Текст книги "Ночи живых мертвецов (сборник)"

Последний и лучший день Джимми Джея Бакстера

Джон Скипп

Джон Скипп – кинорежиссер, обладатель Rondo-Award («Сказки Хэллоуина») и премии Брэма Стокера за короткие рассказы («Демоны», «Мир Зомби»), автор бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс» («Свет в конце тоннеля», «Крик»), чьи произведения продаются миллионными тиражами и переведены на двенадцать языков. Его первый сборник «Книга Мертвых» в 1989 году дал начало современному зомби-хоррору. Также он – главный редактор «Фангазм Пресс», специализирующегося на авторах смешанного жанра, таких как Лаура Ли Бар, Вайолет Левуа, Отэм Кристиан, Дэнжер Слэтер, Коди Гудфеллоу и Девора Грей. Отец сплаттерпанка и мастер эксцентричной прозы, Скипп повлиял на целое поколение писателей ужасов и мейнстрима по всему миру. Его последняя книга – «Искусство ужасных людей».

Я просто хочу сказать: конец света будет таким, каким вы его сделаете. Все зависит от отношения.

Каким был мой конец света? Стоило мне понять, что к чему, и я словно попал в рай на земле.

До самого последнего мига, по крайней мере.

* * *

Сперва была жесть, можете мне поверить. Я мыл себе грузовик, никого не трогал. Увидел, как Венделл бредет по улице в футболке и рваных пижамных штанах, подвыпивший и растрепанный, как обычно. Странно было видеть его без засранца на поводке так рано утром, но я не придал этому значения.

– Где твой пес? – спросил я, а он не ответил. Слышал он плохо, так что я не обиделся и продолжил отчищать птичье дерьмо с ветрового стекла: большая старая губка – в одной руке, шланг – в другой.

Венделл подошел прямо ко мне, и я только начал говорить: «Какого черта?», как он своими вытянутыми граблями толкнул меня на дверь водителя и придвинул лицо прямо к моему, рыча и будто укусить собираясь.

Считайте это порывом, но я сунул губку ему в морду левой рукой, пытаясь оттолкнуть. Мыльная пена текла по моим запястьям и его шее. Я думал, это охладит Венделла, приведет его в чувство, но он продолжал пихаться, и, богом клянусь, я чувствовал, как он пытается прогрызть губку.

– Венделл! Бога ради! – заорал я, но ему, кажется, было плевать. Он просто напирал, чавкая губкой.

Пришлось ударить его по голове пластиковой рукояткой шланга, раз и другой, пока сосед немного не отступил. Это не остановило его, хотя и должно было. Так что я ударил снова, пока Венделл не упал на колени, а осколки пластика не усыпали тротуар между нами. Потом он попытался вцепиться мне в колено, и я пнул его со всей силы, уронив на задницу. А потом еще раз, на всякий случай.

Когда после этого он схватил меня за ногу и полез вперед, я, признаться, запаниковал. Выронил губку и разбитый шланг, схватил его за волосы и рванул голову соседа назад.

Именно тогда я осознал, что это уже не Венделл.

Давайте проясним: я никогда с ним не миндальничал. Он был голубеньким, как трехдолларовая банкнота, но дружелюбным соседом – совсем не педиковатым, сошел бы за нормального. И мне всегда нравился его пес. Поскольку Венделл никогда не пытался схватить меня за задницу, я жил и давал жить другим, понятно? «О, старина Венделл. Тот еще тип! Парень хоть куда!», или что-то в этом роде.

Но теперь, глядя в его пустые глаза, я осознал ужасную правду.

Нет, скажем лучше – прекрасную.

Больше не нужно было притворяться, что мне не все равно.

Он все еще висел у меня на ноге, так что я протащил его к задней двери грузовика, открыв его свободной рукой. Я знал, где моя бита, даже не глядя. Винтажный Микки Мэн – Луисвильский Боксер, подарок моего деда – был там, где я его держал, просто на всякий случай – заткнутый за ремень безопасности позади водительского сиденья и готовый к драке.

