Текст книги "Книга памяти. Сборник, посвященный 75-летию Победы в Великой Отечественной войне"

Виктор Бабарыкин

Родился в 1965 году в городе Каменске-Шахтинском Ростовской области, живет в Новочеркасске. С раннего детства вынужден передвигаться в инвалидной коляске.

Вырос вдали от семьи, но позже, уже в зрелом возрасте, увиделся с родителями и тогда же захотел вписать в историю фамилию Бабарыкиных. Получил образование в Заочном народном университете искусств, окончив художественные и театральные курсы. Постоянно совершенствуется, сейчас учится в Новочеркасском колледже промышленных технологий и управления, готовится стать специалистом по рекламе. Серьезно занимается вокалом и шахматами, состоит в Международной и Российской федерациях заочных шахмат.

Литературным творчеством заинтересовался в 2008 году. Пишет рассказы, эссе, пьесы, сценарии, прозаические миниатюры. Работает и с крупными формами. Часто касается военной, гражданской, патриотической и духовной тематики. Статьи, рассказы и эссе автора публиковались в газете «Новочеркасские ведомости» и газете «Надежда» Всероссийского общества инвалидов, сборнике «Образование. Дети. Творчество», журнале «Вестник педагога искусств» и альманахах Российского союза писателей. Участник «Антологии русской прозы» за 2018 год.

Ведет насыщенную жизнь, регулярно устраивает выставки, встречи с читателями в учебных заведениях города и области. Активно помогает людям с физическими недостатками, которые хотят реализовать себя в творчестве.

Составил и за свой счет издал сборник «Наша жизнь», куда вошли работы авторов, по состоянию здоровья живущих в интернате.

Участвует в литературных, музыкальных и художественных конкурсах. Лауреат Международной премии «Филантроп» в номинациях «Преодоление. За гранью возможного» и «Вокал», лауреат Московского международного театрального фестиваля «Давыдовский» в номинации «Лучший сценарий фестиваля». Финалист литературной премии «Наследие» и национальной литературной премии «Писатель года».

Прожив короткую жизнь по интернатам, Олег никогда не знал материнской ласки, он видел только заботу воспитателей в детском саду и в школе-интернате для детей-инвалидов г. Новочеркасска.

После окончания школы Олег остро почувствовал, как ему не хватает родителей, которые помогли бы ему в трудную минуту.

Однажды по территории дома-интерната не торопясь шла аккуратно одетая женщина с чемоданом в руках. На ней были черная юбка, пиджак серого цвета, на котором были приколоты планки боевых наград.

Когда Олег увидел ее, то ему показалось, что он ее знает целую вечность.

Прошло несколько недель, и однажды Олег увидел ее сидящей на лавочке в тени, она была чем-то очень расстроена. Подъехав к лавочке, он обратился к ней:

– Здравствуйте.

– Добрый день!

– Чем вы так расстроены?

– Просто никогда не думала, что на старости лет буду проживать в доме престарелых.

– Мне кажется, что совсем не плохо проживать в интернате: нас три раза кормят горячей пищей, есть крыша над головой и чистая, свежая постель. Скажите, пожалуйста, как вас зовут?

– Меня зовут Мария Антоновна Малова.

– А меня – Олегом. Проживаю в интернате более десяти лет. Мне тоже было сначала тяжело находиться в этих стенах, – продолжал говорить Олег, смотря в глаза Марии Антоновне. – Поначалу я не знал никого из проживающих здесь, кроме ребят, которые учились в школе-интернате.

– Да, Олег, может, ты и прав, но мне сейчас очень неспокойно как-то.

После первой встречи Олег прикипел душой к Марии Антоновне. Наблюдая за ней со стороны, он думал: может, и его мама выглядит так же. Они стали чаще встречаться и разговаривать. И очередная встреча состоялась после концерта в фойе кинозала.

– Мария Антоновна, понравился вам концерт, где были исполнены песни военных лет? Мне особенно понравилась песня «День Победы».

– Ты знаешь, Олег, я все это вынесла на своих плечах. Жизнь была непростая. Если рассказывать – и всей жизни не хватит.

