Текст книги "Дискурсы свободы в российской интеллектуальной истории. Антология"

Такая цель поставлена обществом, значение ее велико и совершенно несокрушимо, ибо в цели этой есть правда. Правительство поэтому должно ее принять. Лозунг «свобода» должен стать лозунгом правительственной деятельности. Другого исхода для спасения государства нет.

Ход исторического прогресса неудержим. Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформы, то путем революции. Но в последнем случае она возродится из пепла ниспровергнутого тысячелетнего прошлого. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, все сметет, все повергнет в прах. Какою выйдет Россия из беспримерного испытания – ум отказывается себе представить; ужасы русского бунта могут превзойти все то, что было в истории. Возможное чужестранное вмешательство разорвет страну на части. Попытки осуществить идеалы теоретического социализма – они будут неудачны, но они будут несомненно – разрушат семью, выражение религиозного культа, собственность, все основы права.

Как в пятидесятых годах правительство объявило освобождение крестьян своим лозунгом, так в настоящий неизмеримо более опасный момент государственная власть не имеет выбора: ей надлежит смело и открыто стать во главе освободительного движения.

Идея гражданской свободы ничего угрожающего бытию государства в себе не заключает. Напротив, последовательно проведенная в законодательство и в жизнь, она вернейшим образом обеспечивает государственное бытие, связуя граждан сознательно-реальной связью.

Освободительное движение порывает, правда, с формальным прошлым, но разве освобождение крестьян не было также отказом от векового прошлого?

Жизнь не знает непоколебимых, вечных, неизменяющихся форм. Вечно одно духовное содержание жизни. С течением времени формы становятся историческим фактом. Когда они стали только историческим фактом в общественном сознании и действительной любви и преданности к ним нет, никакие силы не удержат их видоизменения.

В 1861 г. Россия вступила на путь обновления государственных форм на началах обеспеченной гражданской свободы. Сорокалетняя затем реакция – сначала эпизодическая, потом сплошная – несмотря на неимоверные усилия, идейного прогресса не остановила. Она лишь свернула его с прямой дороги, расколола правительство и идейно сильную часть общества на два враждебных стана и привела в тупик. В одном стане раздалось: так дальше жить нельзя. В другом – почувствовалась необходимость уступок.

Раз правительство станет во главе движения, оно сразу приобретет опору и получит возможность ввести движение в границы и в них удержать. Этого болезненно желало и ждало общество год назад. И если бы тогда желания общества были приняты, кризис, пожалуй, уже был бы разрешен.

Год идейной революции сделал свое дело. Теперь положение вещей бесконечно более тяжелое. В сознании общества границы необходимого и осуществимого расширились. Руководительство движением требует признания уже гораздо большего. Но признать и принять это большее необходимо. Каждый лишний день уносит общественную мысль все дальше и дальше. Еще немного, и она окажется унесенною в пространство безграничное, в хаос идей. Страна сама не заметит, как окажется в хаосе действий. Тогда ничто не поможет. Тогда будет поздно.

Идеалы освободительного движения суть трех родов. Во-первых, отрицательные: устранение произвола и самовластия подчиненных властей вообще; самовластия фактического и основанного на разнообразных временных и исключительных законоположениях. Во-вторых, положительные: определенная законом и обеспеченная от произвольного нарушения свобода вероисповедания, слова, собраний и союзов и личности; равенство в правах всех подданных, независимо от национальности и происхождения. В-третьих, формальные, касающиеся государственного устройства, как гарантии достижения положительных и отрицательных идеалов.

Написать на своем знамени первые и вторые правительству тем легче, что они в сущности уже получили признание с высоты престола в указе 12 декабря 1904 года140140
  [См.: «Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату, 12 декабря 1904 г. О предначертаниях к усовершенствованию Государственного порядка // Законодательные акты переходного времени… С. 3–6.]


[Закрыть]. Но написать их нужно искренне, не как вынужденные уступки, а как цель, к которой правительство поставило своей задачей стремиться само. И такое к ним отношение должно иметь явное и яркое выражение.

Идеалы третьего рода получили в господствующем общественном сознании законченную формулировку в слове «конституция» – в смысле общения царя с народом на почве разделения законодательной власти, бюджетного права и контроля за действиями администрации.

Но слово это, хотя и не признано с высоты престола, никакой <опасности>141141
  [Вставлено И. Л. Татаровым.]


