Автор книги: Коллектив авторов
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Однако мимо внимания большинства присутствующих прошел короткий, но исключительно значимый эпизод, который последовал непосредственно за вручением ордена. Свидетелем его стал Плетнев: «Украсив звездою грудь поэта, министр пригласил его в особенную залу, куда их императорские высочества великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич изволили прибыть для поздравления Крылова»[113]113
Плетнев П.А. Жизнь и сочинения И.А. Крылова. СПб., 1847. С. LXXVII.
[Закрыть]. Младшие сыновья императора, шести и пяти лет от роду, несомненно, посетили юбилей Крылова, исполняя волю отца. Свои поздравления юбиляру они принесли в качестве августейших представителей детской читательской аудитории России. К сожалению, неизвестно, в чем состояло собственно поздравление; возможно, мальчики продекламировали перед автором отрывки из его басен. Это объясняло бы приватный характер всей сцены: поздравление было вынесено в отдельную комнату, чтобы не смущать детей присутствием множества посторонних. В результате посещение маленькими великими князьями юбилея Крылова не отразилось ни в одном печатном описании и не попало ни в одни известные на сегодня воспоминания участников торжества, за исключением очерка Плетнева, опубликованного только в 1847 г. Характерно, что Плетнев умолчал об этом эпизоде даже в своей статье «Праздник в честь Крылова», вышедшей по горячим следам события[114]114
Современник. 1838. Т. 9. С. 57–70.
[Закрыть]. Очевидно, это объяснялось негласным запретом на упоминание в печати малолетних членов императорской фамилии.
«Я был тронут до слез; праздник чудесный и весьма примечательный», – продолжал свое описание Виельгорский, вслед за своим соседом по столу В.Ф. Ленцем называя происходящее «первым публичным обедом в Петербурге»[115]115
Лямина Е.Э., Самовер Н.В. «Бедный Жозеф». С. 243 (выделено И.М. Виельгорским).
[Закрыть]. Ленц, недавно вернувшийся из поездки по Европе, за обедом рассказывал о «public dinners in London»[116]116
Там же.
[Закрыть]. На это сравнение его, по-видимому, натолкнули и сам характер праздника как чествования выдающегося соотечественника, и факт продажи билетов (как это было принято для британских public dinners, чаще всего имевших благотворительную цель), и, наконец, присутствие дам[117]117
Сатирическое изображение такого благотворительного обеда см. в раннем очерке Ч. Диккенса «Public dinners» («Банкеты»), впервые опубликованном в 1835 г. и вошедшем в его популярный сборник «Очерки Боза» (1836). Аналогичная форма «обеда по подписке» использовалась в Великобритании и для общественных чествований отдельных лиц, причем наряду с термином «public dinner» встречалось также французское слово «banquet».
[Закрыть]. Впрочем, официозный характер крыловского юбилея не позволяет полностью уподобить его public dinner. В то же время деятельное участие в его подготовке А.Н. Оленина придало ему отдельные артистические элементы. Так, можно отметить сходство в деталях между этим праздником и чествованием Брюллова в Академии художеств, также организованным Олениным (в данном случае – по должности президента Академии). В академической зале обеденный стол был накрыт напротив знаменитой картины Брюллова, а на крыловском празднике ту же символическую роль исполняли книги: «Против Крылова на возвышении, среди зелени, стоял бюст его[118]118
Антикизированный бюст баснописца был создан С.И. Гальбергом, членом дружеского кружка Оленина, очевидно по заказу последнего, в 1830 г. Характерно, что Оленин, близко знакомый со всеми ведущими писателями своего времени, остановил свой выбор именно на Крылове. Решенная в виде классической гермы, такая скульптура, несомненно, должна была соотноситься в сознании современников с изваяниями античных авторов. Одна из копий этого бюста была на Новый 1831 г. подарена Николаем I двенадцатилетнему наследнику престола, по-видимому в па́ру к преподнесенному двумя годами ранее бюсту Петра I (см. об этом: Северная пчела. 1831. 5 мая. № 98. Л. 1 об.). Еще один экземпляр был в 1838 г. вместе с бюстами И.И. Дмитриева и Пушкина приобретен для Публичной библиотеки, где Крылов в то время продолжал служить, – случай беспрецедентный в истории русской литературы (ОАД РНБ. Ф. 1. Оп. 2. 1838 г. № 1125).
[Закрыть], а ниже, на столе, покрытом красным сукном, лежали все его сочинения, роскошно переплетенные и обвитые цветами и лаврами»[119]119
КВС. С. 85. Ср. с описанием Плетнева: «Помещение гостей так было устроено, что они отовсюду могли видеть общего любимца. Против него, на другой стороне залы, поставлен был стол, прекрасно освещенный и убранный цветами, где стоял в лавровом венке бюст его и лежали разные издания всех сочинений Крылова, какие только могли собрать тогда» (КВС. С. 225–226). Подробнее об изданиях, представленных на этой «выставке», см. в упомянутой статье Л.А. Тимофеевой.
[Закрыть].
Самым эффектным атрибутом праздника стал лавровый венок, в тот вечер заменивший собой ценный подарок юбиляру. «Сказали Крылову, что дамы желают пить его здоровье, он вышел на средину зала; мы все встали, от души его приветствовали и бросили лавровый венок» – так запечатлелась эта театральная мизансцена в памяти Е.А. Карлгоф[120]120
‹Драшусова-Карлгоф Е.А.› Жизнь прожить – не поле перейти. № 10. С. 729.
[Закрыть]. «Он с чувством благодарил дам за их трогательное внимание к нему», – дополняет ее рассказ П.А. Плетнев[121]121
КВС. С. 229.
