Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019"

Дельта

Валерий Земских
Стихотворения

Поэт, член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза российских писателей, Союза писателей ХХI века, Академии Зауми, редактор-составитель пятитомной антологии петербургской поэзии «Собрание сочинений» (совместно с Д. Григорьевым, А. Мирзаевым и С. Чубукиным). Лауреат премии им. Н. Заболоцкого. Окончил физический факультет Ленинградского государственного университета, работал на атомных станциях программистом, затем в сторожах, бойлерных, издательствах: редактором, верстальщиком, дизайнером. Печатался в газетах, журналах, сборниках, альманахах, антологиях. Переводился на итальянский, английский, польский, чешский, румынский, хорватский, словацкий и др. Вышло шестнадцать книг стихов. Живет в Санкт-Петербурге.

 
   Всё осталось как прежде
   А как прежде
   Не знает никто
   Заглянул в календарь
   Тридцать дней в феврале
   И подделаны годы
   Сквозняки
   Видно много у века щелей
   Расплывается лужею время
   Из-под сугроба
 

 
что-то надвигается
неминуемо
всё сложнее всё простое
сложное всё проще
вьётся мошкара над яблоком
надкушенным
зелёным
утром дождь
к полудню снег
что-то будет к вечеру
 

 
   Слушай Сизиф
   Хватит катать камень
   Горы давно нет
   Растащили на сувениры
   На месте вершины глубокая яма
   И тянет серой
   Пора месить глину
   Лепить кирпичи
   Строить башню
   Не надеясь
   Что она простоит вечно
   Надежда плохая подмога
   Обманет
   Но тебе не впервые
 

 
  Я бы поверил
  Да некому
  Буду и дальше
  Если это дальше
  Мне хоть чуть-чуть грозит
  Жить своим умом
  Жаль что его маловато
Пожелтела бумага
Не разобрать ни строки
Слышу голоса
О чем они говорят
Кто-то подходит
Дотрагивается до плеча
Наливает в опустевший стакан
 

 
   Дождь моросит
   Бреду по луже
 
 
Не так как в юности
Когда одни ботинки
И те дырявы
Тяжелое пальто по случаю
И время
Казалось не имело завершенья
 
 
А нынче
Оно не больше лужи на асфальте
Я не спешу найти сухое место
Но даже здесь
Где солнце редкий гость
Дожди не вечны
 

 
   Ещё не сегодня
   Дождёмся
   Куда нам деваться
   Снег падает
   Тает
   Где лужа была
   Там пустыня
   Устали следить за мельканием дней
   И от скуки
   Бормочем
   Ещё не сегодня
   Дождёмся
   Не каркай ворона
 

 
  Не предлагайте книгу
  Я не буду её читать
  Лучше на эти деньги напьюсь
  И побуду философом целый вечер
  Рыться в чужих словах
  Как искать
Ненужную каплю в море
Любая мудрость фальшива
Ею не отопрёшь дверь
В заманчивое никуда
Мне иногда звонят
Из прошлого
 

 
   Мы думали что время изменилось
   На этот раз удача улыбнётся
   И сдвинем с места
   Валун лежащий на дороге
   И он качнулся
   Нехотя
   Мы поднажали
   И камень
   Не выдержал
Скатился в пропасть
Путь был свободен
Но исчезло время
 

 
   Нам показали фантик
   Не сказали
   Граната там или кусочек счастья
   Пришлось сами выдумывать слова
   Корявые
   Не к месту
   Они цеплялись друг за друга
   Надеялись найти опору
   Хватались за слепых поводырей
   А дальше как всегда
   И как попало
   Мы продолжаем верить в сказки
   Вся прелесть их
   В несовпадении с нами
 

 
  Всё что я скажу
  неправда
  всё что промолчу
  тем более
  за калиткой узкая тропа
  трава
  вода
  надежда что скоро это закончится
  ты бросаешь взгляд
  я ловлю
  перекидываю
  с ладони на ладонь
дую
не остывает
что будем делать
поливать чужие дома
чтобы не сгорели
вьётся дымок
потрескивают поленья
до утра осталось немного
хватит ли чтобы наглядеться
на востоке окалина
на западе ржавчина
а мы с тобой
бредём на север
 