[Закрыть] в действительности не представляет. И при представительстве с так называемым решающим голосом принцип полноты власти царя сохраняется: ни одно решение представителей не получает силы без санкции монарха. С другой стороны, закон о Государственной думе вовсе не имеет в виду призвать к жизни учреждение, лишенное всяких прав; фактически решения Думы, например по рассмотрению бюджета, могут стать прямо решающими. Быть может, конечно, творческая мысль создаст еще не испытанную в истории политическую комбинацию и русское народное представительство выльется в своеобразные формы, непохожие на существующие в других странах конституции. Это составляло всегда предмет чаяния людей, преданных русским народным идеалам, но именно для того, чтобы такой идеал мог осуществиться, его невозможно насильственно навязывать. Государственная власть должна быть готова вступить и на путь конституционный. Это слово не должно пугать и быть под запретом. Государственная власть должна искренне и явно стремиться к благу государства, а не к сохранению той или другой формы. Пусть докажут, что благо государства в конституции – самодержавный монарх, интересы коего не могут быть отделены от блага народного, первый, без сомнения, станет на этот путь. Опасению здесь не может быть места, и надо иметь в виду и готовиться и к этому исходу.

Далее, нельзя отвергать, что положение о выборах в Государственную думу создало искусственную систему представительства. Не подданство определяет право на участие в законодательной деятельности, а случайный факт обладания известным имущественным цензом. Целые категории граждан от выборов устранены. Крестьяне обособлены от других состояний. Для представительства рабочих места не отведено. Реорганизация выборов также должна быть включена правительством в свою программу.

Логическая неуязвимость системы всеобщего голосования обязывает принять как идеал будущего именно ее, какое бы политическое значение ни получило представительство в России. Практической задачей должно быть создание условий осуществления всеобщего избирательного права.

Гораздо труднее установить отношение правительства к дальнейшим требованиям, которыми за год обросли идеалы освободительного движения. Эти требования не определились окончательно и в общественном сознании. Мысль еще бродит вокруг них, пытаясь найти приемлемую формулу.

Главнейшие из таких требований суть: решение рабочего вопроса, аграрного и окраинного.

Первый не решен еще и наукой. Следовательно, в задачу правительственной деятельности могут быть включены лишь отдельные паллиативные мероприятия, сглаживающие подавление труда капиталом: нормировка рабочего дня, государственное страхование рабочих, образование примирительных камер и т. п.

Второй тоже еще далек от теоретического разрешения в полном объеме. Но, ввиду исключительной важности устранения земельного голода крестьян в некоторых губерниях, наметить хотя бы в этой части средства его разрешения представляется безотлагательно необходимым. В распоряжении правительства имеются такие неиспользованные средства, как казенные земли разных наименований и Крестьянский банк. Затем, выкуп ренты, получаемой частными собственниками в виде арендной платы за землю, не может почитаться мерой совершенно недопустимою. Такая форма экспроприации частной земельной собственности находит некоторое оправдание в признании увеличения площади землевладения на началах личного земледельческого труда потребностью государственною и не многим отличается от выкупа земли, например, для проведения железной дороги.

Мысль о расчленении всей России на автономные провинции, по счастью, еще не приобрела популярности, а потому идея государственного единства в области внешних сношений, военной организации, денежной системы, таможен, налогов и сборов на общие потребности, уголовного законодательства, единого народного представительства и тому подобного может и должна быть громко провозглашена правительством.

Идее государственного единства, однако, ничуть не противоречит ни автономия десяти польских губерний, ни, быть может, Грузии и других частей Кавказа в расширенных пределах местного самоуправления. А именно, в области удовлетворения исключительно местных польз и нужд – начального и среднего образования, гражданского законодательства, низшего суда, обложения на местные потребности, содержания полицейской охраны и т. п.

Такова в главных чертах программа деятельности правительства, дабы оно с расчетом на успех могло стать во главе освободительного движения, взять его в руки и тем спасти отечество.

Возлагать чрезмерные надежды на Государственную думу в высшей степени рискованно уже потому, что остается совершенно неизвестным, в состоянии ли будет избранная Дума удержать от насильственных действий те слои населения, которые не получили участия в выборах по закону 6 августа. Так же точно было бы рискованно предоставить Думу самой себе, особенно на первых порах.

Какой состав по политическим убеждениям и по настроению дадут предстоящие выборы142142
  [Выборы в Первую Государственную думу прошли в феврале—марте 1906 г. и принесли успех кадетской партии.]


