Текст книги "Альманах «Литературная Республика» № 2/2018"

 
Сердце Саши летело в ерик,
В злобе слёз Божий Свет погас,
Медуницы латунь померкла,
Как от плети, от зимних глаз.
Солнце скалилось озверенно,
Билось в горле бешеной пеной.
Ты ж оскалился на…Алтарь?…
Кто ж теперь тебе государь!?
Но в безбожных корчах поверил
В крепость солнечного луча.
И отринутый Храм измерил
Звоном каверзной клятвы час.
К века медной большой подошве
Всем чутьём я своим прильну:
Стонет колокол так похоже,
Солнце льётся на всю страну.
Ветви. Сердце мычит и мчится,
Ты муштруешься злой зарницей
На пожизненный чистый бой.
И не пить летний пар голубой!
И не видишь, как в этот час
Два навеки сошлись луча.
И к царям и к лешему – леший,
На поварне Крылов – прощай!
Юный век, юны ты, и знамя.
Пусть сейчас того стяга нет,
Всё бы Родина-мать узнала
Не пропавших сынов скелет!
Десять мигов мы ненавидим,
Но, не мстя, мы не любим жизнь.
Ради наших безволий мститель
Против нас ради нас навис!
И опять два луча взлетают,
Кто-то вновь озверело-прям,
Только чует: ему отбивает
Нынче благовест Троицы Храм.
В этом мире под сеткой света
Над гранитом дятел стучит.
Световою ракетой к Свету
Каждой клятвы взойдут лучи!
 

1978–1983

 
Пусть в величайшей блуднице,
Оковы подлых губ разя,
Плывёт упущенной зарницей
Волной потопною слеза,
За смерть не отдадут ни мига,
Геройство – тьфу, а цели – смерть.
Коленом поколенье выбьет
Себя расклеившую твердь.
Так будь землёй. Она важнее сердца,
В себя какой по счёту примешь сад.
И в этом качестве надейся
Понять наречья будущих ребят.
 

1983–1998

 
Вечно новая новь, вечно старая старь,
В них извечно дружное дружество:
Единяется ясный и тёплый хрусталь
С родником. Восходящее утро.
 

1998

 
Грусть привычна потому, что она —
Тень стены Жизни.
Любая стена отбрасывает тень,
И, чем выше стена – тем длиннее тень —
Тем больше грусть.
Для тебя, двенадцатилетняя девочка,
Стена Жизни почти что до неба,
Оттого и песенка твоя,
Как перестоявшийся донельзя сладкий чай,
Больно и приторно плещется в моём сердце.
Но за тенью – только дотянись!
Светящаяся лента радуги.
 

1982

 
Слезы содроганье – не отсвет добра,
Когда колыханье души
Плутает, как перьев павлина игра,
Что до неба хвост распушил.
Не зори – пылинки на хвост летят,
А в сердце пуд грязи осел,
Павлин бы не плакал, будь он тот солдат,
Что Овода вёл на расстрел.
Удушливо-тёмна «душа как слеза»,
Священный купив перелив —
Пьянить и пьяниться под крышею зла,
Павлиний шатёр распустив.
 

1979

 
Бетон под духотою дождевою,
Безделица и сплин, азарт, уют
Здесь. Только стаей злою роевою
Несобственные горести клюют.
Вот мне три года – помню я не зыбко
Арбузный вкус вечерней той косьбы
Полулегальной… Корова Сливка,
Тебя боялся, бедная, прости!
Я зол, но время злобу ту иззолит,
И, не оспорив собственных глупцов,
Не запустить бы голые глаголы,
Что наготе я дать ковёр готов.
А где тебе, мудрец, ковёр приснился —
Слепому снятся райские цветы!
Целует туча холм цветной, склонившись,
И сеются зелёные мечты.
 

1983

 
Русалка ты – последняя Ундина,
Ночная тьма тебе – обман души и тела.
Она – ещё не мрак – ручной обман,
В ней видишь ты лишь только то, что ищешь.
В ночи прохладен дом – сто пастей – сто окон,
Дракон родимый твой времён бескрылых,
Но в той прохладе мнится дивный ветр ночной —
Забытый ветер девственного мира.
Ведь ты, не надуваясь, не дрожа,
Формовкою себя перемолола,
И вот уже давно через тебя не бьются свет и мрак,
А плюс и минус плюхаются плоско.
Но для живых они всегда – иль крест, иль меч,
А ты навек – последняя русалка.
 

