Текст книги "Испытание реализмом. Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова: традиция и новаторство» (к 60-летию писателя)"

Сейчас – увы! – вновь пришло время подделки под искусство, о четырех основных способах которого писал сто лет назад Лев Толстой в работе «Что такое искусство?». Имитация, шифрование нулей, водичка, разбавленная сиропом, вино, изготовленное без винограда и выдержки, заумный «ниочемизм» (от «ни о чем») – вот что такое бОльшая часть современной «книжной продукции» по разделу «художественная литература».

Но, слава Богу, появляются книги, заставляющие поклонников литературы вспомнить вкус молока.

«Гипсового трубача» Юрий Поляков писал пять лет. Думаю, большинство критиков и авторов, играющих в современную литературу, постараются не заметить новый роман Юрия Полякова. Зачем так называемому молочному комбинату сообщать о натуральном молоке, если он его не выпускает? Лучше промолчать… Какой такой Поляков? Автор «ЧП районного масштаба», «Козленка в молоке», «Ста дней до приказа», «Неба падших», «Грибного царя»? Ах, да-да, слышали. Знаете, это не актуально. Там нет ни слова о ГУЛАГе и страданиях творческой интеллигенции под пятой деспотического режима.

Как вы помните, в «Гипсовом трубаче» есть о творческой интеллигенции и мифах, которые сама творческая интеллигенция и создавала вокруг своих страданий. Очень точно и едко написано.

Уверен, что новый роман Юрия Полякова, как всегда, растащат на цитаты, будут смаковать отдельные фразы и перечитывать. Лично я прочитал два раза – сначала с легким возбуждением от настоящего, подзабытого (так пьешь первый стакан деревенского молока), второй раз – маленькими глотками, с наслаждением от сочных диалогов и афористичных высказываний одного из главных героев – кинорежиссера Жарынина:

«А гибель государства, чтоб вы знали, коллега, начинается с телевизионного диктора, который иронизирует, читая новости. Это конец! Дальше – чертополох в алтаре…» Или: «Это только бездарь страдает от геморроя, а талант всегда страдает от власти. Любой. Назовите мне гения, не пострадавшего от власти! Не назовете!»

Режиссер позволяет в романе и такие суждения о нашем некогда доблестном КГБ: «Я тоже обратил внимание, какие они там все аккуратненькие. Поэтому и империю сдали так бездарно! Аккуратисты должны работать в аптеке, а не в тайной полиции… Променяли, подлецы, первородство державохранительства на чечевичную похлебку крышевания. Вы вспомните генерала Калугина! Государство, которое дозволяет человеку с такой рожей работать в органах, обречено!»

Иногда ироничный режиссер приписывает свои суждения французскому поэту Сен-Жон Персу: «Суд – это такое место, где у закона можно купить столько справедливости, на сколько тебе хватит денег». И не столь важно, кто действительно это сказал – лауреат Нобелевской премии Сен-Жон Перс или Юрий Поляков устами своих героев.

10. И еще одно замечание. Романы, подобные роману Полякова, выполняют важнейшую для литературы роль: поддерживают планку, задают высоту. Нам, пишущим, легче живется, когда есть рекордсмен, когда ставятся рекорды. Иначе весь литературный процесс превратится в некие литературные параолимпийские игры для людей с ограниченными творческими возможностями, где равняются на результаты своего круга и не обсуждают высшие достижения литературы, чтобы не расстраиваться. Прочитав Юрия Полякова или Виктора Конецкого, халтурить стыдно. Зато какая-нибудь Машкова или Грустинова порождают шлейф подражателей – я тоже так могу, скорее напечатайте! Планка снижается, писательское сословие начинает халтурить. На ровном пустынном месте каждая кочка кажется холмом. А гору вдали стараются не замечать.

И вообще, чтение как особый вид эстетического наслаждения – увы! – становится занятием избранных. Наподобие визита в филармонию или неспешных прогулок по Эрмитажу или Третьяковке.

И последнее. Если бы я выдвигал Юрия Полякова на Нобелевскую премию, то с формулировкой: «За сохранение лучших традиций русского литературного языка и высокую художественность». Или так: «За продолжение традиций Гоголя, Сал-тыкова-Щедрина, Чехова, Зощенко, Булгакова в русской литературе и высочайшее мастерство в художественном изображении жизни». Мастерство – вот что в первую очередь импонирует мне в прозе Юрия Полякова.

