Текст книги "Экономическая история мира. Том 3. Англия: колониальный империализм. Германия: юнкерский капитализм. Франция: ростовщический империализм. Особенности империализма США и Японии. Развитие капитализма в России"

12. Развитие капитализма в России

12.1. Община и расслоение крестьянства

Крестьянство – класс, а точнее, сословие феодального общества. Поэтому переход крестьянства к капитализму выражается в ликвидации его как класса, в разделении на два класса, соответствующих капиталистическому способу производства, – сельскую буржуазию, фермеров, или, как у нас их называли, кулаков, и сельский пролетариат – батраков. Этот процесс расслоения крестьянства рассмотрен В. И. Лениным в работе «Развитие капитализма в России».

Казалось бы, подобное теоретическое построение не вполне верно. Действительно, расслоение крестьян – закономерный процесс для всех европейских стран. Но разорение крестьян в Западной Европе составляло одну из сторон первоначального накопления: разорившиеся крестьяне уходили в город, чтобы стать рабочими, они выталкивались из сферы сельского хозяйства.

Но в России этот процесс тормозила сельская община («мир», «общество»), которая привязывала разорившегося крестьянина к земле, а также сословный строй, при котором даже разорившейся крестьянин считался крестьянином. Поэтому применительно к России ленинская теория в определенной степени соответствовала действительности, потому что все же часть разорившихся крестьян вопреки общинно-сословным препонам превращалась в промышленных рабочих.

Русский крестьянин никогда не имел земли в собственности, она принадлежала всей общине. Для обработки земля делилась между членами общины по принципу уравнительного землепользования, по числу душ мужского пола в семье. «Мир» бдительно следил, чтобы все имели одинаковые наделы не только по количеству, но и по качеству земли. Поэтому каждое поле делилось на полоски, и каждый крестьянин по жребию получал свою долю. К тому же в соответствии с трехпольной системой вся пашня делилась на три части: одна засевалась яровым хлебом, другая – озимым, третья оставалась под паром. Естественно, все были обязаны подчиняться этому традиционному севообороту. Агротехнический прогресс на надельной земле был невозможен. Община замораживала земледелие на примитивном традиционном уровне.

Земля – основное средство производства в земледелии. Но в общине самый богатый имел столько же земли, сколько и самый бедный, если у них были одинаковые семьи. Поэтому народники считали общину основой русского социализма: если земля делится поровну, то не может быть расслоения крестьян на бедняков и богачей, а тем более – капиталистических отношений.

Община действительно тормозила расслоение, но остановить его не могла, зато искажала процесс расслоения. Часть крестьян внутри общины беднела и разорялась. Но эти бедняки были не безземельными, а безлошадными. В. И. Ленин их называл «наемными рабочими с наделом». Земля у такого крестьянина была, но он не мог ее обрабатывать, если у него не было рабочего скота, поэтому основой его существования являлся заработок на стороне.

Следует заметить, что Ленин делает определенную политическую натяжку, причисляя к сельскому пролетариату и часть однолошадных крестьян: вспахать надел можно было и на одной лошади. Но важно было доказать, что сельский пролетариат был достаточно многочисленным, чтобы составить базу социалистической революции в деревне.

Сельский пролетарий, «батрак с наделом», не мог продать надел и переселиться в город, стать рабочим. Не мог продать надел, потому что земля принадлежала не ему, а общине. Не мог уйти, потому что община его не отпустит: он должен вносить свою долю налогов и выкупных платежей за землю, даже если он этой землей и не пользуется. Он может уйти в город лишь на время, на заработки, с тем, чтобы из заработанных денег внести свою долю платежей в казну.

Согласно расчетам В. И. Ленина сельский пролетариат составлял «не менее половины всего числа крестьянских дворов, что соответствует приблизительно 4/10 населения». Очевидно, семьи бедняков были сравнительно небольшими. Причиной было не столько то, что малая семья получала соответственно малый надел, но и недостаточная обеспеченность хозяйства рабочими руками. Крестьянская семья являлась трудовым коллективом, в котором каждому находилось дело, и если в этом коллективе не хватало людей, вести полноценное хозяйство было трудно.

