Текст книги "Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик"

Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик
Сборник статей

© Авторы, 2019

© А. И. Рейтблат, составление, 2019

© ООО «Новое литературное обозрение», оформление, 2019

* * *

Предисловие

Биография и творчество Ф. В. Булгарина в последние десятилетия привлекают повышенное внимание. Это вполне объяснимо. Булгарин, одна из ключевых фигур русской литературы и русской журналистики 1820–1830-х гг., человек, который многое сделал для их профессионализации и для расширения их читательской аудитории, долгое время по идеологическим (а в советское время даже цензурным) причинам почти не изучался. Только с 1990-х гг., когда в России была отменена цензура и начался процесс коммерциализации литературного труда и книгоиздания, вырос интерес к деятельности Булгарина[1]1
  См., например, включенный в настоящее издание в качестве приложения библиографический указатель публикаций о Булгарине в последние годы.


[Закрыть]. Причем интерес этот свойственен не только историкам литературы и журналистики, но и исследователям общественного мнения, историкам музыки, театра, живописи, быта, книжного дела и даже спорта, поскольку Булгарин нередко писал на эти темы. Если учесть, что биографически Булгарин был связан с Польшей (культурой), Белоруссией (он родился и провел детство в имении недалеко от Минска), Литвой (поскольку в течение нескольких лет жил в Вильно, посещал там лекции в университете и печатался в местных изданиях), Эстонией (он долгое время жил в своем имении под Дерптом), Испанией (воевал там в составе наполеоновской армии и опубликовал книгу «Воспоминания об Испании»), Финляндией и Швецией (куда совершил путешествие и опубликовал о нем объемную книгу «Летняя прогулка по Финляндии и Швеции в 1838 году»), то станет понятен интерес, который испытывают к нему исследователи упомянутых стран. Но до последнего времени связь между специалистами, занимавшимися изучением жизни и творчества Булгарина, отсутствовала: не проводились посвященные ему конференции, не выходили сборники статей о нем разных авторов и т. д. В то же время, если принять во внимание и языковой диапазон работ о нем, и тематическое разнообразие его публикаций, именно в данном случае важны общение и совместные усилия изучающих его жизнь и творчество представителей различных научных дисциплин из разных стран.

Попыткой решить эту задачу стала международная конференция «Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик», организованная журналом «Новое литературное обозрение» и Российской государственной библиотекой искусств, которая прошла 30–31 октября 2017 г.[2]2
  См. отчет о ней: Мильчина В. Международная конференция «Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик» // Новое литературное обозрение. 2018. № 152. С. 406–423.


[Закрыть]

Российской государственной библиотеке искусств он близок как автор многочисленных статей о театре, музыке и живописи, а также как составитель первого русского театрального альманаха «Русская Талия». Журнал же «Новое литературное обозрение» и одноименное издательство с давних пор уделяют повышенное внимание изучению Булгарина, поскольку всегда ставили своей целью обновление методологического инструментария исследователей литературы, а изучение Булгарина, сыгравшего большую роль в ее профессионализации и много писавшего о социальных аспектах ее бытования, очень важно для поиска новых подходов к пониманию места литературы в обществе. Поэтому помимо посвященных ему различных статей и архивных публикаций, печатавшихся в различных номерах журнала, были выпущены тематический «булгаринский» номер (1999. № 40), сборник писем и записок Булгарина в III отделение «Видок Фиглярин» (сост. А. И. Рейтблат; 1998) и книга А. И. Рейтблата «Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции» (2016).

В первой конференции по Булгарину приняли участие исследователи из Белоруссии, Германии, Италии, Норвегии, Польши, России, США, Украины и Эстонии. В ходе конференции рассматривались и обсуждались различные аспекты биографии, творчества и рецепции произведений Булгарина. Настоящий сборник составлен на основе сделанных на конференции докладов, однако несколько выступавших не подготовили статьи, а с другой стороны, несколько исследователей, которые по разным причинам не смогли принять участие в конференции, свои работы предоставили. Основное место в сборнике занимают исследования, посвященные творчеству Булгарина: его нравоописательным и историческим романам, литературно-критическим статьям, путевым заметкам, статьям о литературе и музыке, переводам и т. д., а также рецепции его произведений: публикациям о нем во французской прессе в 1830-е гг., работам англоязычным исследователей, восприятию его произведений современниками, репутации его в Польше, посвященному ему пассажу в «Доме сумасшедших» А. Ф. Воейкова и т. д. Меньше внимания уделено булгаринской биографии. Исследователи освещают тут такие ее аспекты, как жизнь Булгарина в имении Карлово под Дерптом и взаимоотношения его с местным населением; литературная полемика с Н. А. Полевым, редактирование журнала «Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров», поездка в Швецию и т. д. В качестве приложения в сборник включен библиографический список публикаций о Булгарине последних лет.

