Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2019"

 
   Обыденней, зато и филигранней
   Просчитывает прошлое тебя,
   Я нахожусь в дешёвом балагане
   Из ветоши, из пыльного тряпья.
 
 
И снова мне показывают фокус,
Мгновения идут порожняком,
А я стою, раскрыв черешнеокость,
Заворожённым сельским сопляком.
 
 
Ну, волшебство, понятно. Уж кому там
Узнать секрет? Сгоришь, того гляди.
Мы с детства беззащитны перед чудом,
Когда оно решит произойти.
 
 
Безветрие, опомнись и сыграй-ка
Вот эту фразу справа от черты,
Реальности похрустывает калька,
И сквозь неё просвечиваешь ты.
 

 
Тигра, тигра, дух равнин,
Ни медведь тебя, ни свин
Не затмят в сердцах детей,
Средоточие когтей!
 
 
О тебе, мятежный дух,
Пел пыхтелки Винни-Пух,
И во тьме Слонопотам
По твоим ходил следам!
 
 
Кто тебя усильем жил
Из семи фрагментов сшил,
Вывернул в один приём
И набил всего тряпьём?
 
 
Вышиты иглою чьей
Шёлк и гладь твоих очей?
Описал ли твой Линней
Шкуру, зарева страшней?
 
 
Из каких забытых книг
Ты умеешь делать прыг?
В детской или же в лесу
Я за хвост тебя несу?
 
 
И медведя, и осла
Чья рука тогда несла?
Помни, с рук тебя кормил
Крис – иначе Робин – Милн.
 

 
  – Не к тому готовились. Готовы
  Знать, что мир изловит и разъест?
  Для чего вам истина, и кто вы?
  – Соискатель времени и мест.
 
 
  – Время опирается на метод,
  А у вас основы ни одной,
  Что вы позволяете себе тут?
  – Оперся о дерево спиной.
 
 
– По какому праву вами (прочерк)
Вырезана складка у бровей?
Вы решили, будто лучше прочих?
– Это вряд ли. Может быть, живей.
 
 
– Опустите голову, смотрите
Ниже! Запрокинувшись в зарю,
Вы кому всё это говорите?
– Богу, богу это говорю…
 

 
   Душ выключи. Забудь о феврале.
   Взгляни в окно расслабленно и бегло:
   Там зной решился в паспортном столе
   Переменить фамилию на пекло.
 
 
Река мелела, погибал ручей,
Бежала прочь вечерняя прохлада,
И небо становилось горячей
Сковороды обещанного ада.
 
 
Безветрие играло в города,
Жара крошила скулы истукана,
И высыхала горькая вода
В глазницах мирового океана.
 

 
  Тело, заблудившись в темноте,
  Книгу не найдя у изголовья,
  Пьёт, роняет, ходит по воде,
  Пьёт и занимается любовью.
 
 
Пьёт и ждёт прихода ле лю гри,
Ест малину, чтобы пропотело,
И не отвечают только три
Пункта из меню контроля тела.
 
 
Судорогой знание свело.
Чем ещё, тестируя, заняться?
Три, и только: чувствовать тепло,
Пребывать в покое, не бояться.
 
 
В темноте мерцает существо
Взятого из подсознанья керна…
Три всего лишь. Это ничего.
Это можно обойтись.
Наверно.
 

 
  Да, в тебе без упрёков и стонов
  Нечувствительно умер народ:
  Космонавт Алексей А. Леонов,
  Роберт Бойль и Эдме Мариотт,
 
 
Два поэта, и Белый, и Рыжий,
Джонни Кеннеди, Ганди Раджив…
Но зато шизофреник, я вижу,
До сих пор замечательно жив.
 
 
За венка твоего стробоскопом
И на каторгу прямо с Сенной,
Разумеется, женщины скопом
Абсолютно согласны со мной,
 
 
А мужчины ярятся на это
И меня упрекают за вкус.
Но ты всё ещё лучшее лето
Королевства Советский Союз.
 

 
   Уют чужой известной переменной,
   Пустой избы, протопленной дотла,
   Внутри летящей в стороны Вселенной
   Ещё вполне достаточно тепла.
 
 
И голос сел, и вызов неотвечен,
И все аккумуляторы мертвы,
Когда тепло прижалось к стенкам печи,
Хотя уже почти не держат швы.
 