[Закрыть]. Этот венок был не единственным на крыловском празднике. Карлгоф, очевидно по следам своих дневниковых записей, отмечает, что лавровым венком был увенчан мраморный бюст Крылова, а на его сочинениях лежал еще один венок[122]122
‹Драшусова-Карлгоф Е.А.› Жизнь прожить – не поле перейти. № 10. С. 728.
[Закрыть].
С.И. Гальберг. Бюст И.А. Крылова. 1830. © Русский музей, Санкт-Петербург
В европейской культуре того времени за лаврами закрепились две символические функции: они обозначали либо военный триумф, либо высшую степень общественного признания поэта или художника. По-видимому, обе эти функции пытались актуализировать литераторы круга «Беседы любителей русского слова», когда 23 сентября 1815 г., после премьеры комедии А.А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», на вечере в доме петербургского гражданского губернатора М.М. Бакунина с преувеличенным энтузиазмом возложили на голову драматурга лавровый венок. В несколько курьезной роли Музы или Славы, награждающей победителя, выступила уже немолодая хозяйка дома. Как известно, это из ряда вон выходящее событие вызвало острую реакцию противоположного литературного лагеря и стало отправной точкой для создания общества «Арзамас»[123]123
Об этом см.: Вацуро В.Э. Бунина или Бакунина? // Вацуро В.Э. Записки комментатора. СПб., 1994. С. 71–75.
[Закрыть]. В течение следующих двух десятилетий, несмотря на широкое распространение изображений лавров в качестве декоративных и аллегорических деталей, ничего подобного не происходило.
Тем более значимо появление венков на юбилее Крылова. Сценарий праздника, несомненно согласованный с Уваровым, не предполагал ни торжественного поднесения баснописцу венка, ни тем более увенчания его лаврами; в присутствии высших государственных сановников, на фоне награждения орденом и милостивым рескриптом это выглядело бы двусмысленно. Вероятно, поэтому столь важный символический акт организаторы передоверили дамам, таким образом формально вынеся его за рамки сценария. Несмотря на искусственную «случайность» этого жеста, лавровый венок, без сомнения, был воспринят всеми присутствующими как знак «классического» достоинства юбиляра. Именно на это указывает Лобанов:
Трогательно было смотреть на него, когда он, по окончании обеда, в другой зале сидел за маленьким столом и в одной руке держал свою любимицу – сигару, а другою рукою скромно накрыл свой лавровый венок. Молодые литераторы окружали седого, маститого, увенчанного славою писателя и начали просить, чтобы он каждому из них дал на память по листочку из его лаврового венка. Крылов с радушною улыбкою начал обрывать свой венок и раздавать листки просителям[124]124
КВС. С. 88. Ср. благодарственную записку В.И. Григоровича от 3 февраля 1838 г.: «‹…› если бы вы видели радость, изображавшуюся на лицах детей моих, когда я вручил им на память лавровые листочки, быть может, неловко у вас выпрошенные» (Кеневич. С. 310). Как бесценный дар принял такой листок из рук кого-то из участников праздника провинциал И.И. Лажечников (Там же. С. 311). Еще несколько листков баснописец впоследствии отправил по почте тем своим знакомым, кто выразил желание их иметь, – в частности бывшему сослуживцу по Публичной библиотеке М.Н. Загоскину в Москву (Там же).
[Закрыть].
Символичность ситуации: патриарх литературы, принимая знак высшего поэтического отличия, благословляет идущих ему на смену и приобщает их к своей славе, уже ставшей народной, – привлекла внимание младшего литературного поколения. 26-летний Е.П. Гребенка, к этому времени уже известный стихотворными баснями («Малороссийскими присказками»), писал на следующий день после торжества:
Все мы шумно пировали
На волшебном пире том
И поэта увенчали
Свежим лавровым венком. ‹…›
Мы смотрели с умиленьем
На поэта-старика;
Жрец прекрасный вдохновенья,
Он нам дал благословенье:
Лист лавровый от венка. ‹…›
А о празднике народном,
Бескорыстном, благородном
Поздним внукам расскажу,
И листок венка Крылова
Для потомка молодова
Как святыню покажу[125]125
С датой «3 февраля 1838» и под заглавием «Лавровый листок» это стихотворение было напечатано: Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». 1838. 12 февраля. № 7. С. 126.
[Закрыть].
Собственно в рамках праздника представительство от лица «младших делателей» на литературном поприще было доверено 34-летнему князю В.Ф. Одоевскому, который произнес приветственную речь, и 30-летнему В.Г. Бенедиктову, сочинившему стихотворение «Пир 2 февраля 1838 г.»:
Эти стихи прочел вслух один из самых высокопоставленных гостей – министр внутренних дел граф Д.Н. Блудов, сам известный литератор, товарищ Крылова по Российской академии. Выбор Бенедиктова в качестве автора главного поэтического поздравления объяснялся никак не недостатком поэтов среди друзей Крылова[127]127
«На радость полувековую…» Вяземского на празднике выступало не в качестве стихотворения, а в качестве текста кантаты и воспринималось в рамках другого жанра.
[Закрыть]. Вероятнее всего, он был привлечен к подготовке юбилея своим покровителем Карлгофом в качестве яркой фигуры нового просвещенного поколения, воспитанного на идеологии николаевской народности, одним из эстетических столпов которой официально было признано творчество Крылова. Свою роль здесь могли сыграть неаристократическое происхождение Бенедиктова и та громкая литературная известность, которую он приобрел у формирующихся слоев активно читающей, но не слишком разборчивой публики. В этом можно усмотреть влияние воли Уварова как человека, определявшего и контролировавшего идеологическое содержание праздника.
