Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2019"

…und wozu Dichter in dürftiger Zeit?

F. Hölderlin[1]1
  …И к чему поэт в скудное время?
  Ф. Гёльдерлин


[Закрыть]

 
Майская ночь оглохла от рёва
музыки в стиле там-там и ослепла
от налетающих фар.
 
 
Крашеные наяды в айфонах
сетью уловлены, – блики на лицах,
водоросли из ушей.
 
 
Город до смерти пугает того, чьё
предназначение – петь в кипе листьев
над мировой чепухой.
 
 
Век суррогата, эрзаца, террора
имя его забывает, а трели
путает на площадях.
 
 
Мир не нуждается в нём; но нечто
большее окликает сердце
выдохнутой тишиной.
 
 
Всё – благодарное счастье ответа,
фиоритуры, строфы, коленца,
щелканье, пауза – стих.
____
 

 
   Пух и перья. Рок в полный рост
   между стёкол закупорен.
   Голубь из-под колёс выдирается кубарем,
   чудом жив и бесхвост.
 
 
Лезет бензопила под окно
неустанным осадным орудием,
так что к вечеру ивовыми обрубками
поле битвы полно.
 
 
У ночного кафе имярек
сидя ждёт и сдачей не делится,
только смотрит на длинноногую девицу
мутным оком калек.
 
 
Что подать ему, чем исцелён
будет не на словах, а на деле он,
вывих мира случайно-смертельного,
ход увечных времён?
 
 
До небес вина сплетена,
близорукое зренье изранено,
и ответом неверным живёт сострадание,
сам скрипач – сам струна.
 

 
   Лицом к лицу легла дуэль
   за честь и страх, а нынче
   сталь посылается за тридевять земель,
   и не поднять объём добычи.
 
 
Не приготовиться – но с миной в рукаве
жить полутрупом на границе,
и Гоголь с Пушкиным шагают по Москве
с табличкой «Я – полуубийца».
 
 
Скелет из арматуры, а не дом,
играет в прятки под огнём.
 
 
«Энола Гай» на связи. Мистер Тиббетс,
идёте на рекорд.
Один щелчок лавину смерти выбьет,
сошедшую за борт.
 
 
Грех удали, отпущенный приказом.
«…А если бы всё знал,
то повторил и не жалел ни разу!» —
и спит покойно генерал.
 
 
За что надежде уцепиться?
Земля волчком и беженцами птицы.
 
 
Весна, от тишины короткой
шалея, прыгает в окоп.
Грач фиолетовый с полковничьей походкой.
Синица в каске, сдвинутой на лоб.
 
 
Расчищен выход из подвала,
и в неприятеле на солнце узнавать
старуху с паспортом и драным одеялом,
похожую на мать.
 

 
Река новорождённая – в пелёнках
берегового льда,
где липы ветками разводят удивлённо
и морщится от холода вода.
 
 
И с пьедестала недоверчиво
следит, как ледоход до вечера
впадает в небеса,
державный идол с ликом Ленина,
и рабство въелось многолетнее
так, что не описать.
 
 
Что делать с даровой насмешницей-свободой,
опаивающей до дна, —
где с непривычки время года
не разберёт речная сторона?
 
 
Как без родителей заманчиво
монгольской воли выпить мальчикам —
добро бы, не всерьёз
устроить подрезанье крылышек,
погрома сладость позабыло же
беспечное зверьё.
 
 
Пугливые круги земля даёт, но
зерном не соблазняется. Вода
темна, дурашлива – и всё-таки свободна, —
и вновь гримаса льда.
 

Знамёна царя ада всходят перед нами.

Данте

 
Квадратура мира. Полночь как
судный день – и кровь течёт с экрана.
Красноглазый недоросль в очках
мышкой добивает великана
с общечеловеческим лицом,
и апофеозом реализма
не в окошке яблоня с гнильцой,
а цветенье виртуальной жизни
в оцифрованном грядущем, где
ветеран с базукой и кастетом
всё шинкует монстров и людей,
а в соседней комнате у деда
тишина такая, что хоть вой,
но неразличим за канонадой
из колонок шёпот смерти – той
настоящей, вкрадчивой, заклятой.
 

 
Счастье с привкусом ужаса тает во рту,
за собой зовёт наверх
к небесам Брунеллески – и темноту
пророчит навек, навек.
 