И в биографии Булгарина, и в его творчестве осталось еще много непроясненных эпизодов и аспектов. Хотелось бы надеяться, что конференция и сборник стимулируют дальнейшую работу по изучению этой сложной и противоречивой фигуры.

А. И. Рейтблат

Офицер Булгарин и русская литература

Н. Н. Акимова

Мнение о том, что Ф. В. Булгарин стал литератором не по призванию, а по воле случая, – один из хорошо известных полемических аргументов булгаринских оппонентов, многолетний соратник и бывший друг Н. И. Греч сформулировал его так: «Потеряв возможность продолжать с успехом военную службу, он пошел в стряпчие; видя, что можно приобресть литературою известность, а с нею и состояние, он наконец взялся за нее, руководствуясь на каждом из сих поприщ правилами – достигнуть цели жизни, т. е. удовлетворения тщеславию и любостяжанию»[3]3
  Греч Н. И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 688.


[Закрыть]. Защищаясь от подобных упреков, Булгарин писал Н. А. Полевому в 1828 г.: «Даже вы говорите, что я не готовил себя в литераторы. Кто же готовил себя в России?»[4]4
  Письмо Ф. В. Булгарина Н. А. Полевому от 19 февраля 1828 г. / Сообщ. Ф. А. Бюлер // Русская старина. 1871. № 12. С. 678.


[Закрыть]

Действительно, о сознательном выборе Булгариным жизненного призвания говорить не приходится, поскольку этот выбор был сделан за него и, в силу обстоятельств, довольно рано. Профессия военного для выходца из недавно присоединенных к России территорий была одной из возможностей натурализоваться и сделать карьеру. Образование, полученное Булгариным в престижном военном учебном заведении, позволяло реализовать эту возможность (тем более, что лишь небольшая часть офицеров, современников Булгарина, имела специальное военное образование). Семнадцать лет его жизни, начиная с поступления в ноябре 1798 г. в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, были отданы военной службе, причем время офицерства пришлось, как известно, на период наполеоновских войн. Трудно поверить и другому приведенному Гречем свидетельству, что «храбрость не была в числе его [Булгарина] добродетелей: частенько, когда наклевывалось сражение, он старался быть дежурным по конюшне»[5]5
  Греч Н. И. Указ. соч. С. 669.


[Закрыть]. Вряд ли участнику кровопролитных сражений при Фридланде, Кульме или Бауцене удалось бы избежать опасности, да и свой первый орден (Св. Анны 3-й степени[6]6
  Орден Святой Анны имел три степени, 3-я степень предназначалась для награждения младших офицеров за боевые заслуги, после разделения ордена на четыре степени в декабре 1815 г. эти функции стал выполнять орден 4-й степени.


[Закрыть]) восемнадцатилетний корнет Булгарин тоже получил не за дежурство по конюшне. Однако приведенное суждение Греча охотно тиражируется. Не приходится сомневаться, что и по завершении военной карьеры для своего окружения Булгарин остался прежде всего профессиональным военным, боевым офицером, несмотря на нетривиальность ситуации – участие в наполеоновских войнах сначала в составе русской армии, а затем, в числе других поляков, под знаменами Наполеона.