[Закрыть], отгадать нельзя. Не только не может знать этого правительство, лишенное непосредственных впечатлений и воспринимающее сведения, преломленные чрез бумажную канцелярскую призму, но для самого живого и проницательного общественного деятеля – это загадка. Легко может случиться, что меры, коими при начертании положения о выборах имелось в виду предопределить настроение членов Думы первого призыва – именно они дадут прямо обратный результат. Тенденциозное же вмешательство в производство выборов даст такой результат почти наверное. Нервное возбуждение и раздражение всего населения, не исключая консервативных слоев, настолько велико, что гораздо вероятнее обратное реагирование, нежели прямое143143
  На полях этого абзаца поставлен карандашом знак вопроса. [Прим. И. Л. Татарова.]


[Закрыть].

Отсюда вытекает первая ближайшая задача правительства: обставить дело так, чтобы выборы действительно производились свободно и чтобы свободное их производство было для всех ясно. Для этого необходимо, кроме категоричных указаний местным агентам власти, широкое разрешение собраний и снятие стеснений с печати во всем, что касается предвыборной агитации и борьбы.

Такое отношение к выборам особенно необходимо в тех видах, дабы поднять престиж Думы в глазах общества. И этим правительство поддержит те элементы, которые, отвергая принцип совещательного представительства, все-таки решили в Думу идти.

Из мер положительного характера, подлежащих принятию в недолгий период до созыва Думы, первое место занимают: образование министерства из лиц, пользующихся общественным уважением и, во всяком случае, искренне преданных предстоящим преобразованиям, а также преобразование Государственного совета.

Совет, ныне состоящий из заслуженных сановников в значительной степени весьма преклонного возраста, необходимо поставить на высоту, по авторитету равную Думе. Искусственное сочетание выборной Думы и чисто бюрократического Совета составляет несомненный недостаток реформы. Все прошлое Совета, независимо от его наличного состава, исключает возможность ожидать, чтобы он проявил ту же степень самостоятельности, к которой будет естественно стремиться Дума. Совет или явится послушным слугою правительства, или подчинится Думе и все ее постановления станет принимать безоговорочно. В обоих случаях он не удовлетворит своему новому назначению.

Для полного преобразования Совета в верхнюю палату нет времени. Но частичная реорганизация возможна путем включения в число его членов выборных представителей от дворянства, земства, университетов и, быть может, также от духовенства. Указанную организацию надлежит осуществить тем порядком, которым выработано учреждение Государственной думы.

Предлагаемую меру подсказывает разумная и необходимая осторожность. Она хотя до некоторой степени урегулирует первые шаги совещательной и потому склонной к самым крайним неожиданностям Думы. Резко разорвать с таким Советом Думе будет труднее, чем с нынешним.

Затем представляется чрезвычайно желательным органически связать Думу с правительством. Везде, где такая связь существует, она служит вернейшим залогом дружной совместной работы.

По закону же 6 августа правительство и выборные от населения поставлены в условия, при которых между ними всегда могут возникать взаимные недоверие и конфликты. Закон не только не обязывает, чтобы министры избирались из членов Думы, но, напротив, не допускает даже подобного совмещения.

Связь в указанной форме может установиться, конечно, лишь после образования Думы. Задача же минуты – дополнить закон возможностью ее установления.

При отсутствии условий прямого руководительства со стороны правительства на первых порах может быть применено в отношении Думы лишь руководство косвенное, известной комбинацией вносимых законопроектов. При этом, однако, должна быть соблюдаема крайняя чуткость к настроению большинства и еще бóльшая умеренность. Руководительство должно быть незаметное, основанное отнюдь не на власти, а на силе знаний, навыка и убеждения.

Делового характера работа в Думе сразу не получит, и с этим надо считаться как с непреложным фактом. Чем более энергичны будут попытки отвлечь внимание от общих вопросов, тем вернее их постигнет неудача. В стране слишком наболели общие вопросы. Выборные придут в Думу именно для суждения о них.

Изложенная схема программы правительственной деятельности, нельзя скрывать, составляет резкий поворот в политике, которой держалось правительство в течение веков.

Ее исходные положения: исключительная опасность минуты, невозможность сохранения переживших себя традиций и отсутствие иного способа спасти бытие государства.