– Мария Антоновна, расскажите, пожалуйста, немного о себе. Мне очень хочется узнать о вас побольше.

– Я родилась в 1922 году в Ростовской области, Тацинском районе, в хуторе Сенном. Семья моя была большая – только детей одиннадцать, я самая младшая. Когда родилась я, мои родители были уже немолодыми: отцу – шестьдесят два, а матери – пятьдесят два. Им было очень трудно прокормить большую семью. В 1937 году, когда мне исполнилось пятнадцать лет, наша семья переехала на другое место жительства – в хутор Какичев, недалеко от города Белая Калитва.

– Да, ваше детство прошло несладко. Пришлось много поработать в хозяйстве и на общественных работах.

– Ты прав, в детстве я была не подарок. Родителям пришлось много раз краснеть за мои поступки. Частенько со своими сверстниками сначала натворишь, а потом попадает в школе, а потом и дома, бывает, добавят, – рассказывает Мария Антоновна. – А когда стала постарше, после семилетки пошла работать в колхоз. Выполняя свою работу, мне приходилось одновременно заканчивать курсы трактористов.

Училась не одна, на курсах были и другие девушки, которые изучали устройство трактора «Универсал».

– Нравилось вам работать на тракторе?

– Да, нравилось. Мои педагоги говорили, что я смышленая девушка, да и характер у меня боевой.

– Мария Антоновна, я видел, когда вы шли по территории интерната, у вас на пиджаке были петлички от наград.

– Да, я принимала участие в войне с апреля 1942 по май 1945 года.

После этих слов Олег и Мария Антоновна разошлись по своим делам. Олег размышлял: «Вот если бы у меня была такая мать…» К нему однажды приезжала мать, которая очень похожа ростом и возрастом на Марию Антоновну (она при рождении сына написала от него отказ). И, общаясь с Марией Антоновной, Олег представлял, что это его мать.

Время шло медленно, Олег продолжал жить своей жизнью. Встречаясь в различных местах дома-интерната с Марией Антоновной, Олег хотел узнать подробнее о ее жизни.

Стоял теплый апрельский день, кое-где на деревьях начинали появляться набухшие почки, цвести фруктовые деревья. Территория интерната готовилась утонуть в зелени.

В такой день Олег сидел возле корпуса на лавочке и читал книгу «В августе сорок четвертого». Вдруг Олег от неожиданности вздрогнул, потому что с ним кто-то поздоровался. А это была Мария Антоновна.

– Здравствуй, Олег! Чем занимаешься?

– Добрый день, Мария Антоновна! Сижу и читаю книгу про «Смерш». Это книга про шпионов, которых засылали на территорию СССР. Вы не хотите почитать?

– Олежек, мне самой пришлось видеть на войне столько горя, что читать про нее очень трудно.

– Мария Антоновна, а кем вы были на войне?

– После начала войны большинство мужчин ушли на фронт, и нам, женщинам и старикам, пришлось за двоих, а кое-где и за троих.

– Мария Антоновна, а вы успели уйти в тыл?

– Когда нас с техникой эвакуировали, мой трактор попал под бомбежку. Олег, знаешь, как было страшно. Немецкие самолеты подлетели с солнечной стороны и начали планомерно расстреливать людей, шедших по дороге. В первые же минуты на дороге появились раненые и убитые, и не только люди, но и домашний скот.

Мы двигались с техникой, лично я отправлялась в тыл на тракторе «Универсал». При налете фашистских самолетов мой трактор был уничтожен, и мне пришлось вернуться домой, к моим пожилым старикам. Вернувшись в отчий дом, мы с подругами записались на трехмесячные курсы водителей.

Была зима, и нам приходилось ходить на занятия через небольшую речку, – у Марии Антоновны навернулись слезы. – Однажды, возвращаясь домой с занятий, я испытала смертельный ужас. Девчонки убежали вперед, а я чуть задержалась, переходя реку; подо мной треснул лед, и я провалилась по пояс в ледяную воду. Хорошо, подруги успели подбежать и вытащить за рукава телогрейки.

– Чем аукнулось вам это купание?