Особенно мешали общинные порядки предпринимательству выделявшейся сельской буржуазии, кулаков, которые, по расчетам В. И. Ленина, составляли тогда 3/10 сельского населения, но только 1/5 дворов, т. е. кулацкие семьи были довольно крупными. Вести сколько-нибудь рациональное товарное хозяйство на общинном наделе было невозможно.

Невозможно было увеличить свои владения за счет бедняцких наделов, да в условиях принудительного трехполья и чересполосицы это и не имело смысла. И поэтому для предпринимательской деятельности кулаки искали другие сферы, вне сельского хозяйства – в торговле и промышленности.

Вспомним некрасовского кулака: «Науму паточный завод и дворик постоялый дают порядочный доход…».

Чтобы стать промышленником, крестьянину требовались незаурядные способности. И крупнейшие предприниматели России – Рябушинские, Морозовы, Гучковы – вышли из крестьянского сословия. Но из сельского хозяйства они уходили. Министр финансов Витте писал: «Горе той стране, которая… насаждала разного рода коллективное владение». И дальнейшее экономическое развитие России в значительной степени определялось противоречием между передовой промышленностью и архаичным сельским хозяйством.

Типичный пореформенный кулак – это сельский лавочник, владелец мелких промышленных заведений, в основном по переработке сельскохозяйственной продукции. Он скупает продукцию у односельчан и перепродает ее в городе. Он берет подряды на перевозку различных грузов, привлекая в качестве возчиков тоже своих односельчан.

Гораздо реже кулак выступает как фермер, т. е. подлинно сельскохозяйственный предприниматель, только действует он при этом не на общинном наделе, а на земле, купленной или арендованной на стороне, обычно у помещика. Только на этой земле, где он не зависит от общины и общинной чересполосицы, кулак может развернуть рациональное специализированное товарное хозяйство. Однако лишь единицы крестьян вступали на путь фермерства, и доля фермеров к началу XX в. составляла всего около 1 % всех крестьян.

Как уже сказано, община не только задерживала расслоение крестьян, но и тормозила развитие сельского хозяйства. Община – это замороженные традиционные приемы трехпольного натурального земледелия, не оставлявшие места для хозяйственной предприимчивости. Традиционный ритуал сезонных работ, позволявший существовать «как все» и не требовавший проявления инициативы, для большинства крестьян был приемлем и дорог.

Предпринимательство было по сути враждебно общинной уравнительности, поэтому фермер для общины – это «кулак», «мироед».

К тому же «мир» для крестьянина был носителем вековой мудрости. Это ведь был действительно демократический институт, основанный на принципах равенства и справедливости. Западный сельский хозяин был преимущественно предпринимателем – индивидуалистом. Наш крестьянин был общинником, т. е. коллективистом по восприятию мира, воспитанным на общинных традициях. Поэтому социалистические идеи в том виде, в каком они до него доходили, были для него более приемлемыми, чем для земледельца Запада.

12.2. Переход помещиков к капитализму

Помещики, как и крестьяне, тоже были сословием феодального общества. Поэтому и среди помещиков после отмены крепостного права тоже происходило расслоение: часть помещиков разорялась, часть перестроила свои хозяйства на капиталистические рельсы.

После освобождения крестьян в руках помещиков осталась приблизительно четверть сельскохозяйственных угодий. Нужно учитывать, что помещик и дворянин в это время – не синонимы. Две трети дворян ко времени ликвидации крепостного права не имели земельных владений с крестьянами, т. е. не были помещиками, а жили за счет государственной службы, военной или гражданской, составляя основу государственного аппарата.