1983

 
Сивой тучей раздулся вечер,
В зимней сини фонарь ослеп,
Вышел маленький человечек
Скороходом, как человек.
Он средь средних большое может,
Солнце к сердцу по-братски льнёт.
Мал и прост судьбы переход.
Солнце, солнце, приди попозже,
И светила приход отложен.
Лживый зал. Гном огромной люстрой
Пел блестящий и нищий гимн.
Давний день, час мечты стоустой
Покидает счастливый дым —
Поднебесный дым. Не из бездны.
…Путь – ступенек ничтожных сонм.
Не теряйся, рассветов свежесть,
Перед щедростью вечных солнц!
 

1986

 
Дно больницы. Сверху – огонёк —
Красный глаз, и провод – чёрный хвостик.
Жизни разбивался самолёт,
Пассажир на нём – сосед наш Костя.
В буром утре алый гас ночник,
Превращаясь в нудный глаз змеиный.
Дядя Костя! Смял тебя язык
Смертных приговоров по-латыни.
Мёртвыми словами смерть жива,
А над крематорьем дымы серы.
Кто-то, коль к чертям пойдут дела,
Хочет к сатане залезть в премьеры.
Костя, ты признал: «К чему борьба —
Воспоём хвалу всемирной смерти,
Даже крематорская труба —
Памятник предсмертный всей планете!»
А на песни смерти падок «свет»,
Вихорь листьев лести к павшим падок,
Не скропать нейтронный пистолет,
Не отведав замогильных гадов.
Тлен в дороге – значит, веселись,
Безголова собственная тризна,
Если не усечь, где смерть, где жизнь,
То здоровье у Земли капризно.
Вознесём мажорный алый стяг,
Розами взовьются в небо кости,
Но лупится сытенький мертвяк:
«На фиг нам твой милый дядя Костя!»
 

1979–1988

 
Прочтите: ТЕЛОК. Т – Твердолоб,
Е – Едок большой, Л – бываю и Ласков,
И Ленивой Лапшой.
О – Огромен буду, пока что мал,
К – Конец веселью, Коровой стал.
 

1988

 
Подушки наши, как брюшко пеструшки,
Хранят мятеж и ласковую синь,
Согревши нам глумные черепушки.
Не дал налог усатый в тридцать третьем
Состариться михайловским курям,
И оккупант до царственного гребня
Отнял у петушка перо и душу,
И, как в Синюшкиной уральской байке,
В подушку три цветных легли пера.
И лысина Хруща курей лысила,
До срока мы курушек накосили,
И наши ночи в тёмной худобе
Судьбиной кур родимых сохранимы.
А около сычёвского дурдома
Гнетётся кур от века жравший сыч,
И клуша вне политики едома
Лишь им одним, одним, аполитичным.
 

1992

Басня

 
Змея вздохнула «погоди!» цыплёнку,
Любовь была, как шёлк, светла и тонка,
Змея жила сто лет на сенокосе,
Цыплёнок род вёл от цыплят светловских.
В любовь поверя, о разлуке позабыли,
Хоть рядом есть шоссе, трактир, автомобили.
Закройте очи! – вижу взрыв тротила —
Змея в аффекте Цыпу проглотила!
Закат, сапфиры ночи, вновь заря.
Сквозь стёкла глаз заплакала змея.
И колется о музыку змея:
«Зарю исправить, значит, нам нельзя!»
Но сердце Цыпы и в аду бы не сварилось —
Из пасти вновь к змее цыплёнок вылез:
«Я не держу обиды на разлуку,
Просил бы чувства впредь стянуть сирийским луком
Как можно туже, но готов на всё!»
Мы любим боссов, боссы любят нас,
Но и глотают в форсмажорный час,
И сей закон менять нам не с руки,
Пока мы – змеи или цыплаки!
 

1979–1987

 
Солнцу, луне, о, предки живые,
За далью которые, уподобляйтесь:
Свет и лучи в ваших дневных тенях,
Тайное золото – в ваших огнях —
И перейдёте рубеж дали далей,
И глушь, неизбежно ползущую к смертным,
Сердца свеченьем и звоном затихшего в полночи неба.
 