За ту секунду, пока я нащупывал рукоятку, Венделл подполз и прихватил меня за бедро. Не достаточно, чтобы пустить кровь, но довольно, чтобы напугать до чертиков. Я сказал: «Эээээй», упал на сиденье, выпустил его волосы и пнул свободным тапком в лицо. Его зубы скользнули по моим джинсам, он стал заваливаться вниз. Я пнул его снова. Он отлетел назад и, наконец, отцепился.

Я сполз с заднего сиденья, таща за собой биту. Ударил Венделла рукояткой в лицо, а он вновь начал подниматься.

А потом я расфигачил его гребаную голову. Бил, пока не треснула, пока не провалилась, забрызгав мозгами тротуар. Пока он, наконец, не перестал дергаться.

– Готов?! – заорал я. И да, он был готов.

В этот момент раздался визг шин. Машина остановилась прямо перед нами, обломав мне кайф. На миг я ощутил смущение и страх, как бывает, когда зовешь официантку, а выходит бабушка.

Но это была точно не моя бабушка. И вины я не чувствовал. Так что вместо раскаянья и извинений, я просто уставился через ветровое на негритоску за рулем и заорал:

– Тоже захотела?!

Она дала задний ход, будто за ней гнались черти. И, господи помилуй, я не мог остановиться – все смеялся. Она за секунду осознала то, что я только что понял.

С этого момента пути назад не было.

Я оставил Венделла там, где он упал, как грязного «лежачего полицейского» посреди дороги. Кто-нибудь да уберет, а я не стал заморачиваться. Я здесь закончил. У меня были дела.

Настало время воспользоваться богоданным правом открытого ношения оружия.

И, наконец, сделать правильную вещь.

Десяти минут не прошло, как я перетащил в машину все запасы моей оружейной. Вот для чего нужны грузовики. Оружия и боеприпасов в моем подвале хранилось больше, чем в Вермонте и Венесуэле вместе взятых. Больше, чем, пожалуй, мне удалось бы использовать. Но будь я проклят, если мы это не выясним.

Я послал несколько СМС верным делу парням. Достал еще пару дюжин полуавтоматических винтовок для тех, кто в розыске.

«Встретимся у мечети в центре, – написал я. – Пусть это случится».

А потом я сорвался с места, дважды переехав Венделла – просто кайфа ради – на пути к самому лучшему гребаному дню моей жизни.

На полдороге от Крестона к Эльдорадо-бульвару я увидел тощего чингадо[31]31
  Грубое мексиканское ругательство. Один из вариантов перевода – ушлепок.


[Закрыть], ковыляющего по трассе. Единственная машина, кроме моей, едва объехала его, но он, кажется, даже не заметил. Просто шел походкой лунатика, как Венделл. Мне не нужно было смотреть в его глаза, чтобы понять: он тоже часть этой гадости.

Я всегда хотел сбить кого-нибудь грузовиком. Думал об этом все время. Какой-нибудь мудак встает у тебя на пути, а ты, значит, останавливайся? А если придать этой заднице ускорения?

Я не повысил скорость, но и не снизил ее. Даже на тридцати семи милях в час я подъехал быстро.

В последнюю секунду он посмотрел на меня.

Дома у парня явно никого не было.

Так что я вдавил газ и – БАМ!

Он принял удар и исчез под капотом. Я успел увидеть это, прежде чем отдача швырнула меня вперед, – голова оказалась в полудюйме от приборной доски. (Мне плевать на законы, но: спасибо, ремень безопасности!)

Шины размазали его по обочине. Переехав его еще пару раз, я счел, что поднимется он не скоро. Резко затормозил. Заорал: «Ухууу!» – по-настоящему громко. Насладился моментом, пока еще жив. Потом выпрыгнул из машины, вынул из кобуры на бедре «люгер» сорок пятого калибра – раритет с полей Второй мировой, – двинулся к мексиканскому мясу, валяющемуся на обочине Гренстон-Драйв. И убедился в собственной правоте.