Ю.М. Поляков:

Это интересный момент, и мы с Дмитрием Каралисом не раз его обсуждали. Речь о феномене, который я бы назвал двух-общинностью нашей литературы. Она у нас как бы разделена на две ментальные общины: одной совершенно не интересно, чем живет и что пишет другая. Я с этим много раз сталкивался. Помню, кто-то написал рецензию на «Гипсового трубача», на первую часть, и отнес в либеральный журнал «Знамя». А там говорят: «А мы не знаем такого писателя Юрия Полякова». Не то чтобы я им не нравлюсь или кажусь плохим, нет, я вообще для них не существую, что бы ни написал. Подобное, но в меньшей степени, относится и к патриотической общине: она тоже не знает, чем живет либеральная, или постмодернистская, сторона. Ничего хорошего в этом нет. Двухобщинность страшно обедняет литературный процесс, самих писателей. Дело доходит до смешного. Один молодой автор написал роман, где, как считает, самым первым рассказал о событиях 91-го года. А ему говорят:

«Подожди, есть же роман про это время». − «Да?» Он читает и понимает, что изобрел велосипед. В моем поколении подобное исключалось. Во-первых, не было двух общин. Да, имели место, как сказали бы в древнем Новгороде, соперничающие концы. Но все сходились на мосту, когда дело доходило до споров и схваток эстетических или общественно-политических. Взять, например, знаменитую дискуссию конца 70-х «Классика и современность». Сейчас такого моста нет. Есть два гетто, где затворились литераторы, пишущие на одном языке, но молящиеся разным цивилизационным богам и культурным героям. У каждого гетто свои авторитеты и пророки. Причем тот, кто в одном гетто считается гением, в другом – дебилом. Даже смешно. Я как-то встретил одну либеральную критикессу, которая сотрудничает с «Литературной газетой» и которую я знаю с юности: мы состояли в одной комсомольской организации. Спрашиваю: «Что-то ты давно к нам в газету не заходила…» Она: «Лежала в больнице с сотрясением мозга. И представляешь, на соседней койке лежала женщина, читала твою книжку и все время смеялась. Я у нее попросила, прочитала пару страниц, и, ты знаешь, мне так понравилось!» А я тогда подумал: мы знакомы сто лет, она сотрудничает в нашей газете, она, наконец, профессиональный критик, но ей до сотрясения мозга не приходило в голову разобраться, почему мои книги переиздаются, почему мои пьесы собирают полные залы. Ей было просто неинтересно.

Но мне-то интересно, почему, например, у Сорокина есть свой читатель. Мне интересно, почему у Кибирова есть свой читатель. Да, мне это интересно, как они это делают, чем задевают, как выворачивают язык. А им неинтересно. И вот это, конечно, плохо. Коллега Агеносов помнит, скольких нам сил стоило хотя бы чуть-чуть добавить в учебники литературы другое, не либеральное направление, чтобы монополию разбавить, монополию постмодернистского тренда, извините за выражение. Удалось лишь в 10-е годы. А до этого двадцать лет царила глобальная фигура умолчания того, что не соответствовало понятиям нашей «либеральной жандармерии». Кстати, практика замалчивания пришла в высшую школу именно из критики. Присылают в газету научную работу из Краснодарского университета – «Русский роман первого десятилетия XXI века», а там моя фамилия даже не упоминается, хотя ни один из романов этого периода не может похвастсться судьбой «Грибного царя», много раз переизданного, переведенного в разных странах, экранизированного, инсценированного. Что это? Ну ладно какая-нибудь Наталья Иванова: ее как перекосило еще в 91-м году, так она и ходит. Но университет, кафедра современной литературы! Бред какой-то…

И дело не в том, что я обижен, скорее − озадачен. Сама тенденция очень вредна для нашей филологической науки, да и для всей словесности. Нельзя развивать науку по законам гражданской войны. Ну, делали вид при советской власти, что нет Набокова, Ходасевича или Георгия Иванова. И что? Они вернулись, правда, с опозданием. И кто выиграл от их опоздания? Читатель? Нет, только малоталантливые их современники, о книгах которых уже и забыли… Увы, ситуация похожая…