1994

 
Куклою розовой, малой, живой
Тонет Любовь одиноко в духах.
Спор о любви раздувается вновь.
И раскричался баян на руках.
Спор этот глух, глух к нему и баян.
Глухи певцы из фирмЫ и тряпья:
«Шепчущих песен могуч океан,
Лейся, Любовь, вся планета – твоя!
Ты нашу Землю достойна крутить,
Вырвать её из цепей и колёс,
Вздохом отчаянной тучи пролив
Над озлобленьем живительных слёз!»
Самое тихое слово – Любовь…
Самое грозное слово – Любовь…
…Золото слова до неба звенит,
Молнией Божией слово летит!
Пена – тот диспут, стенанье иль брёх!
Диск от «Малиновки» ража дрожит.
Крячем вороной, шепнём соловьём
Между собой. Лишь не спутать бы шип
Розы лесной нам с неволи шипом.
Мир проморожен, и мы в нём живём.
Время круглее, чем шарик земной.
Жить и любить. И в огне мы живём.
Станем над всякой холодной волной!
 

1981–1998

 
Нам нужен друг, рассвет и свет,
Нам звуки нужны, свет крыльев и солнце рук.
Злые пороги, любые пороки, и гири цепей – долой!
Дойти и понять, обрести, иль отринуть —
Ничто – это всё, оттого и великая пропасть у нас внутри!
Но, чем пропасть пастистей, чем бездна бездушней,
Тем более жжёт нас великая жажда обняться единством моста!
Каждым двум точкам – опору одну,
Объятья родят, несут, ведут, и держат – мир!
 

1998–1999

 
Темень всеобщая, ночь необъятная,
Ни фонаря, ни окна, ни мечты.
Волею хилой и тягой невнятною
К сумраку сумрак прижался, застыл.
Темень всеобщая, всё разрушает,
Всё обнимая в объятьях пустых!
Видеть – не видеть, и сумрака знамя
Реет, молчит, и не знает иных.
Темень всеобщая, темень всесильная!
Знаешь, о мире о всём не гадай:
Малый фонарик, окошко бессильное,
А в вышине пробудилась звезда.
Темень всеобщая, окна зажгутся,
И фонарей, и фонариков хор,
Светом – своим и всеобщим! зальются
Звёзды, сметая безмолвия мор.
 

2015

 
Здесь над чумазым камнем вьются
И давний стих, и дальний вздох.
Здесь мост гитарой революций
Поёт над скопищем эпох.
Здесь всех годов огни и крики
Багрянятся в Москве-реке,
Здесь души-флаги, души-скрипки
Живут в соседнем ивняке.
Окошки чинные устали
Идейно вглядываться в мир.
Покой игрушкам и медалям
В усталых пропастях квартир!
Здесь романтичная богачка
Вийонский видела Париж.
За нею шёл с печенья пачкой
Официальный нувориш.
О, жизнь столетия на снимке,
Что мчалось в вечность, очертя!
Оно юзит в машине зыбкой,
И пусть вовсю ему свистят!
 

1984

 
Посреди любого века
Мы – не дух, мы – не плоть,
А эфир, метаний полный,
А метаний тех оскал
И стеснённое тепло,
В нас – подспудная заря,
И рассветов ясных волны.
Безъязык ты, иль запуган,
Иль в кипении подспудном,
Ты рождением самим
Растревожен и разбужен —
Камень сам во сне холодном
Распоётся общей песнью
Всех сердец и всех веков.
 

2005

 
Идём, или ждём, или мрём, но идём,
И сами в себе шатаемся.
Судилища Страшного нехотя ждём,
Желая продлить свой танец.
Ведь танец-то наш – и не очень жизнь,
А с этим-то жаль расстаться.
Прельщают нас Кущи, но, что ни светись,
Ещё не конец у танца.
Примчит до Суда Великий Рассвет,
Конвульсии снять с планеты,
И век сокрушений, поверженный век
Умрёт на руках у Рассвета.
Сегодня ответ всем надеждам летит,
Но Господа он не заменит.
Увидев сиянье в бездонной груди,
Вспарим над своим бореньем.
 