 
Когда ты птиц, в лицо не узнавая,
Имеешь власть свергать в нетопыри
И распирает бездна ледяная
Весёлую гранату изнутри, —
 
 
Иной звезды спасение не празднуй,
Не дуй на небо, просто думай впредь,
Во мне горит костёр рябины красной,
Но никого не может он согреть.
 

 
  Небо – почерневшей колокольней
  Вымершей, со звонницей немой.
  Человек, которому не больно,
  Беззащитен перед этой тьмой.
 
 
Смятый рамкой видеопортрета,
Бьющийся ногами о хай-тек,
Только света, воздуха и света,
Жадно повторяет человек.
 
 
Ладно, говорит, твоё здоровье,
Сумрачно разглядывая дно.
Холодно, и рвёт словами с кровью.
И темно.
 

 
   Красная шапочка, дурочка, волчья сыть.
   Буря метёт хвостищем во все пределы.
   Горло с утра болит. Перестань пошлить.
   Я бы сказала… но горло вот заболело.
 
 
Гнев мне к лицу. И ярость. Но школьный стыд
Выкрасил скулы сплошь по неровным пятнам.
Я не хочу никого ни о чём просить.
Я не хочу никого убеждать в обратном.
 
 
Что здесь умеет вызвать хотя бы злость?
Эта игра с вопросами на засыпку?
Слово закрыло голос и заперлось,
Чтобы и правда не совершить ошибку.
 

 
   Возле крыльца, где курят, не стоит ронять канистру.
   Токарь восьмого разряда показывает антагонисту
   безымянный палец за неимением осевого.
   Исторический Третьякевич был не трусливее Кошевого.
   Пережившая девяностые человеческая монада
   ставит металлокерамику, что всё срастётся, как надо.
   Потерпите.
   Во всяком случае, из-под могильных плит
   Ещё никто не пожаловался, что прямо уж так болит.
   Сильный мороз, но мы всё ещё не способны выйти из леса,
   потому что с зачатья – участники исторического процесса,
   чтоб, обезножев, не падать, столпившиеся плотней
   жизненного опыта инвалиды трёх степеней.
 

 
  Ты нынче умиляешься на кой
  Нахальным и актёрствующим детям?
  Что, думаешь, сама была такой?
  А мы тебе напомним и ответим.
 
 
Пока винил царапала игла,
Ты знала цену фобиям и тайнам,
Но ты и раньше дерзкой не была,
Была жестокой и сентиментальной.
 
 
Холодный пот, расходятся круги.
И всё, происходящее в постели,
Не грело, уж себе теперь не лги.
Там не было тебя на самом деле.
 

 
   Ресницы сведя близоруко, он злится, помеху кляня,
   А музыка ходит по кругу, чтоб Вий не увидел меня,
   И тот, кто глядит из колодца, и те, кто стоят у окон.
   Но если струна оборвётся – во мне прекратится огонь,
   Поскольку мелодия эта с полуночи третьего дня —
   Мой панцирь, мой экзоскелет и моя силовая броня.
   Ворочаясь, шёпотом бредя про ламповый свет впереди,
   Я песенку, будто медведя, во сне прижимаю к груди.
 

 
   Читаю по слогам, живу по букварю,
   Весь опыт – каталог с ошибками в системе.
   Мне холодно молчать, я жадно говорю,
   Печально и тепло ты дуешь мне на темя,
 
 
На сагиттальный шов. Ты смотришь эти швы,
Как старый театрал – классическую пьесу.
Звериный поворот лобастой головы
В глуши метаметаллургического леса.
 
 
Родиться и не знать иного ремесла,
Чем веточку волочь из-за моря оливью
Над сомкнутой водой, но я не поняла,
Когда вся эта явь внезапно стала тывью.
 
 
Температура слов приблизилась к нулю,
Поди перемолчи упрямого зануду.
Ты только мне не верь, что я тебя люблю.
Ты только мне не верь, что я тебя забуду.
 

 
   Запомнишься такой: не вымокший в росе,
   Учил меня взлетать, орудуя локтями.
   Я знала о тебе немногое, как все:
   Украден со двора, воспитан лебедями.
 
 
Когда ты прилетел и напугал кота,
Все прятали тебя, как бриллианты скаред,
Теперь нигде, точней, никто и никуда
Таких людей уже из рук не выпускает.
 