 
   А что о ней мечтать
   Она придёт в свой срок
Или в чужой
Но не минует
Какое дело мне до побрякушек
До солнца на восходе
До закатов
Которые
         в чём можно сомневаться
         останутся ли
Будут после
После неё
 

 
   Гуськом
   Не толкаясь
   А могли бы
   Уходят
 
 
Всегда найдётся выпавший
Суетится
Пытается встроиться
 
 
Пожимают плечами
Пропускают вперёд
 

 
  Баю-баюшки баю
  Спи у жизни на краю
  Утром грозное похмелье
  Вышвырнет тебя из Рая
  Грезилась во сне дорога
  В небо
  Сладко пели птицы
  Пред тобою наяву
Пыльная тропа
Да мухи
Мельтешат
Не отмахнуться
Ось качается земная
Пивом делу не поможешь
Завтра
Завтра будет лучше
 

 
   Зачем терпели коль невмоготу
   Дыряв мешок
 
 
Да жалко бросить
Вдруг кто-нибудь поднимет и починит
Набьёт добром
 
 
И всё же
Не вынесли
Швырнули прочь
И пнули напоследок
Умыли руки
Налегке взошли на холм
 
 
Дай бог терпения
Не оглянуться
 
 
Туман в ложбине
 

 
  Соблаговоли
  Невмоготу без тяжёлой руки
  Нечем дышать
  Без петли на шее
  Не свободы ради бунтуем
  А из любви
  К шомполам и нагайкам
  Даже в мыслях нет ничего
  Но и про них не забудь
 
 
А то как мухи на кровь
А крови пущай побольше
Чай не водица
Мы готовы за веком век
Не вставать с колен
Только кивни
Тут же превратимся в пыль
Будет что
Стряхнуть с голенища
 

 
   Задумался
   Но всё продумано
   Проложены пути
   Промыты русла
   Прозрачная вода
   Пускает солнце
   На дно
   Где каменные плиты
   Как витражи
   Но долго любоваться
   Не позволяет ветер
Волной обглоданы ступени
Иди
Там ждут
Там поднимают
За прошлое бумажные стаканы
В надежде выловить немного завтра
 
 
На Волге рябь
И непонятно
Куда течёт река
 

 
   Я выглянул
   Зря выглянул
   Да поздно сожалеть
   Увидел свет
   Дождусь и мрака
   Здесь тесно и пустынно
   Время
   Комок из глины
   Или
   Клубок из разноцветных нитей
   Которым кот играет на полу
   В чём прелесть что узнаем
   Как мир устроен
   Распрощавшись с ним
 

Нина Виноградова
«Ты от меня живешь за речкой…»

По профессии – художник. Стихи публиковались в журналах «Алконост», «Арион», «Воздух», «Волга», «Дальний Восток», «Дети РА», «Донбасс», «Знамя», «Крещатик», «Стых», «Союз писателей», «Смена», «ШО», «Черновик», «Homo legens». В коллективных сборниках и антологиях: «Время Ч», «Дикое поле», «Верлибры Пушкину», «Освобожденный Улисс» и др. Автор четырёх стихотворных сборников. Живёт в Харькове.

 
   Попасть под крупный дождь, как Себастьян под стрелы.
   Привязанный к столбу июньского тепла,
   лоснится позвоночник, будто лошадь белая
   в траве – по брюхо, над рекой паслась,
   впадая в тонкий сон и леса неизвестность,
   и капельным путем распространяя нежность.
   На женский лад.
   Инъекция любви.
 

 
Где ты шляешься, душа?
Я – терплю, а ты гуляешь,
не спеша
и наблюдаешь,
шурша фольгой, конфеты ешь,
отрадной праздностью дыша —
любой объект, любая вещь,
щеколда ржавая, гараж
и сокровенный частный сектор,
За металлическою сеткой
тишь, околачиванье груш,
крыжовника тугая завязь
и созревание красавиц
роскошных туловищ.
Товарищ – душа моя.
Ты – птица, зверь.
Моя незапертая дверь.
 