 
Струи времени обманчивы, солоны и быстры,
но рассудку не быть в ладах
с новорожденным днём, – где цветёт пустырь
и бессмертие спит на губах.
 
 
Медицине назло протеиновый щит
всё живое хранит от паралича
перед этой медузой. Или превыше тлена ищи
предназначение сгоряча?
 
 
Поражает Горгону Персей и теперь не умрёт.
Обжигает ладонь
золотарь на все руки и дарит герою бронзовый рот,
если не золотой.
 
 
Нажитый перламутр искусства! Уже
вольготно моллюску в нём.
Только ветер осенний дунет в раковину ушей, —
и дрожит ненадёжный дом.
 

 
   Что там, за плотью мира? Глух, неведом
   голос грядущего. Бывало, стоишь чуть свет —
   ан катастрофу на палочке уже нарекли победой
   после крик-шоу забот и бед.
 
 
Запах вечерних сосен, отчаянное стаккато
блудного соловья и в полный рост
роза на скатерти. Накрыт, но не предугадан,
банален – едва ли, присыпанный крошкой звёзд.
 
 
Что там, за дверью неба? Лишь дорога,
кочки да ссадины, а рядом таится страх
одиночества родового – в деснице Бога,
обесцененного на мировых устах.
 
 
В саже и рёве пелёнки планеты, что-то
мадонна поёт голышом, ангел бескрыл;
но жалоба Лира с наивностью Дон-Кихота
оберегают нас из последних сил.
 
 
Созданный жизнью из ниоткуда, кроме
как из рифмы нежданной двух судеб, он по воде
аки посуху шествует, незнакомец,
или спит со всеми удобствами – в животе.
 

 
Не мачта ЛЭП, а шестикрылый
ажурный серафим
гирлянды пальцами сжимает через силу,
и лунный нимб над ним.
 
 
Так он стоит у перекрестья,
где льётся Млечный Путь на улицу
Свободы непонятной вестью,
а пьяница внизу сутулится
и валится ему под ноги
блажным, не то убогим.
 
 
Под электрическое тремоло
от проводов Земли
январский воздух объявляет: застарелые
дни Товия прошли.
 
 
Он перепутал век изданья,
он говорит – его не слушают,
и чудо приручённым станет,
и, трансформатором заслуженным
ток переменный укротив,
он исказил мотив.
 
 
Бог-робот поступил на службу
и с лампой на челе
нисходит к нам… Себя, себя послушать
во адской толчее.
 
 
Себя – где мысли под прицелом,
себя – когда вживят по совести.
Скафандром обернулось дело
в религиозной невесомости,
и тенью полнится планета
искусственного света.
 
 
Не бойся верить, Рафаэль,
и лунной головой
в потёмках не качай, – заржавленный ноэль
звучит – и бог с тобой.
 

 
   Ничего не подскажет страница,
   полно плакать и нечем гордиться
   перед синью безбожных небес,
   где саднит реактивный порез.
 
 
Назови эту местность востоком,
но пророка тут нет, лишь восторгом
оживляется в пику врачу
весть овсянки навстречу грачу.
 
 
О явлении солнца во мраке.
О бессилии слов и бумаги.
О сомненье на донышке глаз
Бога, спящего в каждом из нас.
 
 
На краю просветлённого снега
не гранитом застыть, а побегом
ивы над безымянной водой,
уносящей цитаты с собой.
 

Илья Оганджанов
Стихотворения

Оганджанов Илья Александрович, 1971, Москва. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького, Московский государственный лингвистический университет, Международный славянский университет. Публикации: журналы «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Урал», «Сибирские огни» и др. Книги стихов: «Вполголоса», «Тропинка в облаках». Переводы с английского: Т. С. Элиот, Роберт Фрост, Сильвия Плат, Уолт Уитмен, Дилан Томас, Эзра Паунд, Филип Ларкин. Переводы с китайского: Ду Фу.