 
Не подобрать деталь, похожую точь-в-точь,
И, строй теряя, как дешёвая «Ямаха»,
Я пробую забыть, что могут не помочь
Ни птичья кость и ни крапивная рубаха.
 
 
Пытаюсь не понять, но, внутренне кипя,
Услышу: тишина тебя и обвинила
За то, что ты собрал и складывал себя
Из порванных страниц и битого винила,
 
 
За то, что включен свет в согретом и живом
И раскалён снегирь, как кровь перелитая.
Я взмахиваю вверх широким рукавом
И, выдохнув, гляжу, как лебеди взлетают.
 

Максим Калинин
Ловцы жемчуга

Калинин Максим Валерьевич родился в 1972 г. в Рыбинске. Окончил Рыбинский авиационный технологический институт. Поэт, переводчик с английского. Автор книги переводов «Томас Прингл. Африканские зарисовки» и шести книг оригинальных стихов. Лауреат премии «Anthologia» (2016) за книгу «Сонеты о русских святых».

 
   На фреске
   Страшного Суда
   Геенна вопиёт
   Открытой раной.
   Ангел над ней,
   Словно всполох багряный.
 

 
  Вроде бы —
  Дохлая ворона,
  Не убранная дворником.
  А небо —
  Обеднело
  На пару крыл.
 

 
  Старая лягушка
  Зацепила
  Рассветный луч
  За корягу,
  И солнце
  Рухнуло в пруд.
 

 
   Сегодня утром
   Холод
   Не только осязаем,
   Но и зрим.
   Бродит
   По замедленным улицам,
   Ёжится
   Сам от себя.
 

 
   Восемь слов
   Иисусовой молитвы
   На шесть
   Ударов сердца.
   И так,
   Пока не остановится счётчик.
 

 
  В городской толпе
  Не разберёшь —
  Кто
  Притворяется мёртвым,
  А кто
  Живым.
 

 
  Проходя
  По тропе сновидений,
  Делай зарубки,
  Чтобы
  Вернуться сюда
  Наяву.
 

 
   В пятидесятые годы
   Прошлого века
   Около Семибратова
   Трое молодых людей
   Играли в дурака,
   Расположившись
   На задних сиденьях
   Маршрутки.
   Когда проигравший
   Склонился вперёд,
   Чтобы ему
   Согласно традиции
   Ударили несколько раз
   Колодой по носу,
   Со встречного грузовика
   Съехала бетонная плита
   И срезала верх маршрутки
   Вместе с головами пассажиров.
   В живых остался
   Только оставшийся в дураках.
 

 
   По отраженью моста,
   Унесённому вниз по теченью,
   Двое прохожих
   Успели перебежать
   Небольшую реку.
   Под третьим
   Оно исчезло
   За шаг до берега.
 

 
  Листья
  Падали в небо,
  Уворачиваясь в полёте
  От слёз
  Осиротевшей земли.
 

 
  Призраки
  Долгожданных гостей
  Шепчутся на лестнице
  И шуршат
  В прихожей плащами.
 

 
   Когда
   Летним утром
   В духоте пригородного экспресса
   Я разогнал дремоту,
   За окном
   Развернулось травяное поле —
   Словно ведро
   Зелёной краски
   Выплеснули в лицо!
 

 
   В казематах безумья
   Батюшков
   Ночь напролёт
   Перестукивался
   С Гёльдерлином,
   Не давая уснуть
   Лузгающему семечки
   Ван Гогу.
 

 
Взгляд не найдёт
В туманной дали
Скалистые горы,
  Они —
За твоей спиной.
 

 
В последних числах августа
Сердце кольнёт печаль,
Едва услышишь
В голосе ветра
Осенний акцент.
 

 
   Лягушка
   Прыгнула в пруд —
   Кругами пошла
   Поверхность
   Души.
 

 
  Когда
  Ловцу жемчуга
  В подводной тишине
  Приходит на ум
  Стихотворная строка,
  Он тут же
  Всплывает на поверхность
  С пустыми руками
  И полной душой.
 

 
  Пёстроодетые деревья
  По высоким берегам
  Провожали
  Одинокую лодку
  С телом
  Окоченевшего лета,
  Словно краснокожие
  Труп
  Своего вождя.
 

 
   Руки,
   Вцепившиеся
   Тебе в заплечье,
   Могут назавтра
   Обернуться
   Парою крыльев,
   А могут
   Остаться висеть
   Двумя обрубками.
 