Н.Н. Казаков
член Союза писателей России, начальник отдела – член редколлегии журнала «На боевом посту» МВД РФ
Методика оценки афористичности текста
на примере произведений Юрия Полякова

При оценке творчества того или иного автора актуальным является вопрос об афористичности его произведений, под которым понимается насыщение произведений афоризмами. Речь, безусловно, идет о вводных, по классификации Н.Т. Федоренко и Л.И. Сокольской, афоризмах. В своей книге «Афористика» [1] они пишут: «Различают афоризмы вводные, то есть входящие в любой текст произведения, и обособленные, или самостоятельные, входящие в произведения, состоящие из одних афоризмов».

Желание быть афористичным имманентно присуще многим (в том числе и современным) авторам. В одном из предисловий [2] Юрий Поляков заметил: «Всякий нормальный писатель так же хочет быть афористичным, как всякая нормальная женщина – привлекательной. Надо сознаться, женщинам это удается гораздо чаще… Если после прочтения какой-нибудь книги в вашей голове задержалось хотя бы несколько авторских фраз и мыслей, значит, это приличный писатель и хорошая книга. От плохих в голове остается только желудочная тяжесть и обида на первопечатника Ивана Федорова».

Но возникают закономерные вопросы: «А как определить афористичность произведения? Существуют ли какие-то математические (как наиболее объективные и точные) показатели, характеризующие афористичность? Можно ли сказать, что один писатель более афористичный, чем другой?» Ответы – к большому сожалению – однозначные отсутствуют.

Первую и пока единственную попытку оценить афористичность произведений предприняла Н.М. Калашникова в своей диссертационной работе, посвященной современной российской писательнице Виктории Токаревой [3].

В данном исследовании Н.М. Калашникова пишет: «В среднем у В. Токаревой одно обобщающее высказывание приходится на 2,94 страницы, у Л. Петрушевской – на 17,88, у В. Войновича – на 21,29, у В. Аксенова – на 20,2. Основываясь уже на этих простейших статистических данных, можно утверждать, что афоризм – неотъемлемый и характерный элемент стиля В. Токаревой» [3].

Работа Н.М. Калашниковой, оговоримся сразу, безусловно, очень интересная, своевременная и нужная. Однако подсчет распределения «обобщающих высказываний» в ней ведется исходя из насыщения ими страниц текста. Что, на наш взгляд, является достаточно неточным, ведущим к большим (как показывают расчеты – до 50%) погрешностям.

А все потому, что если «мелкий шрифт – орудие мошенников» [4], то крупный шрифт – уловка издателей. И от издательства к издательству, от издания к изданию шрифт книги и ее формат могут изменяться, что соответственно ведет к существенному изменению количества афоризмов на страницу текста.

В качестве примера расчетов по методике Н.М. Калашниковой можно привести разные издания романа Юрия Полякова «Гипсовый трубач» [4, 5]. Издание [4] дает нам численный показатель 1,239 (т. е. один афоризм на 1,239 страниц текста), издание [5] – 1,60. Таким образом, расхождение составляет около 25%.

Поэтому требуется найти более объективный показатель афористичности текста. На наш взгляд, таким показателем может стать коэффициент афористичности произведения [6].

           Введение понятия «коэффициент афористичности произведения»

Определение. Коэффициент афористичности произведения _(Каф) – числовой показатель, характеризующий насыщение (наполнение) текста афоризмами.

Коэффициент афористичности текста равен отношению количества афоризмов в тексте к общему количеству предложений в тексте, умноженному на нормировочный коэффициент:

где Q_аф – общее количество афоризмов в тексте;

Q_пр, – общее количество предложений в тексте;

х – знак умножения;

К_нор – нормировочный коэффициент (К_нор=100).

При этом К_аф принадлежит числовому отрезку от 0 до 100:

К_афО [0, 100], т. е. 0≤К_аф≥100 и показывает количество афоризмов на 100 предложений текста.

     Алгоритм расчета коэффициента афористичности

Алгоритм расчета можно разделить на два этапа:

1. Творческий.

2. Технический.

На творческом этапе прочитывается произведение и методом сплошной выборки из него извлекаются все афоризмы:

Qаф=ZZZ, где ZZZ – полученное количество афоризмов.