Военная биография Булгарина[7]7
  По окончании Первого кадетского корпуса 11 (23 октября) 1806 г. Булгарин был выпущен корнетом в Уланский его императорского высочества цесаревича Константина Павловича полк, в составе которого воевал сначала против наполеоновской Франции, затем в 1808 г., в Русско-шведскую войну, – в Финляндии. После отставки в 1811 г., по другим сведениям – в 1810 г. (согласно русскому аттестату, Булгарин был «отставлен от службы» 10 мая 1811 г. см.: Аттестат Булгарина / Публ. Н. А. Гастфрейнда // Литературный вестник. 1901. Т. 1. Кн. IV. С. 419), во французском же аттестате указано, что Булгарин вступил подпоручиком в 3-й легион французских улан в августе 1810 г. (см.: Рейтблат А. И. Видок Фиглярин (История одной литературной репутации) // Вопросы литературы. 1990. № 3. С. 81), воевал в Испании, в 1812 г. – в России (в составе 8-го шеволежерского полка полковника Т. Любеньского, входившего в 6-ю бригаду легкой кавалерии Ж.-Б. Ж. Корбино 2-го армейского корпуса маршала Н.-Ш. Удино); в 1814 г. в Пруссии попал в плен. В наполеоновской армии Булгарин дослужился до чина капитана, был награжден орденом Почетного легиона. По окончании наполеоновских войн вместе с другими поляками, воевавшими за свободу своей родины под знаменами Наполеона, получил высочайшее прощение, но к военной службе уже не вернулся.


[Закрыть], безусловно, требует архивных разысканий. Вопрос, которому посвящена статья, касается взаимоотношений двух главных социальных ролей Булгарина – офицера и литератора, и тех литературных стратегий, которые позволили ему претворить военный опыт в литературный. Как представляется, именно наличие первого позволило состояться второму, иначе говоря, без офицера Булгарина вряд ли появился бы популярный русский литератор с этим именем.

1. Поиск путей легитимации в Петербурге. «Воспоминания об Испании»

Вновь оказавшись в Петербурге после завершения военной карьеры, к 1820 г. отставной капитан французской службы Булгарин сблизился с молодыми русскими либералами, многие из которых, как и он, – офицеры, служащие (Ф. Н. Глинка, братья Бестужевы) или отставные (А. С. Грибоедов, К. Ф. Рылеев). Именно этот круг определил стратегии социально-культурной адаптации Булгарина в новой среде. Ее быстроте во многом способствовала консолидация (в том числе и формальная) названного круга, члены которого входили в Вольное общество любителей российской словесности (далее – ВОЛРС) и Вольное общество любителей словесности, наук и художеств, имевшие свои периодические издания. Булгарин довольно быстро стал действительным членом и активным участником обществ[8]8
  Действительным членом ВОЛРС он был избран 28 марта 1821 г., Вольного общества любителей словесности, наук и художеств – 2 июня 1821 г.


[Закрыть], в которых он позиционировался как польский офицер, воевавший за свободу родины под французскими знаменами, и начинающий польский литератор. Решив осесть в Петербурге, не без влияния названного круга он решает сделать литературу и журналистику главным способом легитимации в русской культуре. Для успешного осуществления этих намерений был необходим некий рывок, знаковый шаг, который позволил бы занять новую социально-культурную нишу. И этот шаг он сделал весьма грамотно.

10 июня 1821 г. О. М. Сомов записал в своем дневнике: «После 7 часов я был в Обществе любителей словесности, наук и художеств в Михайловском дворце. Булгарин читал нам свои воспоминания о войне в Испании, очень интересные. Он описывает с большим жаром прекрасный пол этой страны, климат, природу»[9]9
  Сомов О. М. Дневник // Вацуро В. Э. С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры. М., 1989. С. 125.


[Закрыть]. Через два дня, 13 июня, Булгарин читал свои записки об Испании в полугодичном собрании ВОЛРС[10]10
  См.: Базанов В. Г. Ученая республика. М.; Л., 1964. С. 242–243.


[Закрыть]. Речь идет о первом большом произведении Булгарина «Воспоминания об Испании», отрывки из него печатались в периодике[11]11
  См.: Соревнователь просвещения и благотворения. 1821. Ч. 16. № 10. С. 3–25; № 11. С. 183–201; № 12. С. 316–336; Благонамеренный. 1821. № 14. С. 139–142; Сын Отечества. 1823. № 14. С. 295–309.