Наступил момент кризиса. Долг верноподданного обязывает сказать это честно и открыто. Выбора нет: или стать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и потоки крови только ускорят взрыв. За ними наступит дикий разгул низменных человеческих страстей.

9 октября 1905 г.

Граф Витте

СВОБОДА И ЕЕ ГАРАНТИИ144144
  [Печатается по изданию: Гамбаров Ю. С. Свобода и ее гарантии: Популярные социально-юридические очерки. СПб., 1910. VIII, 281 с. Публикуемый фрагмент: с. 8–18.]


[Закрыть] (1910)

Ю. С. Гамбаров

Гл. 1. Многообразие и единство свободы

§ 2. Положительная и отрицательная свобода

Отрицательная свобода есть свобода от кого– или чего-нибудь, например родительского надзора, государственного произвола, контроля общественного мнения, влияния природы и т. д. Взятое отдельно от своего предмета, это понятие было бы чисто формальное, оторванное от явлений действительной жизни. Оно только отрицало бы вмешательство в личную жизнь, но не указывало бы ни на предмет такого вмешательства, ни на власть, от которой оно могло бы исходить. Такая абстрактно-отрицательная свобода, указывающая только на отсутствие ограничений сферы индивидуальной жизни, вела бы к полному противоположению свободы ее ограничениям и ставила бы индивида и общественную власть в положение двух враждующих лагерей. Это представление, встречающееся еще у многих писателей145145
  Напр.: J. Seeley, Introduction to Political Science, p. 119; цитир. у W. Kechnie, The State and the Individual, 1896, стр. 317–318. Сюда можно было бы отнести, как это будет показано ниже, и Г. Спенсера в его сочинении: The Man versus the State.


[Закрыть] и составляющее, как мы это увидим, одно из логических последствий доктрины индивидуализма, неправильно уже потому, что подобной абстрактной свободы не существует нигде и те или другие ограничения ее необходимо вытекают из условий общественной жизни. Поэтому, если стоять за такую свободу, то нельзя не прийти к противоположному намерению ее сторонников результату: из необходимости ограничений свободы следовало бы, что никто и никогда не мог бы быть свободен. Поэтому же немыслима и какая бы то ни было оценка абстрактно-отрицательной свободы: предоставление ее ребенку, стоящему на краю пропасти, и лишение ее взрослого человека, в смысле наложения опеки на все его действия, было бы одинаково абсурдно. Обсуждая эту свободу, мы должны соображаться всякий раз с предметом, на который ее распространяют, и с обстоятельствами, в которых предъявляется требование невмешательства. Тогда мы получаем конкретно-отрицательную свободу, определяемую своим предметом, и когда Токвиль писал: «То, что во все времена привязывало так сильно людей известного закала к свободе, было притяжение самой свободы, ее природные чары, а не доставляемые ею блага… и тот, кто ищет в свободе чего-либо иного, кроме самой свободы, достоин быть рабом»146146
  Toqueville, L’ancien régime et la révolution, ch. XV.


[Закрыть] – он, конечно, имел в виду не абстрактную, а конкретную свободу от того гнета и тех ограничений прав личности государственным произволом, противодействие которым составляет действительную славу всех борцов за такую именно конкретную свободу. Таким образом, отрицательная свобода состоит не в отсутствии вообще ограничений индивидуальной деятельности, а скорее в замене одних ограничений, признанных нерациональными, другими, более рациональными, и в устранении, во всяком случае, не всевозможных, а лишь определенных и конкретных ограничений, какими представляются, напр., цензура в отношении свободы печати, преследование за религиозные убеждения в отношении к свободе совести и т. д.

