Текст книги "Морские досуги №5"

Сергей Воробьёв

На Джорджес-Банке
(Рассказ тралмастера)

В начале восьмидесятых брали мы окуня на Джорджес-банке. Место рыбное и, соответственно, денежное. Недаром американцы вскоре включили его в свою экономическую зону, и путь туда нам был уже заказан. В хорошую погоду, особенно ночью, в тех местах можно невооружённым глазом наблюдать Нью-Йорк, прозванный почему-то одним известным писателем городом жёлтого дьявола. За что он так не любил этот город? Не знаю. Не был там никогда. Но, честно говоря, и не собираюсь. Большие города – это сплошной геморрой.

Работали мы осенью, огни Лонг-Айленда подмигивали нам с горизонта, приподнимая густую темень своим электрическим ореолом – светом, идущим от земли. Так светятся гнилушки в ночи – нехорошо и тревожно, как из преисподней. Окунь шёл нагуленный, жирный. Со столов не сходил. Уж на что я равнодушен к рыбе, и то нет-нет, да откушаю добываемый нами продукт. Как-то в ночь взяли мы на борт хороший трал, тонн на сорок. Часть «слили» в бункер, а часть пришлось на промпалубе оставить. Рыбоделам – пахать да пахать. Пока мои «архаровцы» трал подлатывали, я рыбу по «карманам» 1) стал расталкивать и натолкнулся на башмак. Он мне прямо под «самолёт» 2) попался. Взял я его в руки и был, честно вам доложу, удивлён.

Ботинок этот оказался добротнейшим, из хорошей тиснёной кожи, почти новым и, что самое поразительное, моего размера. Я даже померил его для большей убедительности. Ну, в самый раз. Как на меня шит. Подошва толстая, каучуковая, при ходьбе пружинит. Не ботинок, а сплошное удовольствие. Наверняка, из дорогих. Жаль, что второго в трале не оказалось. Я уж и рыбоделов предупредил, что если на конвейере ботинок попадётся, чтоб не шкерили, 3) а мне отдали.

Конечно же, второй ботинок не нашли. Просто-напросто не было его в том подъёме. Кто-то посоветовал мне оставить пока обувку, вдруг пара ему попадётся. Чем чёрт не шутит: затралили один, может, зацепим и другой. Поэтому находку свою выбрасывать не стал. Приберёг.

Месяц работали мы в том районе. Но, кроме окуня и небольшого прилова в виде мелочи всякой несортовой, ничего примечательного не попадалось. Я уж и забыл о том ботинке. Случайно натолкнулся на него в своей каптёрке, когда «шмон» наводил, приборку, то бишь. И, конечно же, без всякого сожаления выкинул его за борт. Смешно ведь искать иголку в стоге сена или ботинок в океане. Тем паче, что ботинки в косяках не плавают, а на дне отлёживаются, поди – соскреби его оттуда. Штурмана стараются тралом по дну не шкрябать, иначе сеть можно в клочья изорвать. Потом штопай её всей бригадой сутки напролёт. А рыбка-то в это время гуляет невыловленная, и пай больше не становится, а совсем даже наоборот. Мы же в море не за романтикой ходим, а заработать семье на пропитание, да детишкам на молочишко. Такой вот расклад. Попаши восемь часов на ветру и холоде в резину облачённый, не до романтики будет. И так шесть месяцев подряд без продыху: восемь через восемь, восемь через восемь. Ни выходных тебе, ни праздников. А только одна пахота. Каторжане так не пашут. Правда, им и денег не платят. А у нас, бывало, при хорошей рыбалке и по полторы тыщи на пай выходило. Но это когда капитан грамотный попадётся. К таким капитанам в рейс очередь стоит. Однако, на Джорджес-банке только дурак без улова остаётся. Там можно и с плохим капитаном затариться по самые уши.

А мы уже второй груз добирали. Темп хороший взяли.

Итак, выбросил я тот замечательный в своём роде ботинок за борт и заступил на смену.

