Текст книги "И тогда я поняла"

Я уж думал, ты не попросишь

Вика Слугоцкая

Санкт-Петербург – домик в лесу близ Ладожского озера

«Дотянуться до каждого темного угла и принести туда Свет»

Я сидела за стойкой администратора в гостинице и каждую свободную минуту строила планы, как побыстрее уехать навстречу сразу нескольким мечтам: первое соло-путешествие, Южная Америка, волонтерство с детьми, встреча с океаном и объятия с альпакой.

Но на пути, как камни поперек реки, возникало нагромождение нерешенных вопросов: деньги на билеты и проживание, выбор волонтерской организации, поиск подработки и так далее. Когда проблем слишком много, нужно превратиться в реку и неспешно преодолеть камни, пуская в сознание новые пути решения. Однако деньги – самый большой камень – оставались проблемой. Откладывать поездку на далекое будущее не хотелось, и мозг мгновенно заработал, соединяя воедино все, что могло помочь построить невидимый мост между Санкт-Петербургом и Лимой.

В тот же день, вспоминая разных людей из путешествий, я вспомнила один вечер в Харлеме в Нидерландах. Я с сестрой и Рейнауди – парнем, с которым мы познакомились на каучсерфинге, – сидим на кухне его пентхауса с бокалами белого вина. На его самодельных часах мигает «4:00». Он математический гений, окончил магистратуру в Кембридже, а мы с сестрой покрываемся мурашками от того, что случай привел нас к этому волшебному человеку. Мы долго говорили о мечтах и страхах, и в какой-то момент Рейнауди сказал:

– Пообещайте мне кое-что. Когда вы точно решите, чего хотите, и вам не будет хватать только денег для осуществления этого, я все решу.

Мы продолжали созваниваться, и я знала, что он не отказался от своих слов. Решено!

Свое послание я настрочила в эмоциональной эйфории, написав, что никогда не делала ничего подобного в своей жизни и приму любой его ответ, потому что даже для меня это too much, однако как-то он упоминал о своем желании помочь, когда придет время, и сейчас для меня именно такое время.

Ответ Рейнауди перевернул мое отношение к жизни: «Пришли фото паспорта, я все оплачу. Уже боялся, что ты не осмелишься написать!»

И тогда, получив это сообщение, сидя за ресепшеном с учащенным пульсом, преодолевшая оковы вечного «а если не получится», я поняла, что наш внутренний огонь – то единственно важное, что никогда не заменит ни одна золотая кредитная карточка, модельная внешность и дорогущие бренды. Это то, что позволяет тебе мечтать, исполнять эти мечты и гореть пламенем жизни. Ведь, имея все, можно не чувствовать и не хотеть ничего, а не имея ничего – можно быть бесконечно живым. В такие моменты вера в себя и в людей становится размером с весь земной шар.

Вылетая из Питера и сжимая в руках распечатанные билеты, я впервые за долгое время плакала от счастья.

Димка

ЛЕРА Кажура

Тольятти – Сочи

Новостной журналист

История, которая произошла со мной больше десяти лет назад, уже давно превратилась в байку для маленьких кухонь, костров и отпугивания «не своих». Иногда мне кажется, что в ней больше смешного, чем грустного. Иногда – наоборот.

Мне было 15, когда сестра познакомилась в интернете со странным парнем, у которого был еще более странный друг. Звали его Дима. Он был старше меня на четыре года. Небольшого роста, с маленькими ладонями и глазами, с длинными светлыми волосами, неаккуратно спадающими на плечи. Он много шутил, носил мешковатую одежду, картавил и постоянно курил. Мне он совсем не нравился, но, когда в первый же день Дима предложил отношения, я согласилась. Он был взрослым, а я – любопытной и, если честно, совсем еще несмышленой девчонкой.

Все было коряво с самого начала. Дима постоянно пропадал, а когда появлялся, рассказывал невнятные истории, на которые я охотно велась. Например, он часто упоминал про сестру-двойняшку, которую никто никогда не видел. Мы много целовались, но на секс он даже не намекал.

Я и сейчас хорошо помню, как сильно прикипела к нему, все прощала, строила планы. Мы вместе отметили Новый год. Я познакомила его со своей семьей и друзьями. Он учил мою маму водить машину. Навещал мою сестру в больнице. А через три месяца я узнала, что Дима – девочка.

В тот день мы сидели в машине с его близкой подругой. У нее было оранжевое лицо, черный пуховик и такие же черные ресницы. Без прелюдий и подготовки она, обнимая спинку автомобильного кресла, так и сказала: «Дима – девочка». И ничего больше. Пока мои подруги мечтали о мальчиках из параллельного класса, переживали о прыщах и месячных, я пыталась понять, как так получилось, что меня целовала девочка по имени Дима.

