Текст книги "Испытание реализмом. Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова: традиция и новаторство» (к 60-летию писателя)"

О.В. Шаталова
доктор филологических наук, профессор МГОУ
Улыбка как средство невербальной коммуникации в романе Ю. Полякова «Гипсовый трубач, или Конец фильма»

Язык художественной литературы в настоящее время находится в центре внимания лингвистов, так как слово писателя эксплицирует отношение к человеку, к окружающему миру. К.А. Войлова отмечает, что «…художественная речь предполагает изобретательство и творчество со стороны писателя, стилистическое многообразие текстов, их эмоционально-экспрессивный, оценочный, прагматический характер, а также выразительность, эстетизм, красочность языковых единиц, использованных писателем в произведении» [Войлова 2007: 31–32].

Для современной художественной литературы характерно широкое использование средств невербальной коммуникации, служащих для наиболее яркого изображения определенного фрагмента языковой картины мира. По мнению Дмитриевой Л.И., именно литература ХХ века является «надежным источником для описания самого жеста, для уточнения сферы его бытования, ибо мастера слова, описывая поведение людей разных социальных слоев, помимо так называемой речевой характеристики дают и особенности пользования невербальным языком» [Дмитриева 2003: 3].

Невербальная коммуникации осуществляется посредством специальных знаковых систем ‒ мимики и жестов, которые могут употребляться в разных значениях и отражать различные чувства. Значения невербальных знаков зависят от ситуации общения и расшифровываются участниками диалога на подсознательном уровне.

В романе Ю. Полякова «Гипсовый трубач, или Конец фильма» ведущую роль в процессе общения людей играет улыбка, помогающая читателю зримо представить ситуацию общения, понять, какие чувства испытывает герой.

Наиболее часто лексема улыбка сочетается с именами прилагательными, отражающими эмоциональное состояние человека, которые могут иметь как положительную, так и отрицательную коннотацию: При этом толстяк успел доброй улыбкой и косвенным взглядом оповестить Кокотова, что «жучила» ‒ это просто ласковое, даже дружеское преувеличение, никакого отношения к характеру его деятельности не имеющее; Все чаще он стал возвращаться из литобъединения «Исток» с победной улыбкой на устах; Она с недоброй улыбкой неотрывно следила за плотным мужчиной, неумело перемещавшимся по полю; Василий с кроткой улыбкой спустил Пирата с поводка; ‒ Тогда лучше вернемся на Марс. И вот эта наша Пат Сэлендж, чтобы спрятать туманную загадочную улыбку, низко склоняется над кульманом…; ‒ Ян Казимирович… ‒ начал было режиссер, но опоздал: на сморщенное лицо ветерана легла эпическая суровость, а молодые белые зубы обнажились в печальной улыбке познания; ‒ Нет, конечно! ‒ ответил Андрей Львович с такой решительностью, что Обоярова поглядела на него со снисходительной улыбкой;

‒ Оч-чень интересная женщина! ‒ Сатирическая улыбка озарила морщины Гелия Захаровича; В ответ Кира тонкой улыбкой выразила мне искреннее сочувствие в связи с напрасными унижениями, которые я терплю в этом неравном и бесцельном брачном союзе; ‒ Что? А-а-а… ‒ Андрей Львович вежливой улыбкой оценил каламбур; ‒ Ну. Что. Прозевал? ‒ спросила она, глядя на Кокотова с грустной улыбкой; «Приступим к прению сторон?» ‒ спрашивала Нелли со строгой улыбкой; Остается добавить: Натан, родившийся, как и положено настоящему поэту, в Одессе, был не только дивно талантлив, но и жутко хорош собой: жгучий брюнет с кипой непокорных негритянских кудрей, черными, как спелые маслины, глазами, белозубой улыбкой и гордым бушпритом орлиного носа; Настя, встревоженная долгим молчанием отца, который со странной улыбкой поглаживал список собраний сочинений, робко добавила: ‒ Папочка, книги с автографами мы сложили отдельно; ‒ Нет-нет, если для вас это проблема… ‒ молвила Наталья Павловна с обидной улыбкой; Рассеянный взгляд, перехваченный за завтраком, случайное касание рук, милая шутка при передаче тюбика с ореховым тортом, удачный комплимент, ответная улыбка, смущенье ‒ и все расчеты дипломированных космопсихосексологов летят к чертям, ибо на сцену врывается беззаконная комета Любви.