[Закрыть], в 1823 г. вышло отдельное издание, с посвящением Н. И. Гнедичу[12]12
  Булгарин Ф. Воспоминания об Испании. СПб., 1823. Далее при цитировании этого издания страницы указываются в скобках в тексте.


[Закрыть] (жест, характерный, по мнению историка названных обществ, для их либерального крыла[13]13
  См.: Базанов В. Г. Указ. соч. С. 230.


[Закрыть]). Этот литературный проект и должен был представить не только дружескому окружению, но и публике нового литератора, наметить пути идентификации его авторского лица.

В какой мере это удалось Булгарину?

Казалось бы, он включается в мемуарную традицию, восходящую к «Письмам русского офицера» председателя ВОЛРС Ф. Н. Глинки[14]14
  См.: Глинка Ф. Н. Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях и Венгрии, с описанием походов россиян противу французов в 1805–1806 гг. М., 1808. Ч. 1–2; Он же. Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806 гг., а также Отечественной и заграничной войны с 1812 по 1815 год. М., 1815–1816. Ч. 1–2.


[Закрыть], – за год до Булгарина на заседании ВОЛРС читал свои «Походные записки русского офицера» И. И. Лажечников[15]15
  См.: Лажечников И. И. Походные записки русского офицера. СПб., 1820.


[Закрыть]. Однако булгаринские «Воспоминания об Испании», во-первых, не являются мемуарами, их авторская установка носит иной характер, о чем автор и сообщает в «Предисловии»: «Я намерен представить читателям разительные черты народной войны, прославившей Испанию ‹…›. Это не история, но взгляд на исторические происшествия, из коих я выбрал самые занимательные и малоизвестные, чтобы доставить моим читателям общее понятие о сей войне и об испанском народе. ‹…› Я написал сей простой офицерский рассказ для друзей моих еще в 1819 году, а теперь сообщаю оный почтенной публике…» (курсив мой).

Во-вторых, предлагаемый публике «простой офицерский рассказ» не был рассказом русского офицера. Это резко меняло привычную авторскую установку – ее Булгарину пришлось искать самостоятельно, поэтому субъективное начало его «Воспоминаний» структурно проявлено не в мемуарных свидетельствах, а в риторической организации повествования. Единственный фрагмент с эксплицитно выраженной авторской субъективностью представляет собой лирическое обращение к Н. И. Гнедичу (репрезентанту дружеского круга): «О как бы я желал, любезнейший Н. И.! за все приятные минуты, которые вы доставляли мне, сирому на чужой стороне, за все утешения, которые вы проливали в растерзанное несправедливостями мое сердце, наградить вас наслаждением, по крайней мере одного утра, в окрестностях Мадрита» (с. 12–13).

Этот пассаж вносит в авторскую самоидентификацию характерные эмоционально-смысловые обертоны (сиротство, отторженность, положение гонимого чужака), замещающие традиционную принадлежность в военных мемуарах к русскому миру. Вполне логично, что такая замена требовала дополнительного обоснования «офицерского рассказа». Эту функцию и выполняет дважды декларируемая идеологема: «привязанность к вере, верность к престолу и любовь к отечеству», создавая своеобразную идеологическую рамку текста: в Предисловии она атрибутирована испанскому народу, а в финале – распространяется на Россию: «Война сия решила важную задачу и доказала, что народ, в котором существуют вера, любовь к престолу и отечеству, есть непобедим. Россия в 1812 году подтвердила сию истину и, равно как Испания, увенчалась бессмертною славою!» (с. 185–186). Найденный ход стирает границу между национальными мирами, находя нечто иерархически более значимое, а самого автора, исповедующего эту идеологию, если не присоединяет к русскому миру, то, по крайней мере, не позволяет изъять из него безоговорочно. Замечу, что этот прием соединения себя как чужака с национально-культурной средой, в которой ему придется жить, основанный на обозначенном выше идеологическом фундаменте, возникает задолго до событий 1825 г. и остается у Булгарина неизменным.