Уже потом я увидела ее водительские права с именем «Алена». Нашла ее родного брата, который рассказал, как родители пытались «вылечить» ее, но махнули рукой. Уже потом я нащупала под ее толстовкой эластичные бинты, которыми она много лет заматывала грудь третьего размера. Сошлось все. И вранье про сестру-близняшку, и то, как по-женски она держала бокал, и отказ от пресловутого секса. Но все это было потом.

А пока представь, что мы стоим во дворе с ее друзьями. На улице темно и холодно. Она пьет пиво прямо из горла трехлитровой бутылки. Я уже все знаю и чувствую обиду и злость. Мне пора уходить, сердце колотится, и я шепчу ей на ухо: «Пока, Аленка…» Я хотела ее напугать, изумить своим великим знанием о том, кто она есть на самом деле. Хотела, чтобы ей стало стыдно и больно. И вот я, дрожа, но ликуя, выдаю ей обескураживающую правду, а она поворачивается и с улыбкой, почти нежно, выдает мне то же самое: «Пока, Лерка…»

И тогда я поняла: я не могу сделать ей больнее. Ей больно уже много лет. От бинтов, стягивающих грудь, от фальшивых друзей, от родителей, которые отвернулись от нее. От того, что она не может быть собой в самом банальном смысле этого слова.

Я бы хотела закончить эту историю духоподъемной моралью, но у меня нет такого финала. Я ничего не слышала об Алене много лет, пока недавно друзья не рассказали мне, что она работает продавщицей в посудной лавке.

Тоненькая золотая нить

Атасия Шувалова

Южно-Сахалинск – Москва

Кандидат юридических наук поневоле

История, которая перевернула мою жизнь, произошла около трех лет назад. Сразу оговорюсь – я не из тех девочек, которые нянчили кукол и мечтали о братике или сестричке. Я единственный ребенок и весьма довольна этим фактом. В юности о детях тоже не задумывалась и после замужества тянула с этим практически до последнего – сама Вселенная сложила все события так, что это случилось вопреки всем планам. Я меньше полугода как устроилась на работу, которая меня устраивала, впереди маячили карьерный рост и перспективы командировок, хотя по здоровью было не все так гладко. Какая ирония – я начала ходить по врачам с запросом на подготовку к беременности через год, а она тут как тут…

Не скажу, что я обрадовалась, когда узнала, наоборот, это был внезапный ужас, паника, растерянность… Потом было все: отрицание, торг, принятие. Но в целом было неплохо. Меня миновали токсикоз и прочие гормональные прелести, я нравилась себе больше, чем когда-либо. Но все равно не верилось, что во мне другая жизнь. Я не разговаривала с животом, не включала ему Моцарта, не медитировала на предстоящие роды.

Живя в комфортном для себя спокойном ритме, я наконец оказалась в роддоме. Не для операции, просто для наблюдения, но уже было понятно, что одна я отсюда не выйду. Там было всякое – и конфликт с медсестрой, которая по иронии судьбы через два дня оказалась дежурной. Этого я и опасалась – подставляться под клизму той, на которую накатала жалобу начальству… Но ребенок решил именно так, и в 3 часа ночи все началось.

Я не помню каждый из этих семнадцати часов по минутам, воспоминания рассыпаются на какие-то эпизоды. Вот я иду в предродовую, вот таскаюсь за персоналом с вопросами, когда же меня осмотрит врач. Вот, наконец, родильная палата, попытка «пропеть» схватки, болтовня с мамой… Потом капельница, окситоцин, эпидуралка… Третья смена врачей. Сами роды принимали три мужчины-врача, и все трое были такими красавчиками, что совсем не при таких обстоятельствах хотелось лежать бы перед ними с раскинутыми ногами… Миг – страшное напряжение, и тело разом выдохнуло. Где-то очень далеко слышится писк… Мокрое фиолетовое тельце кладут мне на грудь, и я улетаю куда-то далеко… После всех положенных манипуляций нас сначала везут по коридору в одном направлении, а после разделяют: его – в детское отделение, меня – до утра, на каких-то 6 часов – отдохнуть в палату. Я вижу, как увозят кувез[41]41
  Кувез – приспособление с подачей кислорода и поддержкой температуры, куда помещают недоношенных или заболевших новорожденных.