Причастия, совмещающие в себе особенности глагола с особенностями прилагательного, выступают в художественном тексте в качестве изобразительного эпитета и помогают автору передать настроение героя: Настоящее искусство ‒ плачущая улыбка, как в финале «Ночей Кабирии»; Примеряя его перед зеркалом, автор «Роковой взаимности» решил, что концовка с прощающей улыбкой портрета простовата…; Они проследовали к выходу, посылая успокаивающие улыбки ветеранам, испуганным назревавшим скандалом; ‒ Тогда я повторяю вопрос, ‒ ободряющая улыбка покинула лицо юриста, а голос зазвучал сурово.

Для языка произведений Ю. Полякова характерно использование глагольных форм, указывающих на характер проявления действия, которые отражают внутреннее состояние героя. Так, в улыбке можно расплыться: Поначалу он был строг, но, узнав Обоярову, расплылся, как и страж «Озерного рая», в улыбке и потрусил убирать резервный барьерчик с изображением инвалидного человечка; улыбка может блуждать: На ее лице, изрезанном морщинами, благородными, как китайская каллиграфия, блуждала улыбка торжествующего смущения; улыбку могут скрывать: Автор «Полыньи счастья», скрывая улыбку, протиснул живот в щель, осторожно извлек ноутбук и оказался на свободе; с улыбкой можно кивнуть: Но художница, бледная после вчерашнего, лишь кивнула ему с улыбкой, в которой не было даже намека, тени намека на то, что между ними произошло; с улыбкой можно посмотреть: ‒ Нельзя! ‒ Он посмотрел на меня с обрекающей улыбкой; улыбке можно придать какой-либо оттенок: ‒ Простите, в Москве такие пробки! ‒ извинился правнук, придав улыбке оттенок раскаянья; улыбку можно не сдержать: ‒ Есть! ‒ возразила Валюшкина, не удержав улыбку.

В романе «Гипсовый трубач, или Конец фильма» частотными являются компаративные конструкции, в которых лексема улыбка выступает как средство репрезентации авторского представления об окружающей действительности. В качестве языковых способов выражения сравнения частотным является и использование предложно-падежных форм имен существительных: Извините, Зоя Константиновна, мы с дачи ехали… ‒ пролепетала она с улыбкой проснувшегося ребенка; На его лице играла улыбка палача, влюбленного в свою профессию; ‒ Хе… ‒ произнес писодей с улыбкой скромника, не чуждого тайн мирозданья; Вел стихотворный марафон знаменитый концептуалист Кибир Тимуров, который смотрел на собравшихся поэтов с улыбкой усталого энтомолога; Наталья Павловна оглядела все это с вежливой улыбкой приезжей принцессы, которой на высшем уровне решили показать гордость мегаполиса ‒ свежеотремонтированные трущобы: ‒ Здесь мило!; А старый людовед Сен-Жон Перс учит: «У настоящего зла улыбка стеснительного филантропа».

Ю. Поляков активно использует в романе окказиональные сочетания и наречия образа действия, которые, как правило, служат для характеристики поведения, выражения лица, отражения сильных переживаний и эмоционального состояния героев: Вдруг она вскинула голову и увидела Андрея Львовича. Ее лицо тут же преобразилось, осветившись улыбкой, но не обычной вежливой, а какой-то лукаво-доверительной, даже заговорщицкой, будто ее с Кокотовым соединяла некая общая, немного забавная, но в целом трогательная тайна; Огуревич сидел красный, с гибельной улыбкой на лице; Судя по безмятежной пластмассовой улыбке, он тоже ничего не знал о внезапном недуге автора «Знойного прощания»; Появилась официантка с неподвижной, словно приклеенной скотчем улыбкой; Пегги Смайл, пышноволосой блондинке с формами куклы Барби и белоснежной, как сантехнический фаянс, улыбкой, русский мальчик сразу понравился; ‒ Дмитрий Антонович был Цицероном! ‒ насильственно улыбаясь, сообщил ревнивый писатель.