То, что он все еще дергался с переломанным позвоночником, это одно. Что не кричал – второе. Он не был в шоке. Не казался печальным или напуганным. Он даже на человека не походил.

По воле рока его голова, сместившись, повернулась ко мне. Во взгляде я прочел то же, что у Венделла: волчий голод и больше ничего. Разбит вдребезги. Давно мертв. Но еще не совсем.

Даже теперь он все еще хотел съесть меня.

– Ты всегда об этом мечтал, каброн[32]32
  От исп. cabrón – козел – сволочь, мерзавец.


[Закрыть], – сказал я. – Правда? Сожрать мою работу. Сожрать мою жизнь. Сломать меня. Уничтожить всю вольную белую расу.

Он попытался укусить меня с расстояния трех футов, стал подползать.

– Ты хотел утащить нас на самое дно, – сказал я. – Забрать себе нашу Америку. Пока все не встанет с ног на голову, и мы не начнем служить низшим расам. Тебе бы это понравилось, да?

Я выстрелил в его переломанную ногу. Он даже не заметил.

– Думаешь, это расплата. Думаешь, мы тебе должны. Но, засранец, нам не надо твоего дерьма. Сейчас ты берешь у меня больше, чем я когда-либо брал у тебя.

Он не понял ни слова из того, что я говорил. А мне было плевать. Я проделал дыру в его плече, а потом еще одну в сердце – и, казалось, нам обоим на это плевать.

– Так? – спросил я, целясь ему в череп, прямо над пустыми глазами. – Ты хочешь меня сожрать. Но знаешь, чего хочу я? Хочу, чтоб тебя не было.

Я нажал на спусковой крючок. Его не стало.

Потом я осмотрел передний бампер. Осталась небольшая вмятина, но стоило стереть кровь, и она почти исчезла. Наверное, я смогу повторить этот трюк еще пару раз, прежде чем можно будет говорить о серьезных повреждениях. Есть о чем подумать на пути к центру.

На углу Эльдорадо стоял местный винный магазин. Там я понял, как далеко зашло это дерьмо.

Остановившись на обочине, я увидел, что маленькую мексиканскую девочку жрет какой-то отброс. Опустившийся белый, стыдно сказать. Еще трое просто стояли на тротуаре и кричали. А один черный чувак, надо отдать ему должное, пытался отнять у ублюдка мясо, которое тот секунду назад вырвал из щеки маленькой мертвой девочки.

Я вышел из машины, в полной боевой готовности. Двинулся навстречу тому уроду с полным мяса ртом. На близком расстоянии я не мажу. Его гнилые мозги полетели следом за пулей, впившейся в стену двадцатидолларового тайского массажного салона. Пули рулят, а он – уже нет.

Уже в следующую секунду большегрудая мамасита обняла меня сзади, лепеча: «Грасиас! Грасиас!» и рыдая, пока белый отброс сползал по бетону и, наконец, замер. Черный чувак повернулся ко мне. Взгляды скрестились.

Нигер или нет, одно было ясно: он был стопроцентно живым. Смелым, злым и напуганным. Глядел на меня, на «люгер», который все еще был в опасной близости от его головы. В глазах черномазого читалось: «Ты и меня убьешь?»

Потом я подумал о той маленькой девочке. Она не сделала ничего, только родилась неправильного цвета. Наградил черного кивком – за смелость. Убрал пистолет в кобуру. Услышал, как он облегченно вздыхает. Встряхнул мамаситу, когда она поцеловала меня в подбородок, и направился в винный магазин, спокойный как слон. Взял две пинты «Джека» и блок красного «Мальборо», на всякий случай. Улыбнулся Гасу, тупому филиппинскому ублюдку за прилавком, и заплатил – без сдачи.