 
   Был обнаружен
   Дневник
   Поэта-лауреата,
   Где он
   Верлибром
   Предсказывал
   Трагические событья
   В королевской семье
   И в стране,
   О которых
   Он позже
   Плакал
   В пышных
   Рифмованных одах.
 

 
  Всю ночь
  Кошка на подоконнике
  Считала
  Годовые кольца
  На свежем спиле
  Лунного пня.
 

 
  В чужой одежде,
  Под чужой личиной
  Говорил он на площадях
  Чужими стихами,
  Пока они не встали ему
  Поперёк горла.
 

 
   Вроде бы
   И люди,
   А крыльцо под ними
   Скрипит по-другому.
 

 
  Ненастливым
  Днём ноября
  Замешались
  В берёзовый вихорь
  Чёрные
  Крики ворон.
 

 
  Ледяной
  Ветер ноября
  Толкнул
  Меня в грудь
  И скатился
  Камнем за пазуху.
 

 
  Сегодня во дворе
  Невысокая рябина
  Стояла,
  Держа на отлёте
  Руку
  С ушибленными пальцами,
  Словно ветку
  С красною гроздью.
 

 
  Он мгновенье назад
  Зашёл в этот двор
  Или всю жизнь
  Просидел здесь под забором —
  Нищий,
  Поймавший падучую звезду
  В кружку для подаянья?
 

 
   Только в пути
   Замечаешь,
   Как стремительно сужается
   Зазор
   Между небом
   И землёй.
 

 
  Он всего на полголовы
  Выше тебя —
  Дьявол,
  Пришедший забрать
  Твою
  Бессмертную душу.
 

 
  Не потерялась бы
  Толстопятая гора,
  Не войди она
  В хижину Басё
  Без приглашенья.
  А теперь —
  Пусто вдали.
 

 
   Синерукая вода
   Положила на берег
   Утопленника
   И тут же
   Скрестила
   Холодные пальцы.
 

Андрей Галамага
Стихотворения

Родился в 1958 г. в гор. Воркуте, школу окончил в Киеве. С 17 лет живет в Москве. Окончил Литературный институт им. Горького, семинар поэзии Э. В. Балашова. Член Союза писателей России. Автор пяти книг стихотворений, пьес, киносценариев. Дважды (2007, 2012) лауреат международного фестиваля «Пушкин в Британии». Лауреат фестиваля «Русские мифы» в Черногории (2013). Обладатель Гран-при 1-го литературного фестиваля «Интеллигентный сезон» в г. Саки, Крым (2015). Победитель международного литературного конкурса произведений о Москве «На семи холмах» (2016). Лауреат международного литературного фестиваля «Генуэзский маяк», Италия (2018).

 
Москвою снова правит листопад.
Почти тысячелетие подряд
Усталая листва под ветром сохнет.
Пускай непритязателен, но храбр, —
Берет палитру с красками октябрь
И сурик густо смешивает с охрой.
 
 
День-два – и город тяжело узнать;
Едва ли это можно оправдать
Издержками сезанновского взгляда.
Он был замысловат, лукавый галл,
Но сам себе при этом он не лгал,
И, стало быть, его винить не надо.
 
 
Париж всегда был тайной под замком,
И все ж казалось – нас туда пешком
Вела географическая карта.
Уж за семь лет с тобою как-нибудь
Небрежно мы преодолели путь
От Крымской набережной до Монмартра.
 
 
Там тот же листопад во всей красе;
Но все под дебаркадером д’Орсе
Предпочитают черпать впечатленья.
А я, набрев на игроков в шары
На пятачке у сада Тюильри,
Был счастлив, как участник приключенья.
 
 
Я смог припарковать «Рено» на спор
У самой базилики Сакре-Кёр,
Как будто выиграл пари на тыщу.
Сведя на полушепот разговор,
Мы не спеша с тобой прошли в собор,
Кощунственно не подавая нищим.
 
 
Перед тобой рассеивалась тень;
Степенно, со ступени на ступень
Ты восходила, словно королева.
И верилось, что мир – неразделим
И нас хранит Саровский Серафим,
Как нас хранит святая Женевьева.
 
 
Через три дня, на праздник Покрова
Нас будет ждать осенняя Москва,
Дождливых улиц дрожь и ветер колкий.
Но вновь Парижем станет воздух пьян,
Когда с тобой нас позовет Сезанн
К Цветаевскому дому на Волхонке.
 