Положительная свобода заключается, в отличие от только отрицательной свободы, в том, что она делает возможными также известные положительные действия, содержанием которых определяется само собой и ее достоинство. Если эти действия имеют целью широкое развитие всех разнообразных и благотворных способностей человека, его энергии и дарований, то обеспечение такого рода действий будет «положительной свободой» каждого индивида и составит в то же время положительную обязанность каждого хорошо организованного общежития. В этом обеспечении и лежит, может быть, то, что есть самого ценного в понятии свободы. Нельзя было бы, например, утверждать, что личность и общество свободны только потому, что они не стоят более под игом ограничений, созданных прошлым и сброшенных теперь их соединенными усилиями. Положительную свободу мы нашли бы только там, где личности была бы дана полная возможность развить и использовать все ее здоровые силы и способности. Этот более широкий взгляд на свободу, требующий от государства не только воздержания, но и положительной деятельности, характеризует современные нам европейские законодательства по вопросам о судебной защите, участии народа в государственной власти, народном образовании, борьбе с алкоголизмом, улучшении условий промышленной и социальной жизни – словом, о всем, что может распространить так или иначе блага широкого индивидуального развития на столь же широкие круги населения данной страны. И тем не менее эту положительную и особенно квалифицированную свободу не всегда отличают от отрицательной свободы, с которой она сходится, правда, в отрицании всего того, что препятствует развитию личности, но от которой ее резко отличает наличность положительных действий со стороны как государства, так и наделяемых этой свободой лиц. При этом не замечают, что положительная свобода в противоположность отрицательной не только не обходится без государственного вмешательства, но имеет его своим предположением и зависит в еще большей степени, чем последняя, от данных условий общественного и политического строя. Представим себе, например, что у нас в еще недавнем прошлом, переходящем, к сожалению, и в настоящее, никому не было бы возбранено ни издание, ни чтение всех сочинений Герцена или Бакунина. Это было бы только отрицательной свободой, и для того, кто не умел бы читать, или, умея читать, не имел бы для этого ни досуга, ни подготовки, ни средств приобрести либо взять из библиотеки многотомный труд разрешенных ему авторов – такая абстрактная свобода не значила бы ровно ничего. Она могла бы получить для него практическое значение лишь после целого ряда мер, которые, опираясь на принцип государственного вмешательства и ограничивая отрицательную свободу от знания, от заботы об обучении детей, от фабричного труда свыше известной нормы часов в день и т. п., обеспечивали бы в то же время положительную свободу на саморазвитие и на участие всего или по крайней мере большей части населения данной страны в тех благах культуры, которые иначе остались бы для него недоступными.

Эта положительная свобода есть создание закона и не может существовать помимо государственной деятельности, так как если бы мы и могли представить себе небольшие общины, в которых общественное мнение давило бы на ответственность родителей в деле образования их детей или на фабрикантов в их отношении к рабочим с такой же силой, с какой давят на нее теперь законы об обязательном обучении детей и рабочее законодательство, то и в таких общинах при отсутствии государственного вмешательства возникала бы неизбежно какая-нибудь нетерпимая церковь или безответственная классовая организация, стремящаяся установить, первая – своими суровыми осуждениями и отлучениями, вторая – своими бойкотами и другими насилиями – такой деспотизм, за которым не было бы видно и призрака свободы. Сошлемся опять на Шотландию и американские колонии Англии в XVII и в первой половине XVIII века, где неграмотность была исключением задолго до введения законов об обязательном образовании и где властное пуританское духовенство вынуждало всеобщее обучение грамоте с такой же твердостью, с какой и преследовало все, что не соответствовало его вероучению147147
  Ritchie, Natural Rights, стр. 140.


[Закрыть]. Поэтому-то, чтя положительную свободу, т. е. свободу в смысле всестороннего и всеобщего саморазвития, нельзя осуждать a priori и государственное вмешательство, за которым стоит так или иначе представленная власть всего общества, и власть настолько сильная, чтобы защитить тех, кто расходится с господствующими вероучениями или не хочет подчиниться приказам тех или иных гласных и тайных организаций. Большое значение начала государственного вмешательства для обеспечения и развития положительной свободы выяснится лучше, если мы обратимся к другому существенному различию, которое может быть проведено в пределах самой положительной свободы. Это различие между нравственной и экономической свободой.

§ 3. Нравственная и экономическая свобода

Проблема свободы представляется далеко не в одном и том же свете в области нравственной и умственной жизни личности, с одной стороны, и в области экономических и социальных отношений, с другой стороны. Там, т. е. в нравственной области, свобода, способствующая всестороннему саморазвитию личности, без вмешательства или с минимальным вмешательством в это дело государства, есть условие и источник всяческого прогресса. Здесь, т. е. в экономической области, та же свобода, осуществляемая помимо государственного вмешательства, была бы обманом и источником несчастья для огромного большинства населения каждой страны.