Выйдя наружу, я ощутил себя королем мира.

Через секунду я несся по Эльдорадо, выжимая шестьдесят миль в час и не обращая внимания на светофоры. Так я доехал до Стандарт Эйв – нехилая драма перед Церковью Святого Возвращения Бога Всемогущего, заставила меня притормозить.

Святое Возвращение – община городских сумасшедших, уверовавших, что Христос вернется в любую секунду. Они засекают время. Ничего не происходит. Срок сдвигается, снова и снова. На сорок лет и дальше.

Я-то во всю эту фигню не верю. Знаю, что Христос не придет, пока не припечет по-настоящему. Он не покажется на играх, как бы хороша ни была ваша команда. Не покажется, если у нового Папы пунктик на кисках, неудачниках, педиках. Не покажется, даже если вы всю душу изольете в праведной молитве ради самого правого дела на свете. У него другая задача: вдохновлять нас на угодные Ему деяния. Так что, когда мы наконец исполним пророчество, и вся черная работа останется позади, начнется настоящее дело. Линия фронта должна быть не просто нарисована, но прочерчена с безжалостной точностью. Лишь тогда – и только тогда – Христос вернется покарать нечестивых. Надеюсь, он будет больше похож на Тора или Одина, а не на печального хиппи, повисшего на кресте. Переживем мы очищение огнем или нет, нам суждена слава на небесах. Или в Валгалле. Или еще где-то. Детали разнятся.

На парковке Святого Возвращения было примерно пятьдесят кричащих людей, все при полном параде. Они пятились вверх по улице, медленной волной.

Я не видел, что именно их напугало, но у меня появилась прекрасная мысль.

Я срезал по правой полосе, задом заехал на парковку, а потом в парк. Остановился в десяти ярдах от толпы и выпрыгнул из машины, не заглушив двигатель. На этот раз я взял с собой мой любимый АК – Урсулу, названный так из-за русского происхождения.

Почти все женщины были в черном. Они визжали, пока я пробивался сквозь толпу. Мужчины тоже не особо сопротивлялись. Через двадцать секунд я оказался на месте.

И, о божечки, там был он.

Я узнал пастора Люка сразу, хотя первое, о чем подумал, это: «Как на себя-то не похож!» С потекшим посмертным гримом, свежей кровью и мясом, размазанными вокруг рта – будто двухлетка, заляпавшийся шоколадным тортом, – преподобный напоминал кошмарный манекен из старого фильма ужасов и шел, судорожно подергиваясь. Во взгляде его царила мертвая ночь.

Я уж и забыл, что он умер на прошлой неделе, хотя мельком слышал об этом. Даже пошутил тогда: «Похоже, до Христа он добрался раньше, чем тот до него».

Но пастор был тут, и Христос ничего не мог с этим поделать. Кровь на руках пастора казалась такой же густой, как и у рта. Думаю, он был не единственным трупом на этих похоронах.

За ним следовали два перепуганных парня: семенили, но боялись наброситься. Стоило мне достать Урсулу, как их глаза сделались еще шире. Когда я направил ствол преподобному в лицо, они благоразумно пригнулись в разные стороны. А вот пастор Люк не внял. В его мертвых глазах я был лишь ходячим мясом.

«Эй!» – заорал я так, чтобы все услышали, а потом пару раз выстрелил поверх пасторовой головы, и тут же развернулся, чтобы убедиться: никто ко мне не подкрадывается. Один попытался, но сразу же отвалил.

– Знайте: он не единственный выходец из могилы. За последние сорок минут я разобрался уже с тремя. Что бы это ни было, оно по всему городу. Может, и по всему миру.

Пастор Люк подошел уже слишком близко. Я это знал, но именно близость угрозы наполняла меня безумным восторгом.

Я повернулся к нему, поднял Урсулу и выстрелил прямо в сердце. Все закричали, потом замерли и заплакали, когда святоша не упал. Пошатнулся от пули и пошел дальше.