Интересно, что улыбка у Ю. Полякова может выступать в качестве языкового средства выражения возраста человека: Боже мой, сколько многообещавших мужских судеб погублено бессмысленно солнечной младенческой улыбкой!; ‒ Она потягивается, встает, озаряется молодой утренней улыбкой; ‒ Сказал, что все средства идут на борьбу с Ибрагимбыковым! ‒ Лилипутское личико старика сморщилось в мудрую улыбку; ‒ Ну ничего, докончу в другой раз! ‒ Болтянский собрал морщины в улыбку и обнажил юную пластмассу зубов.

Улыбка может свидетельствовать и о национальной принадлежности героя: И вот Чингизид, сидя в украшенном цветами оперном театре и храня на лице ничего не значащую восточную улыбку, рассеянно слушал праздничную кантату по мотивам алконосовского эпоса; Шариат в этом смысле, объяснял он с врожденной азиатской улыбкой, гораздо гибче и справедливее брачного законодательства России.

Таким образом, Юрий Поляков своим творчеством, особой стилевой структурой, разнообразием используемых языковых единиц раскрывает богатство русского языка. Улыбка как средство невербального общения в романе «Гипсовый трубач, или Конец фильма» не только репрезентирует переживания человека, но и отражает его внутренний мир.

Литература

1. Войлова К.А. А.С. Пушкин: Соотношение объективного и субъективного в языке и стиле. – М., 2007. – 133 с.

2. Дмитриева Л.И. Словарь языка жестов: Более 1300 словарных статей / Л.И. Дмитриева, Л.Н. Клокова, В.В. Павлова; Худож. М.М. Салтыков. – М.: ООО «Издательство АСТ»: ООО «Издательство Астрель»: ООО Издательство «Русские словари»: ЗАО НПП «Ермак», 2003. – 320 с.

Т.Т. Черкашина
доктор педагогических наук, профессор, заведующая кафедрой русского языка и лингвистических коммуникаций в управлении ГУУ (Москва)
Особый прецедентный текст Юрия Полякова

Художественный текст как произведение искусства являет собой законченную картину, которая поддается анализу лишь в той степени, в какой мы способны усмотреть в ней символ времени. К. Юнг называет бессознательную активизацию архетипического образа, осуществляемую художником, феноменом, помогающим ощутить в изначальных образах тысячи голосов, «след тех радостей и печалей, которые несчетно повторялись в нашей родовой истории» [9]. Писатель, выразивший в своем творчестве нерв своего времени, делает читателя богаче еще на одну жизнь – на жизнь писателя, создавшего книгу.

Понятия прецедентный текст, прецедентное высказывание, прецедентное имя, текстовая реминисценция встречаются в работах Ю.Н. Караулова, Ю.А. Сорокина, Ю.Е. Прохорова, В.Г. Костомарова, И.М. Михалевой и др. Нельзя сказать, что термин прецедентность относится к устоявшимся и однозначно трактуемым учеными. Выделим объединяющий смысл интерепретации данного термина: прецедентный текст (от лат. рrаесеdеns (рrаесеdеntis) – предшествующий текст, который, по мнению Ю.Н. Караулова, хорошо известен конкретной этнокультурной языковой личности и ее «широкому окружению, включая предшественников и современников». Прецедентный текст как законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности, как полипредикативная единица представляет собой сложный культурно обусловленный знак, включающий сумму значений, воспринимаемых конкретным этносоциуомом в качестве культурных мифологем [4]. Заметим при этом, что объем и количество семиотических компонентов социокультурной реальности не равны их смыслу. Прецедентный текст хорошо знаком любому члену лингвокультурного сообщества, в когнитивную базу которого входит инвариант его восприятия и индивидуальной оценки. Обращение к прецедентным текстам многократно возобновляется в речевой практике говорящих через связанные с этим текстом высказывания или символы, которые и выступают как прецедентные маркеры.