 
Общайся с природой. Ей это приятно,
поддакнет, кивая растрепанной кроной
верба над ставочком формы квадратной,
роняя листву и считая уроны.
Терновник – по-детски глаза голубые,
по-взрослому окровянит шипами.
Так все переплетено, так любимо.
Сирень седьмой год растет из мамы.
 

 
   Лежит мокрый снег, как язык во рту.
   Кисленький привкус марта.
   Оторвалась весна в этом году
   головою Марии из рода Стюартов.
   Нарезает воздух орущая челядь —
   стаи черных грачей.
   Пялится, будто отрытый череп,
   глазастый асфальт. С каждым днем горячей.
 

 
   Мне Брейгель пейзаж за окном уточнил:
   перспектива, мальчишки, птичьи подробности,
   нечитаемый текст – просто брызги чернил,
   шкура убитого зимнего глобуса.
   Когти деревьев и прелесть слизистой,
   нутряной, атласной поверхности снега.
   Закачаешься от этого тепла снизу,
   будто родня с того света в гости приехала.
   И покатилось: всхлипы, упреки, конфеты и чмоканья.
   Солнце в дымке – выпросталось из рукавицы —
   и заливает золотом ямки окон,
   ражее, рыжее, будто детеныш лисицы.
 

 
   Поздней метели широкий мазок,
   дали плечистые, стать офицерская,
   холодное дуло направил в висок,
   чтоб этой безжизненности соответствовать.
   Кто мог, тот уехал, хотевший – остался,
   вокзалы погрязли в ласкательных суффиксах,
   уменьшился пафос перронов и залов,
   зато увеличилось ваше отсутствие.
 

 
   Вот озеро лежит упавшей каплей неба,
   и жалюзи дрожат. Закрытая лаборатория.
   Кружит разнообразье птиц, как будто накрошили хлеба,
   густеет темная вода и глохнет в лягушином хоре.
   Стоит лысуха под прямым углом к превратностям судьбы,
   сияет пятнышко на лбу, как кандидатский минимум.
   Наверно, скоропись ужей являет формулу воды
   для двух сверхзвуковых стрижей, что пролетают мимо.
   Кряхтят корявые стволы и, тужась, почки выпускают,
   как папа перед самой смертью все вспоминал латынь:
   Betula, populus tremula, хоть не дожил до мая,
   но сохранился перевод с латыни – на мою ладонь.
 

 
   Листаешь весну одну за другой.
   Книжки, что куплены были на вырост.
   Дворы напиваются липой густой
   (можно на месте, а можно – навынос)
   Снулые рыбины автомобилей.
   Каждый рыбак желает знать
   места,
   где прикормили бы и любили.
   Цветущий шиповник – верный знак
   подает, вздыхая розой грудью.
   Ночь короткая, будто обкусанный ноготь.
   В поту ворочается безлюдье:
   то приснится кому-то, то охнет, то вспомнит.
 

 
   Договорись со своей головой!
   Договорись, а то… договоришься…
   За костью височной мечутся птицы,
   всамделишный мир шебуршится цветной.
   В поле зрения дальнем, в глухой чаще слуха
   ясные лица, целуемы летом,
   дикой малины волчцы и тенета,
   земляники – от пуза, хоть скаженная засуха,
   сахарным арбузом зыблется Астрахань.
Спозаранку звонит, заливаясь, подруга,
телефонная будка забрызгана светом.
 

 
   Уплотнение времени…
   Вы наблюдаетесь?
   Как стоматологи учат: «Сплюньте».
   Снова садов прыщавая завязь
   прочесана частым ветром июньским.
   Нюхаешь, просишь попить, мечешься,
   благодаришь, что еще продлен
   абонемент на сеансы вечности,
   сопоставимой с длинным рублем.
   Свидетели денег, которых нет,
   а только день, сейчас и тут.
   Так по термометру тянется ртуть.
   Так под нами густеет нефть.
 

 
  Лупит дождь ночной и лупит.
  Избиение младенцев.
  Цокает ослик в Малую Азию.
Смотри евангелие от марта.
Принимай что-то от сердца.
Защитись от проникающей поэзии.
 

