Текст книги "Структуры господства, граждане и институты"

Как бы то ни было, но на этом политическом фоне сетевые коалиции элиты непрерывно расчищают себе новые каналы для участия в распределении общественных ресурсов, обнаруживая все новые и новые зоны для усиления своего влияния. Понятно при этом, что интересы этих могущественных групп относительно общества состоят лишь в поддержании сугубо символической политической конкуренции, которая в процессе игры в определении общественных благ неизбежно заканчивается легитимацией правящего режима. Впрочем, и издержки такого процесса для них не слишком обременительны, ибо при любых вариантах развития событий, даже если придется расставаться с какими-то внешне политически значимыми фигурами и даже первыми лицами, сетевые коалиции все равно сохранят контроль над зоной принятия ключевых государственных решений.

Таким образом, сетевая трансформация правящего меньшинства является главным определяющим фактом для понимания границ и возможностей «политики граждан». Активность граждан уже не является тем ресурсом или активом, которые важны для правящего меньшинства при принятии в государстве ключевых решений. Исключая, конечно, ситуацию революционных взрывов и мятежей. Этот концепт остается всего лишь символом признания суверенитета общества, а с практической точки зрения – инструментом поощрения желательной для властей активности населения на периферийных площадках поля политики, строго ограниченных рамками дискурсивных интеракций.

Так что даже если политическая конкуренция будет фактором обновления партийных структур, активизации публичного дискурса и других внешних проявлений демократии, общие параметры политического порядка и тогда останутся нерушимыми. Понятно и то, что принимаемые в «тиши кабинетов» государственные решения не терпят публичности. В силу этого правящие элиты будут продолжать работать над правовым режимом закрепления власти сетевых коалиций, стремясь легализовать новый «конституционный порядок», усовершенствовать административно-юридические и даже этические барьеры для граждан, пытающихся использовать политические инструменты для защиты своих интересов. И чем дальше, тем четче будет работать система правления, отклоняющая все претензии граждан к поведению чиновников и политиков (включая их коррупционные преступления или же попытки граждан оспорить результаты сфальсифицированных выборов, потребовать от властей расследования коррупционных сделок, репрессий против оппозиционеров и т. д.).

Не случайно мы видим, что в сегодняшней России институциональный дизайн устанавливает для граждан непроходимые барьеры, вынуждающие их к таким формам оппонирования и протеста, с которыми административные службы справляются с легкостью и соблюдая букву закона (апеллируя к подправленному законодательству, регламентам, судебным решениям, прокурорскому надзору и т. д.). В качестве сопутствующих, страховочных инструментов могут использоваться и другие структуры (не исключающих и черносотенные силы), стоящие «на страже закона». При этом масштаб мирных протестов тоже не имеет особого значения, поскольку полностью укладывается в прокрустово ложе институциональных «ответов». И даже если у населения имеются популярные гражданские лидеры (которые, однако, не имеют должных связей в истеблишменте и особенно в силовом секторе), это не очень поможет давлению на власти.

События последних лет в Грузии, Венесуэле или Белоруссии убедительно показали, что даже массовый гражданский протест (обладающий еще и политической поддержкой из-за рубежа) мало что дает в условиях организованного и скоординированного действия институтов власти. Лукашенко, к примеру, как и любой не желающий отдавать власть политик, прямо апеллирует к легализованным результатам выборов и слушать не хочет ни о каких переговорах с протестующим населением, возмущенным «нарисованными» цифрами президентской поддержки. И кто же сподвигнет его на изменение позиции? Телевизионный ролик, где он в камуфляже и с автоматом облетает Минск, ясно показывает, чего можно ожидать населению от такой власти.

Показательно, что российские власти применяют просто ювелирной точности меры для сохранения своего положения и недопущения протестных настроений и масштабных гражданских акций. Чего стоит только один закон о трехдневном голосовании на дому и придомовых территориях, который прямо противоречит федеральному закону о «досрочном» голосовании, обязывающему избирателей голосовать только по заявлениям и при условии, что каждый бюллетень запечатывается в конверт с подписями членов комиссии и наблюдателей. Впрочем, если с этим возникнут проблемы, избирателям предлагаются еще и цифровые технологии, которые передают управление избирательным процессом в руки технического органа, а не избиркомов, создавая дополнительные возможности для конструирования нужных результатов (проверить которые можно только на основании решений судов, давно подтвердивших свою политическую ангажированность).