Для реализации технического этапа необходимо иметь прочитанное произведение в электронном виде в любом формате, воспринимаемом текстовым редактором Word (.doc, .txt, .rtf).

Для подсчета количества предложений в тексте необходимо произвести ряд манипуляций, ведущих к унификации (однообразию) знаков препинания в конце каждого предложения. Важно строго придерживаться порядка замен – ?! – !? – ? – ! – … (отточие) – . (точка). Замены производятся на любой символ, например, @.

Для этого:

1. Курсор помещаем в начало текста;

2. Нажимаем клавиши Ctrl+H. Появляется окошко «Найти и заменить». В строку «Найти» заносим заменяемый(е) символ(ы), например, ?! (вопросительный и восклицательный знаки). В строку «Заменить на» заносим заменяющий символ – @, нажимаем «Заменить все» – появляется окошко «Поиск документа закончен. Произведено замен: ХХХ»;

3. Повторяем п. 2 последовательно для заменяемых символов !? – ? – ! – … (отточие) – . (точка), в результате выполнения этой процедуры происходит полная унификация знаков препинания в конце предложений.

4. Повторяем п. 2 со следующими параметрами:

– заменяемый символ – @;

– заменяющий символ – #.

Информация в окошке «Поиск документа закончен. Произведено замен: YYY» говорит о том, что исследуемый текст состоит из Qпр=YYY предложений.

5. Вычисляем коэффициент афористичности по формуле в которую подставляем общее количество афоризмов в тексте:

Q_аф=ZZZ, общее количество предложений в тексте: Q_пр=YYY, К_нор=100.

Осуществив расчеты по предлагаемой методике различных изданий одного и того же «Гипсового трубача» [4, 5], получаем одинаковый коэффициент афористичности К_аф=2,696, который означает, что на 100 предложений текста приходится без малого 2,7 афоризмов.

В уточнение анализа, проведенного автором данной статьи в послесловии к [2], получаем коэффициенты афористичности некоторых прозаических произведений Юрия Полякова:

● «Небо падших» – 2,965;

● «Апофегей» – 2,868;

● «Замыслил я побег…» – 2,372;

● «Козленок в молоке» – 2,180;

● «Парижская любовь Кости Гуманкова» – 1,775;

● «Демгородок» – 1,619;

● «Сто дней до приказа» – 1,420.

И нескольких драматургических (заметим, что перед расчетами пьес требуется дополнительная чисто техническая подготовка текста для получения максимально объективной картины):

● «Халам-бунду, или Заложники любви» – 1,706;

● «Левая грудь Афродиты» – 1,676;

● «Одноклассники» – 1,421.

Таким образом, можно сделать вывод, что введение коэффициента афористичности позволит максимально объективно оценить афористическую составляющую творчества писателя. В настоящее время проводится работа по подготовке компьютерной программы расчета коэффициента афористичности, с помощью которой будет автоматизирован 2-й (технический) этап его алгоритма.

Литература

1. Федоренко Н.Т., Сокольская Л.И. Афористика. М.: Наука, 1990. 420 с.

2. Поляков Ю.М. Бахрома жизни. Афоризмы, мысли, извлечения для раздумий и для развлечения: [сборник цитат]. Сост. и автор послесловия Н.Н. Казаков. М.: АСТ, 2013. 412 с.

3. Калашникова Н.М. Афористичность как черта идиостиля В. Токаревой: Дис. канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2005. 246 с.

4. Поляков Ю.М. Гипсовый трубач. М.: АСТ, 2013. 1088 с.

5. Поляков Ю.М. Гипсовый трубач. В 3 частях: М.: Астрель: АСТ, 2008. 382 с.; 2010. 488 с.; 2012. 672 с.

6. Казаков Н.Н. Математическая оценка афористичности произведений // Известия Института инженерной физики, 2014. № 4(34). С. 104−105.