 
   Новый день садится на твое лицо, ломает,
   барахтается, злится, буреет, как медведица,
   потом молится, об пол ударится, умоется
   и превращается в красавицу, можно выходить на улицу,
   а там – сороки с хохотом, с гармошкой троллейбусы,
   коммуникации, бананы. По гололедице
   размазана икра человечья.
   Революция в опасности!!!
   С вечером у нас отношения тонкие, смутный напев под сурдинку,
   зима украдкой норовит юркнуть к тебе в варежку.
   Что-то мешает идти, колется в ботинке,
   наверное, небольшой философский камешек.
   Адвокат противной стороны.
 

 
   Годами накопленное одиночество,
   такая внутри безлюдная Италия,
   где бесконечно сражаются армии слов,
   позлащенные бивни боевых слонов
   в затылок дня четвертого человека и далее.
   Память – ящик гофрированного картона —
   хранит неликвиды, брак, пересортицу.
   Соседка хвастает сумкой от Виттона.
   Подумаешь! А у меня очки – от Солнца!
 

 
   Ты от меня живешь за речкой,
   в цветах, плодах, в ночной сорочке,
   в траве, прилежная, как зайчик.
   Над головой – гнездо сорочье.
   Корона Лира. Мох олений.
   Подробный ад для домочадцев.
   Густеет памяти варенье,
   и без меня не получается.
 

 
   Клава, ты изнутри тепла надыши.
   Я не боюсь. Свет – он и есть свет.
   Ты – мое кодовое слово. Путевка в жизнь.
   Предупреждена о неразглашении сведений,
   а то придет медведь – липовая нога.
   Гоняю голубей – галдят на подоконнике,
   срываются вниз, будто обломки Парфенона.
   Но ты ведь другая птица:
   шифоново-крепдешиновая,
   колечки, пальчики.
   Стучат клювики двух машинок:
   швейной и пишущей.
   Магнетизм притяжательных прилагательных,
   клавишных, давешних, колодезных, Клавиных.
   Отлетел крючок. Хлопает сна калитка.
   Благодарный зритель и рад.
Блестит перламутр виноградной улитки —
забытый тобой слуховой аппарат.
 

 
   Втихомолку осень занялась
   уничтоженьем старых фотографий,
   как сокровенной ереси. И никаких поблажек!
   Дефекты сентября – картавит гравий,
   не выговаривает ни губных, ни влажных.
   Махни рукой, вкури вот этот горький
   дымящийся от пыли, ржавый свет,
   разрезанный заборами на щелки,
   щемящий и пронзительный кларнет.
   Несется время обезглавленною курицей,
   и не успеешь осознать – мозги отдельно.
   Льнет паутина – пленницею музыки —
   и оплетает тело.
 

 
   Юдифь Далилу доставала,
   и подливала,
   и учила,
   что кровь – такие же чернила
   (писали ими Калевалу
   и Тоску Джакомо Пуччини),
   твердила – мастерство точи!
   А кудри, локоны – всё прах!
   Умрет твой друг,
   умрет и враг,
   и время скатится в овраг,
   об этом коростель кричит,
   выпрастывая звук из почвы.
   А ты – жгут нервов и морщин,
   колтун, свалявшаяся шерсть,
   и есть причины, чтоб не есть,
   но есть что почитаешь ночью.
 

Андрей Новиков-Ланской
Ряд остановленных мгновений

Родился в 1974 г. в Москве в литературной семье. В 1997 г. окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. В 1998–2003 гг. – вольнослушатель Литературного института им. А. М. Горького в творческих семинарах Евгения Рейна, Татьяны Бек, Олеси Николаевой, Игоря Волгина.

Защитил диссертацию на тему «Литературно-критические взгляды Иосифа Бродского». Директор Русского ПЕН-центра. Главный редактор журнала «Охраняется государством» Министерства культуры РФ. Заведующий кафедрой политической и деловой журналистики РАНХиГС при Президенте РФ.

Действительный член Королевского общества искусств (Великобритания).