 
Железная дорога – ferrovia
(Дословный итальянский перевод) —
Простуженной январскою равниной
Опять меня в Венецию везет.
 
 
Погода нынче выдалась не очень,
Но, впрочем, я другой не ожидал;
И через мост, ведущий в Санта Кроче,
Я, молча, перешел Большой канал.
 
 
Здесь солнца в эту пору – кот наплакал,
У улочек-каналов бледный вид;
И взвесь из миллиона пресных капель,
Едва колышась, в воздухе висит.
 
 
Непрошеному визитеру тошно
По городу бродить в такие дни.
И лишь немного утешает то, что
Погода – настроению сродни.
 
 
Но, чтоб поездка не пошла насмарку
И было, чем похвастаться потом,
Иду через Риальто до Сан-Марко
Обычным туристическим путем.
 
 
Вальяжные паломники со стажем
Всех, кажется, немыслимых мастей.
И вот уже не раздражает даже
Навязчивая свора голубей.
 
 
Пора бежать, пока не утомили
Дурные мысли, невозможный сплин.
Какие дожи?! Господи помилуй!
Когда ты здесь – в Венеции – один!
 
 
Меж небом и землей посередине.
Нарочно, что ли? Сам себе назло?
И, как стеклянный шарик в глицерине,
Не весишь ровным счетом ничего.
 

 
От чистого сердца – до чистого снега
Протянут багряный рассвет; без огня
Клонится свеча; в предвкушении бега
Конь пробует землю; на хрупких санях
Ямщик дожидается, тускло уставясь
На вытаявший из-за сосен кружок,
В котором колышется, вширь разрастаясь,
Продрогшее небо. Как будто прыжок
Готово уже совершить из укрытья
На свадебный поезд; и кто-то седой
По склону взбегает с недюжинной прытью
И тут же, склонившись, трясет головой,
И сыплется иней. И все это длится
От силы какой-то десяток минут.
И снег под ногами скрипит и искрится,
И черное тело вдоль речки несут.
 

Но поздно. Тихо спит Одесса.

А. С. Пушкин

 
  …Но поздно. Тихо спит Одесса.
  Погас закат. Затих прибой.
  Пора бы, наконец, домой;
  Расслабиться, переодеться.
 
 
Зеркальная луна, как ртуть,
Переливается у мола.
Тревожный скрежет богомола
Мне снова не дает уснуть.
 
 
И вдруг я выбреду спонтанно,
Словно в артхаусном кино,
Туда, где жил давным-давно —
На Пятой станции Фонтана.
 
 
Все тот же дом. Все тот же век.
Гляжу сквозь сомкнутые кроны —
Где в верхнем этаже, не тронут,
Ждет неухоженный ночлег;
 
 
Где, словно от тоски лекарство,
Светильник тусклый над столом
И Пушкина старинный том —
Издания Адольфа Маркса.
 

 
Падающий грохот стальных
ворот. Ты – в заточении. Обломки
красного кирпича – осыпаются со стены,
еще не успевшей просохнуть. Легкий
ветер – проносится вдоль отрешенных
бойниц. Поскрипывают колеса
повозки, которую лошади
давно увезли в забытую осень.
Но старинные фонари – в глубине переулка —
освещают притихшую
тень. Капли времени – гулко
падающие с крыши —
так и не смыли это
воспоминание. Тихий сонет
курантов собора,
опрокинутого на съежившуюся
площадь, просочился в подземный строй
мощеных улочек. Похоже —
из звуков – остались только крупицы
осторожного эхо – кошачьих
шагов по красной черепице.
Пелена – не сгущается,
не тает. Как будто —
по ступеням тумана – идешь.
Неизвестно – когда наступит утро,
и хочется – чтобы пошел дождь.
 

 
Она сидела и скучала,
Откинувшись к диванной спинке,
И из салфеток вырезала
Восьмиконечные снежинки.
 
 
Подрагивал огонь огарка,
И было не до разговора.
Лишь ножнички сверкали ярко
Из маникюрного набора.
 
 
Так длилось с полчаса примерно.
Она вставать не торопилась.
Я никогда не знал наверно,
Что на уме ее творилось.
 