У штурмана как раз показания на эхолоте пошли, косячок хороший надыбал. Ну, мы, соответственно – трал за борт, ваера на нужную глубину вытравили и ждём. Не прошло и часа – выборка. Ваера скатали, доски на места закрепили, мешок подобрали и по слипу его на промпалубу вытащили, рыбой под завязку набитый. И не было моему удивлению предела, когда через пару часов один из обработчиков ботинок мне приносит и говорит:

– Не твой ли, Никанорыч? Хотел уж, было, отшкерить его. Гляжу, на окуня, вроде, не похож. Что за зверь? Потом вспомнил про твою находку – точно. Посмотри, не он ли парой тому будет, что давеча зацепили?

– Ну, – думаю, – чудеса! Не успел выбросить, а он опять в гости просится. Видно, не успел ещё на дно лечь и в косяк угодил, шлангом прикинувшись. Вот мы его и подцепили вторично, так сказать. У меня и сомнений не было, что это тот же башмак. Взял я его без всякого интереса и уж было собрался опять воде предать. Смотрю, а на нём шнурки. На том, что выбрасывал, не было, а на этом есть. Фокус! Кто же их там на глубине завязал?

Вгляделся я в этот башмак внимательнее – он! Как две капли воды – он. И кожа тиснёная, и подошва… Перепутать категорически невозможно. Откуда ж тогда шнурки? И тут меня, как обухом по голове! Мать моя родная! Это ж пара тому. Тот-то на левую ногу был. А этот – на правую! Второй, значит! Который я и видеть-то не чаял. Точно он, ядрёна в корень! Как же так, – думаю, – за что ж такие испытания? Где я теперь тот достану, который только что своими руками выбросил? Дважды чудо вряд ли явится. Да не только я дивился происшедшему. Мои «архаровцы» все пришли в недоумение и в некоторую оторопь. Одни советовали мне оставить диковину. Успокаивали: мол, рыбалка вся впереди, смотришь, и тот зацепим – будешь щеголять ещё в своих модных шаровых ботинках по улицам незнакомых городов, как денди лондонский. Что было, конечно, маловероятно. Другие говорили:

– Брось, Никанорыч, свою находку. Кто знает, что это за ботинки? И каково их происхождение? Может, они с утопленника какого-нибудь американского свалились. А ты их носить собираешься.

Меня аж потом прошибло от такого предположения. Но рыбодел, который мне башмак притащил, успокоил:

– Зашнурованный башмак, – сказал, – с утопленника сползти не может.

Но его доводы подвергли сомнениям. Целая дискуссия возникла по этому поводу. Мнения, конечно, как всегда разделились. Самым неразрешимым вопросом для всех был: «Откуда и каким образом на дне Джорджес-банки оказался новый башмак, а, вернее, пара башмаков?» Версий было не так много. Одна про утопленника. Другая, что кто-то, отправляясь в дальнее плавание, на счастье выкинул в море свои новые туфли. Примета, мол, такая у американцев есть, чтоб домой живым и здоровым вернуться. А ежели не дай Бог выловил эти туфли, то их непременно нужно снова в море бросить, чтобы беды какой не было с тем человеком. И откуда они всё знают? Тогда по этой версии здесь всё дно должно быть башмаками разных размеров усеяно.

– Так не все ж в приметы-то верят, – возражали мне.

Тоже ведь верно. Наиболее приемлемым для меня вариантом был тот, что кому-то жали, якобы, те туфли. Какой-то небедный американец из Нью-Йорка купил их перед самым отходом, прошёлся пару раз по палубе, и нет, чтоб разносить, как следует, мозолик натёр, и со злости или просто от жирной жизни, взял да и выкинул их за борт. На этом версии закончились.

А я думаю себе:

– Неужто случай с башмаком зряшный? Ведь ничего просто так на этом свете не происходит. Здесь какая-то подсказочка мне, смысл которой до конца не ясен. Да и начало плохо прочитывалось. Но кто-то что-то мне сказать хотел, так как невероятие самого случая на это указывало.

