Текст книги "Магнитная буря"

Объект эксперимента – несчастный мистер Штетцль уснул во время процесса…

БЫЛ УЖЕ ВЕЧЕР, когда мистер Фосдик вернулся в магазин. Его поручения задержали его намного дольше, чем он предполагал. В корыте лежал храпящий мистер Штетцль. После полудня было жарко, и охлаждающее воздействие гальванической ванны было больше, чем он мог выдержать. Поначалу мухи беспокоили его, и в своих попытках стряхнуть их он насыщал свое лицо и волосы раствором меди, и мистер Фосдик был несколько удивлен, увидев, что он стал темно-зеленым.

– Проснись, Эбен! – Мистер Фосдик ударил Штетцля ручкой метлы. Это было похоже на удар по камню; ребра мистера Штетцля были заключены в броню толщиной в четверть дюйма из твердой меди.

Подгонка зеленого носа принесла лучшие результаты, и мистер Штетцля открыл глаза и попытался пошевелиться. И не смог сделать ни малейшего движения.

Прошел час, и мистер Штетцль начал раздражаться, но в конце концов, с помощью блока и троса мистеру Фосдику удалось вытащить его из кормушки и уравновесить на одной ноге – крылатый Меркурий из яркой блестящей меди.

– Прекрасно! – он с восхищением смотрел на свою работу. – Завтра я приведу сюда несколько ребят со старым судьей Хенли, и мы сразу же получим регистрационные документы.

– Завтра! – закричал господин Штетцль с яростным негодованием. – Как ты думаешь, я собираюсь стоять здесь на одной ноге всю ночь, как индус из магазина сигарет с дурманом? Не в этой жизни! У меня есть бесплатные билеты на «Хижину дяди Тома» на этот вечер, и я должен взять миссис Штетцль и детей. Вытаскивай меня из этого унифицированного скафандра прямо сейчас!

Мистер Фосдик задумчиво почесал подбородок.

– Хорошо, Эбен, – успокоил он. – Я вскрою спину, и ты сможешь выползти, как саранча. Оболочка продемонстрирует успех идеи.

Он взял пару штангенциркулей и применил их к различным частям анатомии господина Штетцля.

– Должен сказать, что металлическая оболочка имеет толщину от четверти до полутора дюймов, – задумчиво заметил он, когда понял, что так ничего не получится.

– Вытащи меня немедленно! Мне следовало бы иметь больше мозгов после того, как я дурачился с вашими заряженными кошками. Тогда я провел десять дней на табуретке с футовой изоляцией, чтобы пялиться на улыбки всех соседей!

С огромным трудом мистер Фосдик сумел опустить мистера Штетцля на пол, а затем с помощью долота и молотка начал избавлять приятеля от металла, которым его инкрустировал. С каждым ударом молота мистер Штетцль издавал стон.

– Это зубило входит прямо в мой позвоночник!

Конец медной оболочки

МИСТЕР ФОСДИК НЕ отвечал. С помощью блока и снасти он опустил протестующего мистера Штетцля обратно в корыто.

– Черт побери, но вода холодная! – ахнул мистер Штетцль, его зубы стучали.

Полюса поменялись местами. Медная оболочка была сделана анодом, а небольшая оставшаяся плита служила катодом. А затем мистер Фосдик спокойно запер магазин и отправился домой для столь необходимого отдыха.

Финал

БЫЛ УЖЕ ПОЛДЕНЬ, когда мистер Фосдик проснулся. Быстро собрав пачку мыла и полотенец, он вернулся в мастерскую жестянщика, куда он прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть мученика науки, медленно выползающего из ванны для гальванического покрытия. Теперь хрупкая медная оболочка осыпалась с его тела.

– Прекрасно! – воскликнул мистер Фосдик. – Видишь, что делает наука?

Мистер Штетцль обернулся к нему с ярой ненавистью.

Увидев медную пленку, свисающую между лопаток, мистер Фосдик схватил ее и резко дернул.

– Йоу! – мистер Штетцль подпрыгнул на пару футов в воздух и проревел. – Эта хрень липкая! У меня все чешется!

Наконец, после того, как мистер Фосдик потратил много терпения, а мистер Штетцль вспомнил всю ненормативную лексику, какую знал, покрытие было удалено – все, кроме того, что на пальцах ног не доставляло много хлопот.

Однако самое энергичное применение мыла и воды не смогло оказать ни малейшего воздействия на блестящую черную кожу.

Мистер Фосдик был удивлен и заинтересован этим неожиданным явлением.

– Феноменально! – воскликнул он после минутного изучения. – Ток ввел черный пигмент, графит, в твою кожу. Возможно, ты никогда больше не будешь белым, – весело добавил он. – И это дает мне новую идею.