– После я очень сильно болела. Мама еле выходила, отпаивала различными настойками – вишневкой и другими, делала растирки и грела на русской печи. Вот так я сумела выбраться из могилы, кто меня видел в те тяжелые дни, говорили: «Она умрет». Но благодаря моим родителям я не только выздоровела, но и закончила курсы водителей.

– Что дальше произошло?

– После получения повестки из военкомата, – продолжала говорить Мария Антоновна, – 12 апреля 1942 года, меня призвали в Красную армию. Нас собрали под Ростовом, в городе Батайске. Продержав еще три месяца в учебке, меня направили в в/ч 425 ВНОС – воздушное наблюдение.

– Мария Антоновна, и как у вас сложилась жизнь после прихода в в/ч на службу?

– Особенно было трудно в начале июля 1942 года, началась вторая волна наступления немецких войск на Ростов и полная оккупация области.

– Мария Антоновна, для вас начались тяжелые дни службы, как вы вынесли тяжесть испытаний?

– Олег, во-первых, в мои обязанности входила перевозка солдатского имущества, продовольствия и бойцов. Иногда приходилось быть кинопередвижкой, когда не было больших наступлений или оборонительных сражений. Первая моя машина – полуторка, самая распространенная в Красной армии. Самую первую машину я потеряла, а вернее, ее уничтожил враг возле станицы Багаевской Ростовской области, в это время наши войска отступили до города Грозного. Мне пришлось наравне с другими девушками нашего дивизиона и ребятами вытаскивать машины из грязи или снега, ремонтировать их в походных условиях, под бомбежкой или защищать, когда нас начали обстреливать немцы. Мне пришлось даже освоить пулемет.

После этих слов Мария Антоновна поднялась и пошла в сторону дверей корпуса. Немного отойдя от Олега, остановившись, начала говорить:

– Все военные годы я прошла без единого ранения, даже царапинки не было, только пришлось лежать в госпитале, когда через Днепр и Вислу переправлялись.

Развернувшись, пошла дальше по своим делам, а Олег смотрел ей вслед и думал, какой она была в молодости. Он еще долго сидел на лавочке и размышлял о своей жизни.

В последнее время Олег стал частенько пробовать занять чем-то свою однообразную жизнь. Он стал потихоньку заниматься творчеством – декоративно-прикладным искусством. Олег выжигает, и одна из тем – про Великую Отечественную войну.

Этим же вечером Олег занялся творчеством, на столе лежала полузаконченная работа. Дверь при этом была открыта, и Олег не заметил, как в нее вошла Мария Антоновна. Работая над картиной, сразу не обратил внимания, что за ним кто-то наблюдает. Повернув голову, Олег увидел, как она внимательно смотрит.

– Добрый вечер, Мария Антоновна!

– Добрый вечер. Мне понравилось, как ты творишь.

– Спасибо. Стараюсь не ударить в грязь.

– Да, такими работами можно гордиться.

– Нет, это работы для души.

Мария Антоновна опять начала вспоминать:

– После освобождения Ростовской области я участвовала в разгроме Белгород-Харьковской группировки противника, участвовала в освобождении Донбасса, Левобережной Украины, освобождала Киев.

Немного помолчав, она продолжила.

– Особенно тяжело почему-то было в ноябре 1943 года, когда участвовала в отражении контрнаступления противника в районе Житомира…

– Но некоторые фронтовые эпизоды и сейчас перед глазами. Это было в Польше, – начала говорить Мария Антоновна после некоторого молчания, держа в руке граненый стакан с чаем. – Я пошла на ферму за молоком, и со мной увязалась парочка – парень и девушка. Шли мы через поле, первой шла высокая светловолосая девушка, за ней – парень, а за ними – я.

Неожиданно девушка остановилась и сказала, что не пойдет первой и поменяется местами со мной. После сказанных слов я поменялась местами с девушкой. И тут же раздался выстрел, девушка упала замертво. Этот случай говорит, что меня оберегал кто-то свыше.

– Шел уже 45-й год, и никому не хотелось умирать, а где вы заканчивали войну?