И стал я вообще задумываться над своей жизнью, что раньше со мною никогда не случалось. И особенно башмак этот на серьёзные мысли наводил. Поставил я его у себя в каюте на письменный стол, а чтоб от качки не сползал, восемьдесят восьмым клеем подошву смазал. Стоял, как вкопанный. Приду после смены, на койку кости заброшу и смотрю на него, как на диковину. А он, в свою очередь, навевал мне совершенно не свойственные мне до этого мысли: о мироздании, о связи времён и судеб, о смысле нашего шевеления на этой маленькой планетке в безбрежном космосе, о себе, наконец. Каким непостижимым образом моё собственное я вползло крошечным червячком в этот мир? Ничего фантастичнее и нереальнее и придумать нельзя. Миллиарды лет меня не было и миллиарды лет не будет. Тогда кому и на кой я нужен? И именно сейчас. И кто заставил в море меня пойти? И башмак этот дурацкий кто мне подсунул и зачем? ЧуднО ведь!

Но ещё интереснее то, что стал я некоторым образом меняться. Например, начисто ругаться перестал. Раньше, бывало, таким словцом трёхэтажным обложу, уши в трубочку закручивались. Казалось, без этого и работать нельзя. Ан, нет. Можно и без мата жить не хуже. Усвоил я, что много лишнего вокруг нас, и говорим мы часто лишнее и непотребное. Просто так – ля-ля-ля, тополя. Воздух сотрясаем. Сору много: и словесного, и бытового. Загромождаем себя вещами и нужными, и ненужными. А потом не можем отличить одни от других.

Природу стал замечать. Смены настроений океана. Закаты. Они почему-то грусть навевают и надежду. Романтикой, что ли, стал заболевать? А ведь твёрдо знал, что за длинным рублём на промысел пошёл. Чтоб благ земных стяжать больше «до сэбэ». А блага, они всегда рядом. Что имеешь с собой на сегодняшний день, то и благо. Что носишь в себе – тоже благо. Не всегда, правда.

Башмак ли навевал на меня эти мысли, или просто случай сдвинул что-то в моём сознании, не знаю. Но другим человеком становился. Даже помполит заметил это. Как-то подошёл ко мне и с тревогой в голосе спросил:

– Никанорыч, ты чего это на последнем политзанятии не был? Политику партии и правительства разделяешь, али нет?

И впервые я вдруг храбрости набрался и ответил: «Не разделяю».

– Ну, и шутник ты! – отреагировал на это помполит (подумал, что дурака валяю), – работать надо над собой, работать, а то лицо у тебя какое-то нехорошее стало, расслабленное.

Хотел, было, ему ответить, типа, чтоб рыбу ловить для партии и правительства, не обязательно разделять их политику, да побежал он дальше по коридору по своим партийным делам. А я – в другую сторону по своим беспартийным. У нас ведь с ним работа адова. Правда, я на рыбном фронте, а он на фронте идеологическом. Потому и пай у него больше. И заботы на уровне инфаркта-миокарда. Не дай Бог, за благообразным моральным обликом не углядит личину отступника – и выговор ему по партийной линии, и линчевание в парткоме базы за партийную близорукость. Трудна работа помполита, не позавидуешь. Да и моей тоже не позавидуешь. Но я знаю, хотя бы, что страну кормлю. Рыбный день, объявленный на четверг, обеспечиваю. Объявят ещё один день, и его обеспечим. Рыбы в океане много. Успевай только черпать. Хотя ловим её, признаться по совести, варварски. А всё почему? Потому что рубль длинный ловим, а не рыбу.

Вот, к примеру. Работали, как-то в ЦВА 4). Затарились под завязку ставридкой мелкой. Молодь шла. Нет, чтоб её пожалеть, в океане оставить. Погуляла бы ещё, вес набрала, а потом и траль её за милую душу. Так нет же. Что в руки идёт, то и хапаем. Экономика у нас такая. Сегодня сгребём, завтра палец сосём. Так это ещё полбеды. Пошли уж, было, к базе на разгрузку, а эхолот показания даёт – косячок под нами плотный вдруг пошёл. Штурмана говорят, на пиламиду похоже. Рыба дорогая – первой категории. Ну и что вы думаете? Ставим трал! Через час на борту тридцать тонн пиламиды. А куда её девать? Трюма забиты под самые крышки. Поступает распоряжение: улов на разделку, а ставриду, уже упакованную и замороженную, за борт. Выстроили подвахту в цепочку от трюмного лаза до ближайшего иллюминатора, и давай короба с рыбой мороженой – обратно в океан.