 
ночные глаза сов открываются тебе навстречу кузнечик
стрекочет под ложечкой мхом обрастает гортань ворон
вьёт гнездо в твоём сердце зрачок сужается почуяв горизонт
и ты выходишь на опушку смерти дремотный лес шумит тебе вослед
 
 
вдали от родины на пажитях иных твой голос обретёт
иную силу и чтобы в посмертном хоре не сфальшивить
запомни всех кто размочил сухарь судьбы в этом воздухе
влажном как дыхание хищного зверя запомни всё с чем
нянчилось пространство всё чем оно переболело
 
 
зачерпни звонкой воды детства вглядись в размытые акварели
памяти нашепчи нашепчи что-нибудь в пустое дупло этой
ночи словно на ухо мёртвому другу
 

 
брошу семечко
в горстку пепла
полью слезою
укрою тенью
нет земли другой мне
буду ждать всходов с этой
 

 
осень закуталась в шкуру убитого леопарда небо цвета пули
застыло в его зрачках оскал зияет кратером остывшего вулкана
вызывая панический зуд любопытства у любителей легкокрылых истин
 
 
на голых кронах гнёзда вьёт туман птицы снялись с насиженных
мест и солнце спряталось под стылую шкуру ещё отдающую
едким запахом погони и сладким мускусом убийства
 
 
в полнолунье тоски шапку ночи надвинь на глаза запахнись с
головою уйдя в воротник прислушайся и в груди различишь
рычанье убитого зверя
 

* * *

 
ярится яви янычар в яру Ярилы
кречет смерти проносится в воздухе воздух пронзает
и доносится носится в воздухе клёкот картечи
это солдаты тискают вымя войны
их желанья и мысли и сны – цвета хаки
 
 
уже нами обглодана мгла до кости
в морге мозга – неопознанных мыслей трупы
мессы тучное месиво месит между ног Мессалина
и плечистые ангелы споро сплавляют вещие сны по реке
в которую нам не войти ни единожды
 
 
ворон ворону выклевал выкрик последний
в шахте слуха крысы скребутся
жизнь отзвенела как чаевые
гвозди горечи вбиты в гроб каждого года
и хаоса осы в каждом сердце гнездятся
 

 
будто Будда и лотоса лопасти воды Леты взбивают
Аллаху хвала Магомету ль
но магмы Корана не ведают Веды
Саваоф ли и ухают совы Иегова
то ли Христос
но в ладони вколочены крепко кротости гвозди
Господи Господи как же имя Твоё
 
 
я искал его в шуме и гаме и втуне и всуе
я по листьям осенним старался его разгадать как по рунам
я его прозревал в каждом звуке зурны и валторны и бубна
я его не расслышал
когда ветер схлестнулся с волной
 
 
Господи как же имя имя яви мне Своё
чтобы мне повторять его неустанно
 

 
Яблоня под моим окном
скоро обхватит корнями столько земли,
сколько придётся вырыть, чтобы меня похоронить.
Я поливаю её каждое утро.
 

 
зимней ночью над полем полная светит луна
звёзды мерцают
и снег им в ответ серебрится
и в уснувшем посёлке чьё-то окошко горит
 
 
пусто вокруг
лишь засохший тростник
застыл по пояс в снегу
длинную тень свою точно копьё ко мне протянув
 

 
дорога
должна ли она начинаться
песней протяжной и заунывной
звоном ручья что сам себе и путник
и тропа или колодцем молчания
 
 
дорога
лучистой девочкой бежит тебе навстречу
с вестью о чуде рождения солнца в зеркале пруда
с гнездом неоперившихся минут
жалобой-жабой и мотыльковой бедой
 
 
дорога
полынью и ковылём пропадает во облацех
старуха а не догнать
окликаешь её
и только эхо в ответ
 
 
дорога
ни крылом ни когтем не шелохнется
стрёкотом светом одурью трав налитая невеста
тихо сядешь в пыли у обочины
братом ли сватом
женихом жениховым ли горем
да устало глядишь
как по кругу бредёт твоя тень
 

 
на залитом солнцем песке я пишу твоё имя
волна его смывает и шёпотом передаёт волне и ветру
и оно звучит в бессонных кронах и траве
и птицы на все лады его повторяют
 
 
и до сих пор в их щебете я слышу
твой переливчатый счастливый смех
и кажется опять бегу тебе навстречу
сырой земли не чуя под собой
 

 
в ночном холодном свете фонаря
твоё лицо так призрачно так бледно
снежинки тают на ресницах
будто слёзы дрожат в глазах
и на снегу искристом
как Млечный Путь
на миг сливаются две наши тени
 

 
Я хотел рассказать тебе
о старой яблоне,
которая росла во дворе моего детства.
В общем-то, ничего особенного —
обычная яблоня
в обычном московском дворе.
Правда, тогда она не казалась такой старой.
 