Источником существования значительной части помещичьих хозяйств в то время служили отработки. Чтобы перестроить барское хозяйство, основанное на феодальной ренте, т. е. на эксплуатации самостоятельных крестьянских хозяйств, в «коммерческое» капиталистическое предприятие, требовались время, знания и капиталы. Ведь хозяйство феодала – это не производственная структура, а устройство для взимания ренты, паразитической по своей сущности. Поэтому в новых условиях требовалась перестройка отношения помещиков к своему делу, превращение их в капиталистических предпринимателей. Для этого были нужны также определенные агротехнические знания, новая техника (на крестьянской сохе капиталистическое хозяйство не построишь), капиталы, достаточные кадры наемных рабочих. Необходимыми знаниями обладали те помещики, которые уже при крепостном праве перешли к товарному производству. Требуемые капиталы обеспечивала выкупная операция. С техникой было сложнее, но в крайнем случае можно было выписать машины из-за границы.

Но главным препятствием перехода к капиталистическому хозяйству был сам механизм крестьянской реформы с «отрезками» и выкупными платежами, который обеспечивал помещикам длительный переходный период для перестройки. Зачем было покупать машины и нанимать рабочих, если было можно получать даровой труд в форме отработок? Эта переходная форма ослабляла стимул к реорганизации хозяйства. С этим можно было не спешить.

Но во всех случаях отработки имели общую черту, отличающую их от капиталистического найма: крестьяне работали на земле помещика со своим рабочим скотом, своим инвентарем, а, следовательно, помещик еще не выступал как капиталист, не вкладывал капитал в производство. Помещичье хозяйство по-прежнему существовало за счет крестьянских хозяйств. А для этого требовалось, как и при классических феодальных отношениях, чтобы крестьяне были достаточно самостоятельными. В отработках участвовали средние крестьяне. Бедняк не мог отрабатывать, потому что у него не было рабочего скота. Кулак арендовал землю помещика, но арендную плату вносил деньгами. Более того, отработки тормозили расслоение крестьянства. Когда крестьянин был на грани разорения (например, пала лошадь или не осталось зерна для посева), он мог взять у помещика ссуду под отработки и остаться в составе среднего крестьянства.

Помещикам отработки казались даровым трудом: не надо было платить заработную плату. А если рассматривать то, за что крестьянин отрабатывал, т. е. ссуду или арендную плату в качестве заработной платы, то оказывалось, что эта заработная плата намного ниже, чем при вольном найме, потому что отработки – кабальный труд; здесь свою волю диктовал помещик. Арендовать землю под отработки можно было только у «своего» помещика, просить ссуду – тоже. Приходилось соглашаться на его условия. Поэтому труд крестьян при отработках – труд кабальный, почти принудительный. Производительность такого труда не могла быть высокой. К тому же на поле помещика переносилась примитивная крестьянская техника. Примитивная техника и низкая производительность труда настолько понижали уровень хозяйства, а, следовательно, и его рентабельность, что это понижение съедало не только экономию на заработной плате, но и прибыль владельца.

Выгоды дарового труда оказались иллюзией. Отработочные помещичьи хозяйства приходили в упадок, и помещики разорялись. Помещики залезали в долги, закладывали имения в банк, а затем эти имения продавались с аукциона. Ситуация чеховского «Вишневого сада», когда это имение было продано с молотка и его купил бывший крепостной владельцев Ермолай Лопахин, отражала типичные события того времени. Процесс нарастал. Если в 80-х гг. в среднем за год продавалось 160 помещичьих имений, то в 90-х гг. – свыше 2000. К 1905 г. в руки новых хозяев перешло уже около половины бывших помещичьих земель. Следует подчеркнуть, что здесь речь идет именно о помещичьих владениях. После отмены крепостного права в руках помещиков осталась приблизительно четверть сельскохозяйственных угодий. 6–7 % угодий находилось в руках других частных собственников, третья часть – в общинной собственности крестьян, еще одна треть – в собственности государства.

Для помощи помещикам в 80-х гг. были основаны два банка: Дворянский земельный банк, который на льготных условиях давал помещикам ссуды под залог земли, и Крестьянский земельный банк, который принимал на комиссию земли помещиков для продажи крестьянам и благодаря своей монополии поддерживал высокий уровень цен.