Кавалер ордена Святого Иоанна Иерусалимского (Франция). Автор шести поэтических книг, двух книг прозы и двух научных монографий.

«Стихи Ланского изящны, прозрачны, исполнены благородного обаяния, чуть надменны, но и печальны. Они как бы подернуты прохладным туманом, и призраки прохаживаются сквозь этот туман.»

Сергей Шаргунов, «Вести-ФМ»

«Этой поэзии свойственен и античный стоицизм, и христианская экзальтация. Такой целостный всеобъемлющий взгляд выделяет Ланского из потока современной поэзии с ее постмодернистскими метаниями.»

Антон Желнов, «Книжное обозрение»

 
Догоревшей свечи остывает огарок,
за окном серебрится нетронутый снег,
и звезда Рождества, как последний подарок,
со слезой выплывает из сомкнутых век.
 
 
То, что было вчера и что будет сегодня,
нам самим не постичь, но полночная весть
появляется в небе свеченьем Господним,
сообщая, что здесь чудотворство и есть.
 
 
Зимний воздух дрожит неземными огнями,
мириады гирлянд, фейерверк волшебства.
Словно тысячи звезд засияли над нами.
И седые волхвы вспоминают слова.
 

 
   В этом доме не самом уютном,
   не прощающем и непростом,
   где прощальные песни поют нам
   и гостей угощают постом,
 
 
из высоких готических башен,
из его подземелий глухих
голос вырвался, тих и бесстрашен,
отвергая всесилие их.
 
 
Все предвидел пророк стародавний.
За окном разъярилась метель.
И тяжелые зимние ставни
бьются оземь, срываясь с петель.
 

 
   …И наступает чистый понедельник.
   Ущербен в мыслях, в помыслах смешон,
   смиряюсь я, беспутник и бездельник,
   как в первый раз, прощён и пощажён.
 
 
Что чистота мне выпавшей недели?
Полезный воздух наполняет грудь.
И о душе, как о забытом теле,
тихонько кто-то шепчет: не забудь!
 

 
   Прибрежною пеной вскипает закат,
   бредёт по сухому песку Афродита.
   Вослед ей шумит палисандровый сад,
   и дышит сирень, и калитка открыта.
 
 
Ни лодок, ни раковин – только луна
богине средь волн освещает дорогу.
И в тёмную бездну к ревнивому богу
она возвращается, маем пьяна.
 

 
  Середина лета, воскресенье.
  Теплой почвы запах моховой.
  И на сеновале в свежем сене
  спит солдат, вернувшийся домой.
 
 
Он пришел из вражеского плена,
из штрафбата и из лагерей.
Но жена прекрасная Елена
не дождалась радости своей.
 
 
Мать его уже похоронила,
старый дьяк по правилам отпел.
И погасло дневное светило,
чтобы он проснуться не успел.
 

 
   Я наблюдал, как осторожный дрозд
   с его изящным чёрным опереньем
   и желто-красным длинноватым клювом
   готовился поужинать жуком.
   Но шар катил тот жук перед собой,
   им прикрывался будто бы щитом,
   и певчий дрозд никак не мог решить,
   как лучше к своей жертве подступиться…
   Садилось солнце, тысячью оттенков
   сияла желто-красная заря,
   и тьма ночная тихо приближалась.
   Наполнился прохладой южный воздух,
   и мне легко, свободно задышалось
   под пенье птиц, похожее на флейту.
 

 
   Сначала ему слышались шаги
   и подземелий гатчинских призывы.
   Знакомый голос умолял: беги!
   Покуда жив ты, мы с тобою живы!
 
 
Косматый старец брёл из темноты,
губами что-то требуя немыми.
Шли строем убиенные коты,
и шествовали вороны за ними.
 
 
Орёл двуглавый крылья распахнул.
Георгий змия выпустил из ада.
И веки свои поднял Вельзевул,
дремавший на болотах Петрограда…
 
 
Мучителен его полночный сон,
в покоях царских нет ему покоя.
Никто не знает, что уже спасён
царь-мученик – и сонмище людское.
 