Картина в стиле Пикассо. Трюмный эту рыбу чуть ли не запрессовывал под самую крышку, а теперь назад её выковыривай и – в родную стихию. Правда, уже в мороженом виде и упакованную по всем правилам. Для рыбы – братская могила. А для человеков ненасытных – пища. И мы вот эту самую пищу насущную, своими руками добытую и расфасованную, безжалостно выбрасываем. И причём, с видимым удовольствием. Системный механик, который стоял в конце цепочки, с таким злорадным восторгом выталкивал в иллюминатор короба с рыбой, что, казалось, делал он главное дело своей жизни: или изничтожал давнего своего противника, или бомбардировал неприятельский флот главным бортовым калибром. Короче, заменили мы старый дешёвый улов на дорогой новый. Не весь, конечно. Но треть груза точно. Пиламидка, видно, проходящая была. На шестом трале закончилась. Вот так мы иногда зарабатываем свои деньги. В прямом и переносном смысле – бешеные.

Но тогда я думал, что так и надо. Ведь и себе заработок повышали, и людям вместо костлявой ставридки пиламиду жирную подсовывали. Так-то это так, однако, существовала и другая логика. И всю эту историю можно смело назвать цивилизованным варварством. Человек – венец творения, вершина эволюции, хозяин Земли. А посмотрите, как он хозяйствует? И неважно, капиталист он, социалист или коммунист. И хозяйствует он ровно так, будто пилит сук, на котором и сидит. Каждое поколение этот сучок подпиливает. И мы свой подпил сделали. Дно мирового шельфа тралами так пошкрябали, что уничтожили среду обитания многих морских организмов. Нарушили биологическую цепь питания отдельных видов. Конечно, в планетарном масштабе это может не скоро сказаться. Но мы же разрушители по всем направлениям. В любом виде хозяйственной деятельности мы помимо конечного продукта потребления производим ещё и продукт для всемирной помойки, в которую превратится вскорости вся наша планета. Уверяю, не за горами то время, когда мы погрязнем в видимых и невидимых отходах нашей цивилизованной деятельности. Получается, что индеец Амазонки или абориген Австралии во сто крат мудрее современного хомо-технологуса. Эти дети джунглей и пустынь живут в ладу с природой. Они приспосабливаются к ней, а не наоборот, и берут от неё ровно столько, сколько необходимо для обычной жизни. Мы ведь так не можем. Нам подавай комфорт и удобства. А сами по себе они не появляются. Их должны обеспечить соответствующие производства с неизбежными отходными технологиями. Но комфорт – это ещё полбеды. Это я допускаю. Разумный комфорт освобождает человека от постоянного самообслуживания и дарит самое бесценное – свободное время для работы над самим собой. Но комфорт имеет как бы своё продолжение и плавно переходит в роскошь, которая уводит от здорового, полноценного естества. Роскошь – это уже излишество. Она расслабляет, разлагает, становится иногда самоцелью и в конечном итоге убивает своего же создателя. Рим погиб в роскоши и в пресыщении. Смешно, трагично и поучительно.

Вот так, простой башмак, выловленный случайно на Джорджес-банке, неожиданно явился стимулом для моих размышлений, в которых, в общем-то, нет ничего нового или оригинального. Просто раньше никогда о таких вещах не задумывался. Изменилась ли от этого моя жизнь? Вряд ли. Я всё так же из рейса в рейс, в холод и жару, работал в добыче. Где только не были мы: и в северных морях, и у берегов Антарктиды. Африканский шельф осваивали и южноамериканский. Тихий океан бороздили в перуанской и чилийской зонах. Знаю этот мир не понаслышке. Хотя сам из деревни. Как говорят – от сохи. А пришлось пахать не землю, а моря с океанами. Одно другого не легче. Просто специфика разная. Не каждому по плечу. Компенсация этому – лишь большие заработки и возможность увидеть другие страны. Этими привилегиями, сами знаете, мало кто пользовался в Союзе.