Наряду с прецедентными текстами существуют прецедентные имена, связанные не только с общеизвестными социально-историческими событиями, но и со знаковыми феноменами значительных пластов культуры. Имя собственное – Юрий Поляков – безусловно, перешагивает рамки индивидуального имени и знаменует собой языковую картину мира поколения восьмидесятых, девяностых и нулевых, вынужденного жить на изломе эпохи. Писатель, рискнувший в иносказательной форме, по-доброму иронизируя, показать губительность процесса отчуждения народа от культурных традиций, сложившихся за тысячелетнюю историю его существования, становится интересным и востребованным – общество ищет ответы на вечные русские вопросы: кто виноват и что делать. Ю. Поляков не лукавит, он находит смелость сказать прямо: виноваты все, невиновных в том, что происходило и произошло, нет. Может быть, поэтому его «Демгородок» зачитывали до дыр, ксерокопировали и передавали из рук в руки. И это в то время, когда у книги как культурного феномена появилось много конкурентов, а общество было на грани нервного срыва из-за усилившегося противостояния парламента и президента. Почему рассказанная писателем любовная драма переросла в социальную сатиру и антиутопию? Писателей как глашатаев эпохи всегда привлекал поиск этических, философских, культурологических доминант, определяющих духовную жизнь поколения, оказавшегося на перепутье. Чиновники без труда узнавали себя в реалистично выписанной писателем государственной верхушке. Бесстрашие Ю.М. Полякова в том, что он исподволь подводил читателя к размышлениям о таких доминантах, к которым, несомненно, относятся значимые для русской ментальности концепты: жизнь, истина, красота, любовь, душа, судьба, совесть и др. Бесспорно: талантливое слово писателя – это созидающая творческая сила, на которой базируется культура целого поколения. При этом в каждом поляковском мерзавце можно без труда найти что-то доброе и человеческое, спрятанные глубоко угрызения совести, чувство неловкости, осознание своей вины и сопричастности к происходящему беспределу.

Прецедентное имя писателя, к счастью, ныне здравствующего… Напомним слова А.Ф. Лосева, в которых особо подчеркивается величие и значимость слова для русского мира: «И нет границ жизни слова, нет меры для его могущества. Словом создан и держится мир. Имя носит на себе каждое живое существо. Именем и словами живут народы… Слово победило мир» [7].

Без преувеличения и пафоса можно сказать: слово писателя Ю. Полякова победило перестроечное безвременье. Язык писателя как выражение когнитивной активности и духовной энергии человека позволяет осмыслить понятие «концепт»: когнитивное, концептуально-культурологическое восприятие и оценку мира, которое интерпретируется как ментальное образование, своеобразный фокус знаний человека о мире; когнитивная структура, включающая разносубстратные единицы оперативного сознания, которые объективируются через соответствующие средства того или иного языка. И Ю. Полякову это удавалось. Достаточно обратиться к афористике писателя, которая стала предметом научного исследования.

Прецедентный текст как номинация общеизвестных событий, социально-политических явлений, имен, пословиц, воспринимаемых говорящим в качестве готовых языковых формул, представляет собой основной компонент общекультурных знаний о мире. Помимо прецедентных текстов известны прецедентные имена, прецедентные высказывания и ситуации. Прецедентные имена связаны с широко известными текстами-знаками. Как прецедентные они перешагнули рамки художественного творчества. Мы, вслед за Ю. Кристевой, считаем, что «всякое слово (текст) есть… пересечение других слов (текстов)», и согласимся с Гадамером, который утверждает, что «все сказанное обладает истиной не просто в себе самой, но указывает на уже и еще не сказанное… И только когда несказанное совмещается со сказанным, все высказывание становится понятным», а также с Р. Бартом в его утверждении: «…основу текста составляет… его выход в другие тексты, другие коды, другие знаки», и, собственно, текст – как в процессе письма, так и в процессе чтения − «есть воплощение множества других текстов, бесконечных или, точнее, утраченных (утративших следы собственного происхождения) кодов». Таким образом, «каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты сегодняшней культуры. Каждый текст представляет собою новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки старых культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т.д. – все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык» [8]. Художественный мир Ю. Полякова – яркое подтверждение этому.