Но разорялась и теряла землю лишь часть помещиков. Другая часть успешно перестраивала свои хозяйства в крупные капиталистические фермы. Вместо отработок они нанимали рабочих. А капиталистический наем диктовал необходимость применения новой капиталистической техники. Купить жатку было значительно выгоднее, чем нанимать десятки косарей. Эти помещики применяли научные достижения агротехники, машины, минеральные удобрения, разводили породистый скот.

12.3. Рост товарности земледелия

Рассмотрев, в чем выражался переход к капитализму двух главных классов феодального общества, крестьян и помещиков, мы должны обратиться к рассмотрению перехода к капитализму сельского хозяйства в целом. Переход к капитализму в сельском хозяйстве – это переход от натурального к товарному производству. В отличие от промышленности капитализм в сельском хозяйстве не означает создания крупных предприятий с наемным трудом. Семейная ферма – это тоже капитализм, причем даже в наши дни в мировом сельском хозяйстве семейные фермы преобладают.

Правда, о росте товарности сельского хозяйства мы начали говорить с XVII в. И при крепостном праве сельскохозяйственная продукция не только насыщала внутренний рынок России, но и в больших количествах шла на экспорт. Но это была товарность все же «по-феодальному»: крестьянская семья сама потребляла продукцию своего хозяйства, и только часть этой продукции шла на продажу. И феодальная рента составляла лишь прибавочный продукт крестьянского хозяйства. Крестьянин мог экономить на своем потреблении, недоедать, но это не меняло дела: необходимый продукт потреблялся в натуральном виде, прибавочный шел на продажу.

Товарность «по-капиталистически» означала, что вся продукция предназначалась для продажи, а все необходимое для своего потребления покупалось на выручку от продажи продукции. Именно в этом и заключалось принципиальное отличие фермера от крестьянина: крестьянин вел натуральное хозяйство, рассчитанное на свое потребление, фермер же готовил продукцию для продажи.

Рост товарности вел к росту специализации сельского хозяйства. Натуральное хозяйство крестьянина было «многоотраслевым»: для своего потребления нужны и хлеб, и картошка, и молоко, и яйца. Но для продажи целесообразно готовить какой-то один вид продукции. А какую именно продукцию производить – это определялось экономическими и природными условиями.

В промышленных районах вокруг городов, особенно вокруг Москвы и Ярославля, начали концентрироваться молочное животноводство и огородничество, потому что в городах повысился спрос на свежие овощи и молочные продукты. Хлеба здесь крестьяне сеяли мало, предпочитая покупать его на выручку от продажи своих продуктов. Таким образом, рос рынок сбыта хлеба за счет деревни.

Псковская и Смоленская губернии специализировались на производстве льна, потому что природные условия этого района оптимально соответствовали требованиям этой культуры. Здесь своего хлеба тоже не хватало. На Украине, особенно в Киевской губернии, росли посевы сахарной свеклы с переработкой ее на сахар.

Рост товарности усиливал расслоение крестьян. Натуральные крестьянские хозяйства не конкурировали между собой. Но на рынке конкуренция была неизбежна. К тому же именно в этом случае кулаки выступали в качестве скупщиков.

Специализация стимулировала рост техники. В натуральном хозяйстве, где усилия и средства распылялись между несколькими отраслями, технический прогресс был практически невозможен. Но если это была одна отрасль, техника оправдывалась. Например, при специализированном молочном хозяйстве молочный сепаратор обеспечивал определенные преимущества.

Поэтому рост товарности вел к росту производительности труда и увеличению производства. Это проявлялось, в частности, в повышении урожайности. Если в первой половине XIX в. в России средняя урожайность зерновых составляла «сам-3,5» (урожайность в «самах» – соотношение посеянного и собранного зерна), то в 60–80 гг. – «сам-4», а в 90-х гг. – даже «сам-5». К концу столетия Россия получала по 3,3 млрд пуд. зерна в год, т. е. вдвое больше, чем в первые годы после реформы. Еще в большей степени выросли урожаи картофеля, льна и других технических культур.