– Это не божье дело! – заорал я. – Это – козни дьявола! Скажите, что я не прав!

Я проделал еще три дыры в его груди. Пастора немного помотало, но он уловил направление.

– Вы это видите? – я оглядел их лица, залитые слезами или пустые от шока. Теперь Люк был менее чем в трех футах. Я ливером чуял его приближение.

Я развернулся, улыбнулся, переключил на стрельбу очередью, и превратил его череп в чашку горячего пудинга. Даже тогда потребовалось три секунды, чтобы злой дух оставил тело пастора Люка.

Толпа молчала, когда он осел на землю.

– Вот с чем мы столкнулись, – сказал я. – Вот, как теперь будет. Сатане не важно – злые мы или добрые. Но чем мы лучше, тем больше он хочет заполучить нас. А значит, чтобы победить, нужно бороться изо всех сил. Я еду в центр, к той мусульманской мечети, и объявляю Крестовый поход. Потому что если есть в мире что-то антихристианское – то это их гребаный джихад. А антихристианское – от слова Антихрист, я проверял.

Первые Истинно Верующие вышли из шока и приветствовали меня первым «аллилуйя».

– Хотите, чтобы Христос вернулся? Давайте его позовем! Покажем ему, на что мы способны.

Раздался рев. Толпа организовалась вмиг. У меня на глазах их лица озаряла святая сила веры.

– У скольких из вас есть оружие?

– У меня охотничья винтовка в грузовике! – выкрикнул шестидесятилетний старик.

– Дерьмо, а у меня три! – заорал пацан откуда-то сзади. – В багажнике.

– Круто! – провозгласил я. – Так едем в центр?

Именно тогда я стал королем с армией.

На пути к грузовику меня догнала та горячая крошка. Вот же черт! Молочно-белая малолетка, с огненно-рыжими волосами, в черном траурном платье, не оставлявшем простора воображению. Я сообразил, что на каблуках бежать неудобно, но она приложила все усилия.

– Еду с тобой, – сказала она. Это было не предложение, а вызов.

– Давай, – ответил я. – Только не тормози меня.

Она хихикнула:

– Чувак, я даром не торможу.

– Ладно, значит договорились, – я открыл для нее дверь как положено джентльмену и внезапно возбудился – хоть на стену лезь.

– У тебя есть оружие для меня, да, Джек?

– Джимми Джей, – сказал я. – Стрелять умеешь?

– Клянусь, я разнесу твою глупую голову, старина Джимми Джей.

– О, даже так? А как тебя зовут, милая?

– Как будто тебе не все равно.

Я рассмеялся. Она еще немного похихикала, и вызов был принят. Закрыв за ней дверь, я обошел помятое крыло, ловя на себе ее ясный взгляд через ветровое. Прошли месяцы с тех пор, как я в последний раз трахался – тогда Джемин поймала меня с той официанткой и оставила куковать в одиночестве. А теперь я чувствовал, будто Иисус и счастливый эльф решили, что сегодня – Национальный день Джимми Джея Бакстера.

Едва я запрыгнул внутрь, она взяла пинту «Джека» и спросила:

– Можно?

Я кивнул, пристегнулся и дал задний ход, чиркнув колесом по асфальту. Мы выехали на Стандарт прежде, чем она открутила крышку.

– Прекрасно! – завопила она, сделав большой глоток, а потом протянула бутылку мне. Я отмахнулся. Мы ехали на красный свет на шестидесяти. Машин почти не было. Еще один дар божий. Мы были в пяти минутах от цели.

Она выпила еще, а потом включила музыку. Олдскульный «Северный Гром», детка. Рожденный ненавидеть. Я не мог поверить, что не додумался врубить его прежде. Музыка бьет в голову – милю за милей, без остановки. Прекрасно. Дико, безумно и правильно. Музыка полностью передавала мое настроение, выражала все, что я хотел сказать.