– В Германии, но то, что я там видела, не изгладится из памяти никогда. В апреле 1945 года в районе города Дрездена была окружена нашими войсками тридцатитысячная немецкая группировка. Немцы отчаянно сопротивлялись, бои шли днем и ночью, несли огромные людские потери и наши, и немцы.

Встав со стула, Мария Антоновна подошла к самовару и начала наливать кипяток, продолжая говорить.

– В мои должностные обязанности входило возить боеприпасы к линии фронта, а с фронта – наших раненых солдат.

Однажды меня остановил патруль и попросил, чтоб я ехала на некотором расстоянии от других машин. Старший патруля произнес следующее: «Девушка, вашей машине нельзя оставаться в колонне, любой выстрел – и полгорода взлетит, отъезжайте подальше, где нет людей». После его распоряжения я заехала в какой-то переулок, а там наших погибших солдат – не счесть, как дрова лежат, аж сердце до боли зашлось. Так жалко было смотреть на все происходящее, им жить и жить, скоро, может, победа, а они гибнут…

Замолчала и своим платком начала вытирать слезы.

– Мария Антоновна, а где вы встретили День Победы?

– День Победы встретила в Дрездене. Как все радовались, целовались, обнимались, стрельба шла всю ночь. Такие столы накрыли, чего там только не было, танцевали и пели. Никогда не забуду этот день.

Поговорив еще немного, они разошлись. Олег стал готовиться ко сну. Мария Антоновна пошла в свою комнату отдыхать.

Март 2010 года

Екатерина Бархатова

Дед мой, Квашнин Семен Кузьмич, душевный был человек, от бога. Спокойный очень. Неторопливый. Никогда не серчал ни на кого, а если и серчал, то как-то необидно, по-тихому Мне кажется, что он даже и ругаться-то не умел, а уж материться – тем более. Для каждого из домашних у него было ласковое имя: Наталька, Лидунька, Катюнька… Посмеяться любил, на гармошке сыграть. Может быть, потому он и прожил долгую жизнь – до девяноста с половиной лет, что легкого был нрава, никому не завидовал и зла ни на кого не держал, а только подшучивал, если казалось ему что-то глупым или нелепым. Он и не болел вовсе и по докторам не ходил. У него даже карточки в поликлинике никогда не было. Географию прекрасно знал, мог назвать любую столицу мира по памяти.

Любить выпивать он стал после того, как вернулся с войны. А до войны, почти до тридцати своих лет, в рот капли алкоголя не брал. Завидный был жених. Гармонист. Красивый, толковый, спокойный, опять же. В жены себе взял молоденькую Катерину – на семь лет его младше. Дочь Раиса у них уже народилась, когда война началась.

А на войне любой человек пить начнет, чтобы с ума не сойти. Командир перед боем обходил всех солдат и каждому плескал в кружку его законные сто грамм. Дед постарше был – так держался как-то и то пристрастился, а вот на безусых восемнадцатилетних мальчишек, никогда водки не пробовавших, эти боевые сто грамм действовали как дурманящее зелье. Они, по словам деда, просто с ума сходили, в атаку впереди всех бежали, прямо под пули. Еды частенько не было: то полевая кухня застрянет где-то в пути, то ее разбомбят вообще. Так солдатам приходилось доставать из вещевого мешка свои старые сухари и заедать ими спирт. Хорошо еще, если они были. И на том, как говорится, спасибо.

Дед связистом был. Всю войну так на брюхе и прополз и вернулся с войны живым. Но были в его военной жизни три запоминающихся случая, каждый из которых мог бы разрешиться трагично. В каждом он висел на волоске от смерти, тончайшем волоске. Сейчас, когда думаешь об этом и проигрываешь возможные варианты развития событий, понимаешь: то, что с ним произошло, – самое настоящее чудо, умноженное на три раза по меньшей мере.