Истинной кульминацией торжества стало исполнение лучшим басом императорской сцены О.А. Петровым приветственной кантаты «На радость полувековую…». И.М. Виельгорский, сын композитора, отметил в своем дневнике необычайный эффект, произведенный этими «куплетами»: «Когда приходило “Здравствуй, дедушка Крылов”, громкие восклицания, ура, шум ножей, рукоплескания приветствовали знаменитого баснописца. Куплеты заставили повторить четыре раза»[128]128
Цит. по: Лямина Е.Э., Самовер Н.В. Бедный Жозеф. С. 243. Если «куплеты» были четырежды повторены в полном объеме, то рефрен «Здравствуй, дедушка Крылов!» прозвучал в общей сложности 24 раза.
[Закрыть].
«Обед кончился, но никому не хотелось уехать, все желали как можно долее продлить радостный день, и долго еще толпились гости в залах Благородного собрания, – вспоминала Е.А. Карлгоф. – Стихи Вяземского имели успех необыкновенный, и когда мы садились в карету, то слышали, как на улице пели:
Глубина постижения Крыловым русского национального характера и колоссальное воспитательное значение его творчества подчеркивались не только в стихах Вяземского, но и во всех произнесенных на юбилее речах. Однако Вяземский сумел подарить баснописцу, по сути, второе имя – «дедушка Крылов», закрепившееся за ним, видимо, навечно. В его стихах впервые были обозначены контуры того идеологического конструкта, который в дальнейшем будет неразрывно связан с именем Крылова.
Отчасти величание баснописца «дедушкой» может быть объяснено тем, что его возраст по стечению обстоятельств оказался включен в смысловое поле юбилейного праздника. Подобному восприятию Крылова способствовала исключительная стабильность его внешнего облика, который сложился еще в начале XIX столетия[130]130
Сравнение рисунков О.А. Кипренского конца 1800-х – 1810-х годов, изображающих Крылова в непринужденной атмосфере дома Олениных, с парадным портретом баснописца работы К.П. Брюллова конца 1830-х гг. свидетельствует о том, что самым заметным изменением в его внешности за два с лишним десятилетия стала седина.
[Закрыть] и в основных чертах оставался неизменным на протяжении без малого полувека. В глазах современников Крылов еще при жизни превратился в подобие живого монумента, «громадно-сплоченную твердыню»[131]131
Поздняя (1876) приписка Вяземского к его статье «Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева» цит. по: КВС. С. 176. Ср. там же риторический вопрос: «Бывал ли он когда-нибудь молод?»
[Закрыть], как бы изъятую из течения времени, в обломок некоего давно минувшего «золотого века». Недаром Жуковский, описывая его внешность, употребляет слово «старинный», а М.П. Погодин, словно забывая о реальной биографии баснописца, называет его «почти ровесником» русской литературы[132]132
См.: Киреевский И.В. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 1. С. 25 (отзыв Жуковского о Крылове в передаче Киреевского); КВС. С. 246.
[Закрыть].
Неудивительно поэтому, что для осмысления литературного юбилея Вяземский прибегает именно к метафоре золотой свадьбы[133]133
Любопытно, что в 1825 г. Булгарин в заметке, посвященной юбилеям Гёте и врача и антрополога И.-Ф. Блуменбаха, пишет, что оба праздновали «так называемую в Германии золотую свадьбу ученой славы», переводя таким образом слово «Jubiläum» (Северная пчела. 1825. 1 декабря. № 144. Л. 1).
[Закрыть] – 50-летнего союза поэта и музы. Литераторы и любители словесности, собравшиеся на это семейное торжество, именуются «сватьями»[134]134
«Родители молодых и их родственники друг друга взаимно зовут “сватами”, “сватьями”» (В.И. Даль). Текст стихотворения Вяземского приводится по первой публикации – в брошюре «Приветствия, говоренные Ивану Андреевичу Крылову».
[Закрыть]. Нарекая Крылова «дедушкой» от имени участников праздника, а затем расширяя понятие «мы» до всех носителей русского языка и утверждая, что вслед за современниками и внуки «затвердят» его басни, Вяземский достраивает этот образ до архетипической полновесности. Таким образом он выводит его далеко за пределы литературы, где «дедушка» – всего лишь традиционная маска умудренного опытом рассказчика или наставника[135]135
См., например, переводы Жуковского из Гебеля («Овсяный кисель», «Тленность» – 1816) и «Разговоры старца с юною девицею» А.С. Шишкова (1835). По басням Крылова и вовсе нельзя судить о возрасте рассказчика – ясно только, что это человек, обладающий жизненным опытом. Возникновение образа «дедушки» связано не только с возрастом юбиляра, но и, возможно, с памятным Вяземскому персонажем пародийного «арзамасского» пантеона – Седым Дедом. В этом прозвище А.С. Шишкова, восходящем к сатире К.Н. Батюшкова и А.Е. Измайлова «Певец в Беседе любителей русского слова» (1813), через патриархально-семейную метафорику подчеркивалась консервативная идеологическая основа «Беседы». О других персонажах отечественной культуры, прозванных «дедушками» в XIX – первой половине XX в., и их функциях см.: Леонтьева Л.Г., Лурье М.Л., Сенькина А.А. «Два великих дедушки» // «От… и до…»: юбилейный альманах в честь Е.В. Душечкиной и А.Ф. Белоусова. СПб., 2006. К их числу следует добавить «дедушку Дурова» (знаменитого дрессировщика, создателя Театра зверей В.Л. Дурова) и «дедушку Калинина» – «всесоюзного старосту» М.И. Калинина, носившего такое прозвище последним. Подобное обращение к нему в довоенный период встречается исключительно в письмах и речи советских детей. Употребление этого прозвища взрослыми в последующее время носило уже иронический характер, подчеркивая роль Калинина как адресата многочисленных и чаще всего безответных просьб простых граждан.