Малолетка покачивала головой на соседнем сиденье, отдавшись ритму. Безумно меня заводила.

Когда она в следующий раз протянула мне бутылку, я крепко к ней приложился, прямо перед светофором, и едва разминулся с «Чарджером», который бешено сигналил и свернул в последнюю секунду.

Дорога была спокойной, кроме последних двух кварталов. Мы увидели пробку на Мейн, и я свернул налево, на боковую улицу, чтобы проехать до следующего перекрестка. На нем тоже был затор.

Она выключила музыку, пока я искал место для парковки. Единственное свободное место украшало изображение красного гидранта пожарников.

– Пусть горят! – сказал я, паркуясь.

Она смотрела на меня. Я чувствовал ее взгляд, полный скрытого смысла, он обжигал. Как если бы у меня был ответ на какой-то вопрос – например, вариант ответа на вопрос, давно ее мучивший.

Я выключил мотор, сделал глубокий вдох, заполнивший тишину, где только что звучал «Северный Гром». Внезапно ее рука скользнула мне на бедро. Другой она взяла меня за подбородок, приблизив мое лицо к своему.

– Джимми Джей, – промурлыкала она, в то время как моим членом можно было взломать Форт Нокс, – мне нужно немного огня, прямо сейчас.

Я всегда думал, как это – трахаться, зная, что это в последний раз: вот-вот упадет комета, или начнется война, или взорвется ядерная бомба, или произойдет еще что-нибудь. Будет ли этот последний трах абсолютным итогом и кульминацией секса в твоей жизни, воображаемого и реального? Соберется ли вся твоя растраченная сексуальная энергия в одну точку, как лазерный луч, приведя к бомбическому оргазму?

Мы перешли назад. И там, посреди Армагеддона, я скажу вам, было все это и даже больше. Мы трахались, будто у нас не было будущего; думаю, по большому счету, его действительно не было, и если ее закатившиеся глаза и конвульсии что-то значили, она кончила так же бурно, как и я.

Через пятнадцать минут на подгибающихся коленях мы вернулись в мир. Она выглядела потрясающе с патронташем на траурном платье, приподнимающем ее грудь, и с М-15 в руках. Черные туфли на шпильке, рыжие волосы и полуавтоматичесая винтовка, чуваки. Все, что ей было нужно – эсэсовская фуражка и свастика на трусиках, тогда я был бы ее навек.

– Ты когда-нибудь скажешь, как тебя зовут? – спросил я.

– Всему свое время, ты знаешь, – сказала она, поигрывая обоймой. – А сейчас давай подстрелим несколько мудаков.

Я не мог с ней не согласиться.

Причина пробки стала ясна, едва мы повернули за угол, и впереди показались башни мечети. Машины были повсюду, насколько хватало глаз, а тротуары заполонили обезумевшие пешеходы, источающие панику. Я направился прямо к сердцу затора, пробираясь среди автомобилей. Это был самый короткий путь, и она следовала за мной. На этом параде открытого ношения оружия для двоих зеваки, с которыми мы сталкивались, уступали нам путь, едва увидев, что у нас в руках.

Толпа за машинами, у выезда на дорогу, была пожиже. Всего лишь несколько человек мешали движению. Все белые, все вооружены. Все, кто приехал раньше, зная, что день настал.

Никто из них не смотрел в нашу сторону.

Все они целились в мечеть.

Тогда я увидел кольцо неверных с пулеметами, направленными прямо на нас.

Полагаю, я и понятия не имел, как много на свете ненавистников белых и сколько у них оружия. «Черные пантеры»[33]33
  Американская леворадикальная организация чернокожих, изначально – «партия вооруженной обороны от полицейских».