В сорок один год ушёл я на пенсию. Двадцать лет беспрерывной работы в промысловом флоте давали на это право. Таков был закон. Некоторые из моих коллег продолжали и дальше работать. Но я не стал. Поизмотался.

Сердчишко стало пошаливать. Раннюю пенсию зря не дают. А башмак тот с Джорджес-банки прибил у себя над входной дверью. Так обычно подкову на счастье вешают. И, доложу честно, жизнь у меня сладилась. Самое главное – семья не распалась. А это основной критерий благополучия. Потому как у заядлых моряков браки весьма не прочны. Стержень семьи – муж и отец – как бы вынут из неё. Он не является скрепом всей постройки. Материальная составляющая – это, как ни странно, не главное. Многое зависит, конечно, от второй половины. А на этом фронте мне повезло. И в данном случае башмак тут ни при чём. Башмак сыграл другую роль. Не знаю, каким образом, но в результате всех моих умопостроений, пришёл я к одному очень важному жизненному выводу, который, с полным основанием, можно было бы назвать принципом, поскольку он не вызывает у меня никаких сомнений и оправдывает себя каждодневно. По этому принципу я стараюсь строить свой день. А заключается он в том, что нельзя жить для себя. И знаете почему? Потому что мы не принадлежим себе. Надеюсь, это не вызывает особых возражений. А вот на второй вопрос – кому мы принадлежим? – я не могу ответить. Сколько я ни пытал «мой» башмак, ответа не находил.

* * *

1) особые места на промысловой палубе (в основном по бортам, ближе к корме), куда распределяют излишки улова, которые должны пойти на последующую обработку.

2) деревянная доска на длинной палке для заталкивания рыбы по «карманам» и в бункера.

3) обработка (обезглавливание, потрошение) рыбы при помощи шкерочного ножа.

4) Центрально-восточная Атлантика.

Воробьёв Сергей Павлович

Родился в Ленинграде в 47-ом. Автор нескольких книг прозы, вышедших в издательствах "СветочЪ” и «Алетейя». Сопредседатель рижского Общества литераторов. Член Союза писателей России с 2011 года. Редактор и составитель литературного сборника «Русская проза XXI век» и «Морской почерк» https://www.proza.ru/avtor/sergeyvo

Павел Дербенцев

Средиземноморский бриз

1

Насколько все же приятнее просыпаться от плеска волн, чем от этих противных трелей будильника мобильного телефона. Сколько же сейчас времени? Судя по свету в каюте, часов восемь. Или половина девятого. В открытый иллюминатор медленно начинает вливаться горьковатый ветерок со стороны моря. Это утренний бриз. Сейчас он еще очень слабый, еле заметный. Но, через два-три часа бриз окрепнет достаточно, чтобы наполнить им парус.

Сегодня четвертый день моей учебы на курсах яхтинга. Вот так, после того как отметил свое сорокалетие, решил приобщиться к миру моря и парусов. Почему именно сейчас? Потому что, скорее всего, именно по достижению этого возраста человек оглядывается на свой пройденный жизненный путь. Видит, что он от жизни получил и вспоминает, что хотел. К сожалению, очень часто эта «инвентаризация» обнаруживает недостачу. Как бы там ни было, лучше поздно, чем никогда. И вот я здесь.