Спрашивается, существуют ли в таких условиях шансы на продвижение гражданами своих депутатов или, что еще важнее, – на усиление зависимости исполнительных органов власти от представителей населения? Теоретически ответы могут быть разными, но на практике институциональный дизайн со всей своей административно-правовой нормативистикой демонстрирует наличие надежной линии обороны, ядром которой выступает зона принятия ключевых политических решений. И эту оборону не могут «прорвать» не только классическая «конкурентная политика», но и массовые мирные протесты (напомним в этой связи, что за послевоенное время в мире не было ни одного случая смещения действующего правительства снизу без использования силы или в отсутствие раскола внутри правящих элит). Причем даже в условиях демократических режимов добиться коренного изменения конфигурации принятия государственных решений в принципе невозможно.

Но если оставить комментарии к текущим событиям, следует констатировать, что современные перспективы «политики граждан» зависят от двух основных факторов: во-первых, от наличия у республиканских властей легальных способов нейтрализовать активность граждан и их претензии на соучастие в принятии решений и, во-вторых, от степени расширения пространства власти для неформальных коалиций правящего меньшинства. Можно, конечно, ссылаться на опыт и традиции западных демократий, наличие возможностей для активизации механизмов массового участия, демократизацию власти и т. д. Но объективные тенденции в организации политической власти: формирование зоны принятия государственных решений под влиянием референтных группировок правящего меньшинства и диверсификация последнего на элитарные и постэлитарные круги – обладают значительно большим политическим потенциалом, чем демократизация поля политики, не способная дать населению право влиять на распределение ключевых общественных ресурсов.

Еще один вопрос: если рядовые граждане не могут преодолеть административные барьеры, установленные для избранных ими или формально зависимых от них представителей элитарных кругов, то какими возможностями они обладают для влияния (не говоря уже о контроле) на лиц, колонизирующих институты власти за счет неформальных методов, позволяющих им продвигать интересы крупных стейкхолдеров?

Представляется, что единственный фактор, который может открыть простор для политических трансформаций любого режима (в том числе и усиления влияния граждан), – раскол внутри правящей элиты. Только этот фактор способен развернуть ход событий и даже компенсировать дефицит политических лидеров у оппозиции и политического опыта у населения. К примеру, в той же Белоруссии протесты послов в Словакии и Швейцарии, блеснув надеждой для протестующих, оказались всего лишь эпизодами, а не началом обвала в белорусском правящем классе. Этих «сколов» в правящей элите оказалось абсолютно недостаточно для внутреннего разлома истеблишмента.

Можно констатировать, что у гражданского населения в легальном пространстве публичной власти, контролируемом официальными институтами, нет шансов добиться удовлетворения своих интересов в условиях консолидации правящего слоя и при стандартном исполнении институтами своих функций. И наоборот. Если, конечно, не говорить о различных вариантах применения силы обеими сторонами, чреватых развязыванием гражданской войны.

Зона принятия государственных решений – это сердце любой системы правления, функционирование которой (как бы парадоксально это ни выглядело) не зависит от характера отношений государства и общества, власти и населения. Это не случайно, ибо принятие государственных решений – это, по сути, особое структурное образование, обладающее исторически сквозным характером и действующее поверх режимов. И коллективное принятие решений, различные формы сотрудничества элит и гражданского населения и т. п. никак не меняют сути этого процесса. Так что если демократии показывают примеры расширения зоны самоорганизации гражданского общества (со всеми краудсорсинговыми проектами и флешмобами), а автократии – сужение гражданской активности до сугубо символических, не опасных для власти проявлений, то обе эти формы организации власти демонстрируют завидное единство в зоне принятия государственных решений, где действуют только крупные и в основном латентные политические игроки. В этом смысле зоны принятия решений в этих системах обладают различиями, касающимися лишь масштаба их распространения и объема общественных благ, распределяемых аффилированными с властью фигурам и группировкам.