[Закрыть], в пространство метафизики национального. Народность творчества юбиляра подчеркивается с помощью атрибутов патриархальной семейственности: «Изба его детьми богата ‹…› И дети – славные ребята». Тем самым Вяземский объединяет всех русских в одну семью, для которой Крылов является родоначальником.
В конструкте «дедушка Крылов» акцентирована функция пращура как хранителя принципов и устоев рода, исходной и в то же время финальной фигуры традиционного социума. Интерпретируемый таким образом, образ «дедушки» придавал завершенность политической модели патриархального самодержавия, построенной на отношениях «государь – отец, подданные – дети». «Дедушка Крылов» возник вследствие уже упомянутого процесса «огосударствления» реальной личности баснописца, т. е. обретения культурой Николаевской эпохи вещественного символа искомой народности, понимаемой как укорененность современной культуры в толще времен[136]136
Отметим, что сочетание «дедушка Крылов», в котором фигурирует фамилия, отличается от принятых в народном обиходе наименований старших: «дедушка Егор», «дедушка Трофимыч», «дед Иляха» и т. п. Фамилия выступает в качестве маркера другого типа культуры, для которой Крылов – поэт и фигура национального масштаба. Таким образом, созданный Вяземским конструкт удачно синтезирует элементы народной и высокой культуры.
[Закрыть].
8
Многое в церемониале сближало крыловское торжество с праздниками в честь заслуженных врачей, а великолепия и официального почета на нем было гораздо больше, однако в глаза бросается существенное отличие: Крылов на собственном юбилее молчал. Растроганный, он прослезился, но ни словом не ответил на обращенные к нему дифирамбы[137]137
Ср. ответную речь И.Ф. Рюля на его собственном юбилее: «‹…› выражение его благодарности было сильно: казалось, что почтенный старец хотел вдруг высказать все, что чувствовало благородное его сердце. Нельзя забыть, чем он кончил свою речь. “Желаю, – сказал он, – чтобы Всевышний судил каждому из любезных моих товарищей дождаться подобной радости на вечере жизни”» (А.Н. [Никитин А.Н.] Письмо к приятелю в деревню о праздновании пятидесятилетнего юбилея… С. 664).
[Закрыть], а после в частных разговорах в свойственном ему стиле иронизировал, жалуясь, что не смог как следует поесть, потому что «все время кланяться и благодарить приходилось»[138]138
КВС. С. 277.
[Закрыть].
Благодаря тому, что в 1836 г. Крылов присутствовал на празднике в честь доктора Загорского, он имел представление о том, как проходят подобные торжества. В том же году он наблюдал и чествование Брюллова в Академии художеств. Очевидно, баснописец предполагал, что и в его случае состоится чисто корпоративное торжество, однако появление утром 2 февраля письма от Греча заставило его забеспокоиться. Поздравляя его, Греч извинялся, что по болезни не сможет присутствовать на «обеде, который дают вам ваши благодарные читатели»[139]139
Кеневич. С. 309.
[Закрыть]. Из этого следовало, что праздник будет иметь более широкий общественный характер. Беспокойство баснописца должно было усилиться после визита Булгарина, который счел нужным сообщить ему, что организаторы юбилея оскорбили Греча, отняв его идею, и поэтому оба они, не желая терпеть унижение, вынуждены отказаться от участия в празднике[140]140
[Греч Н.И.] Почему Греч и Булгарин не были на празднестве И.А. Крылова. С. 202.
[Закрыть]. Осознание того, что через несколько часов ему неизбежно предстоит стать центром весьма необычного культурного события с заведомо скандальным оттенком, Крылова отнюдь не обрадовало. Плетневу запомнились слова юбиляра, обращенные к нему и Карлгофу в момент торжественного отбытия на праздник в дом Энгельгардта: «Знаете что ‹…› я не умею сказать, как благодарен за все моим друзьям, и, конечно, мне еще веселее их быть сегодня вместе с ними, боюсь только, не придумали бы вы чего лишнего: ведь я то же, что иной моряк, с которым оттого только и беды не случалось, что он не хаживал далеко в море»[141]141
КВС. С. 225.
[Закрыть].
Его опасения подтвердились, едва он вошел в обеденную залу. Беспрецедентное собрание практически всех государственных сановников уподобило происходящее придворной церемонии, центром которой мог являться только государь; появление лаврового венка придало всему действу дополнительный оттенок сходства с коронацией. Явное насыщение литературного юбилея политической образностью, возникшее вследствие огосударствленности «знаменитого русского баснописца», поставило самого виновника торжества в весьма неудобное положение и, по сути, лишило его возможности говорить. Перед подобным собранием он не мог бы произнести благодарственную речь, адресованную к коллегам по цеху, как это делали на своих юбилеях врачи. Еще менее уместным было бы его обращение к министрам и членам Государственного совета, не говоря уже о нации в целом, хотя на обеде многие выступающие говорили о национальном значении юбилея баснописца. В такой ситуации Крылову оставалось только молчать.
В столь необычном поведении очевидным образом выразилось отчуждение юбиляра от праздника, формально устроенного в его честь. Сидя напротив своего мраморного бюста, словно напротив прижизненного памятника, «он перенесен ‹был› заживо в потомство и видел предназначенное ему место в веках»[142]142
Ф. Б. [Булгарин Ф.В.] Воспоминания об Иване Андреевиче Крылове. С. 35.
[Закрыть]. В сущности, живой Крылов на собственном юбилее играл роль не большую, чем этот бюст. Он и его творчество оказались лишь поводом для «великолепного патриотического обеда»[143]143
Русский инвалид. 1838. 4 февраля. № 31. С. 122.