– Еще одна идея! Ну, если вы когда-нибудь снова зацепите меня за одну из ваших изворотливых идей… Если вы когда-нибудь снова заинтересуете меня какими-нибудь наэлектризованными кошками или идиотскими медными схемами – мне самое место в дурдоме. Прощай!

Схватив свое пальто и шляпу, мистер Штетцль выскочил из консервной лавки, оглашая окрестности многоэтажным матом, какому позавидовал бы даже русский боцман.

Мистер Фосдик задумчиво наблюдал за этим бегством.

– Интересно, что так разозлило Эбена? – пробормотал он.

М. Х. Хаста. Говорящий мозг

Начало странной истории – ученый без друзей

СМЕРТЬ СТУДЕНТА ВИНТОНА и последовавшее за ним самоубийство профессора Мурты привлекли к университету немало нежелательного внимания. Газеты требовали расследования, и президент Арчер попросил меня подготовить изложение фактов для открытой публикации, потому что я знаю их лучше, чем кто-либо из ныне живущих.

Благодаря сложившимся обстоятельствам я оказался в самом эпицентре этого скандала. Я рад возможности объяснить произошедшее, поскольку мое собственное имя частенько упомянали на последних полосах в неприятном контексте. Я работал с Муртой в течение нескольких месяцев, возможно, я даже помог ему в разработке замечательных инструментов, которые подтолкнули его к преступлению. Я познакомил его с Винтоном. Я был с ним в ночь его смерти и услышал его признание. И я являюсь единственным свидетелем достоверности его записей со стороны науки. Говорят, что я был его единственным другом.

Последнее не совсем верно. У Мурты не было друзей, он был человеком, который не мог или не хотел вступать в обычные человеческие отношения. Вплоть до последних дней он был самодостаточным – безличным несгибаемым образчиком ученого-сухаря. В первый вечер, когда я встретил его, произошел инцидент, который очень хорошо иллюстрирует, почему он находился за пределами общности факультета.

В клубе нас представил Джедни, начальник отдела Мурты.

– Вот наш новый сотрудник отдела психологии, которым мы очень гордимся, – объявил он, и подмигнув, добавил: – Берегите его, Харви. Он уделает всех нас, старых раздолбаев, если мы не поторопимся. Причем, на нашем же поле.

Он продолжал говорить обычные добрые слова о моей работе с электричеством и о последних исследованиях рентгеновских лучей с кристаллами. Затем он ушел, оставив нас вместе.

Я завел разговор, так как профессор Мурта, казалось, предоставил мне инициативу, и я изучал его. Ему было не по себе.

В его поведении явно не было и оттенка юмора, потому что он не пытался отреагировать на шуки Джедни. Он был среднего роста, с довольно академичным лицом под рыжими волосами, и его речь была лаконичной и формальной. Он одевался так скромно, что это бросалось в глаза. Типичный профессор, как вы можете судить по описанию, – и все же каким-то образом этот человек выделялся среди нас, как копье выделялось бы среди тростей и зонтиков. Это была не уравновешенность или сила, это была некая жестокая концентрация на какой-то скрытой цели. Это было самое заметное в нем.

Тестирование психологических реакций, неизвестных ранее. Предмет эксперимента

Я ГОВОРИЛ О мелочах, а потом поднялся, чтобы уйти. Он увязался со мной без приглашения. Напротив Карсон-Холла он сказал, пытаясь изобразить дружелюбие:

– Не могли бы вы зайти ко мне на несколько минут, профессор Харви? Я бы очень хотел, чтобы вы помогли мне в моем новом электронейронном исследовании, которое я предпринял. Профессор Джедни говорит, что вы знаете больше о воздействии слабых электрических токов, чем кто-либо еще на этой стороне Атлантики. Я хочу задать несколько вопросов.

В тот вечер я был свободен и согласился зайти к нему. Он усадил меня у горящего камина – был сентябрь, но было уже холодно – и оставил, подтолкнув портсигар с сигаретами к моему локтю. У меня было время осмотреть его аскетические богатства – красивых книг, блеска красного дерева, офортов, – прежде чем он вернулся с маленькой коробочкой, за которой тянулись провода. Он поставил ее на стол рядом со мной, сел напротив и зажег сигарету.

Коробка содержала гальванометр с записывающим диском и имела два ремешка для крепления на запястье. Он объяснил, что хочет получить данные о сопротивлении тела электрическим токам, и спросил, не возражаю ли я, чтобы он снимал показания приборчика, пока мы разговариваем. Все, что требовалось, – это повесить приборчик на руку. Я согласился.

