вздыбленные кони.

Без мужиков.

Из толпы начинают доноситься выкрики: «Самоуправство! Беспредел! Как же так?!»

Народ клокочет и волнуется, наседает на Рыжова. Рыжов отнекивается, что, дескать, он человек маленький, ни за что не отвечает, ничего не решает, и предлагает всем недовольным пройти в районный комитет партии Куйбышевского района, находящийся тут же по соседству, в особняке Белосельских-Белозерских. И уже там самим получить от властей вразумительные ответы.

Тут же на месте создается инициативная группа из наиболее активных граждан, кои и бегут в особняк возмущаться и требовать сохранения исторического ансамбля: мужиков и коней вместе, и никак иначе!

А Рыжов и Зямбра, воспользовавшись шумом, тихо сваливают с «места преступления», и уже через пять минут пьют кофе в Сайгоне, радостно рассказывая всем желающим эту вот историю. Где я и услышала ее из первых уст.

Такая вот легенда Сайгона. Замечательная, правда?.. Веллер и его Лаокоон работы Паоло Трубецкого завистливо курят в сторонке.

И ведь история абсолютно правдивая! Маленький импровизированный спектакль прямо на улице, мы в те годы частенько такие устраивали. Веселились безобидно.

«Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Серьезное лицо – еще не признак ума, господа».