Л.Н. Турбина
кандидат биологических наук, старший научный сотрудник ИМЛИ РАН
Юрий Поляков – кому быть живым и хвалимым, или культурный код эпохи в романе «Гипсовый трубач»

Роман Ю. Полякова «Гипсовый трубач» обращен прежде всего к тем, для кого любимым произведением писателя, имя которого стало популярным среди любителей полноценной сюжетной прозы после первой же публикации несколько десятилетий тому назад, остался культовый роман «Козленок в молоке», посвященный собратьям-писателям. И опять беспроигрышный вариант – роман из жизни творческой интеллигенции: на этот раз его героями выступают писатель и кинорежиссер, портрет на фоне эпохи. Временная дистанция между выходом в свет «Козленка в молоке» и «Гипсового трубача» – те самые пятнадцать лет в жизни страны и мира, которые были просто перенасыщены важнейшими событиями; проследить изменения в психологии людей, эти катаклизмы переживающих, – достойная задача для писателя. Их и фиксирует автор в своем трехтомном романе.

В палитре художественных средств Ю. Полякова сатирические краски преобладают, сгущаясь от романа к роману, тяготея местами к политической сатире, но для них всегда находится точный образный ряд (для выведения накопившейся в нем горечи и желчи, как признается сам автор в одном из интервью).

Вот пример из второй части романа: один из главных героев романа, писатель Кокотов попытался ради заработка сотрудничать с так называемым Фондом Сэроса; жесткие требования для соискателей грантов по дискредитации всей доперестроечной действительности толкают талантливого писателя к оригинальной перелицовке смысла известной с детства книги Аркадия Гайдара «Тимур и его команда», в результате которой главные положительные герои книжки на самом деле страстные борцы со сталинским режимом. Этому абсурднейшему толкованию известной детской книги возмутились даже либеральные хозяева «грант-дамы». Автор романа вплотную подходит тут к теме оборотничества: уж если Тимур не пионер-герой, то и каждый, возможно, не тот, за кого себя выдает, а нечто прямо противоположное.

Композиция романа напоминает плутовской роман: основная сюжетная линия представляет собой ствол дерева, а вставные новеллы – его ветки, они ветвятся и постоянно добавляют объемность повествованию, помогая избегнуть линейности и упрощенности, которыми грешит авантюрная проза, – прочитал и закрыл навсегда. Не так обстоит дело с прозой, которую мы обозначили как «ветвистую»: вставные новеллы имеют разную ценность для сюжета в целом, например, «Песьи муки» – история о том, как соседи сублимируют накопившуюся агрессию через своих собак, что характеризует нравственную деградацию общества. Для сюжета романа, повествующего об истории написания киносценария по рассказу Кокотова «Гипсовый трубач», где соавтором и вдохновителем замысла выступает кинорежиссер Жарынин, история эта как будто не имеет прямого отношения к происходящему. Однако два главных героя произведения – люди творческие, рассказывание историй есть составляющая часть их профессии, соавторы постоянно провоцируют друг друга на отвлечения от непосредственной работы по превращению рассказа в киносценарий.

Для совместной работы Жарынин привозит Кокотова в некогда привилегированное заведение – дом ветеранов культуры «Ипокрения», расположенный в старинном дворянском имении, лакомом кусочке для любого олигарха, то бишь мецената. Один из представителей этой породы по фамилии Ибрагимбыков уже фактически прибрал дом ветеранов, воспользовавшись юридической некомпетентностью мелких жуликов, управлявших данным заведением доселе.

Модное увлечение паранормальными методиками исцеления директора дома ветеранов Огуревича позволяет ему, промышляя курсами нового учения – трансформизма, прокручивать общественные денежки с надеждой на быстрое обогащение. В результате стариковские пожертвования (а каждый из насельников этого дома отдал свою квартиру государству в счет своего в нем пребывания) превратились в ничего не стоящие «чемодурики», аферу с которыми прокрутил жулик уже всероссийского масштаба.

И Огуревич просит защиты у Жарынина, этого странствующего рыцаря в берете с пером, защитника обиженных и ограбленных; тот вызывает в дом ветеранов телевидение.

Приездом группы работников ТВ, съемкой заказанного Жарыниным сюжета и вечерним просмотром отснятого материала заканчивается вторая часть «Гипсового трубача». Кульминационный момент романа – вечерний просмотр того, что днем было записано в доме ветеранов работников культуры. О безграничных возможностях СМИ манипулировать общественным мнением известно давно; приехавшие телевизионщики при показе вырезали все, кроме слов Жарынина о статусе пансионата «Ипокрения». И затем выступающий всеобщим благодетелем Ибрагимбыков обещает телезрителям, что не оставит беспомощных стариков на улице, а расселит их по другим пансионатам, чтобы всерьез заняться ремонтом уникальной жемчужины русского зодчества, то есть провозглашает с экрана именно то, чего более всего опасались и Огуревич, и Жарынин, и, главное, – сами ветераны.