[Закрыть], слышу попискивание ребенка – как будто тоненькая золотая нить тянется между нами, как будто еще есть эта пуповина, неразрывная связь… И тогда я поняла – теперь мое сердце бьется там, в этом совершенном существе, и центр моей Вселенной сместился безвозвратно.

Деревянная лошадка

Тася Шарова

Москва – Прага

Фотограф

Я помню, как бабушка подвела меня к порогу и сказала: «Тася, смотри, это Галя и ее мама. Они будут жить с нами».

Москва. Мне шесть лет. На пороге квартиры стоит девушка в золотом пуховике, с белой марлевой маской на лице и плотно сидящей вязаной шапочке. Сзади стоит ее мама, одетая во что-то темное – уставшая, но восторженная женщина.

На самом деле девушке было всего четырнадцать, но для меня тогда такого возраста еще не существовало: все, кто выше меня, кто носит золотой пуховик, да еще и медицинскую маску на лице (до чего серьезно и странно!), – взрослые.

Галя с мамой приехала в Москву из города Иваново в поиске лекарств и хорошей клиники с интенсивным лечением. Конечно, им необходимо было жилье в тихом районе, а моя бабушка всю жизнь хранила комнату под сдачу, и вот эти две дороги пересеклись, и судьба занесла Галю с мамой в нашу с бабушкой теплую квартиру с коврами, цветами, пианино, книгами, картинами, аистом из папье-маше на стене и тем самым запахом хлеба, которым должен полниться дом, в котором кого-то любят.

– Здрасьте, – промямлила я из-за бабушкиной юбки, после чего наши гостьи улыбнулись (одна – ртом, а другая – глазами) и скромно зашли внутрь, внося сумки. Очень быстро интерьер изменился: появились коробки со шприцами, десятки баночек с лекарствами, стенд для капельницы. Но еще быстрее мы начали жить душа в душу вчетвером.

У Гали лейкемия – я не понимала этого точно так же, как и ее возраста. Я вообще не знала, что может быть такая болезнь, которая медленно убивает, – ну как это, вот же она, не лежит под пледом с градусником, не кашляет, она ходит, смеется, играет со мной, кушает – и при этом сильно болеет. От остальных людей Галю не отличало ничего, кроме очень бледного лица с веснушками, синяков на теле и полного отсутствия волос, но и это меня не смущало. Я называла ее Клеопатрой и очень переживала, когда ей предстояла очередная процедура с чем-то неприятно-пластиковым и пугающе-сверкающим. Я не могла осознать ее мужество, спокойствие и то, с каким обыденным, даже бытовым умиротворением они вместе с мамой справляются с ситуацией.

Мы с Галей собирали деревянный замок, гуляли все вместе, смеялись, ходили в храм, я пряталась в угол при виде игл, на кухне за радио и веселыми разговорами распивали сладкие чаи и горькие препараты, и так, день за днем, проходили недели.

– Галя, это тебе, выздоравливай, пожалуйста, все будет хорошо, – с этими словами я протянула моей смелой Клеопатре рисунок и расписную деревянную лошадку.

Сейчас я уже не могу вспомнить, почему тогда жила с бабушкой, но, как бы то ни было, пришло время возвращаться домой. Фигуры поменялись – в этот раз на пороге стоял мой папа в черной куртке и черных джинсах с цепями и ждал, когда я закончу ковыряться с ботинками и со всеми попрощаюсь. От моего подарка Галя улыбнулась глазами (она снова надела маску, ведь в квартире находился чужой для нее человек, принесший на своей одежде улицу, угрожающую ее ослабшему от химиотерапии иммунитету). На рисунке были изображены мы с ней, сидящие на радуге, вокруг летали облака, звездочки, единороги, и я еще что-то написала, какое-то искреннее шестилетнее напутствие, которое сейчас уже не помню. Галя, прочитав его, улыбнулась и сказала: «Хорошо. Обязательно».

А деревянная лошадка была моей любимой. Хорошенько подумав, я определила ей достойную миссию: она должна была укрыть Галю от всех бед, чтобы она обязательно поправилась.

Они вместе с мамой поблагодарили меня, мы попрощались. Цветное платье, темные штаны и свитер с горлом, яркая пижамка – они остались среди ковров, цветов и тепла от батареи и ламп, а мы с папой закрыли тяжелую дверь с клеенчатой обивкой и вышли в синеву холодного зимнего подъезда.

Следующее воспоминание – мы с мамой в центре Москвы. Жуткая пробка. Мама положила одну руку на руль, а другой поглаживала хвост на голове. Я сидела на заднем сиденье и устало смотрела в окно, думая о том, что молчание в этой машине сильно затянулось – не играла даже музыка. Единственным звуком были протяжные гудки по разным сторонам от нас.