 
Чему-то молча улыбалась
И, как рождественская сказка,
Прекрасней ангела казалась
Согревшаяся кареглазка.
 
 
Рок, над которым был не властен,
Я пробовал умилосердить
И бесконечно верил в счастье,
Как верит праведник в бессмертье.
 
 
О Боже, как я был беспечен,
Мне было ничего не надо
Кроме сошедшего под вечер
Рождественского снегопада.
 
 
Снежинки кружевом бумажным
Стелились по полу лениво,
Как в фильме короткометражном
Из довоенного архива.
 
 
Понять, что происходит с нею,
Я все пытался сквозь потемки.
Но становилось лишь мутнее
Изображение на пленке.
 
 
И я сознался, что навряд ли
Смогу остановить мгновенье.
Едва мелькнув в последнем кадре,
Она исчезла в затемненье.
 

 
Полмира объехав без дела,
Поймешь, что полжизни отдашь
За русский пейзаж черно-белый,
Березовый зимний пейзаж.
 
 
На дальнем пригорке деревня,
Сороки пустились в полет,
А рядом меж редких деревьев
Охотник с собакой бредет.
 
 
Петлянье дороги окольной,
Следы лошадиных подков;
И темный шатер колокольни
На фоне сплошных облаков.
 
 
Мой друг, путешествий любитель,
Меня перебьет, в простоте.
Он где-то подобное видел.
В Германии? в Польше? в Литве?
 
 
Пейзаж этот больше фламандский.
Вот Брейгель, типичный пример.
Подумаешь, кончились краски.
Остались бы уголь да мел!..
 
 
В Антверпене не был я в жизни
И спорить теперь не готов.
Но вдруг этот Брейгель Мужицкий
Был родом из наших краев?
 
 
Согласен, что это абсурдно.
Но что, если я не один?
Вдруг так же считают подспудно
Датчанин, француз или финн?..
 
 
Уютно чернеют домишки,
Со снежной зимою в ладу,
И черную шайбу мальчишки
Гоняют на белом пруду.
 

 
Город лихорадит в нервотрепке,
Вот уже четвертый день Москва
Топчется в автомобильной пробке
С католического Рождества.
 
 
Из столицы или из глуши вы,
Всех заворожил ажиотаж,
Сладкий аромат чужой наживы
Заслонен соблазном распродаж.
 
 
Ломятся прилавки под товаром.
Господи, дела твои чудны!
Что вчера не нужно было даром,
Нынче нарасхват за полцены.
 
 
Это дефицит иммунитета
Нас настиг на дне последних дней.
Где-то в Пензе чают конца света.
Кто их знает, может, им видней.
 
 
Может, из предновогодней смуты
Ждет непредсказуемый исход;
Может быть, он вовсе не наступит,
Этот пресловутый Новый год.
 
 
И уже ни выгоды, ни проку,
Ни к чему ни мерить, ни считать.
В трех часах от Гринвича к востоку
Полночь поворачивает вспять.
 

 
   Нечаянно родившись заново,
   Я снова начал этим летом
   Читать Георгия Иванова
   И спать с невыключенным светом.
 
 
   Таилась в оболочке будничной
   Непредсказуемого завязь;
   По сретенским невзрачным улочкам
   Мы шли, ладонями касаясь.
 
 
   Там, где случайного прохожего
   В урочный час не чаешь встретить,
   Лучей причудливое крошево
   На нас раскидывало сети.
 
 
   Жара под крыши горожан гнала;
   Но ты, без преувеличенья,
   И в зной казалась краше ангела,
   Увиденного Боттичелли.
 
 
   И облака – благие вестники —
   Струились высью голубою
   От Сухаревки до Рождественки,
   Благословляя нас с тобою.
 

Евгений Коновалов
Стихотворения

Евгений Коновалов, поэт, литературный критик. Родился в 1981 г. Доцент Ярославского государственного университета, кандидат физико-математических наук. Стихотворения и критические статьи публиковались в журналах «Арион», «Вопросы литературы», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Новый берег», «Октябрь», «Урал», «Prosodia» и др. Лауреат первого международного поэтического конкурса «Критерии свободы» им. И. Бродского (Санкт-Петербург, 2014), третьего и пятого международных поэтических интернет-конкурсов «Эмигрантская лира» (Бельгия, 2015–2017), премии журнала «Арион» (2019) и др. Автор двух книг стихотворений. Живет в Ярославле.