1995–2016

 
Идти ль на подвиг, открывать ли свет,
Что смраден в новой мгле Первоначала,
Родимого пороками извечно?
История в хитоне, что от неба,
Вздымает из небесной глубины
«ДА!», – подтвержденье, то, что солнцу равно,
Что твёрже тверди, негасимей света,
И долговечней стержня всех веков.
Людской закон – параграф бренных стад,
Что правоту извечную стяжают
Не часто, но её не лишены:
Их «да» и «нет» единосущны духом,
Как маленькая литера без славы,
Но злобны и убийственно всесильны,
Пираньей-рыбой, жрущей имена,
Нелепо оставляя безымянность.
Что скажет Человек о человеке —
Не том, который род людской, а том,
Кто ты, и я, и он, они, чьё имя
Одно на свете и лишь чьё-то наше,
С пределом жизни, в сроках и пространстве,
С единственным дыханьем, что умолкнет,
Дав долго таять и густеть молве.
Ответь же кто иль что! Один живущий
Имеет путь на подвиг, на восход?
Но нет ответа о живущем, нет.
 

1995

 
Старый год устал – веко облака пухнет,
Снег беспомощно шлёпает, как ноги матерчатого клоуна.
В огромном бетонном репродукторе арены Лужников
Поёт подвижный изменчивый воздух.
Круглые каменные дорожки, словно пластинка,
Куда впился шум всего мира.
Темнота заливает серый день.
Миги последние, бесполезные, дайте старому году
Проснуться в нас раз!
Он кричит, как кричит за дверью ребёнок,
Которому не дали в этом году построить игрушечную башню,
И который знает – ЭТОГО года уже не будет.
И нет для нас страшнее крика, чем этот миг,
Ибо недостроенные нами башни – не игрушка,
И даже не единственная стройка.
 

1982

 
Бродят артистами странными
Сумерки в хмурых пальто.
Осени вздроги туманные
Снятся нам в тёмном Ничто.
Облаки спать уложилися,
Сонный, не гложется мир,
Ведь с пустотою мы сжилися,
С тем, что нам милый не мил.
Грянут зарницы неслышимы.
Если в потёмки сойдут —
Будем оплакивать в тиши мы
Хмурый могильный уют.
 

1995

 
К кому! К стране, к Земле, к семье,
К небесной лунной полынье,
К Всевышнему и к никому,
К себе – ко всем и одному.
К кому? Вопрос. Ко всем! Ответ.
Вопрос – потёмки. Свет – ответ.
С ответом примем ясный свет,
С ответом выйдем в вечный Свет!
 

1995

 
Пусть краешку детства хоть раз повториться случится,
Пусть полдень недолгий теплом и негрозною хмарью укроет!
Укрыться, укрыться, укрыться, укрыться,
Укрыться теплом – меховым и живым.
Как мама, как солнышко, кошка —
МилА говорливая нежная Мила,
Как коврик цветной, укрывая двоих постаревших хозяев своих.
Котят в них своих навсегда каждой жилкой своею признала,
Как будто прошила себя – и два сердца ответили ей.
 
 
И Милкины глазки глядели, как взоры людские —
Ушедших родных, их последним приветом домашним.
Темнеет. Её заварной говорочек зовёт:
«Укройтесь помягче в постельке!»
Ах, эти забытые детства словечки!
Затейник тот полдень мохнатый, трёхшерстный —
И вспомнятся мамины игры и шутки.
А вечер пришёл и прижал: уж срок тому полдню пришёл!
И баю-баю чудесная мама, ворчанием мягким
Укрыла котят двух – больших-пребольших и родных-преродных
Последним теплом колыбельной, к закату годов подарив
Недопитую тёплую сладость рассвета и солнце полудня,
Баю-бормотаньем закрыв расставания вечер.
 

2004

Пародия

 
Мы с приятелем вдвоём,
Мы по совести живём:
Жаждем власти для ужа!
ХОЧЕМ казни для бомжа!
И с одним мы – в братской стачке,
А с таким же – в кровной драчке
Отчего? Во!
Совесть? Мало! Совестуха пополам с крутой житухой!
Глохни, дохни, тухни, сыбражай – ша!
Накрутились, навертелись, и поцапались, и спелись —
Не считаем – катим дальше – поспешай!
Тут – собранье веток власти.
Нам по черепу напасти.
Все персоны, точно белки: не дрочи чужой орех!
Косим рыла: сами дали нам утехи и орехи —
Не столкуемся – распялим и народу, и уроду
Общий подлый властный грех!
Президента представитель прикипел: ребята, видим!
На контроле – ветер в поле и движение луны,
И утехи, и орехи, и успехи, и прорехи!
Но откуда куча-мала перепалок между нами —
Знать на данный час не можем, предварять ответ не вправе —
Кто за что ответить должен, или – все за всё должны!
 