[Закрыть], истинный смысл которого состоял в утверждении единства между властью и словесностью. Профессиональное «сословие» литераторов получило то, к чему стремилось, – официальное признание и своего существования, и государственной важности, полезности своей деятельности. «В лице Крылова государь наградил всю русскую литературу» – этот вывод, сделанный через несколько дней «Северной пчелой»[144]144
Северная пчела. 1838. 8 февраля. № 32. С. 125.
[Закрыть], очевидно, и следует считать наилучшим резюме юбилея баснописца.
Воспоминания подавляющего большинства современников рисуют вполне благостную картину праздника в честь Крылова. Однако он завершился эксцессом, который весьма красноречиво свидетельствовал об огромном напряжении, создавшемся вокруг подготовки торжества, и о том, что основным источником этого напряжения был Уваров. По окончании обеда один из организаторов юбилея, Карлгоф, в присутствии нескольких человек оскорбил литератора Николая Полевого. Греч, осведомленный об этом, несомненно, со слов самого Полевого, в воспоминаниях так описал произошедшее: «Когда встали из-за стола, подвыпивший действительный статский советник Карлгоф подошел к сотруднику нашему, Полевому, и сказал ему: “Явился, подлец, когда приказали”. Полевой, бесчиновный литератор, проглотил обиду, не сказав ни слова»[145]145
Греч Н.И. Юбилей Крылова // Греч Н.И. Записки о моей жизни. С. 627.
[Закрыть]. Брат Полевого Ксенофонт, которому этот эпизод стал известен также со слов Николая, в своих воспоминаниях утверждал, что Карлгоф пытался даже броситься на Полевого, но был удержан другими участниками праздника[146]146
Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого. СПб., 1888. С. 414.
[Закрыть].
Для Карлгофа это был особый день; заботливая жена записала, что тогда он впервые надел фрак, т. е. фактически начал статскую службу[147]147
‹Драшусова-Карлгоф Е.А.› Жизнь прожить – не поле перейти. № 10. С. 728.
[Закрыть]. Участие в организации юбилея Крылова и в самом празднике стало его дебютом в качестве чиновника по особым поручениям при министре народного просвещения. В организационном комитете он как лицо, приближенное к министру, играл роль едва ли не личного представителя Уварова и более детально, чем его сочлены, был осведомлен о перипетиях подковерной борьбы вокруг юбилея и, конечно же, о демарше Греча и Булгарина. Кроме того, поступление на службу заставило Карлгофа пересмотреть некоторые свои личные отношения. Еще недавно он дружески принимал Полевого, но теперь приязнь сменилась враждебностью – ведь именно так относился к журналисту Уваров, новый патрон Карлгофа. В его глазах Полевой, явившийся на юбилейный обед, представлял собой разом и неблагонадежного литератора, чья репутация не соответствовала высокому патриотическому настрою праздника, и представителя редакции «Сына Отечества», которую возглавляли «фрондеры» Греч и Булгарин.
9
Юбилей Крылова получил невиданно широкое отражение в прессе. Отчеты о нем поместили все ведущие русские газеты, выходившие в столице: «Русский инвалид» (4 и 5 февраля, № 31 и 32) и «Литературные прибавления» к нему (5 февраля, № 6), «Санктпетербургские ведомости» (5 февраля, № 29), «Северная пчела» (8 февраля, № 32)[148]148
Кроме того, отчет, представлявший собой перелицовку материала «Санктпетербургских ведомостей», напечатали «Московские ведомости», снабдив его заголовком «Праздник русской словесности» (1838. 12 февраля. № 13. С. 103–104).
[Закрыть]. Крохотную заметку поместила «Художественная газета» Кукольника, посулив читателям в ближайшем будущем «особую статью об этом важном празднестве» с приложением гравюры с некоего нового портрета Крылова, нарисованного карандашом с натуры «одним из отличнейших наших художников» (№ 3 за 15 февраля, цензурное разрешение от 23 февраля – sic!). Спустя некоторое время к описанию юбилея Крылова присоединились журналы: «Сын Отечества и Северный архив» (1838, т. 2, № 3; цензурное разрешение от 15 марта), «Современник» (1838, т. 9, цензурное разрешение от 29 марта; статья П.А. Плетнева) и «Журнал Министерства народного просвещения» (1838, ч. 17, № 2; статья без подписи).
На освещение этого события было обращено особое внимание Уварова: все материалы цензуровались им лично[149]149
Факсимиле соответствующего предписания для цензоров от 3 февраля 1838 г. см.: Иван Андреевич Крылов в портретах, иллюстрациях, документах / Сост. А.М. Гордин. М.; Л., 1966. С. 146. Собственноручная правка министра и его помета «Печатать. Уваров» имеются на статье «Пятидесятилетний юбилей И.А. Крылова», перебеленной рукой Краевского (ОР РНБ. Ф. 391. № 904. Л. 1–2; об авторстве статьи см. ниже). Статья увидела свет в «Литературных прибавлениях…» (1838. 5 февраля. № 6. С. 118; без подписи).
[Закрыть]. Заботясь о создании в прессе максимально благоприятной картины курируемого им юбилея, министр в то же время счел необходимым воспользоваться возможностями своего положения и свести счеты с Гречем.
Конфликт между журналистом и министром начался, напомним, с того, что Греч попытался организовать празднование юбилея Крылова в обход Уварова и тем спровоцировал обострение его отношений с Бенкендорфом. Исключив Греча из списка организаторов, Уваров, вероятно, рассчитывал, что тот смирится. Тем более неприятное впечатление на министра произвело поведение Греча в последние дни перед празднеством, когда ему наряду со Смирдиным было предложено взять на себя распространение билетов среди литераторов. Присланные Жуковским для этой цели тридцать билетов предназначались, очевидно, сотрудникам «Северной пчелы» и журнала «Сын Отечества и Северный архив» и должны были охватить примерно десятую часть от числа ожидаемых участников обеда. Однако в тот же день, 29 января, Греч возвратил все билеты Жуковскому при подчеркнуто вежливом, но явно недружелюбном письме. Оригинал этого письма члены комитета передали Уварову, на всякий случай оставив у себя копию[150]150
ОР РНБ. Ф. 539. № 1595 – заверенная Жуковским копия рукой Одоевского, с его пометой: «Подлинное отправлено к Сергею Семеновичу Уварову».