Чтобы убедиться в том, какая львиная доля в прогрессе нравственности, науки, искусства, техники и т. д. принадлежит индивидуальной свободе, возможно менее ограничиваемой государственным вмешательством, надо перечитать известных панегиристов свободы: В. Гумбольдта, Дюнуайе, Ж. Симона, Дж. Ст. Милля, Этвеша, Лабулэ, Токвиля, Спенсера и др.148148
  Wilhelm Humboldt, Ideen zu einem Versuch die Gränzen der Wirksamkeit des Staates zu bestimmen, 1851. Это сочинение, оставшееся не без влияния как на трактат Дж.Ст. Милля «О свободе», так и на все умственное и политическое движение середины прошлого столетия, было написано еще в 1792 г., но оставалось в портфеле его автора до 1851 г., когда оно впервые было издано уже после смерти автора и переведено затем на другие языки. Но, несмотря на появление через 60 лет со времени своего составления, «это сочинение показалось новостью», по свидетельству Лабулэ (Laboulaye. L’état et ses limites, стр. 49). Eoetvoes, Der Einfluss der herrschenden Ideen über den Staat im XIX Iahrhundert. 1861. J. Simon, La liberté, 1859. J. S. Mill, On Liberty, 1859 (есть русский перевод под заглавием «О свободе», 1882 г.). Токвиль. Демократия в Америке. H. Spencer, Plea for Liberty и The Man versus the State.


[Закрыть] Они начинают обыкновенно с оправдания отрицательной свободы, противополагая без всякого преувеличения ее плодотворные последствия бесплодному гнету «полицейского» государства, а затем пытаются установить и положительную доктрину свободы со стороны ее содержания. Эта доктрина есть доктрина индивидуализма, которая не видит в обществе ничего, кроме совокупности индивидов, подчиненной в своем поступательном движении успехам индивидуального развития. Это последнее предполагается основным источником, решающим фактором и конечной целью всей социальной жизни. Трудно выразить практическую сторону этой доктрины лучше, чем это сделал Дж.Ст. Милль в заключительных строках своей известной книжки «О свободе». «Ценность государства, – говорит он здесь, – сводится в конечном счете к ценности составляющих его индивидов. Государство, предпочитающее широкому распространению и высоте умственного развития индивида обманчивую ловкость в ведении административных дел, государство, принижающее людей для того, чтобы они могли сделаться в его руках послушными орудиями даже благих предположений, – такое государство придет скоро к сознанию, что с маленькими людьми нельзя произвести ничего великого и что совершенство машины, которому оно пожертвовало всем, остается бесплодным: облегчением ее хода подавлена жизненная энергия, одна обладающая настоящей ценностью».

Против этой доктрины можно не возражать, насколько она касается нравственного и умственного прогресса человечества, основу которого составляет несомненно человеческая личность, поставленная возможно независимее в отношении к развитию своей воли и своих способностей во всей их полноте и оригинальности. Сильные умы и характеры образуются только в атмосфере свободы, и только эта атмосфера благоприятствует разнообразию и оригинальности идей. С этой точки зрения самое совершенное общество, как правильно замечает Фуйе, было бы то, в котором «государство оказывало бы как можно меньше воздействия на граждан извне, а граждане – как можно больше воздействия на государство изнутри»149149
  Fouillée, La science sociale contemporaine, 1880, стр. 29.


[Закрыть]. Таким образом, мы не подвергаем сомнению того, что индивидуальная свобода в умственной и нравственной сфере есть условие счастья и прогресса и что без нее личность не достигла бы никогда полноты своего нравственного и умственного развития.