 
Я помню её весной,
всю в цвету.
Мама подвела меня к ней и сказала:
«Это яблоня, её посадил твой дедушка».
Помню, как захотелось погладить изогнутый ствол,
но я не решился.
До сих пор не умею открыто выражать свои чувства.
 
 
Помню: яблоки были кислые.
Мальчишкой я залезал на дерево,
тряс узловатые ветки,
и маленькие зелёные яблоки с гулким стуком падали в траву.
Они холодили ладонь,
весело хрустели на зубах
и зло щипали язык.
 
 
Несколько яблок на самом верху
держались до заморозков,
и мы с друзьями спорили —
какое из них оторвётся первым.
Я редко угадывал.
 
 
Зимой яблоня стояла такая беззащитная,
словно заблудилась в городе.
Но под Новый год оживала,
когда мы с соседями наряжали её вместо ёлки.
Картонные лошадки, солдатики, звёздочки
сиротливо висели на голых ветвях до самой оттепели.
 
 
Не знаю, почему мне захотелось рассказать тебе об этом.
Наверное, потому, что яблоню побило морозом,
и, глядя на её сухие скрюченные ветки,
бессильно протянутые к небу,
кажется, что в мир навсегда пришла осень,
и потому, что жизнь так быстротечна:
ещё немного – и никто не узнает,
что во дворе моего детства росла одна старая яблоня…
 
 
И ещё потому, что уже глубокая ночь,
и ты давно спишь,
и лунные блики на твоём лице
так похожи на облетевшие лепестки.
 

 
что это
солнечный луч
соломинка
первая проседь
в твоих распущенных волосах
 

 
   Этой осени остров необитаем.
   Как подам весть о себе?
   На каждом опавшем листке имя читаю твоё.
   Берёзовый, тополиный, кленовый —
   запечатать в бутылку и бросить в море…
 
 
   Но море так далеко,
   у бутылки отколото горлышко,
   и ветер, играя, уносит листву.
 

 
Мы тогда жили с тобой в одиноком домишке у леса.
Наш мир населяли простые и ясные звуки:
скрип деревьев и шёпот листвы,
знойный стрёкот, гуденье, жужжанье,
долгое эхо кукушки
и в непогоду – бессонные жалобы ливня.
Шорох примятой травы,
звон пустого ведра, плеск воды у колодца,
сухой выстрел расколотого полена
и вдалеке – призывный тоскливый гудок электрички,
словно она потерялась, отбилась от стада, —
вот, пожалуй, и всё, чем мы были богаты.
На окне свил свою паутину паук:
синее небо дрожало в её серебре
и облако в сети плыло.
За ветхой оградой, в лопухах и крапиве,
погорелье чернело
и неотрывно глядело на нас.
Ночью дом обступала дремучая тишина,
шелестела страницами книга,
и жарко трещали дрова,
будто кто-то пробирался к калитке по бурелому…
И, притаившись в ветвях,
прямо в сердце нам целились звёзды.
 

 
   От самого порога,
   через сад,
   в пустынные поля бежит тропинка —
   за горизонт,
   теряясь в облаках…
Хватит ли сил пройти её до конца?
 

 
не облако а мрамор и гранит
хранители громоподобных истин
к молчанью камня подбери ключи
и под резцом бессонным
не роза
осеннее солнце взойдёт
 

 
Как ночной мотылёк у огня —
беспокойное детское воспоминанье:
пианист соперничает в ловкости пальцев с дождём…
Что мне теперь до того, кто победил в этом споре?
 