12.4. Кустарные промыслы

После отмены крепостного права промышленный переворот в России вступил в решающую стадию. Тем не менее стали усиленно развиваться кустарные промыслы, кустарно-ремесленное производство. Дело в том, что расслоение крестьян в условиях общины давало рабочую силу не столько для крупной промышленности, сколько именно для промыслов. Община привязывала крестьянина к деревне. Он не мог переселиться в город и стать квалифицированным промышленным рабочим. В город он мог уйти только на заработки, на время, бросив семью и дом. Он не знал, где он там будет жить, какую работу найдет. Он мог там стать только неквалифицированным сезонным рабочим. Поэтому крестьянину было удобнее найти заработок в своей деревне. Там, дома, он мог довольствоваться и меньшим заработком. Но работа дома, в деревне – кустарный промысел.

Народники называли кустарные промыслы народной промышленностью, противопоставляя их капитализму. В. И. Ленин в работе «Развитие капитализма в России» доказывал, что народники ошибались, что кустарные промыслы были той почвой, на которой рождались первые стадии капитализма.

С чего начинались капиталистические отношения в промышленности?

Первая стадия промышленности после ее отделения от земледелия, выделения из натурального хозяйства – ремесло. Ремесленник работает на заказ потребителя: портной, который работает на заказ, кузнец, который обслуживает жителей своей деревни. Капиталистических отношений здесь еще нет.

Следующая стадия: ремесло становится массовым, т. е. им занимается уже значительная часть местного населения. Это уже не ремесло, а кустарный промысел, хотя каждый кустарь, как и ремесленник, работает у себя дома один или с несколькими помощниками. Один ремесленник – это ремесленник, а двести таких же ремесленников в одном месте – промысел. Поэтому в названии промыслов обязательно указывается место: сапожные промыслы села Кимры, металлические промыслы села Павлова, сундучно-подносный промысел Нижнего Тагила.

С переходом производства на стадию промыслов неизбежно появляется скупщик, посредник между производителем и потребителем продукции. Сапожники села Кимры не могли работать по заказам соседей или даже продавать им изготовленные сапоги – соседи тоже были сапожниками. Они уже работали на широкий рынок. Ехать куда-то и продавать изготовленные несколько пар сапог – расходы на такую поездку не оправдаются. Поэтому они вынуждены продавать сапоги не потребителям, а скупщику, который занимается сбытом их продукции.

Но скупщик живет за счет торговой прибыли, т. е. эксплуатации труда кустарей. Правда, пока еще капитализма в промышленности нет: скупщик – представитель торгового капитала. Но со временем он превращается в промышленного капиталиста. Он начинает снабжать кустарей и сырьем, потому что на месте массового промысла сырья не хватает. Он продает кустарю сырье, а потом покупает у них изделия из этого сырья. Но в стоимость изделий, естественно, входит и стоимость сырья. А если стоимость сырья вычесть, остается заработная плата. И для упрощения расчетов скупщик начинает раздавать сырье, заказывая изделия из него, и платить кустарям заработную плату. Так рождается первая стадия капитализма в промышленности – простая капиталистическая кооперация.

Дело кончалось тем, что рост фабричного производства убивал промыслы. Кустарная продукция не могла конкурировать с дешевыми фабричными изделиями. К концу столетия большинство кустарных промыслов прекратило существование.

12.5. Разбитие капитализма в металлургии. Урал и Юг

Казалось бы, после отмены крепостного права, главного препятствия на пути развития промышленности, должен был начаться стремительный подъем крупной промышленности. Однако этого ускорения не наблюдалось. Отрасли, в которых прежде использовался крепостной труд, теперь переживали трудный переходный период – переход к наемному труду и капиталистическим методам хозяйствования. Для этих капиталистических методов нужна была новая техника, требовалось завершение промышленного переворота. Такая перестройка не могла сопровождаться быстрым ростом производства.

Эти трудности переходного периода наиболее отчетливо проявлялись в горнозаводской промышленности Урала, где ко времени ликвидации крепостного права выплавлялось до 80 % российского металла.