Важно при этом, что эволюция мировых политических систем имеет двоякий характер: с одной стороны, предпринимаются попытки демократизировать принципы функционирования политической системы и расширить периферийную зону разработки государственных решений (не покушаясь, однако, на ее природу и особенности организации коммуникаций государственных и негосударственных акторов), с другой стороны, автократии – в силу закрытого характера целеполагания – стремятся распространить эту закрытость и на систему государственного управления, и на политическую систему в целом, и даже на сообщество граждан.

Промежуточной формой актуализации авторитарной тенденции (усиливающейся под влиянием зоны принятия решений) становятся как обесценение политического значения публичной конкуренции (все больше превращающейся в спектакль, поставленный по сценарию правящих кругов), так и сугубо символическое использование концепта общественных благ и национальных интересов (подвергаемых постоянной искусственной фабрикации и утилитарной реинтерпретации). Однако наряду с этим можно наблюдать и проявления разложения гражданского сообщества.

Печально и даже опасно, что в России задаваемые сверху принципы распределения благ и ресурсов побуждают часть населения перенимать эти установки. Мы стали страной, где офицеры, присягнувшие Родине, воруют миллионы и миллиарды; врачи думают не о том, как вылечить больного, а как уйти от ответственности; судьи принимают неправовые решения во благо сильных мира сего; университеты открывают двери отпрыскам чиновников, не обладающим необходимыми знаниями; мздоимцы-гаишники наводят свой порядок на дорогах, а члены избиркомов подтасовывают результаты голосования и т. д. Конечно, такие практики можно было бы списать на «проклятое наследие сталинского режима», если бы молодежь не вдохновлялась подобными примерами и подчас еще активнее не подражала задаваемым правящими кругами паттернам. А ведь есть еще и «грязная общественность», не стесняющаяся демонстрировать свои антигуманные и даже реакционные настроения и цели.

Обобщая сказанное, обратим внимание на важный методологический момент: признание ведущей роли правящих кругов в формировании поля политики показывает, что конкуренцию за власть, акции коллективных и массовых субъектов, роль представительных механизмов, а также другие атрибуты политики, следовало бы объяснять, исходя не из принципа «снизу-вверх» (апеллируя к народному суверенитету и производности государства от общества), а «сверху-вниз», учитывая реальную роль тех акторов, которые профессионально занимаются политикой и от которых в первую очередь зависит конфигурация процесса принятия политических решений в национальном государстве.

Подчеркнем еще раз: именно пространство принятия ключевых государственных решений является тем ядром политического пространства, от которого зависит распределение общественных благ и ресурсов, подпитывающих позиции любых социальных сообществ и групп населения. В зависимости от этого устанавливаются параметры и правящего режима, и политической системы, селектирующих участие граждан не в рамках право-левого спектра, а с точки зрения их удаленности-близости к рычагам распределения общественных ресурсов. Мало того, именно механизм разработки и реализации ключевых решений порождает и средний уровень объяснения политико-административных взаимодействий. Вспомним Г. Лассуэлла с его анализом политики как процесса, в котором принципиально важно лишь «кто, кому, за сколько» и т. д.

Таким образом, если посмотреть на политику современных национальных государств через призму принятия ключевых политических решений, можно иначе представить себе возможности и перспективы «политики граждан». Кризисы, рождающие у людей потребность в использовании политических инструментов для защиты своих интересов, толкают их не на площади и баррикады, а в объятия институтов, которые контролируются определенными (низкостатусными) группами того же правящего меньшинства. Причем это сегмент правящих кругов, у которого еще есть какие-то шансы наладить связи с ключевыми отрядами правящей элиты. А гражданские лидеры чаще всего никаких особых связей в истеблишменте не имеют, и потому у них нет и шансов на продвижение массовых интересов.

Как бы то ни было, но сегодняшняя Россия «опередила» многие страны мира, построив за четверть века систему власти, которая при внешнем сохранении ряда демократических норм практически полностью вывела население (публичные институты) из зоны контроля над механизмами распределения общественных благ и ресурсов. В этом смысле правящая элита, поддерживая фиктивный статус этих институтов, усилила свою роль и в части управления государством, и в части эффективности контроля над населением и механизмами ресурсного распределения. Выстроив медиакратический режим и поставив граждан перед этим историческим фактом, власть не собирается возвращаться к демократии.