Напомним, что В.И. Карасик характеризует концепты как «ментальные образования, которые представляют собой хранящиеся в памяти человека значимые осознаваемые типизируемые фрагменты опыта», «многомерное ментальное образование, в составе которого выделяются образно-перцептивная, понятийная и ценностная стороны», «фрагмент жизненного опыта человека», «переживаемая информация», «квант переживаемого знания» [3]. При этом согласимся с В.Н. Телия, которая справедливо заметила, что картина мира «не может быть выполнена в языке, незнакомом человеку». Адекватно понять и интерпретировать иносказательную поляковскую прозу может человек, переживший вместе с его героями ту или иную ситуацию. Знаки культуры в творчестве Ю. Полякова позволяют носителю языка вводить в свою речь выражения, точно отражающие культурологическую концептосферу этноса в конкретный социально-исторический момент: «С возрастом я понял: мало знать истину, нужно еще иметь луженное горло, никогда не лопающееся терпение и крепкую, как нейлоновая удавка, нервную систему»; «Сила характера не в том, чтобы ломать других, а в том, чтобы сломать себя!» «Сначала врагом объявляется тот, кто против нас, потом тот, кто не с нами, потом тот, кто не поспевает за нами, потом тот, кто справа или слева. И так до бесконечности»; «Хорошего человека должно быть много» и др. Меткие высказывания поляковских героев перешагнули рамки его книг. Так было с цитатами из комедии А.С. Грибоедова, произведений А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя.

Прецедентный текст в неизменном виде используется для номинации стандартных смыслов, хорошо известных всем русскоговорящим. Эти цитаты вызывают вполне определенные ассоциации. К прецедентным текстам обращаются рекламодатели, политики, журналисты. Известно воспоминание М. Цветаевой о том, как она, будучи четырехлетней девочкой, на объявление кондуктора конки: «Кузнецкий мост», − громко сказала: «И вечные французы!» Пассажиры на слова ребенка отреагировали дружным смехом. Афористика Ю. Полякова также отзывается в сознании его современников вполне определенно. Таким образом, можно заключить, что прецедентный текст как ключевая единица русской языковой картины мира – это ментальный феномен, глобальная семантическая единица, существующая в индивидуальном сознании в виде определенной структуры, в которую включены комплексы признаков предмета или явления, обозначенного прецедентным текстом, образованным на различных основаниях и отражающим его понимание отдельной личностью, а также целым языковым коллективом. Этот ментальный феномен является к тому же ключевой единицей, в которой отображается ведущий способ познания мира индивидом.

Семантика, культурные коннотации и устойчивость мотивационных моделей позволяют утверждать, что смысловое ядро концепта прецедентный текст становится смыслообразующим основанием современной российской культуры. Индивидуальное имя «Юрий Поляков» становится символом, знаком переломных событий современной истории России, смутного безвременья и тотально пропагандируемого отречения от великого, но неоднозначно безоблачного прошлого. Не случайно повести, романы Ю. Полякова все чаще становятся предметом научных исследований. Молодые диссертанты анализируют специфику функционирования конструкций экспрессивного синтаксиса прозы Ю. Полякова.

Можно с уверенностью сказать: Юрий Поляков как человек-концепт – феномен законченный, самодостаточный, приспособленный не столько для обозначения конкретного лица, персонажа своего романа или описанной им ситуации, места или явления, вполне узнаваемых современниками, сколько для обозначения характеристик некого знака, символа, определенных качеств, событий и человеческих судеб, обуславливающих четкие коннотации. Каждая историческая эпоха выстраивает свой вариант значимых событий и порождает плеяду прецедентных имен с представлениями о качествах той или иной личности, которой это имя принадлежит. Юрий Поляков как поэт, писатель, публицист, общественный деятель является концептом литературно-художественным, публицистическим, социальным, личностным. На концепты все ориентируются. На людей-концептов тем более. Артур Шопенгауэр утверждал, что «самый распространенный вид гордости – национальная гордость» [6]. Ю. Поляков ставил и ставит острые вопросы, заставляющие задуматься над происходящим. Но он никогда не подыгрывал «новым князьям» только для того, чтобы остаться на плаву. Так, в своем интервью «Московскому комсомольцу» от 6 декабря 2010 г. «непрозападный прозаик» Ю. Поляков скажет: «Вообще в отношении к прошлому у нас торжествует антиисторизм… потому что мы пытаемся смотреть на «Аврору» с яхты Абрамовича. Для нас карточная система – кошмар, а вот для людей, переживших голод и войны, – спасение. У нас, кстати, карточки отменили в 47-м году, а в Англии – в 50-е годы».