День, как и три предыдущие, посвятили отработке упражнений по швартовке и спасению утопающих. Никогда не думал, что яхта в 43 фута длиной так тяжело управляется под мотором. Ну никак не хочет эта «мечта романтика» слушаться руля на самых малых оборотах, особенно при движении задним ходом. А если чуть прибавить – категорически отказывается останавливаться в нужном месте. Тем не менее, теперь, после четырех дней беспрестанных маневров, мы (я и еще один курсант) понемногу приспособились. Да, в группе нас всего двое. А по-хорошему, для более-менее нормального распределения нагрузки, должно быть четверо. Помимо этого, повышенному потоотделению способствует также и 36-градусная жара, нависшая над турецкой ривьерой сейчас, в начале августа. Интересное наблюдение: каторжная работа в эту страшную жару не только не ломает. Наоборот, даже не подавляет непонятно откуда взявшееся хорошее настроение. И по коллеге своему, который работая на лебедке, не успевает вытирать пот, а отряхивается от него как пёс после купания, вижу, что он тоже не жалеет, что подписался на такой «отпуск». В московском своем офисе чаще всего наблюдаю обратную картину: сидят люди в мягких стульях, при достаточно комфортном микроклимате, нажимают кнопки на компьютерных «клавах», а лица такие, что глядя на них и сам жизнь проклянешь..

Как-то незаметно солнце перестало жарить с особой жестокостью, блики на воде сменили цвет с белого и ярко-желтого на золотой. Приближался вечер. Никто не считал, сколько всего было этих швартовок. И мы уже чувствовали себя мастерами. Смех смехом, а именно по умению швартоваться довольно несложно определить уровень подготовки яхтсмена. У нашего маленького ресторанного причала в Карака Койю мы за эти дни видели такие швартовки, что терялись в догадках, кто этих ребят учил, и кто им яхты доверил.

Вспомнилась история, рассказанная инструктором о похождениях наших коллег в далеких уже теперь 90-х у берегов Туманного Альбиона. Это было время, когда только открыли границы, и российский яхтинг получил право на существование. За эту возможность жадно ухватились и те, кто не имел и намека на соответствующие финансовые ресурсы. Так, в один прекрасный день, в марину Портсмута вошел деревянный баркас кустарной постройки и начал швартоваться к стенке причала под парусами (!). Понятное дело, местные наблюдали такую картину не каждый день, и от удивления раскрыли рты. А наши доблестные предтечи с добродушными и снисходительными улыбками наблюдали, как шокировали они «гордых бриттов» своим мастерством мореходов. Как позже стало известно, аборигены действительно были глубоко потрясены. Только не мастерством, а глупостью наших соотечественников. В марине стояли пришвартованные очень дорогие яхты. Зацепи случайно наши удалые моряки хоть одну из них, всего их «корабля» вместе со всем снаряжением не хватило бы, чтобы расплатиться хотя бы за одну царапину.

Тем временем, солнце, как в известной песне, стало прощаться с морем. Сегодняшний вечер обещал быть более приятным, чем предыдущие: инструктор уезжал с яхты до завтра домой. Это означало, что не будет обычной лекции по теории яхтинга на сон грядущий. Кроме того, можно было незначительно нарушить действующий в нашей компании сухой закон.

Маленькие турецкие ресторанчики в небольших бухтах, предназначенные именно для любителей отдыха на воде, просто очаровывают. Зачем вырубать деревья и выравнивать площадку для стройки? Можно просто замостить плиткой свободные пространства между деревьями, соединить их тропинками, поставить фонари и столики. А неподалеку разместить некапитальное сооружение, где клиенты делают заказ и маленький магазинчик. Возводится вся эта композиция на самом берегу бухты, рядом строится деревянный причал, куда прокладывается электричество и водопровод.

2

Под стрёкот цикад, холодное пиво, свежеприготовленную рыбу и осьминогов, началось обсуждение деталей предстоящего похода на запад, вдоль турецкого побережья.

Швартовку освоили. Пора приниматься за паруса.

Наш столик стоял в первом ряду от причала, то есть у самой воды. Вскоре к нам подплыла стайка из двадцати или двадцати пяти маленьких рыбок, размером с ладонь. Морские обитательницы поднялись к самой поверхности и активно «зевая» стали нарезать около нас круги, ожидая корма. Ничего не получив, они разочаровались в нашей компании и уплыли к столику неподалеку, за которым сидела пожилая немецкая пара. Похоже, это были постоянные клиенты ресторанчика, хорошо знакомые с местной обстановкой. В воду сразу же полетел хлеб.

Когда с ужином было покончено, мы вернулись на яхту. Я заварил свой неизменный зеленый чай «Билочунь».