 
мальчик встаёт на цыпочки чтоб дотянуться до неба
огонь бьёт крыльями пытаясь улететь
тропинка дыма теряется за горизонтом
 
 
мой сосед старый Митрич на лавке сидит у крыльца
тусклым взглядом следит
за пустой убегающей к лесу дорогой
и серую тучу
до козырька своей ветхой армейской фуражки
полдня провожает
курит да комаров отгоняет
 
 
солнце вплетает золотые нити в серебро волос
по складкам морщин весенними ручейками сбегают сумерки
 

 
утро
хрустальное
снежное
нежное
кажется
ветки вот этой приветно застывшей коснись
и сердце не выдержит
и разобьётся
и звонкое эхо ответит ему в небесах
 

 
кукушка в весеннем саду
пронзительный грустный
словно девичий голос
слышен окрест далеко
 
 
с тоской сжимается сердце
кажется весь наш поселок притих
и в каждом доме считают
сколько ещё отмерит судьба
 

Дарья Ильгова
Стихотворения

Родилась в 1990 г. в Воронежской области, где и прожила большую часть жизни. Выпускница Литературного института им. А. М. Горького. Автор книг «Снимки» (2013) и «Молчание» (2014). Публикации в журналах «Москва», «Подъем», «Дети Ра» и др. Это вторая публикация в «Плавучем мосте». В настоящее время живёт в Москве.

 
  Пока мы коротали жизнь взаймы
   И детям примеряли жизнь на вырост,
   Настраивая хрупкие умы,
   Что будем жить, пока свинья не выдаст,
 
 
Смерть примеряла праздничный наряд,
Нас убеждая без суда и крика
Смотреть, как сочной зеленью горят
Настенные соцветья базилика,
 
 
Идти среди хулы и похвалы,
Стирая сапогом рекламу спайса.
И мы идём, наивны и малы.
И жизнь мала нам, как ты ни старайся.
 

 
Срывается паводок вешний,
Но наш не достроен дворец.
А в зимний подгнивший скворечник
Вселяется новый жилец.
 
 
Летит сизокрылая птаха,
Не ведая больших хлопот,
Чем жить без волнений и страха,
Меняя дома каждый год.
 
 
Пока за панельную двушку
Мы душу готовы продать,
Кружит над сосновой макушкой
И миру поёт благодать.
 
 
Впивается чёрною точкой
В весенний разрез облаков,
И смотрит на нас, одиночек,
И смотрит на нас, дураков.
 

I

 
Закономерно – сухое слово, но так и есть.
Майский сад обещает долго и пышно цвесть.
Жар нашей юности остывает пряным густым отваром,
Пусть иногда горькой нотой звенит трава.
Мир уже позволяет нам сознавать себя правым или неправым,
Но не очень по этому поводу горевать.
 
 
Сад зазывает нас медленно – мёд и цвет.
Кто нам расскажет, сколько минуло лет.
Птицы щебечут, волнами слетаясь в стаи,
Не усомнившись, какая из них своя.
У друзей, набравшихся смелости, подрастают
Нежные дочки и мудрые сыновья.
 
 
Так и войдём в эту майскую лихорадку —
Младшие дети делят фрукты и шоколадку.
Дети постарше, не вполне осознав волнения,
На границе между невидимыми мирами,
Не приняв до конца ни взросления, ни старения,
Оказались нами.
 
 
Осени своей мудростью нового лета и тех, и этих.
Дети любого возраста всё же дети.
 

II

 
Как мутной нахлебаешься воды —
Не хочешь, а приходится напиться
Такой войны, и смерти, и беды.
Ни журавля на небе, ни синицы.
Да, жизнь прожить – не поле перейти.
Научишься молиться к тридцати.
 
 
Вот выдохнула, вот произнесла —
Словам, как птицам, не было числа.
А помнишь, майским вечером в испуге —
Сквозь сладкий дым черёмухи в цвету, —
 
 
Как мотыльки врезались на лету
В фонарный столб, единственный в округе.
 
 
Не бойся, моя милая, живи,
Сей мудрость и расти плоды любви,
Посмеиваясь медленно при этом.
Большое счастье скрыто в мелочах,
Которые так сложно замечать
Несчастным и отчаянным поэтам.
 
 
Года идут, черёмуха цветёт,
И тонет майский день в вечернем зное.
А счастье всё нас ищет и зовёт —
Простое, беззаветное, земное.
И фонари горят, как маяки.
И жадно рвутся к свету мотыльки.
 

 
  Мечтали на незримой высоте
  Такие к жизни подобрать слова,
  Чтобы летать легко и вольно петь,
  И времени без меры подпевать.
 