Но если свобода необходима для развития личности, то известная материальная обеспеченность необходима для свободы. Прежде чем быть свободным, надо быть сытым, а для этого одной свободы, в смысле только теоретической возможности для каждого развития своих способностей, недостаточно. Такая теоретическая свобода, при невозможности материального равенства между людьми и столь характерной для всей истории человечества слабости сознания солидарности между имущими и неимущими классами общества, оказывается выгодной только для первых. Если бы мы знали одну эту свободу, то она навсегда утвердила бы не только господство, но и тиранию незначительного в каждом данном обществе меньшинства зажиточных и праздных людей над огромным большинством его трудящегося населения, которое было бы осуждено этой самой свободой на вечное невежество и вечную нищету. Возьмем примерно важнейшие проявления такой свободы в экономической области. «Свободная собственность», оторванная от своих общественных функций и фактически недосягаемая для большинства населения, и «свобода труда» при резком неравенстве условий ее применения, в которых одна сторона делает, что хочет, и получает львиную долю от сотрудничества с другой, а эта последняя вынуждена к повиновению, не располагая ни малейшей свободой выбора – такая «свободная собственность» и такая «свобода труда» совершенно различны от нравственной свободы, обеспечиваемой за каждой человеческой личностью. Отсюда – и прямо противоположный результат: экономическое порабощение трудящейся массы народа, не оставляющее места какой бы то ни было нравственной свободе. Единственным выходом из этого положения – выходом, не только теоретически указываемым, но и практически осуществляемым – является государственное вмешательство в хозяйственные отношения; ограничивающее экономическую свободу имущих и расширяющее ту же свободу неимущих, уравнивающее, по возможности, условия достижения собственности и вступления в договоры на предмет человеческого труда для тех и других, обеспечивающее этим самым нравственную свободу за всеми и содействующее в то же время экономическому и социальному прогрессу. И если противники государственного вмешательства смущают иногда его защитников, ссылаясь на историю завоеваний человеческого духа, которая есть в то же время история человеческой свободы, то и противники абстрактной свободы могут равным образом смутить ее защитников, разворачивая перед ними картину благодетельных последствий государственного вмешательства в деле законодательства, судебной защиты, общественной гигиены, благотворительности, финансового управления, путей сообщения, отношений между предпринимателями и рабочими и во множестве других случаев, где это вмешательство нередко и весьма значительно подымает уровень общего социального развития. Не следует только преувеличивать значение этого вмешательства и видеть в нем панацею против всех общественных зол, как не следует преувеличивать и ценность абстрактной свободы. Можно, напротив, сказать, что оба эти начала носят в себе зародыши своего извращения.

Когда государственному вмешательству приписывают слишком много значения и предоставляют ему под предлогом заботы об общем благе граждан регламентировать все их действия, тогда получают так называемое «полицейское государство». Колеса административной машины заменяют живые общественные силы, и бюрократия завладевает судьбами народа. Правительство обращается в бездушный механизм, служащий сильным против слабых, давящий общественное мнение и пытающийся разрушить все, что в обществе остается еще живого. Такое правительство теряет постепенно всякое чувство долга и ответственности, делаясь с каждым днем все более и более тираничным. Против него подымаются со всех сторон жалобы и протесты, разрешающиеся часто в революционную бурю, которая полагает конец патриархально-полицейскому абсолютизму. В других обстоятельствах этот же порядок, расшатывая все нравственные устои и жизненные силы, приводит к иноземному нашествию и потере политической самостоятельности. Такова история абсолютизма как в позорной памяти Византии, так и в новых европейских государствах, прославленных именами английской Елизаветы, французского Генриха IV-го, испанского Карла III-го, прусского Фридриха II-го, нашего Петра Великого, австрийского Иосифа II‐го и т. д.

Но когда, восставая против абсолютизма, восстают также против государственного вмешательства и думают заменить и все, что в нем справедливо и необходимо, догматом абстрактной свободы, то заблуждение оказывается не менее резким, чем и при вере в так называемый «просвещенный деспотизм». Противополагая государственное вмешательство свободе, делают два предположения, одинаково не выдерживающие критики. Во-1), государственное вмешательство считают всегда злом, а свободу – благом, носящим в самом себе свое оправдание; во-2), всякое усиление государственного вмешательства принимают за ослабление свободы, и наоборот. Первое из этих предположений равносильно признанию государственного вмешательства и свободы целями для себя, когда в действительности они служат только средствами для стоящей над ними цели. В равных условиях свобода может быть лучше государственного принуждения, так как добровольное исполнение обязанностей, налагаемых жизнью в обществе, предпочтительнее вынужденного исполнения этих же обязанностей. Но что ни свобода не есть абсолютное благо, ни государственное принуждение – абсолютное зло, это можно видеть хотя бы на примере обязательного обучения детей, заключающего в себе неизбежный элемент принуждения именно для того, чтобы воспитать свободных людей. Второе предположение, ставящее государственное вмешательство и свободу в обратно пропорциональное отношение друг к другу, опровергается опытом истории, указывающим опять в равных условиях на рост свободы при росте государственной власти, когда эта последняя остается в границах права и освобождает личность от несравненно более тяжелого гнета неорганизованных общественных сил. Сосредоточивая в своих руках всю власть принуждения, принадлежащую обществу в отношении к своим членам, и регулируя правомерно степени и способы применения этой власти к каждому индивиду, государство нейтрализует всякое иное принуждение и расчищает этим самым путь и для индивидуальной свободы150150
  W. Kechnie, The State and the Individual, стр. 308–310.


[Закрыть].