 
В конце шоссе, испариной умаян,
Январский дождь чуть золотит фонарь.
Из года в год потоком зябкой хмари
Тоску безлистья заливал январь.
Огни во тьме и влажны, и дремотны,
Смели и смыли льдинок малых цык.
И для кого-то хляби – не безродны,
У каждой стороны есть свой классИк.
Цветут снега в большой улыбке солнца,
Искрит мороз всё жарче и сильней.
Да, всё – классИк, во всём душе поётся,
Но белый свет в снегу для нас белей.
 

 
Приходит песня нотками вразброс,
Но где-то начинает тон сгущаться,
А ты заснул, и свой запал унёс —
В тебе он, но тебе он неподвластен.
Так не буди до времени запал,
В тебе он, но тебе он неподвластен.
Ты на запал – запал, запал – проспал,
И вот он – незажжённой песней гаснет.
 

2013

 
Снятся мне сумерки. Снится Февраль.
Снится театр и толпа,
Радостным залпом сдувается хмарь
И над рабом, и с раба.
Прочную ночь разорвёт на бегу
Светлый и радостный груз.
В утренней дрёме в себе разожгу
Факел, в каком захлебнусь.
Ночь обновления. Скучен рассвет,
Будничен топот толпы.
Празднества нет и собрания нет
В будничной боли борьбы.
 

1991–2016

Роберт Нижегородцев
Москва

Нижегородцев Роберт Михайлович – член Союза писателей России, поэт и переводчик. Автор трех сборников стихов: «Четыре четверти» (1989), «Я знаю» (2001), «Тридцать третье сентября» (2017).

 
Не разглядел бы я твоей
Неброской красоты, —
Но вдруг в один из вешних дней
Мне улыбнулась ты.
И вмиг в глазах твоих возник
Любви и нежности родник.
 
 
И пусть грустны и холодны
Сейчас твои глаза,
Но знаю я: в них блеск весны
И неба бирюза!
И мне твой хмурый взгляд вдали
Милей красавиц всей Земли.
 

Хартли Колридж

 
Останови часы, сломай свой телефон,
Брось кости псу, чтоб не залаял он.
Закрой рояль, и пусть лишь сердца гулкий стук
Сопровождает гроб, где спит навеки друг.
 
 
Пусть постовые в чёрном станут в ряд.
И чёрной лентой скрасят свой наряд
Ночные бабочки. И взвоет самолёт,
Вписав слова «он умер» в небосвод.
 
 
Он был мой север, юг, он мой восток и запад,
Воскресный мой кураж и буден горький запах,
Мой разговор и песнь, закат мой и рассвет…
В мечтах любовь бессмертна. В жизни – нет.
 
 
Не нужно звёзд, неси их с неба прочь.
Сотри луну и солнце обесточь.
Леса смети и выплесни моря…
Теперь всё это существует зря.
 

Уистен Хью Оден

 
Играя в прятки, ребятня
Укрыться хочет понадёжней.
Но сердце бьется тем тревожней:
Что, если не найдут меня?
 
 
И, за глумливыми словами
Скрывая выспреннюю суть,
Порой её раскроем сами,
Чтоб понял нас хоть кто-нибудь.
 
 
И, Боже, ведь от века так
Ты заповедал нам, детишкам, —
Чтоб тот, кто затаился слишком,
Сам подал голос или знак.
 

Роберт Фрост

 
Нет в мире выше преданности нежной,
Чем постоянство линии прибрежной:
Так берег верен морю, о котором
Слагает песнь бесчисленным повтором.
 

Роберт Фрост

Алексей Оболонков
Москва

 
Рубаха пурпурного цвета,
Серебряный крест на груди,
Не помню что было когда-то,
Но знаю что ждет впереди.
 

 
Я есть хочу, а ты не хочешь.
Я спать хочу, а ты не спишь.
Скажи, зачем ты ляс не точишь?
И к шмоткам бренным не бежишь?
 
 
Иль может быть тебе известно
Чего не следует любить?
Не говорить округе лестно,
А здесь и там в набаты бить?
 
 
Вопросов много. Нет ответов.
А ты их видишь словно в снах,
Все понимающий монах.
 

 
Святое место на Синае есть
Где побывать «большая честь».
Путь паломника к нему лежит
И праведник тем местом дорожит.
 