[Закрыть]. Отказ Греча сотрудничать с официальным организационным комитетом и то, что на его сторону встал Булгарин, в глазах Уварова превратило поступок лично оскорбленного журналиста в попытку противопоставить ведомую им группу всему остальному литературному сообществу.
Момент для этого был крайне неподходящим: на предстоящее торжество было обращено внимание самого государя, и министр рассчитывал в этот день эффектно продемонстрировать единство литературной корпорации. Угроза того, что намеченный сценарий «национального» торжества может быть искажен, заставила Уварова скрепя сердце обратиться к Бенкендорфу с просьбой найти управу на смутьянов. Сотрудники «Северной пчелы» и «Сына Отечества», по-видимому, получили приказание во что бы то ни стало добыть билеты и явиться на юбилей, однако применительно к самим Гречу и Булгарину даже категорическое требование шефа жандармов, переданное через Дубельта[151]151
Встречающиеся в исследовательской литературе утверждения о том, что Николай I лично требовал присутствия всех литераторов на крыловском обеде, основываются на эмоциональной оправдательной записке Греча, в которой говорилось: «Накануне празднества Булгарин вызвал Греча из Михайловского театра и объявил ему о сообщении воли государевой [зачеркнуто: объявил ему, что генерал Дубельт приезжал к нему и объявил волю государя], чтобы все литераторы участвовали в завтрашнем празднике» ([Греч Н.И.] Почему Греч и Булгарин не были на празднестве И.А. Крылова. С. 202). С нашей точки зрения, Греч неточно передает суть дела. Куда более вероятно, что категорическое требование явиться на праздник исходило от Бенкендорфа, который пытался предотвратить назревающий скандал во избежание возможного гнева государя.
[Закрыть], уже не могло ничего изменить: Смирдин полностью раздал свою часть билетов, а обращение непосредственно к организаторам Греч и Булгарин, очевидно, сочли слишком унизительным, да и попросту невозможным после письма к Жуковскому от 29 января. В результате два самых известных петербургских журналиста все-таки не присутствовали на празднике в честь Крылова, что не прошло незамеченным. Все это до такой степени обострило неприязнь Уварова к Гречу, что он и после праздника продолжил преследовать журналиста, на сей раз используя прессу.
Анализ публикаций, связанных с юбилеем, свидетельствует об исключительном положении, предоставленном газете Воейкова «Русский инвалид» и еженедельнику А.А. Краевского «Литературные прибавления к “Русскому инвалиду”». «Инвалид» первым, уже через день после торжества, поместил отчет о нем, напечатал в полном объеме все речи и стихотворения, прозвучавшие на празднике (воспроизведя таким образом все, что вошло в брошюру «Приветствия, говоренные…», вплоть до перечня музыкальных пьес), и еще несколько материалов, связанных с юбилеем: пространную «Запоздалую речь Русских Инвалидов И.А. Крылову», сочиненную И.Н. Скобелевым (под псевдонимом Русский Инвалид), поздравительные стихи Р.М. Зотова «Нашему поэту-ветерану Ивану Андреевичу Крылову. При праздновании 50-тилетия его славы» и библиографическую заметку сотрудника Публичной библиотеки И.П. Быстрова об истории басни «Волк на псарне»[152]152
Русский инвалид. 1838. 5 февраля. № 32. С. 127–128. Стихи Зотова приводились в газете по отдельному изданию-листку, получившему цензурное разрешение в день праздника, 2 февраля, изящно напечатанному в типографии Смирдина и, по-видимому, раздававшемуся гостям на обеде (такой листок приплетен к брошюре «Приветствия, говоренные Ивану Андреевичу Крылову» из собрания РНБ).
[Закрыть]. «Литературным прибавлениям», помимо перепечатки стихотворений Вяземского и Бенедиктова, досталось право опубликовать «Лавровый листок» Гребенки, однако тексты приветственных речей остались прерогативой «Русского инвалида». Попытка Краевского воспроизвести их в составе отчета для «Литературных прибавлений» натолкнулась на прямой запрет Уварова[153]153
Беловая рукопись отчета заканчивается словами о приводимых ниже «речах и стихах, сочиненных для сего незабвенного праздника». Концовка была вычеркнута Уваровым (см.: ОР РНБ. Ф. 391. № 904. Л. 2). В ходе цензурования этого материала у Жуковского по какой-то причине сложилось впечатление, что в его приветствие Крылову были внесены изменения, и он пришел в негодование. Одоевский «под диктовкой» поэта писал Краевскому: «Если есть ‹…› хоть малейшая перемена, то он требует, чтобы речь его отнюдь не была напечатана». Краевский отвечал: «Министр не позволил печатать ни одного приветствия. Я перепечатываю только стихи, помещенные в нынешнем [от 4 февраля] нумере “Инвалида”. ‹…› Это я узнал сейчас только от Никитенка, которому С.С. Уваров переслал нашу статью» (ОР РНБ. Ф. 539. Оп. 2. № 641. Л. 40, 39 об.). Выражение «наша статья» позволяет предположить, что отчет для «Литературных прибавлений» был коллективным произведением.
[Закрыть].
Между тем статья о юбилее, написанная Гречем со слов кого-то из присутствовавших, смогла увидеть свет в «Северной пчеле» только 8 февраля, на шестой день после праздника. К ней прилагались стихи Вяземского, но ни текстов речей, ни других стихотворных приветствий, ни иных дополнительных материалов, за исключением рескрипта Крылову, газета не поместила. Нехарактерные для «Пчелы…» медлительность и скудость в освещении важного события, по-видимому, объяснялись тем, что министр-цензор намеренно задерживал ее материалы.