Уральские рабочие встретили свое освобождение без энтузиазма. Были даже выступления горнорабочих против ликвидации крепостничества. «Эти люди, – писал академик Безобразов, – родившиеся и выросшие в понятиях, разобщенных со всякою свободою… готовы и ныне идти на царскую службу, как называет горнозаводское население свой прежний обязательный труд». Дело в том, что прежде стабильные условия жизни горнорабочему были гарантированы, а будущее обеспечено. На каждого члена его семьи полагался «провиант», завод за него платил казенные подати. Он не боялся остаться без работы, потому что администрации было невыгодно его содержать, не получая его труда, да и потеря работы не грозила ему голодом и нищетой. С ликвидацией крепостного права прекращалась и выдача «провианта», и освобождение от уплаты податей. В новых условиях надо было вступать в конкуренцию на рынке труда, проявлять предприимчивость. Но у горнорабочих, писал тот же Безобразов, «не было привычки к самодеятельности, к попечению о себе самом, привычки совершенно чуждой уральскому рабочему народонаселению, испорченному крепостною и административною опекою» [2, с. 332].

Заработная плата при переходе к наемному труду немного повысилась, но прекращение выдачи провианта и повышение производительности труда привели к тому, что существенного увеличения затрат на оплату труда не произошло.

К тому же эти затраты позволяло понижать еще одно обстоятельство. При освобождении рабочие, как и крестьяне, получали землю, правда, не пахотную землю, а покосы и огороды. Точнее, за ними закреплялись те приусадебные хозяйства, которыми они пользовались при крепостном праве. Эти хозяйства привязывали их к прежнему заводу. Такой рабочий не решался бросить свое хозяйство, чтобы поехать на другой завод, где дают более высокую заработную плату, но где жить ему придется: в казарме или снимать угол. Он соглашался работать на «своем» заводе и за пониженную плату, потому что здесь он мог ее дополнить доходами от своей коровы, от своего огорода. Бывшие крепостные рабочие оставались экономически прикрепленными к прежним заводам, и хозяева заводов платили им низкую заработную плату. Заработная плата на Урале была вдвое ниже, чем на металлургических заводах Юга, о которых речь пойдет ниже. А низкая заработная плата понижала стимул к техническому совершенствованию: когда труд дешевый, не надо его экономить.

Второй причиной кризиса горнозаводской промышленности было сохранение административных методов хозяйствования. В крепостной промышленности рабочая сила не была товаром. Монополия на рабочую силу делала невозможным и свободное переливание капиталов. И рыночные отношения заменялись административными методами. Безобразов писал, что в условиях крепостничества не могло быть «коммерческого расчета, необходимого для денежного хозяйства». И теперь надо было переходить не только к наемному труду, но и к рыночным отношениям, «коммерческому расчету».

В особенно тяжелом положении оказались казенные заводы. Поскольку их хозяйство регламентировалось сверху, задачей заводской администрации было не совершенствование производства, а обоснование отчетов в расходах. На любой ремонт требовалось разрешение высших инстанций.

Выдвигались проекты перевести казенные заводы на «коммерческий расчет», т. е. приспособить их к рыночным отношениям. Это значило, что управляющие заводами должны были отвечать за убытки и участвовать в прибылях. Однако при сохранении административной регламентации такой перевод был невозможен. Безобразов писал, что перевод на коммерческий расчет казенного хозяйства «без уничтожения его сущности как казенного хозяйства… должно признать химерическим» [2, с. 365–366].

Административная регламентация тормозила развитие и частных заводов. Безобразов писал, что все они «рассматриваются как отрасль государственного хозяйства». Особенно резко он обрушивался на то, что в наше время назвали бы дотациями. Государство покрывало убытки частных заводов. Эта поддержка «несостоятельных заводов», по словам Безобразова, служила лишь «поощрением к продолжению бесхозяйственности».

Важным элементом административной системы были «обязательственные» отношения между рабочими и заводчиками. Дело в том, что после отмены крепостного права половина уральских рабочих оказалась без работы. Государство требовало обеспечивать жизнь этих людей. Сначала пытались посадить их на землю, превратить в крестьян. Но рабочие отказывались становиться крестьянами, да и лишней пашни около заводов не было. Вопрос о землеустройстве тянулся десятилетиями, а пока он не был решен, приходилось обеспечивать население работой при заводах. «Нигде в мире нет заводов, обязанных вести дело только ради того, чтобы прокормить рабочего, – писал уже в 1909 г. Фармаковский, один из крупнейших горнозаводских предпринимателей, – а на Урале почти все заводы именно так поставлены» [14, с. 135].