Я всегда чувствую, когда мама готовится сказать что-то неприятное. И в тот раз я сидела, съежившись, терпеливо ожидая, когда она заговорит, и гадая, какая будет тема.

– Тась… – начинает мама, положив вторую руку на руль и еще напряженнее уставившись вперед. – Ты же помнишь ту девочку, которая жила у вас с бабушкой? Галю?

Она рассказала про то, как Гале резко стало хуже, как началось кровотечение, как маме пришлось забрать ее в реанимацию, как пришлось приехать ее папе из Иванова, как родители обивают пороги больниц и падают в ноги врачам, которые ничем не могут помочь. О том, как жизнь медленно ее покидает, и выхода у нас, простых людей, почти нет. Да, она сказала именно «у нас» – за долгое время Галя стала нам всем родной, и беды ее семьи мы воспринимали как свои.

Мама вытерла слезу и, вдруг повысив голос, с надрывом сказала:

– Ты понимаешь? Она умирает у них на глазах!

А я поняла. И вмиг сделалась деревянной, как та самая лошадка. К такому жизнь меня еще не готовила. Хотя готовит ли она кого-либо?

В течение многих недель я спрашивала родителей и бабушку, что же там с Галей, как же все закончилось – они каждый раз отводили глаза и никогда не отвечали. Постепенно внутри у меня все успокоилось, и рана затянулась.

Однажды утром я увидела в газете объявление одной мамы: она писала о том, что умирает от рака ее маленький сын, и просила людей прислать ему какие-нибудь подбадривающие рисунки и открытки. Я взяла лист бумаги, нарисовала этого мальчика, сидящего на радуге, уже знакомые звездочки, единорогов и написала блестящими чернилами, что его ждет волшебный мир, полный сказочных персонажей и невероятных приключений, и что я желаю им с мамой удачи, и что все обязательно будет хорошо. Через несколько дней я отправила рисунок по указанному адресу и убежала в школу – и больше никогда не вспоминала про Галю.

* * *

Та же Москва, двадцать второй этаж нашего дома, мне шестнадцать лет, а еще жарко и скучно. Я сидела на кухне одна и вертела в руках карандаш, задумчиво глядя в методичку по геометрии. Решив сделать перерыв, я достала айпад и случайно попала на страницу какого-то сообщества, посвященного борьбе с тяжелыми болезнями. Я долгое время пролистывала страницу за страницей, читая истории людей, которые побороли тот или иной недуг. Когда я добралась до раздела с видео, свет экрана уже ударял в глаза – на улице постепенно стемнело. Я смотрела их один за другим, вдохновляясь тем, сколько может выдержать человек, находя в себе силы двигаться дальше – тогда у меня был тяжелый период. Дойдя до еще одной девушки, готовой рассказать свою историю, я заварила себе шестнадцатый чай и открыла методичку, чтобы хоть как-то приблизиться к решению задачи.

Девушка с экрана тоненьким голоском вещала о том, как они с родителями впервые заподозрили неладное; о том, как пришлось столкнуться со страшным диагнозом «лейкемия», принять его и начать бороться; о том, как выпали волосы, о том, как они с мамой приехали в Москву на лечение, о том, как было сложно, долго, гормонально, тошнотно, как весь подростковый возраст прошел в капельницах и респираторах. О том, как выкарабкалась после тяжелых осложнений, как вытаскивали с того света, как вышла в ремиссию и отросли новые волосы – по ее словам, не такие красивые, как прежде, но тоже ничего. Она сказала, что скоро выходит замуж. На вопрос про то, где она жила во время лечения в Москве, она рассказала, что остановились в тихом районе у одной доброй женщины, которая под конец даже не брала с них плату. После шел видеоряд, как они с репортерами гуляли по улицам ее родного города – Иваново…

И тогда я поняла. Я все поняла.

Никогда еще пазлы в моей голове не сходились в одну картинку так быстро. Я торопливо записала имя и фамилию, нашла эту девушку в соцсетях и тут же написала ей. Пальцы от волнения не попадали по клавишам, меня моментально бросило в жар. Сообщение получилось огромным – пройдя через все необходимые «извини, пожалуйста, если вдруг тревожу», и подробности того, где ее нашла, я пулей подлетела к самой сути: «Не помнишь ли ты точно, у кого жила в Москве, приехав на лечение?» – а сама дрожу как желе и не понимаю, что делаю. С какой стати ей помнить, даже если это и вправду она? Прошло уже десять лет… Ответ чуть не сбил меня со стула: «Тасенька, привет!»