Ждать развязки судьбы дома ветеранов заинтересованному читателю пришлось достаточно долго, более двух лет, и вот в марте 2012 года вышел последний, третий том «Гипсового трубача». Терпение нетерпеливого читателя автор успешно подогревает любовным нетерпением писателя Кокотова, встретившего в пансионате бывшую пионерку своего отряда из тех времен, когда он в студенческие годы подрабатывал летом в качестве лагерного пионервожатого. Ныне эта богатая и преуспевающая дамочка активно вводит его в искушение, а затем успешно динамит его. Утомительные и явно затянутые эротические мечтания Кокотова на страницах романа создают тот самый «саспенс» для читателя: непрочитанных страниц все меньше, к тайне мы так и не приблизились… Неожиданные обстоятельства приводят «писодея» – так любовно обзывает соавтора Жарынин – к истинному чувству.

Но вот пружина отпускается, и сюжет начинает стремительно раскручиваться: сданный в первом томе Кокотовым анализ на биопсию дает положительный результат – у него рак. К этому времени он уже обрел женщину, которая любит его всю жизнь (разумеется, это не бывшая пионерка), которая крепкой рукой удерживает его от гибели практически в последний момент. Писателем точно прослеживается, как подсказки судьбы первоначально воспринимаются им как помехи. На этом же угадывании подсказок высших сил заостряет внимание читателя Тихон (Шевкунов) в своей книге «Несвятые святые», многажды переизданной за последние два года…

Не скоро сильно изменившийся после удачного лечения Кокотов возвращается на поле действий, покинутое им в решительный момент схватки с Ибрагимбыковым, к которой его упорно толкал соавтор. Вот тут-то читателю открываются все главные секреты и умалчивания! Происходят разоблачения удивительные, и все оказываются не теми, за кого себя выдают. Интрига, мастерски закрученная писателем, получает совсем неожиданное разрешение: Ибрагимбыкова, в которого Кокотов стреляет перед своим внезапным отъездом, играет безработный актер, а подлинным бенефициаром продажи «Ипокрении» оказывается племянник одного из самых заслуженных ветеранов.

Как признается сам Ю.М. в интервью Л. Колпакову в «Литературной газете»: «Роман писался семь лет. За это время изменилось общество, я сам изменился, поэтому и части отличаются – по стилистике, энергетике, авторской позиции… Для условно «либерально-интернациональной» общины критиков… моя «традиционалистская» сатира направлена именно против их священных общечеловеческих коров… А для патриотов-почвенников в моих сочинениях слишком много иронии, игры, насмешки, гротескного реализма, обрусевшего постмодернизма, а это считается чужеродными признаками». Лучше самого автора о художественных приемах и средствах трудно сказать.

Уже писалось, что язык является одним из главных достоинств прозы Полякова, подтверждая наблюдение, что только поэты могут писать прозу, в которой каждое слово имеет вес, несет повышенную нагрузку, как в стихах, где слов на странице текста во много раз меньше, чем на странице прозы. Язык Ю.М. точен, отшлифован, и в то же время автор не чурается современной лексики и вульгаризмов. Это безжалостный язык человека, живущего без иллюзий – по отношению к себе и другим.

Но главным для меня в последней, завершающей части романа «Гипсовый трубач», имеющей подзаголовок «Конец фильма», становится художественное открытие автором, так сказать, алгоритма времени как времени оборотней и симулякров: ничто не остается таким, каким представляется в начале, каким оно хочет казаться и каким мы его видим исходя из прививаемых обществом стереотипов. Не есть ли это тот самый «культурный код эпохи», поиском которого был озабочен Витек из самого популярного поляковского романа «Козленок в молоке»?

Одно остается сказать: не верь глазам своим и думай, читатель, думай…

Неблагодарна, однако, стезя сатирика, особенно ярко талантливого, во все времена.