Что можно этому противопоставить? Особенно учитывая, что усиление роли правящего меньшинства является устойчивой тенденцией эволюции национальных государств. Возможен веер ответов. Но при всех вариантах развития событий нельзя не видеть, что обозначенная тенденция наносит по «политике граждан» тройной удар.

Во-первых, сама морфология институционально организованной власти республиканского типа побуждает аппарат управления экранировать давление общества. В этих условиях население практически лишено возможности обеспечить зависимость элиты от гражданского сообщества через представительные механизмы. К тому же рекрутинг (по преимуществу в исполнительные органы власти) контролируется самой элитой. Следует добавить также, что элита постоянно учится использовать новые возможности и инструменты, например информационные технологии, которые позволяют ей избегать ответственности перед гражданским населением и купировать риски делегитимации от их политических стартапов.

Во-вторых, государственное управление как специализированная форма деятельности последовательно и неуклонно нивелирует значение всех механизмов публичной политики для рассмотрения общественных проблем. При этом популярные краудсорсинговые механизмы либо не оказывают существенного влияния на такую активность, либо используются в качестве сугубо символических акций в официальной пропаганде. Незаинтересованность госадминистра-торов в сотрудничестве с гражданами при решении конкретных проблем превращает идеал-типические модели «ответственного правления» и «административной справедливости» в сугубо риторические конструкции, не способные оказать достойного сопротивления нормам патрон-клиентской этики.

В-третьих, и это, видимо, самый важный фактор – расширение сетевого ландшафта правления, использование правящим меньшинством потенциала своих референтных группировок для колонизации публичных институтов. Как показывает опыт новейшей политической истории ряда переходных государств, межсетевая конкуренция становится основным источником политических отношений, в том числе и с участием массового актора. Другими словами, различные «мобилизованные» группы политической элиты осуществляют постоянные маневры и взаимные провокации для смещения конкурентов и понижения их властного позиционирования.

Впрочем, для России можно выделить и еще один, «убийственный» для «политики граждан» фактор: это не просто пассивность, а какая-то гражданская придавленность населения, большая часть которого разделяет традиционалистские представления о сущности власти.

Так что небольшая группа интеллектуалов, которая надеется и верит в «лучшее будущее», не обладает ни возможностями, ни ресурсами для изменения ситуации. И тем более для формирования «политики граждан». К тому же власти установили четкие границы интерпретации исторического прошлого, и возможности официальных пропагандистов и сервильных ученых влиять на умонастроения граждан и формировать официальный патриотизм расширились просто качественно.

В итоге теперь «ответственная» политика правительства, конструирующего свои стратегии и планы, прекрасно обходится без участия граждан (оставляя политическим романтикам пространство научных штудий и прогнозов). В то же время умелые царедворцы и пропагандисты поддерживают фактическую конструкцию власти, обеспечивающую абсолютные преимущества представителям истеблишмента. Наработанные правящим меньшинством технологии астротурфинга и манипулирования позволяют правящим кругам эффективно работать с населением, уверяя его в необходимости поддержки эффективных планов властей. Ирония ситуации заключается в том, что попытки граждан высказать претензии и выдвинуть свои интересы в общественную повестку обращены к институтам, которые редко имеют отношение к выработке принципиальных решений.

5. Опыт политической герменевтики власти

Герменевтика рассматривается как общая теория интерпретации (Ф. Шлейермахер), как методологическая основа гуманитарного знания (В. Дильтей), как универсальный способ освоения мира, поиска смысла, как философия понимания, которое неотделимо от самопонимания интерпретатора (X. Гадамер), как процесс выявления мышлением смысла, скрытого в символе (Поль Рикер)[97]97
  См.: История философии. Учебник для высших учебных заведений [Текст] / отв. ред. Кохановский В.П., Яковлев В.П. Ростов н/Д: «Феникс», 2002. С. 410–415. См. также: Липская Л.А. Современная реальность в зеркале политической герменевтики // Социум и власть. 2016. № 1. С. 45–50.


[Закрыть].