Это она. Это она. Я вижу на ее лице веснушки. От волнения закладывает уши. Ничто не похоже на этот момент. Галя пишет. По ту сторону экрана Галя пишет, что благодарна нам обеим. Что они с мамой потеряли телефон бабушки при переезде. Что все хорошо. Что она только что рассказала маме, что я нашла ее и та страшно обрадовалась и еще спросила, где можно найти бабушку и как с ней связаться, чтобы поблагодарить ее за все, что она для них делала. Прыгающими пальцами я печатаю цифры, но останавливаюсь, перевожу дыхание, набираю эти же цифры на телефоне, кое-как утираю сопли и слезы и, еле дождавшись, когда закончатся гудки, кричу в трубку, срываясь на радостный смех:

– Бабуля! Бабуля! Ты можешь себе представить, с кем я сейчас переписываюсь? Бабуля… Галя жива!

Хочешь потрогать облако?

Оксана Короткова

Нижневартовск – Пермь – Москва

UX-дизайнер

А он мне и говорит: «Хочешь потрогать облако? Это же мечта! Не бойся, полетели».

Облака на горе Бабадаг[42]42
  Бабадаг, или Баба – горная вершина на юго-западе Турции, достигающая в высоту 1969 м.


[Закрыть] – редкое явление летом, когда все время солнечно, ясно и почти безветренно… Так что это мекка параглайдинга[43]43
  Параглайдинг, или парапланеризм – развлекательный, соревновательный полет на парапланах.


[Закрыть].

Это было так страшно – ехать на автобусе, смотреть на пик горы высотой 2000 м и знать, что через 10 минут ты будешь оттуда взлетать. Очень высоко и страшно, и не важно – смотришь ты снизу вверх или сверху вниз. Я очень боюсь высоты. Настолько, что от мысли о восьмом, например, этаже, потеют ладони.

Весь полет я пребывала в состоянии шока, хотя иногда умело маскировала это непринужденным разговором на английском.

Это было так странно – находиться в воздухе, когда под тобой 2000 метров пустоты, без стен, окон, двигателей, только мягкая подушка под попой, пилот сзади и кусок ткани над тобой… А ты зависишь от того, как дует ветер и с какой силой.

Это было так красиво – безупречные горы, покрытые зеленью, идеального цвета море со сверкающей от солнца водой, длинный пляж под тобой, бескрайнее пространство вокруг…

Это было так забавно – я почему-то сразу решила, что чем шире я раздвину колени, тем более устойчиво я буду себя чувствовать. Хорошо, что потом я поняла, как это будет выглядеть на фото и что на равновесие это никак не влияет.

Это было так необычно – смотреть, как на тебя надвигается самое настоящее облако, белое, легкое, а потом оказаться у него внутри.

Это было так романтично – полностью довериться сильному и уверенному в себе мужчине, сжимать его руки, вместе наслаждаться целым небом и слышать его заботливое «Не бойся, я тебя держу!»…

И тогда я поняла, что некоторые мечты способны сбываться сразу после того, как ты их себе сформулируешь. И я сейчас про облако. Это достойно того, чтобы быть мечтой.

Открытая дверь

Лиола Лио

Нижний Новгород

Художник-парфюмер

У меня есть пушистый друг – пес Оливер-Кураж.

Однажды мы с ним гостили у родителей, и на полу посреди комнаты лежал провод, очень смущавший Оливера. Он никак не мог заставить себя его переступить и считал это серьезной преградой.

Провод убрали, но препятствие в голове осталось. Он мучился у невидимой границы, скулил, подвывал – так хотел перейти в другую часть комнаты, но не мог. А мы подхихикивали: «Ах, глупышоночек, нет ведь никакой преграды! Иди давай, иди к нам!»

Но наши доводы не работали.

Мне показали видео, как собаки не могут войти в открытую дверь, потому что думают, что она закрыта. Когда подходит человек и делает вид, что открывает невидимую дверь, собака радостно вбегает. Но ведь дверь все это время была открыта…

И тогда я поняла, что мы в жизни ведем себя точно так же. Создаем в голове невидимые преграды, топчемся перед ними, нервничаем, плачем, уверяем всех, что мы не можем через ЭТО перешагнуть. И нам оно действительно кажется серьезным, огромным и непреодолимым! Кажется, что двери закрыты и нужно кричать и звать на помощь!

А тетя-Вселенная так же веселится, глядя на нас: «Вот несмышленыши! Нет никаких преград, все двери открыты, давайте, действуйте! Интересно, когда же они поймут?..»