Более того, одновременно Уваров через «Русский инвалид» инспирировал возникновение скандала, также направленного против Греча и Булгарина. В свой отчет о празднике Воейков вставил язвительную фразу: «Из известных писателей не участвовали в сем празднике Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч и О.И. Сеньковский ‹sic!›». Учитывая официозный характер чествования Крылова, этот выпад прозвучал как прямое обвинение в попытке создания литературной фронды. Намеренно искаженную фамилию редактора «Библиотеки для чтения» Воейков добавил в список, очевидно, по собственной инициативе[154]154
Красочный рассказ Панаева о том, как Воейков в наказание за свою «смелую выходку» был якобы на три дня помещен на гауптвахту (Панаев И.И. Литературные воспоминания. С. 114–115), не подтверждается другими источниками и, учитывая, что Воейков действовал с санкции Уварова, очевидно недостоверен.
[Закрыть].
В освещении крыловского юбилея приняла участие и немецкоязычная «St. Petersburgische Zeitung». Хотя газета, в которой сотрудничали петербургские немцы-литераторы, несомненно имела возможность подготовить и поместить оригинальный материал об этом событии, она ограничилась практически дословным переводом отчета «Русского инвалида», включая выпад против троицы отсутствовавших[155]155
St. Petersburgische Zeitung. 1838. 5/17. Februar. № 29. S. 124 (с указанием на источник: «Р.И.»). В № 31 (8/20 февраля) был помещен перевод рескрипта Крылову (S. 133).
[Закрыть]. Учитывая, что «St. Petersburgische Zeitung» издавалась Академией наук, т. е. находилась непосредственно в ведении Уварова как ее президента, можно полагать, что распоряжение воспроизвести именно материал «Инвалида…» поступило прямо от него.
Издатели «Северной пчелы» смогли ответить на эти обвинения только 8 февраля: в том же номере, где была опубликована статья о юбилее, появилась и оправдательная заметка за подписью Греча:
В № 31-м «Русского инвалида», при описании торжества юбилея И.А. Крылова, имя товарища моего, Ф.В. Булгарина, и мое помещены в числе имен тех литераторов, которые не участвовали в торжестве. Это требует пояснения. Накануне торжества поручили мы А.Ф. Смирдину доставить нам билеты и отдали ему следующие за то деньги. На другой день г. Смирдин объявил нам, что все билеты уже розданы. Ф.В. Булгарин поехал к И.А. Крылову, чтоб объявить ему о том и поздравить его лично; я же, принужденный нездоровьем сидеть дома, исполнил этот приятный долг письменно. Мы участвовали в торжестве сердцем и душою[156]156
Греч Н. ‹Без заглавия› // Северная пчела. 1838. 8 февраля. № 32. С. 127.
[Закрыть].
Несмотря на примирительный тон «Северной пчелы», скандал разрастался. 12 февраля в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”» было помещено следующее «Объяснение»:
Для устранения от себя нарекания в произвольной раздаче билетов на обед, данный 2 февраля в честь И.А. Крылова, или в умышленном исключении из этого празднества кого-либо из литераторов, желавших в нем участвовать, учредители его просили нас дать следующее пояснение на пояснение г. Греча, напечатанное в «Северной пчеле» (№ 32, 8 февраля):
За несколько дней до праздника и тотчас по составлении подписных листов для внесения имен желавших в нем участвовать, учредители сообщили при письме одного из них таковый лист г. Гречу с 30-ю билетами, предоставляя их в его распоряжение. Г. Греч возвратил немедленно список и 30 билетов при письме, в котором изъяснял, что, «не имея случая раздать билеты и находясь в невозможности участвовать в празднестве, он препроводил обратно и лист, и билеты». Письмо сие от 29 января, а обед был дан 2 февраля. В то же время разосланы были подписные листы ко всем литераторам, находящимся в Петербурге. – При сем учредители празднества, для исправления ошибки, вкравшейся в 31 № «Русского инвалида», вменяют себе в обязанность объявить, что если г. Сенковский и не был на помянутом обеде, то взял билет на оный[157]157
В ситуации вокруг юбилея Сенковский занял особую позицию. Питая к Крылову неприязнь (об этом см.: Лямина Е.Э., Самовер Н.В. Беспечен как Лафонтен. С. 104), он не только не присутствовал на празднике, но и печатно проигнорировал это событие, ни строчкой не упомянув его в популярнейшем журнале «Библиотека для чтения», редактором которого он был. Это особенно заметно на фоне того, что в 1836 г. «Библиотека…» подробно описала юбилей доктора Загорского. Провокационную выходку Воейкова Сенковский также оставил без ответа; оправданием ему, как видим, послужила покупка билета, а последовавшее вскоре принудительное прекращение полемики позволило ему остаться в стороне от конфликта.
[Закрыть] и, следовательно, именем своим в нем участвовал[158]158
Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». 1838. 12 февраля. № 7. С. 140.
[Закрыть].
Автором текста этого коллективного заявления был Вяземский[159]159
Написанный рукой Вяземского текст приложен к его письму Одоевскому (не позднее 11 февраля): ОР РНБ. Ф. 391. № 905. Л. 3.