Онтологическая схема[98]98
  Левинтов А. Онтологическая схема и онтологическая схематизация // URL: https://ontology.mirtesen.ru/blog/43749259249/Aleksandr-Levintov-Ontologicheskaya-shema-i-ontologicheskaya-sh


[Закрыть] как развитие дискурсивно-семиотического мышления

1. Семиотика как методологическая установка действия, операционные системы и модели коммуникации формируют дискурсивное пространство. Модус коммуникации вполне реалистичен в применяемых метамоделях.

Статус и социализация внутри системы и рамочное самоопределение в группе – основа креативного поведения.

2. Проблема коммуникации в лингвоструктурированных средах (новояз, фэнтези. маскирующие коммуникации) ориентирована на имитацию деятельности.

Проблематизация политического дискурса выступает как основа развития кратологического паттерна методом разворачивания онтологемм группового поведения[99]99
  Орловский С. Культурная норма фундаментальной онтологии // RELGA. 2013. № 3. Электронный ресурс. Режим доступа:. URL.: http://www. relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main%3Ftextid%3D3469%2 6level1%3Dmain%26level2%3Darticles


[Закрыть]. Отсюда понимание рефлексии в реактивном пространстве как интенции действия лидера.

3. Слово и модель – проблема рамочного самоопределения – ситуация герменевтики образа. Дизайн и ментальные модели как развитие нормы мышления и адаптации к существующим технологиям и примордиальным процессам.

Систематизация и технологизация – как схема языковой парадигмы «в начале было слово» и визуализации деятельности. Голограммы и геометрическое мышление выступают в качестве нормы внефило-софского движения мысли (Меркаторовы геопроекции, графоаналитические методы, нечеткая логика).

4. Языковые игры и нормативные коммуникации. Методы (metoda) у элеатов и перипатетиков – парадоксы, апории. Метод философских «бритв» и элементы диалектического восхождения в классической школе.

5. Рефлексивные нормы элементы трансцендентализации, субьектного знания и целеполагания рациональности поступков, то, что остается за гранью смысла. Би-серийные связки – основа демаркаций культурного мимезиса и игромоделирования.

6. Менеджериальное мышление – мышление пустыми местами, почти как в восточной философии.

Модель случайного поведения – wondercase stepping[100]100
  Математически доказано, что наиболее рациональный вариант поведения участника – изменить свой первоначальный выбор. См.: Копотева А.В. Случайное поведение участника как способ максимизации вероятности его выигрыша в парадоксе Монти Холла // Вестник ЮУрГУ. Серия «Компьютерные технологии, управление, радиоэлектроника». 2019. Т. 19. № 3. С. 126–134.


[Закрыть]

Прежде всего отсутствие институций и «рваный» ритм коммуникаций, резкая оппозиция идеологическим противникам. Отсутствие опыта культурной коммуникации и деструктивный процесс стратификации. Близость к запретным и табуированным смыслам оборачивается феноменом свободы воли и осознанности выбора рефлексивных инструментов.

Трансметодология – решение тактических и стратегических проблем методами активного стратегического поиска, иерархическая проблематизация формальных противоречий, эвристические и когнитивные технологии системного моделирования. Ролевые аттракторы и семантика сложных процессов формируют схожие герменевтические принципы в философии, социологии и истории. Эти параллельные системы и би-серийные связки (Ж. Делез) [101]101
  Можейко М.А. Парадигма нелинейности в постмодернистской философии языка и современная синергетика // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Философия. 2014. № 5. С. 175–185.


[Закрыть] структурный анализ модифицируется в систему габитусов (П. Бурдьё) и нарративов (Ф. Анкерсмит).

Стремления к коммуникации по большей части стихийны, и роль методолога заключается в том, чтобы не только подать свой голос в нестройном хоре междисциплинарного хаоса сегодняшнего дня, но и попытаться отыскать ключевые параметры его самоорганизации. Идеи теории самоорганизации, синергетики во все большей степени резонируют сегодня в гуманитарной среде, все ярче звучат ее антропологические мотивы.

Топика и метод. Идея

Следует различать феноменологию по Гегелю («Феноменология духа» триадный способ мышления), по Хайдеггеру и Кьеркегору (редуцированные формы бытия «ничто» «:Das Man»), по Гуссерлю (логические феномены), по Гадамеру (проектные методы) и по И.Г. Фреге (логика исследования математико-логической единицы).