[Закрыть] уже жили в городе, разъяренные и готовые защищать всех понаехавших из пустыни ниггеров, которых мы впустили, когда Дядя Сэм пригласил цвет мирового терроризма в страну на свою сахарно-либеральную задницу. Я привык к митингам оппозиции, блеющей: «Вы просто нас не понимаете!», неустанно ведущей работу, чтобы подорвать и уничтожить нас изнутри. Но совсем другое дело – увидеть сорок стволов, направленных прямо на тебя. Сорок врагов, глядящих на тебя сверху вниз. Я даже пожалел, что не завалил того ниггера у винного магазина. Ведь у него был точно такой же взгляд. Если бы у него оказалось оружие, я бы валялся трупом на обочине Эльдорадо. Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Срань господня. Началось! – рыжулька засмеялась за моим плечом; от грохота я едва ее слышал.

Между белыми христианами и языческой ордой было добрых тридцать ярдов, неверные орали как резаные. Машины, зажатые между нами, больше не сигналили: стояли пустые – водители и пассажиры убрались с линии огня. Думали о страховке на случай пули. Каждый выбрал сторону. Солнце играло на значках белой силы. Люди подбадривали меня, изрыгали проклятия, читали восемь речевок разом, и лишь некоторые из них – на английском. Голова шла кругом.

А потом толпа слева от меня расступилась, и мертвое транссексуальное нечто проковыляло в образовавшуюся брешь.

Я не уверен, было оно черным или белым, поскольку видел только красное, повсюду – от лодыжек до черепа. У него были длинная борода, коротенькое платье, клевые сиськи и широкие плечи. За собой оно тащило табличку с пикета со словами ДЕЛИТЕСЬ РАДОСТЬЮ, написанными разноцветными буквами и заляпанными свежей кровью.

С секунду оно глядело на меня, абсолютно мертвое. Потом повернулось ко мне спиной, устремив пустой взгляд на исламистскую орду, и снова посмотрело в мою сторону, как будто не могло припомнить, на чьей же оно стороне. Честно говоря, ни на чьей. Если у нас и есть что-то общее с гребаными мусульманами, так это факт, что мы не в восторге от педиков. Они – самые настоящие отщепенцы. Ни одна религия, ни один бог не хотят иметь с ними дел.

Когда оно наконец приковыляло к нам, я выдвинулся вперед, с Урсулой в руках. Сделав этот шаг, я почувствовал себя единственным человеком на земле. А когда прицелился, ощутил, что способен уничтожить любого, кто пятнает собой белую расу, любого – одним выстрелом.

Это было самое прекрасное чувство в моей жизни.

Я нажал на спусковой крючок, и мир взо-рвался огнем, еще до того как он/она/оно исчезло из вида, с ошметками вместо лица. Я услышал, как пуля просвистела над ухом, и рассмеялся, сея смерть в ответ. Сконцентрировался на «пантерах» у дверей мечети. Видел, как один из них осел на землю, прошитый очередью. Дюжина других еще боролись, стволы изрыгали огонь. И тогда мои легкие выплюнули восемь пуль – на груди расцвели кровавые дыры.

Меня подстрелили не спереди. Сзади.

Тротуар приблизился слишком быстро, а ремня безопасности на этот раз не было. Я упал лицом вниз, и мир погрузился во тьму.

Потом я лежал и смотрел на небо в кружеве белых облачков. Но черная зловещая туча напирала со всех сторон, подползала к ним ближе и ближе. Боль была невероятная, а шок похож на просроченное обезболивающее.

А потом моя Королева Судного Дня наклонилась ко мне, с еще дымящимся М-15. Ткнув в щеку раскаленным стволом, развернула мне голову. Убедилась, что я весь внимание.

– Спасибо за пушки, ты, тупой фашистский отброс, – сказала она. – И нет, тебе моего имени не узнать.

А потом она спустила курок.

И я умер.

Отправила прямо к Иисусу или Одину, или еще к кому-то, кто наконец за все мне воздаст. Похоже, впереди целая вечность.

Как я уже говорил: конец света будет таким, каким вы его сделаете. Но, сказать по правде, финал меня разочаровал.

И, боже всемогущий, как жарко!