 
  Был январь – и были святки.
  Был февраль – и карнавал.
  И у марта все в порядке.
  И апрель не горевал.
 
 
В мае что-то зародилось
и в июне проросло.
Но июльскую немилость
мимо дома пронесло.
 
 
Вот и август. Как же долго
раскалялась эта медь…
Над цветком колдует пчелка:
пригубить – и умереть.
 

 
  Цветет трава бессмертник
  на скошенном лугу,
  и значит, слов о смерти
  сказать я не могу.
  Как будто лихолетье
  в начале сентября
  осеннее бессмертье
  предполагает зря.
 
 
Цветет во мне бессмертник
средь горя и забот,
иных миров наследник,
где времени исход.
Пустынник и посредник
меж небом и землей,
последний исповедник
и утешитель мой.
 

 
   Москва – как дерево на срезе,
   колец упругих гнутый вид,
   встречает август в затрапезе
   и червоточиной глядит.
 

 
И месяц, двигаясь то влево,
то вправо, или как-нибудь,
её, как мировое древо,
стремится в небо разомкнуть.
 

 
Сюда, в собор Преображенья,
где яблок и соломы дух,
где взоры праведных старух
являют фресок отраженье,
 
 
приходим мы – и старый Спас
в прохладе каменной и душной
спасает от судьбы бездушной,
в корзины собирая нас.
 

 
   Фотографическая память,
   несчастье взгляда моего —
   не уничтожить, не исправить
   и не украсить ничего.
 
 
И не украсть. Обыкновенней
простого перечня вещей
ряд остановленных мгновений
над фотографией твоей.
 
 
То новым напевом, то старым
весна повторяет псалтырь.
Вознесся над сонным бульваром
снесенный Страстной монастырь.
 
 
Невидимы и бессловесны,
монахини в колокола
звонят, словно правды небесной
взыскуют умы и тела.
 
 
И мы на Голгофе столицы
стоим у незримых ворот,
где ангелы ждут нас и птицы
и Пушкин где бронзовый ждет.
 

 
  Снотворный морфий не кололи,
  напрасный позволяли страх.
  В предчувствии знакомой боли
  он комкал простыни в руках.
 
 
  Сквозь форточку, сквозь перекрестье
  оконных рам зрачком одним
глядел он, чувствуя предвестье
небес, сходящихся над ним.
 
 
И в небесах услышал слово
в понятных звуках и простых
о том, что всё у них готово,
а он задерживает их.
 

 
   Гостиница напоминает госпиталь.
   Белые стены и много кафеля.
   Потемневший паркет и, хвала Господу,
   чистые полотенца, вафельные.
 
 
   За окном негромко играет музыка,
   что-то ритмичное и без мелодии.
   Окно низкое и такое узкое,
   словно ты в Азии, а не на родине.
 
 
   Человеку мнится, что всё потеряно.
   На судьбу свою продолжает жалиться.
   Потом закуривает – и, неуверенно
   отряхая пепел, преображается.
 

 
   Святая Варвара сказала:
   несите младенца во храм,
   распутайте все одеяла,
   и Бог приоткроется вам.
 
 
   Я вижу сквозь время, я знаю:
   крещается Божье дитя.
   И молится тихо Святая
   Варвара, на землю сходя.
 

Павел Заруцкий
Стекал сок слов

Родился в 1988 г. Поэт, переводчик, музыкант и исследователь авангарда. В 2015 году перевел, составил и издал книгу ранних текстов Мины Лой «Футуризм и феминизм». В 2016 году перевёл и написал биографические статьи о десяти греческих поэтах для специального выпуска журнала «Pollen» (№ 4), посвящённого греческому послевоенному авангарду. Перевёл с греческого языка и подготовил комментированные издания поэмы Андреаса Пагулатоса «Перама» (Своё Издательство, 2018) и книги графики Костиса Триандафиллу «Онейродром» (Подписные Издания, 2019); также выступил составителем и одним из переводчиков на греческий язык «Антологии молодой русской поэзии» (Афины, изд-во Vakxikon, 2018). Отрывки из его книги визуальных стихотворений «Единица» публиковались в журнале «Носорог» (№ 10, 2018).