Как и все прецедентные аналоги, феномен под именем Ю.  Поляков выполняет три функции: оценочную, экспрессивную и парольную (кодирование информации). Оценивая нравственные и духовные метания современной российской интеллигенции, или функционера, или иного представителя эпохи перемен, автор «ЧП районного масштаба» (1985), «Ста дней до приказа» (1978), «Апофегея» (1989), «Парижской любви Кости Гуманкова» (1991), «Демгородка» (1993), «Козленка в молоке» (1995), «Гипсового трубача» (2008–2012) и др. с тонкой иронией, реалистично точно, несмотря на гротеск и аллегорию, затрагивает актуальные темы своего времени. Кому адресованы поляковские книги? Какую цель ставит перед собой сочинитель этих сюжетов, помимо того чтобы заставить своих современников задуматься или… одуматься?

Нам представляется, что главным намерением писателя среди прочих было и есть – привлечь читателя в со-авторы и привести его к пониманию необходимости «аудита» человеческого в человеке и, как следствие, – переформатированию мировосприятия. Таков роман «Замыслил я побег…», который после его публикации вызвал самые противоположные отзывы: от явного негодования по поводу откровений главного героя, Олега Трудовича Башмакова, до восторгов от точного, но не фотографического изображения эпохи загнивающего социализма времен Л.И. Брежнева и начала дикого капитализма. Название, позаимствованное из стихотворения А.С. Пушкина, −

 
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег. –
 

передает настроение перестроечной волны бегства из страны, которой стали не нужны грамотные, интеллигентные люди. В романе «Замыслил я побег…» писателю удалось передать мироощущение раздавленного временем человека образованного, интеллектуально развитого, в глубине души совестливого, но не способного на решительные поступки. Он мечется между семейными обязательствами и любовницей. Перипетии «треугольной жизни» мужчины средних лет переданы простецким языком, но за этой чеховской простотой, которая не лишена тонкой иронии, нельзя не разглядеть острого ума автора, его умения тонко чувствовать нерв своего времени. Все обыденно, просто, привычно, понятно, но… Кто он, «герой нашего времени»? Отступник, потерпевший или заблудший, лишний человек? Решать читателю. Очевидно одно:

Олег Трудович Башмаков полностью проиграл времени. Эту точку зрения писатель интеллигентно, недвусмысленно сумел донести в подтексте своего романа. Вот она, правдивая, откровенная летопись перестроечного и постсоветского безвременья, которую читать грустно и смешно, но… интересно. Писатель не оставляет читателю права на равнодушное прочтение своих книг.

Как известно, многие произведения Ю. Полякова переведены на иностранные языки, но при переводе зачастую теряется непонятная инофону русская душа. Иностранцы не всегда способны уловить свойственную писателю иронию, понять которую может только носитель языка. Всегда ли возможен перевод? Сам автор на этот вопрос отвечает однозначно: реалии национальной языковой картины мира не совпадают с конативными представлениями носителей иной культуры. Откровенно, без стеснения позволяет писатель заглянуть вдумчивому читателю в тайные «закоуголки» откровенных мужских желаний и сомнений. Похождения пошловатых героев-любовников или вороватой «элиты» под пером мастера выливаются в философские размышления о месте человека в мире, о мучительных поисках нравственного выбора. Расширение рамок «бульварного» сюжета делает прозу Ю. Полякова не только гендерно привлекательной, но и глубоко философической. Многие читатели задавались вопросом: а можно ли убежать от самого себя, даже если ты просчитал этот побег до мелочей?

Ю. Поляков как истинный патриот своей страны в концептуально значимом для понимания мировоззренческой позиции самого писателя цикле статей «От империи лжи – к республике вранья» передал суть духовных исканий целого поколения. Юрий Михайлович продолжает открыто выступать против «конъюнктурного поношения своей страны», и есть даже те, кто не гнушается получать за подобное «Золотого орла», к тому же вскормленного на казенные деньги. Писатель заостряет мысль на том, что отлучение целого поколения от чувства единения с Родиной, глумление над патриотическими чувствами в России не пройдет, не получит постоянную прописку. Задумаемся: почему, например, японская молодежь воспитывается с ощущением того, что японцем быть хорошо, а наследником страны, давшей миру А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ю.А. Гагарина и др., – нет. Мода презирать свою страну, к которой до недавнего времени активно приучали СМИ, подвергая шельмованию все, чем можно и должно гордиться гражданину, – это отдельная тема. Ю. Поляков на метафизическом уровне внушает надежду на возрождение патриотизма, потому что он убежден: «На ниве культуры народ зарабатывает себе вечность». Именно так называется одно из недавних его интервью «Парламентской газете», в которой писатель, рассуждая о целях Года литературы, смело сравнивает Союз писателей с «обществом морских свинок» в силу несовершенства правовых норм о творческих союзах. Он мечтает «подстегнуть развитие культуры, поднять интеллектуальный, духовно-нравственный потенциал общества».