Третьим фактором, тормозившим развитие уральской металлургии, была окружная система. Как уже отмечалось, предприятием на Урале был не завод, а округ, т. е. группа заводов, связанных технологическим процессом. В составе округа были и добыча руды, и заготовка угля. В состав округа входила большая территория с населением. Раньше это давало преимущества: не надо было тратить деньги на покупку руды и угля, а труд заводских крестьян, живущих за счет своих хозяйств, был очень дешевым. Энергия уральских рек дробила производство: при одной плотине можно было построить маленький завод, но это была дешевая энергия.

Теперь преимущества обращались в недостатки. «Своя» рабочая сила была дешевой, но «своих» рабочих надо было обеспечивать работой, а это сковывало хозяйственную маневренность. Для проведения технической реконструкции требовался прилив новых капиталов. Однако владельцу нового капитала было невозможно построить завод, потому что все пригодные для этого места находились в составе старых округов, а купить старый завод, чтобы его модернизировать, было невозможно: надо было с заводом покупать и территорию округа, принимая на себя и обязательства по отношению к его населению.

В результате, как выразился современник, «уральские предприятия, если от них отнять земельные латифундии, представляются с современной промышленной точки зрения полукустарными заведениями».

Горнозаводская промышленность Урала, а в связи с этим и металлургия России в целом в первые годы после отмены крепостного права испытала спад, который сменился очень медленным ростом. Положение в металлургии начинает меняться с появлением нового металлургического района на юге страны в 80-х гг. Юг быстро обгоняет Урал. Еще в 1885 г. Урал давал 70 % российского чугуна, а в 1900 г. – только 28 %.

Толчком к развитию металлургии Юга стало развертывание железнодорожного строительства. Для рельсов требовалась сталь, а Урал производил отличное железо. Если прежде главным продуктом черной металлургии было именно железо, то теперь – сталь. В сущности, именно в этом и заключался промышленный переворот в российской черной металлургии.

А когда в промышленности происходит такой технический переворот, технический прогресс выражается не в реконструкции старых предприятий, а в строительстве новых. Маленькие заводы на речных плотинах было невозможно перестроить на производство стали и проката. А заводы Юга с самого начала строились как сталеплавильные и рельсопрокатные.

К тому же заводы Юга рождались как акционерные предприятия. Преимущество акционерного капитала – его величина. По мере технического прогресса увеличивалась оптимальная величина предприятий. Наступал момент, когда капитал отдельного предпринимателя оказывался уже недостаточным, чтобы построить предприятие, соответствующее требованиям времени. А путем продажи акций можно было собрать большой капитал и построить такое предприятие. Но заводы Юга строились тогда, когда в мире акционерная форма уже доказала свои преимущества, поэтому они и рождались как акционерные.

А на Урале место было уже занято: округами владели частные заводчики. Там предприятие становилось акционерным лишь в результате банкротства. В этом случае банк или банки, должником которых стал округ, выпускали акции и собирали капитал, необходимый для реорганизации заводского хозяйства. Прежний заводчик, естественно, при этом терял свои права собственника. Но таким образом процесс акционирования на Урале шел медленно и не закончился к 1917 г.

Кроме того, большинство заводов Юга было построено на иностранные деньги. Это был франко-бельгийский капитал. Эти капиталы приходили извне, дополняя накопление капиталов в самой России, а с ними приходил опыт передовых стран, новая техника. В результате промышленность Юга стала передовой в техническом отношении. В среднем на домну Юга выплавлялось за год 3,26 млн пудов чугуна, тогда как в Англии – 2 млн пудов, а в Германии – 2,6 млн. В странах, откуда пришли капиталы, своя промышленность была построена раньше, а, следовательно, на более низком техническом уровне.