Я описала эти случаи от первого лица со слов моей мамы, его младшей послевоенной дочери, которой он, бывало, рассказывал о войне. Разумеется, охотнее после рюмочки-другой беленькой. Иногда моя набожная бабушка Катя ворчала, когда дед Сеня приходил «навеселе»: «Знала бы, что ты таким пьяницей вернешься с войны, не зашивала бы тебе молитву в нижнюю рубаху!». А он только добродушно ухмылялся: «Вот ты глупая!». А что до пристрастия к алкоголю, то тут и говорить много не приходится: ясное дело – появится, когда видишь и испытываешь все уродства и ужасы войны, человеческую или, точнее, даже нечеловеческую боль, лишения и страдания каждый день на протяжении четырех лет. Судите сами.

На Курской дуге это было. Раздробило мне руку снарядом. Всю кисть на правой руке, как пить дать. Сплошное месиво из костей, мяса и крови. Отправил тогда меня командир в госпиталь. Налил сто грамм на дорожку, пару заплесневелых сухарей сунул, дал направление: «Держись, – говорит, – этого леса пока, все время на северо-восток. К ночи дойдешь». Ну, дело бывалое: я – связист, мы всегда всех впереди идем, связь налаживаем. Так я, потихоньку свыкаясь с болью, и поковылял. Долго иду, держусь к деревьям поближе.

Вдруг слышу: вдалеке лают собаки. «Эге, – думаю, – на немцев напоролся». У наших собак никогда и не было. Дело ясное. С маршрута, что ли, я сбился? Не знаю, но надо прятаться. Куст увидел большой, разлапистый. Подкатился под него. А с рукой-то больной что делать? Собаки ж кровь почуют наверняка. Стал левой рукой копать ямку. Собаки все ближе лают. Засыпал кровавую руку землей, сам себя, как мог, землей тоже забросал. Лежу. Даже про боль забыл. Не дышу почти. Слышу уже, как немцы разговаривают.

Что я думал в тот момент? Ничего не думал. Только знал, что в плен нельзя было попадаться. Политрук нам, солдатам, все время твердил, что лучше смерть, чем плен. Все мы знали, что наши за плен по головке не погладят, а, наоборот, даже расстрелять могут. И слышно мне было, как сердце мое стучало. Очень громко стучало, мне так тогда казалось. В такие моменты, наверно, у людей звериный инстинкт только работает: как жизнь свою спасти. Вот и я затаился. Сделал себе щель, чтобы что-то видеть. Вижу только немецкие сапоги метрах в пятидесяти от меня. Лежу ни жив ни мертв. Прошли вроде. Еще полежал подольше для верности. Да уж и сил не осталось, чтобы идти. Перенервничал, понятно. Начал ползти. Полз долго, всю ночь, с передышками. Проползу метров десять – лежу, отдыхаю. Где ягоду какую найду – пожую, где из низинки воды попью или просто полежу. Опять ползу, прислушиваюсь. Про руку стараюсь не думать и не чувствовать ничего. А еще ж ведь боюсь с курса сбиться. Пока разберусь, куда идти…

К утру каким-то чудом дополз до полевого медпункта. Я, когда наших медсестер увидел, чуть не разрыдался. Но сил уже даже на это не было. Просто рухнул на кушетку там. Руку мою санитары промыли от земли, перевязали да и отправили на машине с другими ранеными в стационарный госпиталь. В госпитале застрял я где-то на месяц. Кисть так сильно разбарабанило, опухла очень. И опухоль держится, чем только руку эту ни мазали, ни натирали мазями разными. И вот в очередной раз врач осматривает мою руку и говорит: «Квашнина утром на ампутацию». Я так и сел. Всю ночь не спал. Как, думаю, я без правой руки останусь – калека? Никак покоя себе не находил. Всю ночь мучился, терзался мыслями разными. Я ж молодой еще – тридцать один год. Что я без правой руки делать буду? Словом, до утра дотянул, не помню, как. Врачебный обход. Мой вчерашний доктор сдал дежурство какому-то молодому. Подходит он ко мне. Видит, наверно, что на мне лица нет. Начал осматривать руку. «Все, – спрашиваю, – доктор, отрежете?» Он еще раз осмотрел всю кисть повнимательней и говорит: «Ну, попробуем еще одну мазь. Если до завтрашнего утра отек не спадет, будем решать». И вот вторую ночь я не сплю, мука одна. Только уж под утро забылся часа на четыре. Слышу – тормошит меня медсестра снова на утренний обход. Я глядь на руку – а бинты висят! Опухоль спала! Так мне этот молодой врач руку и вылечил.