 
На нем уж много сотен лет,
Источая благодатный свет,
Неопалимая растет Купина:
Библейская духовная вершина.
 
 
Там, у самой Купины,
Придел Святой Екатерины.
Она то место украшает
И жизнь пришельца освящает.
 
 
С премудростью своей и красотой
Избрала путь Ты непростой.
Минуя помыслы грешные,
Презрела радости земные.
 
 
Порицать никого Ты не смела.
Служить лишь Господу хотела.
Там, где Неопалимая Купина,
Скрываешь лучезарный взор, Екатерина.
 

 
Архангельск на реке,
Северодвинск на море,
Скучаю по тебе,
Радушный край – Поморье.
 
 
Светлым взором тебя охраняют
Все святые поморской земли.
Пусть невзгоды твои убывают,
Им на смену отрады пришли.
 
 
Архангельск на реке,
Северодвинск на море,
Скучаю по тебе,
Край доброты – Поморье.
 
 
Ели, сосны, березник прекрасный
Украшают родные места,
Пригожих лиц оттенок ясный,
И скромность белого листа.
 
 
Архангельск на реке,
Северодвинск на море,
Скучаю по тебе,
Край красоты – Поморье.
 

Алексей Сазонов
Москва

 
В старинных кельях Инкермана,
Коль ты задержишься в скале,
То вдруг поймёшь, как окаянна
Жизнь наша в спешке на земле.
 
 
Здесь, в белых камнях переплав
Религий множества соцветий,
А в шорохе поблекших трав —
Повествование столетий.
 
 
И вы, остатки Каламита,
В тумане мифов и легенд,
Забвению, как вся Таврида,
Живой и грозный оппонент
 
 
Пещеру выдолбил монах
О горней думая отчизне,
О том, что ходит в полутьмах,
Что лишь в святыне смысл жизни.
 
 
Порвав все связи с миром бренным
Где не дожил, не долюбил,
Охотник за венцом нетленным
Молитву кроткую творил.
 
 
Ступая Господу след в след
Монах решительный и строгий
Хранил ревниво свой обет,
Всё упованье видя в Боге.
 
 
В теснине сумрачной пещеры,
Но где свободы высота,
Слагался в сердце бисер веры
Трудами долгого поста.
 
 
И как вода – вода ведь знает
Где море синее искать —
Молитвой он своей втекает
В живую Божью благодать.
 
 
Нам не дано понять те чувства
Какие он переживал,
И здесь беспомощно искусство,
И толку б – ноль, коль я гадал.
 
 
Я только знаю: в небе звёзды,
Чтоб посмотреть как человек
К Творцу выстраивал помосты,
Свой замедляли вечный бег.
 
 
И я в утробе той пещеры,
В благоговейной тишине,
Сквозь камни слышу «Символ веры»,
И вздох тяжёлый обо мне…
 
 
Когда же умер он для мира
И в духе вечность созерцал,
Когда гордыни сверг кумира —
Нетварный глас к нему воззвал.
 
 
Блеснуло счастье в его взоре;
В одежде ветхой, весь седой
Он увидал всё в бликах море…
Оно звало его с собой…
 
 
Теперь покоится монах
Под сенью туй, где сад укромней.
Тревожат только его прах
Лишь поезда с каменоломней.
 
 
Но Дух где хочет, там и дышит;
Через века упрочив связь,
Свершив начертанное свыше
Здесь во Христа крестился Князь.
 

Стихотворение опубликовано на сайте Свято-Климентовского монастыря http://kliment-monastery.ru/article/185

 
Как Айсберг водами Гольфстрима
Растоплен лаской я твоей.
И сердце ноет нестерпимо,
И бьётся с жаром всё сильней.
Когда мой айсберг откололся?
В каких морях он дрейфовал?
С кем в бурных водах он боролся
И чьи борта он разбивал?
Творенье Матушки-Природы,
Ему начертано судьбой
Встречать закаты и восходы
Лишь в синей толще ледяной.
Но пред твоим очарованьем
Водою талой он истёк.
И слился с радостным журчаньем
С твоей водой в один поток.
 

 
Как облако изменчива любовь.
Январской веткой хрустнув на морозе,
Игристым инеем осыплется, и вновь
Родится пламенем в своём апофеозе.
 
 
Взовьются искры. Звёздная гряда
Пополнится сверхновой. В то же время
Остывший белый карлик навсегда
Исчезнет призраком,
     познав изгнанья бремя.