Г.П. Щедровицкий разработал логико-эпистемологические подходы к теории и методу практически всего спектра философских дисциплин, а также научную методологию схематизации и формализации как междисциплинарного, так и гуманитарного знания.

Основа современных представлений о логике диады – камень преткновения дискурсивно-семиотического метода и его бинарной природы познания основ классической философии и структурализма. Исчезает субъект, он растворяется в событийности. Логика начинает играть основополагающую роль уже в семиотических представлениях метода.

Императивы сознания – проявляются как система запретов. У Канта, например, база проектного мышления – синтез философии, техники и метафизики. Норма императива бытия – развертывание категории качества как категории логико-эпистемологической. Императивам присущ имманентный характер деятельности, разворачивающийся как предикат мышления в различных ипостасях.

Первый топический сюжет. Сознание

Сознание – форма существования Бытия. Вспомним Библию: Дух миллиарды лет «носился» по безжизненной глади. Затем создание тверди. Первооснова как эгрегор – зарождение левиафана «мышления-бытия». Аристотель отметил, что зарождение мышления опосредует разделение мира материального и мира чистого мышления – логоса. Платон разделил мир идей и мир причинности – материальной деятельности. Данные оппозиции у обоих имели натуральную природу. Христиане-схоласты выделили «тварные логосы» – предмет патристики. Философская почва ранних схоластов – выделение первичных логосов и создание фрагментов-концептов, поскольку физическая картина мира трактовалась априорно неполной: причина – слабое внутреннее разнообразие, отсутствие эмпирики. Философский прогноз впервые был сделан Диогеном Лаэртским вместе с постановкой проблемы человека – «вещи вне себя». Психологизм дохристианской философии основан на параллельных суждениях «персональных онтологий», замыкающих на себе данный парадокс феномен формальной логики. Вместе с тем это есть технология проблемати-заций на период до Фомы Аквинского (Summa theologica), что указывает на профессиональную состоятельность и востребованность философского знания до XV века. Фома Аквинский впервые проблематизировал соотношение веры и знания[102]102
  Фома Аквинский. Сумма теологии. Изд-во Либроком, Signum Veritatis, Издатель Савин С.А.Т. 1–5 // URL: http://esxatos.com/foma-akvinski-summa-teologii


[Закрыть].

Со времени Эразма, Спинозы и Бэкона начинается период со-циомыслительных ловушек сознания, обозначивших дальнейшее развитие науки, натурфилософии и христианской этики. Франциск Ассизский положил предел религиозной автаркии. Основной гносеологический элемент новой системы его философских координат – религиозно-философский примат, развившийся в XIX веке – веке традиций, в сложный социокультурный и этический баланс, гарантирующий стабильность и незыблемость устоев. Неоконсерватизм начался с расслоения религиозной и философской традиции мышления. Морфология данного процесса – выделение различных эпистемологических, структурных и модельных новообразований, появление позитивизма, герменевтики, антропологии, феноменологии и экзистенциализма, появление формационного способа мышления.

Разнообразие потенциальных форм мышления породило дисбаланс во внутренних системах человеческой деятельности. Иными словами, это проблема соотношения психологизированности мышления, коммуникаций и идеоматики проектного мышления. Дискуссия на эту тему между консерватизмом и либерализмом окрашена психологизмом и проблематикой социальной рефлексии глобальных проблем.

Практически все культурное, литературное и научное достояние XX в. уходит корнями в русскую традицию реализма, философские традиции периодической смены вех. Совместное существование постмодернизма и структурализма один из феноменов нынешнего века.

На рубеже XIX-ХХ вв. с развитием феноменологии и экзистенциализма возникло рассоединение (расслоение) христианской традиции в философии и метафизике философии.

Внешние факторы идеологии

1. Доминирование метода возникает как различие парадигм, где первая степень свободы – синкретическое самоопределение субъекта.

2. Дальнейший разворот темы «мышление для себя» – анализ практико-философского контекста наследия Г.П. Щедровицкого.

• Метод философии – феноменология духа как Абсолюта.

• Новое глобализационное сознание, цивилизация статуса – новый контекст.

• Западный проект – эсхатологичен, типы мышления редукционны и ноуменальны.