Я удивляюсь теперь: и как заражения крови не случилось тогда? Кисть, правда, осталась согнутой горкой на всю жизнь, но это ничего, это я уж привык потом. Правду говорят: кому в воде утонуть, тот в огне не сгорит. Так и с моей рукой – не судьба, значит, мне была ее потерять, точно не судьба.

Мы, связисты, в паре часто работали: сподручней так, дело быстрее шло. И вот послали нас на задание с Василием – связь проверить от нашего взвода до штаба, чтобы повреждений никаких не было. Ну, начали мы. Сначала все хорошо продвигалось. Час-другой – нормально все, раскапываем-закапываем кабель, куски плохие меняем. А потом вдруг – воздух! Бомбежка, значит. Мы в поле как раз были. Василий кричит: «Бежим, Семен, в тот сарай!» – и рукой показывает на одинокий сарай посреди поля. Я ему: «Нет, Вася! Туда нельзя! Стой!» Он послушал меня. Только успели в овраг упасть, и тут разрыв – и прямо в этот сарай! Ох, пронесло, значит…

Мы затаились, как мыши, в овраге. Полежали, потом встали, от грязи очистились. Идем дальше, с кабелем работаем. Тут снова немецкий самолет прямо над нами зашумел. То, что он гудит сильно, – это полдела. Вот когда бомбы летят, то они издают такой леденящий душу вой, что тебе становится очень жутко, до самых кончиков волос. Хочется просто сжаться в тугой комок, закатиться, спрятаться куда-нибудь в укромное место и сидеть там долго-долго с закрытыми глазами и ушами, чтоб не слышать и не видеть ничего. Страшно так, что оторопь берет. То, что в кино показывают про войну, – это только десять процентов от того, как на самом деле страшно. Многие солдаты, молодые особенно, от страха своего на войне погибали, потому что, когда атака или «воздух» были, они метаться начинали, дурели просто и сами под пули выскакивали. Сами себя подставляли, не ведая, что делали.

Ну, словом, снова атака на нас. Не знаю, видели ли нас пилоты, но надо было дальше укрываться где-то. Василий опять за свое: «Бежим, Семен, в воронку от сарая – два раза подряд уж не должно попасть». Так-то оно так, рванулся я было за ним, но в последнюю секунду свернул в сторону. Какая-то невидимая сила прямо заставила меня отвернуть от того места. Кричу на ходу ему: «Вася! Назад! В сторону беги!» Но куда там! Он и не слушал меня, бежал опрометью в ту воронку проклятую…

И так ведь бомба туда же снова попала! Вот ведь как получилось! Василий мой прямо к смертушке своей прибежал. Я дар речи потерял. И товарища своего потерял. Погоревал там, посидел. Вспомнил, как один раз полевая кухня не приезжала к нам несколько дней и все наши сухари заканчивались. Тогда командир нам назначил три сухаря в день. Все мы голодные, злые были. И тут я случайно увидел, что Вася делил свои сухари с Захарычем, который старше нас всех был. Я спросил его, чего это он, а он сказал так просто, почти по-детски: «Так жалко его, совсем сил у него нет. А я нормально, я молодой, как-нибудь уж потерплю». Эх, Василий, Василий…

Самолет улетел, слава богу. Утер я слезы еле-еле. Василия жалко, во-первых, а во-вторых, сам не могу поверить в то, что смерти избежал опять каким-то чудом. Я же тоже мог там быть с ним, в этой воронке, но, ей-богу, какая-то сила оттолкнула меня оттуда. Пошел поближе посмотреть, где Василий смерть свою нашел. А что там увидишь – только яма одна. Хоронить некого. Не знаю до сих пор, как я там уцелел, какое провидение меня вело.

Вот такой случай у меня был. Так и выходит, что «двум смертям не бывать, а одной не миновать». Потом уж я написал семье Василия, как дело было. Хороший он был, добрый, молодой совсем… Пусть земля ему будет пухом.