Стремление дать общую картину исторических событий обусловило очерковую манеру повествования, которая мало чем отличается от первых очерковых опытов Булгарина: в нее облекаются и непосредственные воспоминания об Испании (описание природы, характера испанцев, привычек и нравов), и повествование о военных событиях в Испании в 1808–1809 гг., созданное с опорой на литературные источники и воспоминания очевидцев. «Воспоминания» содержат ссылки на 8 источников, что, казалось бы, делает неуместным намек критиков на скрытый автором компилятивный характер текста, тем более что Булгарину, напротив, нужна авторитетная точка зрения, к которой он апеллирует. Все это делает необходимым хотя бы беглый анализ источниковой базы текста.

В «Воспоминаниях об Испании» приводятся ссылки на античных авторов (Тита Ливия и Луция Аннея Флора, с. 85–86) и на французские издания 1816–1820 гг., преимущественно мемуарного характера[16]16
  См.: [Delbare F.Th.] Histoire des Ministres Favoris anciens et modernes. Favoris anciens et modernes. P., 1820 (с. 19–20); Mémoires sur la guerre d'Espagne: pendant les années 1808, 1809, 1810, et 1811. Par M. de Naylies, Officier supérieur des Gardes-du-Corps de Monsieur, Chevalier de Saint-Louis et de la Légion-d’honneur. P., 1817 (с. 37, 54); без точного названия изданий, но с упоминанием имен авторов (иногда страниц): Mémoires sur la guerre des Français en Espagne, par M. de Rocca, Officier de hussards et Chevalier de l’ordre de la Légion-d’honneur. 2e edition. P., 1814 (с. 37); Pradt M. de. Mémoires historiques sur la révolution d’Espagne. P., 1816. (с. 37); Relation des sièges de Saragosse et de Tortose par les Français, dans la dernière guerre d'Espagne. Par M. le Baron Rogniat, lieutenant-général du génie. P., 1814 (с. 153); Défense de Saragosse, ou Relation des deux sièges soutenus par cette ville en 1808 et 1809; par Don Manuel Cavallero / Traduit par M. L. V. Angliviel de la Beaumelle. P., 1815 (с. 106, 116, 151–152). Переводы мемуаров двух последних авторов, свидетелей событий при Сарагосе, были напечатаны в типографии Н. И. Греча: Осады и обороны Сарагоссы. Барон Ронья, Дон Мануэль Кавальеро / Пер. с фр. лейб-гвардии I-й артиллерийской бригады полковник [Н. А.] Зварковский. СПб., 1818.


[Закрыть]. Упоминание В. Г. Белинским в качестве утаенного источника труда А. де Бошана, с неточным переводом названия на русский язык («История войны португальской и испанской»)[17]17
  См.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 9. С. 632.


[Закрыть], обычно принимается на веру и превращается в указание на плагиат[18]18
  См. авторитетную работу: Алексеев М. П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI–XIX вв. Л., 1964. С. 111, 112, в которой, видимо, из уважения к Белинскому название труда Бошана дается не в оригинале, а в переводе на французский названия, данного Белинским.


[Закрыть]. Между тем Белинский вряд ли сличал оба текста: двухтомной компилятивной «Историей войны испанской и португальской» Бошана[19]19
  Beauchamp A. de. Histoire de la guerre d'Espagne et du Portugal, pendant les annees 1807 a 1813. V. 1–2. P., 1819.


[Закрыть] можно было воспользоваться лишь для справок об общем ходе событий, необходимости упоминать Бошана, а тем более скрывать его имя, не было. Что же заставило Белинского сделать этот упрек? Можно было бы предположить, что в полемической ситуации (известно, что из-за резкости и недопустимых намеков его критическая статья не была пропущена цензурой) Белинский преследовал цель отослать читателя к контексту, задаваемому именем Бошана (по аналогии с записками Видока): Бошан был журналистом, отличавшимся переменчивостью взглядов, и какое-то время сотрудником полиции (ему приписывали «Мемуары Фуше»). Однако эту соблазнительную версию придется отбросить: Белинский всего лишь (хотя и с ошибкой) повторил сведения, почерпнутые из полемики «Московского телеграфа» с Булгариным более чем двадцатилетней давности[20]20
  Н. А. Полевой в своем антибулгаринском выступлении (под псевдонимом Я. Сидоренко) «Матюша-журналоучка, или Ученье свет, а неученье тьма» иронически обращался к своему собеседнику: «Вот у меня есть книга, соч. Бошана “История войны испанской и португальской” – вдруг я вздумал бы выбрать из нее разные отрывки и выдал бы их под именем, положим хотя “Воспоминаний об Испании”: хорошо ли бы это было?» (Московский телеграф. 1825. № 15. Прибавление к «Московскому телеграфу». С. 318–319).