[Закрыть]. Первоначальный вариант «Объяснения», сохранившийся среди бумаг Краевского, существенно отличается от печатного:
Учредители праздника в честь И.А. Крылова уведомили нас, что, прочитав известие, напечатанное в 32 № «Северной Пчелы» и 31 № «Русского Инвалида», они считают долгом пред публикою объявить, что подписные листы для внесения имен желавших участвовать в сем празднике, равно и билеты для входа в залу собрания были сообщены всем гг. литераторам, находящимся в Петербурге, а в том числе г. Гречу и г. Булгарину, за три дня до праздника. Г. Сенковский хотя и не был на сем обеде, но взял билет на оный и, следовательно, именем своим в нем участвовал[160]160
ОР РНБ. Ф. 391. № 906.
[Закрыть].
Этот текст был передан Краевскому через Одоевского с просьбой «принять по сему благоприличные меры», т. е. представить его на рассмотрение министру[161]161
Записка Одоевского к Краевскому (без даты) – ОР РНБ. Ф. 391. № 907. Л. 1.
[Закрыть]. По всей видимости, именно вследствие вмешательства Уварова упоминание о Булгарине исчезло, и «Объяснение» сосредоточилось на разоблачении лжи Греча при помощи цитаты из его письма Жуковскому от 29 января. Отметим, однако, что подобное использование частного письма могло бросить тень на репутацию поэта, и Уваров, вероятно, не без труда добился от него согласия. «Жуковский уже объяснился по этому [поводу] с министром, и препятствия не будет», – с облегчением сообщал Вяземский Одоевскому. Готовую же статью следовало незамедлительно представить министру на окончательное одобрение: «Так сказал Уваров Жуковскому»[162]162
ОР РНБ. Ф. 391. № 905. Л. 1–2.
[Закрыть].
Азартный Вяземский рассчитывал нанести по противнику чувствительный удар, напечатав «Объяснение» организаторов сразу и в «Русском инвалиде», и в «Литературных прибавлениях…»[163]163
Там же. Л. 1.
[Закрыть], однако в субботу 12 декабря публикация появилась только у Краевского. «Инвалид…» в этот день вообще не вышел, хотя Воейков редко пропускал субботы.
На этом печатное выяснение отношений резко оборвалось.
В своем конфликте с министром, по большей части невольном, Греч, а с ним и Булгарин, по-видимому, всерьез рассчитывали на поддержку Бенкендорфа, однако для III Отделения в тот момент куда важнее было замять скандал. В связи с этим Греча вызвали к Дубельту, и он был вынужден давать ему письменные объяснения. Одновременно, по соглашению Бенкендорфа с Уваровым[164]164
В мемуарах Греч бегло упоминает о переписке, которая по этому поводу возникла между III Отделением и Уваровым (см.: Греч Н.И. Юбилей Крылова // Греч Н.И. Записки о моей жизни. С. 628).
[Закрыть], освещение крыловского юбилея в газетах полностью прекратилось. Вероятно, вследствие этого не были напечатаны две подробные статьи, анонсированные одна «Литературными прибавлениями к “Русскому инвалиду”»[165]165
Об этой статье, по-видимому, идет речь в письме Одоевского к Краевскому, написанном не позднее 10–11 февраля (ОР РНБ. Ф. 391. № 907. Л. 1). Ее автором он называет Вяземского, которому и просит сообщить, «в каком виде» статья будет получена от министра-цензора.
[Закрыть], вторая – «Художественной газетой» Н.В. Кукольника. Острота ситуации вслед за тем стала сходить на нет. Свидетельством этого стало появление в мартовском номере «Сына Отечества» хроникальной заметки о празднестве 2 февраля; Греч и Булгарин, ухитрившись не упомянуть ни одного из организаторов праздника, подобострастно привели в ней полный текст речи Уварова, в которой тот всячески подчеркивал собственную значимость, называя себя «орудием всемилостивейшего внимания государя императора к нашему незабвенному ‹sic!› Крылову» и «представителем его державного благоволения» к русской словесности[166]166
Летопись событий за февраль 1838 года // Сын Отечества и Северный архив. 1838. Т. 2. № 3. С. 58 (5-й пагинации).
[Закрыть].
Крыловский праздник как важное культурное событие освещался не только в русской, но и в немецкой прессе. Эти публикации еще не попадали в поле зрения биографов баснописца, хотя Греч упомянул о них в своих мемуарах, сетуя на «превратное ‹…› обидное и огорчительное» изложение «начала и обстоятельств» юбилея в аугсбургской «Allgemeine Zeitung»[167]167
Греч Н.И. Юбилей Крылова // Греч Н.И. Записки о моей жизни. С. 624.
[Закрыть]. В самом деле, 27 февраля 1838 г. газета поместила заметку своего постоянного петербургского корреспондента Леонгарда фон Будберга, датированную 14 февраля, в которой сообщалось о праздновании в один день 50-летия литературной деятельности и 70-летия со дня рождения «знаменитого нашего баснописца», причем журналист посчитал нужным уведомить читателей о том, что книгоиздатель Смирдин в свое время заплатил Крылову 40 тыс. руб. за право на издание его басен в течение десяти лет. Вслед за этим, 5 марта, был напечатан рескрипт Крылову в переводе на немецкий язык, а 6-го – еще одна заметка Будберга с пересказом речей Уварова и Жуковского и обширными цитатами из них[168]168
Allgemeine Zeitung. 1838. 27. Februar. № 58. S. 463–464; 5. März. № 64. S. 511; 6. März. № 65. S. 518–519. Статьи атрибутированы Л. фон Будбергу на основании данных архива газеты и ее издателя в Deutsches Literaturarchiv Marbach (за справку благодарим Биргит Сленска и Светлану Киршбаум). Подробно о Л. фон Будберге см.: Goedeke K. Grundriss zur Geschichte der deutschen Dichtung. Dresden, 1929. Bd. XV. S. 93–94; Gottzmann C., Hörner P. Lexikon der deutschsprachigen Literatur des Baltikums und St. Petersburgs. Berlin; New York, 2007. Bd. 1. S. 309–310.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