Картина нашей тихой бухты в сгустившихся сумерках очаровывала и расслабляла. В ресторанчике зажгли фонарики, развешенные на деревьях. На яхтах загорелись стояночные огни. Местечко стало чем-то напоминать сказочный городок эльфов из романов Толкиена.

На якорной стоянке, примерно в паре кабельтовых от нас, вспыхнула ярким электрическим огнем двухмачтовая шхуна какого-то скучающего британского мультимиллионера. Яркий свет залил всю верхнюю палубу. Но самым впечатляющим был «фокус» с подсветкой мачт. Двухмачтовая мегаяхта стала похожа на очень дорогой сувенир. Да, боятся буржуи за свою дорогую игрушку. Боятся, что кто-нибудь въедет ночью в их красоту, поэтому и не жалеют на освещение энергии аккумуляторов. В компанию романтических мыслей забрела и одна прагматическая: какое же это энергооборудование надо иметь на судне, чтобы устраивать такую иллюминацию ночи напролет?

У соседнего причала несколько туристических гулет ограничились тем, что зажгли огни на клотиках и стояли в полумраке. Днем эти посудины с бутафорскими мачтами, стилизованные под корабли семнадцатого века, жутко дымящие своими старыми дизелями, выглядели крайне нелепо и комично. Но сейчас, при свете огней и луны, даже они обрели какую-то таинственность.

Вся наша бравая команда, за исключением инструктора, сидела в кокпите, потягивая горячий чай и наслаждаясь идиллическими пейзажами бухты. Молчали. Каждый думал о своём. Видимо, кто-то о прошлом, кто-то о будущем. А я думал о том, как мне надоела моя офисная работа, как надоела эта серая жизнь в свете электрических ламп: подъем – метро – полутемный офис – тесная квартирка – отбой. С каждым годом всё больше хочется пожить нормальной жизнью, и с каждым годом времени для этого остается все меньше… Ладно, прочь мрачные мысли! Завтра в первый настоящий поход под парусом!

3

На следующее утро встали довольно рано и занялись последними приготовлениями. Прилив эндорфина обеспечивал приподнятое настроение. По моим личным наблюдениям, путешественник перед походом своим эмоциональным состоянием чем-то напоминает охотничью собаку перед охотой: отличное настроение, спешка и деловитая сосредоточенность.

Инструктор прибыл на яхту примерно в одиннадцать. Через полчаса вышли в море и взяли курс на Запад. Ветер постоянно дул с Запада и Северо-Запада, поэтому приходилось идти в лавировку. Весьма хлопотно, но за то поворот «оверштаг» в этот день освоили неплохо. Теоретически, при лавировке на встречный ветер, расстояние до нужного места по карте нужно умножить на коэффициент 1,7. Тогда получится реальное расстояние, которое придется пройти на галсах. Не знаю, не знаю… Возможно, мы яхту вели неправильно, но я отметил, что если при встречном ветре нужно пройти 30 миль, то готовься отмахать все 60.

К трем часам дня справа за кормой остался Орен, с его самым приметным в местных водах лоцманским ориентиром: огромной трубой тепловой электростанции. Конечно, тут уж грех было не потренироваться в определении местоположения по пеленгам. Зачем это нужно в наш век спутников и JPS-навигации – вопрос сложный. Но уж коль входят эти забавы в программу, то ничего не поделаешь, надо освоить.

Вообще, когда я занимаюсь теорией морского дела, то меня не покидает ощущение, что всё это мне хорошо известно. Когда-то прекрасно это знал, а теперь вот вспоминаю. Может, и правда теория переселения душ имеет под собой почву.

К вечеру дошли до Чёкертме и нашли довольно удобную якорную стоянку. Как оказалось, выбор места для постановки на якорь – задача не такая уж и простая. Понятно, что это должна быть бухта, по возможности защищенная от ветра. Самое интересное начинается, когда нужно выбрать место в самой бухте. Глубина в месте сброса якоря должна быть 12–14 метров. А расстояние до берега достаточным, чтобы после сброса, пятясь кормой, можно было вытравить 60–70 метров якорной цепи. При этом, до берега должно остаться еще 40–50 метров для кормовых швартовых. И на берегу в этом месте нужно что-то, за что эти швартовы можно закрепить (камни, деревья и т. п.). Разумеется, после всех этих телодвижений под килем должно еще остаться 2–3 метра глубины.