[Закрыть]. Примечательно, что в период временного примирения с Полевым Булгарин посчитал необходимым из всех упреков этой полемики (спустя три года после нее) отвести лишь эти, как он утверждает, необоснованные подозрения: «У вас однажды было напечатано, что мои воспоминания об Испании выписаны из какой-то французской книги. Я купил эту книгу, прочел со вниманием два раза, сличал и не нашел ни слова. Я только числа выписал из печатной книги, и то не из той, которую вы указали. Все оригинальное – уверяю вас честью старого воина»[21]21
  Письмо Ф. В. Булгарина Н. А. Полевому от 19 февраля 1828 г. С. 679.


[Закрыть]. Однако признанию Булгарина можно верить лишь в отношении труда Бошана. Подозрения Полевого не были безосновательны: существует источник, которым Булгарин, без ссылок на него, воспользовался при описании осады Сарагосы, заимствуя фрагменты и ссылки на четыре из восьми указанных им источников (в том числе и на античных авторов). Это мемуары польского генерала Юзефа Мрозиньского, участника Испанской войны и взятия Сарагосы, опубликованные в Варшаве в 1819 г.[22]22
  См.: Mroziński J. Oblężenie i obrona Saragossy w latach 1808 i 1809 // Pamie¸tnik warszawski. 1819. T. XIII. S. 34–70, 127–157, 241–284, 372–423. Юзеф Мрозиньский (1784–1839) – польский бригадный генерал; будучи гусаром – капитаном, брал Сарагосу, в Вислянском легионе прошел всю Испанскую войну, был награжден орденом Почетного легиона. На то, что Булгарин мог опираться на его мемуары, указала В. Г. Гинько (см.: Гинько В. Г. «Едете в Испанию? Счастливый!..» // Русские в Испании. Кн. 1 / Сост. В. Г. Гинько. М., 2012. С. 20).


[Закрыть] Вопрос лишь в том, почему это явное заимствование не вызвало того резонанса, который будет сопровождать другие литературные акции Булгарина. Попробуем ответить на него ниже.

Очевидно, что компилятивно-очерковая манера противоречила жанровому определению, данному в названии, это почувствовал и сам Булгарин: при републикации в собрании сочинений он заменил название на «Картину испанской войны во время Наполеона»[23]23
  Булгарин Ф. В. Соч.: В 10 ч. СПб., 1828. Ч. 7. С. 1–161.


[Закрыть]. Скорее всего, дело не только в том, что этой заменой он стремился «замести все следы этого эпизода своей биографии», «затушевать личный автобиографический элемент»[24]24
  Алексеев М. П. Указ. соч. С. 111, 112.


[Закрыть], – Булгарин нигде и не называет себя участником описываемых событий: ни Мадрида, ни Сарагосы он не брал, в это время, будучи русским кавалеристом, он завоевывал для России Финляндию. В Испании он побывал позже, в 1811 г., в составе французской армии маршала Л.-Г. Сюше, которая действовала в Каталонии и Валенсии – эти события в его сочинении не отражены, однако дали право на литературное высказывание, по традиции названное воспоминанием, поэтому образ повествователя, участника событий, лишен отчетливой субъективной окраски, позволяющей идентифицировать его как биографического автора текста.

Главную сложность представлял для Булгарина сам способ повествования, в котором он попытался совместить историческую правду и художественно-беллетристическую установку. Л. Н. Киселева полагает, что авторская установка в рассматриваемом тексте определяется и исчерпывается «литературной тактикой» Булгарина, стремлением «представить свою “подвижную” точку зрения как проявление объективности»[25]25
  Киселева Л. Н. Фаддей Булгарин о наполеоновских войнах: К вопросу о прагматике мемуарного текста // «Цепь непрерывного предания…»: сб. памяти А. Г. Тартаковского. М., 2004. С. 97.