Восточный проект – это де-факто новые индустриальные страны – страны, перешедшие от статуса развивающихся к индустриальным (азиатские «тигры» и Китай). Основная философская связка метода прозелитизм – дополнительность.

Модели стратагем – где источники развития?

«Стрела времени» инвариантна попаданию во временную ловушку», – говорил Стивен Хокинг. Однако физические законы определяются теми же категориями, что и величайшие замыслы эпох, надо только, как говорится, угадать точку перегиба тренда.

Сингулярность – некоторая точка совпадения стратегий. Лирики-стратеги ушли достаточно далеко от физиков-прагматиков.

Можно разделить стратегию Давида, побившего филистимлян ослиной челюстью и Голиафа камнем из пращи, и стратегию Макиавелли и Наполеона, давивших, так сказать, «массой». Однако любую, пусть самую технократичную стратегию, отличает характер креативности, сопряженной с нетривиальностью смыслов и замыслов.

Технос (искусство, мастерство, умение) – социокультурный феномен античного знания как апофеоз греческой философии. Во всяком случае, там впервые появился космополитизм как форма политической экспансии греческой цивилизации с достаточно традиционными технологиями производственной сферы. Космополитическое доминирование на целую эпоху эллинизма Античности обеспечили такие технологии, как наемная фаланга (потом – легион) и полис как система социальной самоорганизации активной части местного населения, эллинской (или римской) только по культуре и языку.

Эллин по крови, что положено Цезарю, не положено быку – sic, так гласит римская пословица. Однако случалось, эта традиция нарушалась. Митридат дал бой римским легионам и сделал это достаточно уверенно.

Хотя, впрочем, и технологически эту эпоху не стоит сильно принижать: «архимедов рычаг», водяное колесо, массовый торговый и военный флот (включая метательные орудия с «огненным боем») – набор средств античной цивилизации. Другое дело, что в силу ряда причин (и сегодня не во всем понятных) несколько столетий «осевого Времени» имея весь набор механических и химических технологий для промышленности, вместо промышленной революции эпоха породила христианство. Это позволяло умствующим мещанам трех последних столетий (начиная с «первого пиарщика» научно-технического прогресса Ф. Бэкона) поглядывать на «отсталых древних» свысока… Субъект глобализации размыт – технологическая глобализация (трансглобализация) всего лишь вброс ресурса, отсюда критическое отношение к разного рода бифуркационным теориям (физикалистская проекция). Нельзя понимать глобализацию и как хаос, и как «естественный ход событий».

Глобализация – это прежде всего совокупность финансовых моделей – ментальных моделей элит социотехнических комплексов и разного рода стратегических матриц. Глобалистика, соответственно, – разворачивающийся формат глобальных знаний. Макроассиметрия и многополярность – это факторы роста технологической глобализации. Возможно ли удержать этот процесс в равновесных условиях? Или повышение роста и уровня экономики, где Сумма национальных экономик не есть Сумма Экономика или мир-экономика.

Конструктивные методы глобальной интеграции

Примем за основу «усеченную» методологию.

Локус – структура переключения ресурсов глобализации, отсюда идет слой разного рода идеологий и модусов глобализации (постлиберальная, консервативная структуралистская).

Форматы в основном игрового плана – начинается новый раунд глобализационных игр.

Среда – лингвоструктурированная с элементами логико-ориентированных моделей поведения.

Факторы:

• денационализация и глобальное управление

• дехронологизация циклов Кондратьева

• культурная глобализация и культурная экспансия постмодерна

• социальная диалектика традиционных идеологий

• онтологии и технологии

Онтотехника – основная форма индивидуальной самопознающей технологии профессионального роста. «Охота за мозгами» – довольно специфический вид манипулирования субъектом, система найма и борьбы с конкурентами.

По сути, теория деятельности была дополнена новой концепцией проблематизации, распредмечивания как частных определений, объектов и специализаций. Возникли также новые форматы междисциплинарных и межсистемных представлений концептов футурологического и проектного инструментария специального туннельного прогноза. Экстраполяция наукоемких элементов роста порождает специфические виды прогнозов: «броски», «тренды», «доктрины», «матрицы» и т. п.