Любой текст, как известно, явление полисемантическое.

Он оставляет право читателю домысливать за писателя. Ю. Поляков на ментальном уровне чувствует время, всячески сопротивляется сам и не позволяет своим любимым героям оплести себя паутиной лжи.

Согласимся: слово как ядерная единица социокультурного пространства в русской языковой картине мира представляет собой базовую ценность, смыслосодержащий стержень жизни. Ю. Поляков через особый прецедентный текст всем своим творчеством символизирует одну из основополагающих идей русской ментальности, обозначенной о. Павлом Флоренским: «…все сотворено словом или разумом Бога» [6]. Сам Юрий Михайлович, объясняя природу писательского труда и таланта, утверждает, что мозг писателя – «это считывающее устройство», ему предстоит всего лишь вербализировать смыслообразы, идущие свыше.

Таким образом, ментальные категории прецедентный текст и слово применительно к Ю. Полякову могут быть представлены в качестве концепта современной русской духовности, которая, по определению Г.В. Токарева, является «важнейшей формой организации культуры» [5]. Повторим, ментально значимыми для русского самосознания понятиями являются совестливость и порядочность, поэтому первым и безусловным признаком приличного человека для Ю. Полякова является любовь к Родине. И, хотя в разные периоды перестроечной России писателя объявляли то «буревестником перестройки», то ее противником и обличителем воинствующего либерализма, он себя разрушителем не считал. Мастеру социального гротеска, подобно М.Е. Салты-кову-Щедрину, создавшему «Историю одного города», Ю.М. Полякову при описании ключевых событий истории одного современного государства удалось в добродушно-шутливых тонах передать столько глубокого гуманного чувства, меткой наблюдательности, тонкого, необидного юмора, мягкой иронии и вместе с тем столько жизненной правды, широких типических обобщений при описании духовных метаний наших современников, в которых читатель без труда узнает знакомые лица, что понимаешь: его произведения – не бесстрастный исторический путеводитель, а именно особый прецедентный текст в широком понимании этого термина. Выразив недоверие власти, передав сожаление о пренебрежении нравственными принципами целого поколения, писатель сохранил уважительное отношение к прошлому своей страны. Его сарказм оправдан и понятен, но он лишен презрения и ненависти.

Таким образом, прецедентное имя «Ю.М. Поляков» в качестве культурного концепта отражает прежде всего ментальные сущности, в которых проявляется дух народа, вкус и нерв эпохи. Это обстоятельство и определяет творческую антропоцентричность прецедентного текста Ю. Полякова, его ориентированность на духовность, субъективность и личную сферу ответственности носителя этнического сознания, поскольку универсальность и неравнодушие стороннего наблюдателя – определяющий признак прецедентности.

Преемственность языковой культуры в конативном переходе от глобального текста-донора к символу современности, на наш взгляд, и составляют лингвокультурные основания особой прецедентности прозы Ю. Полякова. Новые реалии, описанные в его произведениях, становятся не только показателями знаний и представлений о действительности, но и репрезентируют массовое коллективное сознание, ценности, ментальную связь с  культурно-историческим контекстом. При этом художественное пространство становится своеобразной призмой, через которую в преломленном виде читатель без труда узнает социокультурные, психологические маркеры, наслаждаясь включенностью в контекст эпохи. В этом смысле трудно не согласиться с Р. Бартом, который признавался: «Я упиваюсь этой властью словесных выражений, корни которых перепутались совершенно произвольно, так что ранний текст как бы возникает из более позднего» [2].

Таким образом, прецедентный текст – это текст, значимый как для коллективного сознания, так и для отдельной личности в познавательном и эмоциональном отношении. Это текст, который имеет сверхличностный характер, достаточно хорошо известный и понятный широкому окружению этой личности, включая и предшественников, и современников. Ключевым словом в оценке прецедентности, при всей размытости термина в его научном истолковании, является, безусловно, узнаваемость социокультурных маркеров. Применительно к художественному тексту к ним, несомненно, относятся цитаты, имена персонажей, названия произведений, а также имя самого автора текста.