[Закрыть], в чем усматривает сомнительность его нравственной позиции. Однако подобный устойчивый повествовательный принцип в текстах Булгарина вряд ли может быть сведен лишь к тактике, да и его нравственная оценка может быть иной – к примеру, дореволюционным исследователям русской военной прозы (Н. К. Грунскому, Н. Л. Бродскому) в этой установке виделась способность Булгарина отдавать должное противникам и людям любых национальностей и вероисповеданий[26]26
  См.: Грунский Н. К. Наполеон I в русской художественной литературе // Филологический вестник. 1898. Т. 40. № 3/4. С. 295; Бродский Н. Л. Из литературных отражений Отечественной войны // Отечественная война и ее причины и следствия. М., 1912. С. 175–176.


[Закрыть].

При этом отмеченная подвижная точка зрения определенно принадлежит сознанию, носителем которого является польский офицер, чей голос сливается с голосами других офицеров наполеоновской армии, от которых неотличим и голос самого автора. Так, большой многостраничный фрагмент представлен как записки вестфальского офицера, субъектные маркеры повествования («я», «мы») в этом случае относятся к автору названных записок[27]27
  Этот прием запутал даже Л. Н. Киселеву, которая сочла рассматриваемый фрагмент личным воспоминанием Булгарина, упоминающего своего начальника генерала Лоазана, хотя оно не может быть таковым даже хронологически (см.: Киселева Л. Н. Указ. соч. С. 96).


[Закрыть]. В свою очередь, этот повествователь приводит рассказ майора Радомского, якобы подтвержденный его товарищами и донесением в «журнале военного министра» (с. 63–66). Множественность голосов и свидетельств станет основой приема, характерного для будущей журналистской манеры Булгарина – опираясь лишь на источники и воображение, он описывал события, свидетелем которых не был. К примеру, в выразительном описании взятия испанского госпиталя с точно фиксируемыми подробностями, казалось бы, трудно усомниться в непосредственном впечатлении[28]28
  «Сердце обливается кровью при самом воспоминании, до какой степени исступления доходит род человеческий в истреблении своих собратий. Всепожирающее пламя с густым дымом клубами увивалось вокруг разрушающихся стен; больные, избегая огня, бросались на штыки воинов или, собрав последние силы, ползали среди развалин и пожара, влача изъязвленные члены, прикрытые окровавленными рубищами. Ужасные стоны страдания и вопли отчаяния поражали слух и раздирали сердце. К довершению сей адской картины, прибавились сумасшедшие: всякий из них, по роду своей болезни, смеялся, пел, плакал, плясал или декламировал; бешеные, потрясая цепями, с пронзительными воплями и скрежеща зубами, бросались в ряды и грызли смертоносное оружие, на них обращенное. ‹…› Невинная кровь лилась рекою, и пламя пожирало несчастные жертвы человеческого ослепления. Опускаю завесу на сии ужасные сцены…» (с. 120–121).


[Закрыть]. Хотя описанная повествовательная стратегия не позволяет определенно утверждать, был ли Булгарин свидетелем этих событий, в то же время она не лишена определенного эффекта: некоторые и по сей день считают, что Булгарин участвовал в описанных им осаде Сарагосы или переходе через Кваркен. Точно так же позднее его беллетристика стала источником для биографических реконструкций. К примеру, П. Глушковский, отметив, что полк Т. Лубеньского, в котором Булгарин воевал в 1812 г., действовал в Литве и Белоруссии[29]29
  Это подтверждают и воспоминания о походе в Россию однополчанина Булгарина Яна Хлопицкого: Chłopicki J. Pamiętnik Jana Chłopickiego porucz[nika] 7 Pułku Ułanów Wojsk Francuzkich, z czasów kampanij Napoleona. Spisany z ustnych opowiadań przez jego syna. Wilno, 1849.


[Закрыть], заключает: «Однако точное описание Москвы 1812 г. в романе “Петр Иванович Выжигин” позволяет предположить, что Булгарин побывал в рядах армии Наполеона в древней столице России»[30]30
  Глушковский П. Ф. В. Булгарин в русско-польских отношениях первой половины XIX века: эволюция идентичности и политических воззрений. СПб., 2013. С. 44.