После нескольких попыток реализовать все перечисленные условия наконец-то удалось. На газовой плите в кают-компании приготовили довольно нехитрый ужин из яичницы и консервированной фасоли. Всем хороша Турция для яхтинга, но вот тушенку там не делают.

Закончив вечернюю трапезу, приступили к теоретическим занятиям. Интенсивный курс, однако. Учились примерно до полуночи, после чего желания пить чай и любоваться окрестностями не осталось ни у кого. Все устали и вымотались.

4

Следующее утро выдалось безветренным, что дало возможность не спеша приготовить завтрак и навести на борту порядок. На берегу бухты появились отдыхающие. Примерно в кабельтове от нас мимо прошла туристическая гулета. На верхней палубе валялось несколько туристок европейской внешности в наряде «топлес». Пригодился морской бинокль, подаренный друзьями. А на диком пляже рядом купались несколько местных мусульманок, облаченных в специальные купальные комбинезоны, закрывающие всё тело. Такое смешение культур и жизненных стилей производило впечатление гротеска.

Около полудня подул ветерок, мы снялись с якоря и продолжили свой поход вдоль побережья на Запад. Как и в первый день похода, ветер был западным.

Опять шли в лавировку. Продвигались медленно, но к вечеру справа по курсу показался веселый и бесшабашный Бодрум. В саму бодрумскую бухту решили не заходить: больно уж интенсивным было там судоходство. Кроме того, там и тут носились гидроциклы, управляемые туристами, употреблявшими в течение дня явно не только Спрайт и Колу. Может быть, это и забавно, летать по воде на скорости 50–60 миль в час. Но лучше вообще не думать о том, что будет, если какой-нибудь идиот на таком полете врежется в борт яхты.

Спокойную бухту мы нашли на пару миль западнее Бодрума. Там и встали на ночевку.

5

Утром следующего дня вошли в пролив между турецким побережьем и греческим островом Кос. За все время, которое мы шли через пролив, не увидели ни одного патрульного корабля или катера. Это при том, что в ширину пролив не больше трех миль. Интересно, кто же тут ловит контрабандистов?

Выйдя из пролива повернули на Север. Справа по курсу на берегу показался Тургутреис. Огромный турецкий флаг гордо развевался на вершине горы под действием мощных ветродуев. Свои флаги, полоскающиеся на искусственном ветре, турки аккуратно разместили вдоль всего побережья. Хорошая идея. Как бы турист не напился, утром увидит флаг и вспомнит, что он в Турции. Греки перенимать этот опыт не спешат: как не приглядывался, ни одного греческого флага на Косе не увидел. Помимо флага, внимание привлекла также марина Тургутреиса. С моря казалось, что она забита яхтами просто «под завязку». И это при том, что как сказал нам инструктор, марина Тургутреиса – это одна из самых дорогих марин во всей Турции.

А в марину уже хотелось. Хотелось помыться в нормальном душе и поужинать чем-нибудь таким, в рецепт приготовления чего не входили бы консервированные бобы. Решили остановиться в Палмарине (в Яликаваке).

До Яликовака под галфвиндом, дувшим в левый борт, дошли к четырем часам.

6

Стоять за штурвалом при пересечении яликавакской бухты выпала честь мне. Движение было довольно интенсивным. И плавсредства тут были всех мастей: стандартные круизные яхты 35–50 футов длиной; большие катера с кают-компаниями и мощными двигателями, поднимавшие высокую волну, проходя в «переходном» режиме; огромные многопалубные шикарные моторные яхты, так похожие на яхту Абрамовича, изображения которой причиняют такую невыносимую боль некоторой части наших соотечественников; длинные и острые двухместные гоночные катера, ослепительно сверкающие на солнце.