 
Но чудится ногам земная твердь,
Где нужно от зари и до зари
Тревожно жить и быстро умереть,
И мало спать, и бедно говорить.
 
 
На деле из подводной темноты,
Как рыбы – серебристые бока, —
В безмолвии мы открываем рты,
Не ведая другого языка.
 

 
   Даже сейчас, стоя за неприступной стеной,
   Говори со мной.
   Вот мои тапки у койки, в столе ключи.
   Говори со мной, не молчи.
 
 
Белые шайбы таблеток отмечу галочками на листе,
Что лежит на комоде у выхода в коридор.
Даже если забуду, даже если приму не те,
Выйду в домашних тапках к тебе во двор,
Не узнавая тебя, не понимая причин, —
Говори со мной, не молчи.
 
 
Руки мои ещё помнят, как обнимать.
Я была тебе мать. Не такая плохая мать.
И я здесь, мы идём вдоль дома, рука в руке,
Объясняемся на неведомом языке,
Обменявшись ролями. Отчаянно жжёт внутри.
Говори со мной, говори со мной, говори.
 
 
Вдоль малины и виноградника до скамьи —
Ещё слово, ещё мгновение – вот скамья.
Собирая по косточкам жалкий скелет семьи,
Вспоминая, что мы семья.
Вечная радость моя,
Вечная боль моя.
 

 
  Бери зелёный с пятнами поднос
  И собирай себе еду на вынос.
  Никто не замечает, как ты рос,
  Во что ты вырос.
 
 
Шуршит на полках мятая фольга,
Салат твой трепыхается в коробке.
Казалось, жизнь немыслимо долга.
Но век короткий.
 
 
Отсчитывай на кассе медяки,
Отчаянно хрусти последней сотней.
Чем больше получают дураки,
Тем превосходней.
 
 
Вот так и ты ломай стереотип,
Последнее отдав за хлеб и масло.
Жизнь возопит тебе, что будешь бит.
А ты так счастлив.
 

 
  Памяти пятна – события, лица.
   Маленький вдох как возможность проститься.
   Санки в сарае, в углу костыли,
   Дремлющий пёс в придорожной пыли.
 
 
Косточка детства в земле вызревала,
Не признавая иного родства,
Чем чернозём тяжелее металла
Или побитая зноем листва.
 
 
В каждом движении скрыта разлука:
Бело-лиловая маковка лука
Бегло кивнёт – это знак вам двоим, —
Словно тебя признавая своим.
 
 
И, вырастая из прежнего тела,
Наспех прощаясь с земным и пока
Робко приветствуя, звать неумело
Ветер, созвездия и облака.
 

 
   Не имея лучших поводырей,
   Мы идём туда, где цветёт пырей,
   Осыпается ранней росы стеклярус,
   Заставляя ступать быстрей.
 
 
   Преклонить-то и некуда головы,
   Избежав всеядной людской молвы,
   Кроме этой колкой, неприхотливой,
   Невысокой степной травы.
 
 
   Одинокие венчики распластав
   Среди многоголосия диких трав,
   Отпуская на волю семян созвездья,
   Продолжением ветра став,
 
 
   Так и мы качаемся на ветру,
   Наблюдая дурашливую игру
   Палача и бабочки в паутинке,
   Немоту и ее сестру.
 
 
   Вот уже и сам замолчать готов —
   Только нам пырей и болиголов
   Не дают покоя, благословляя
   Говорить из последних слов.
 

Алексей Александров
Стихотворения

Родился в 1968 г. в городе Александрове Владимирской области, окончил Саратовский государственный университет, живёт в Саратове, работает инженером-конструктором. Публиковался в журналах «Вестник Европы», «Воздух», «Волга», «Дети Ра», «Новый берег», «Плавучий мост», «Урал», «Шо» (Киев), в интернет-журналах TextOnly, «Цирк „Олимп+TV”» и др. Автор трёх книг стихотворений: «Не покидая своих мультфильмов» (New York: Ailuros Publishing, 2013), «Это были торпеды добра» (Саратов: Музыка и быт: Амирит, 2018), «Молчащие следы» (New York: Ailuros Publishing, 2019). Лауреат фестиваля «Культурные герои XXI века» (1999). Заместитель главного редактора журнала «Волга».