[Закрыть]. Парадоксально, но именно наличие «чужого» взгляда, в чем упрекают Булгарина, дает эффект подлинности, достоверности описанного. Не в этом ли заключалась авторская интенция?[31]31
  Беллетристическое описание своего творческого метода Булгарин дал в повести «Где она? или Призрак счастия». Фикциональный сюжет рождается на глазах у читателя, инициированный прочитанной накануне героем-повествователем газетой: на одной странице он находит известие об извержении Везувия, а на другой – сообщение об утонувшей в Риме англичанке, остальное «завершает пламенное воображение», создающее во сне увлекательную историю, героем которой и представляет себя повествователь (Ф. Б. Где она? или Призрак счастия // Северная пчела. 1826. № 10. 23 янв.).


[Закрыть]

Парадокс подвижной авторской точки зрения, действительно, состоит и в своеобразной двойной адресации текста: преследуя цель стать своим среди чужих, Булгарин при этом не отказывался от своей польскости. «Опаснейшие места назывались почетными и всегда принадлежали полякам…» (с. 109) – пишет он и рассказывает о доблести и геройстве поляков, упоминая их по именам, называя воинские подразделения, «чтобы доказать ‹…› что во все опасные места французские генералы всегда из предпочтения назначали поляков» (с. 141). Можно определенно утверждать, что перед нами по-прежнему записки польского офицера[32]32
  К этому времени Булгарин уже публиковал отрывки из воспоминаний как польский офицер: Bulharyn T. Bitwa pod Kulmem. Sierpnia 30 roku 1813. Wyjątki z pamiętnika polskiego oficera Tadeusza B. // Tygodnik Wileński. 1820. № 10.


[Закрыть]. У этого ракурса изображения есть объективная основа – Булгарин обратился, пожалуй, к самым доблестным и легендарным для поляков страницам их участия в наполеоновских войнах. Вот почему он не мог ожидать упреков в несамостоятельности от благодарных соотечественников.

Не мог он ожидать не только какого-либо скандала, но и отрицательного отношения к своим «Воспоминаниям об Испании» и у русского читателя, прежде всего потому, что отношение к полякам, воевавшим на стороне Наполеона, в этот период было сочувственное, в особенности у либеральной части общества во главе с самим Александром I. Сонет будущего булгаринского оппонента А. А. Дельвига «С. Д. П[ономарёв]ой при посылке книги “Воспоминание об Испании”, соч. Булгарина»[33]33
  Полярная звезда ‹…› на 1824 год. СПб., 1823. С. 25–26.


[Закрыть] – красноречивое свидетельство отношения петербургского общества к этому событию.

Тип повествования, скорее исторического, чем мемуарного, сложившийся в «Воспоминаниях об Испании»[34]34
  Чуткий В. А. Жуковский в черновых заметках к обзору современной литературы писал: «…г. Булгарин, издатель “Северного архива”, находясь во французской армии, был свидетелем взятия Сарагосы. Он описывает виденные им события, но описывает исторически, а не как самовидец и участник» (Жуковский В. А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 315).


[Закрыть], отвечал характеру и уровню историзма русской прозы начала 1820-х гг., что и было оценено читателями и критикой. А. А. Бестужев писал в «Полярной звезде», что «Записки об Испании» «будут всегда с удовольствием читаться не только русскими, но и всеми европейцами», так как написаны «живо и завлекательно», «рассказ его свеж и разнообразен, изложение быстро и выбор предметов нов»[35]35
  «Полярная звезда», изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. М., 1960. С. 27, 267.


[Закрыть]. «Воспоминания об Испании» помогли Булгарину найти свою литературную нишу, совершив скачок от обозревателя польской словесности к русскому журналисту: через 4 месяца после выступления в ВОЛРС он получил разрешение на издание журнала истории, статистики и путешествий[36]36
  См.: Н. Д[убровин]. Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин (как издатели журналов) // Русская старина. 1900. № 9. С. 561–562.


[Закрыть] и с 1822 г. стал издателем «Северного архива», позиционируя себя в качестве опытного военного, свидетеля исторических событий, завоевавшего право на разговор с публикой.