Мы обсуждали токи и сопротивления. Он говорил разумно и продемонстрировал хорошее знание физической стороны предмета, хотя был слаб в математике. В разговоре он ожил. Застенчивость и робость исчезали, как только он начинал говорить о технических деталях. Он был очень заинтересован. Но вдруг он, казалось, что-то вспомнил. Он встал и взял книгу со стола, открыл знакомый мне текст.

Шекспировский тест

– Я ХОТЕЛ БЫ прочитать один отрывок, – резко сказал он. Мы говорили о гистерезисе и формулах Штайнметца, и я немного удивленно моргнул, когда он начал читать Шекспира – сцену в «Короле Джоне», где маленький принц Артур умоляет Хьюберта сохранить ему зрение. Там, король приказал Хьюберту ослепить ребенка. Некоторые пассажи настолько острые, что причиняют боль.

Артур

 
Для дела злого – слишком хорошо.
Железом ты глаза мне должен выжечь?
 

Хьюберт

 
Да, мальчик, должен.
 

Артур

 
И решишься?
 

Хьюберт

 
Да.
 

Артур

 
И хватит духу у тебя? А помнишь,
Как мучился ты головною болью
И лоб тебе я повязал платком
(То был мой самый лучший; мне его
Принцесса вышила), и я обратно
Его не взял? Я голову тебе
Держал всю ночь; как верно служат часу
Минуты быстрые, так я старался,
Чтоб время для тебя текло быстрей.
Я спрашивал: «Где больно? Что ты хочешь?
Чем я могу помочь тебе, мой милый?»
Иной бы сын простолюдина спал
И ласкового слова не промолвил,
Но принц оберегал тебя в ночи.
Ты можешь думать, что моя любовь
Притворство, ложь; когда угодно року,
Что ж, думай так и поступай жестоко!
Ты хочешь зренье у меня отнять,
Глаза мои, что на тебя ни разу
Не поглядели гневно?
 

Хьюберт

 
Я поклялся,
Что выжгу их железом раскаленным.
 

Они были двумя страдающими людьми вместе, зрелый муж и мальчик – один с ужасом пламенного железа, а другой – с воспоминанием о нежности и беспомощности ребенка и его страхом видеть навсегда почерневшие пустые гнезда под гладким мальчишеским лбом – и уйти в могилу с запахом жгучей плоти в ноздрях. Неудивительно, что голос Хьюберта дрогнул, когда он ответил на вопрос принца:

Артур

 
Спасенья нет?
 

Хьюберт

 
Нет; ты лишишься глаз.
 

Артур

 
О боже! Если бы в глаза тебе попала
Соринка, мошка, волос иль песчинка,
Ты понял бы, как может эта малость
Измучить нас, – и замысел лихой
Чудовищным тебе бы показался.
 

Хьюберт

 
А обещанье? Придержи язык.
 

Артур

 
Мой Хьюберт, чтоб молить о паре глаз,
Двух языков, пожалуй, не хватило б.
Не затыкай мне рта, не надо, Хьюберт.
А то уж лучше вырви мне язык,
Но пощади глаза, чтоб мог я видеть,
Чтоб на тебя хотя бы мог смотреть.
Клянусь душой, железо ведь остыло,
И глаз не выжжет…
 

Я никогда не видел пьесу на сцене, но я могу себе представить вздох облегчения, который проносится над аудиторией, когда Хьюберт ломается и восклицает:

Хьюберт

 
Пусть будет так! Отрады жизни, глаз,
Я не лишу тебя за все богатства,
Что мне сулил твой дядя! Все же знай:
Я клятву дал, что выжгу их железом.
 

Артур

 
Теперь ты снова Хьюберт, и снята
С тебя личина!
 

Я забыл Мурту и все, кроме принца Артура, когда чтение внезапно прекратилось. Подняв крышку гальванометра, Мурта достал из прибора ленту с вычерченной на ней волнистой линией.

Обсуждение результатов теста

– ВОТ, – НАЧАЛ МУРТА, достав несколько похожих катушек с лентами из ящика стола. – Вот несколько записей сочувствия. Вы знаете, я полагаю, что устойчивость организма к электричеству зависит от его эмоционального состояния. Я не мог сообщить вам, что планировал тест, или вы были бы настороже. Ток, который я послал вам во время чтения, составил диаграмму, которая показывает, насколько вы реагируете на подобные сочинения.

Я смотрел на него, не зная, смеяться или злиться по поводу его посягательства на эмоциональную неприкосновенность незнакомца, его гостя. Это было ради науки, но бестактно! Но он положил последнюю запись вместе с остальными, тщательно отметив мое имя и дату, и спокойно сказал:

– Вот реакция президента Арчера на тот же отрывок. – «Очевидно, я был не один!» – А это Карди… Это де Грасс. Обратите внимание на его латинский темперамент… Это я получил от мальчика, который убирает мою лабораторию. Кстати, пойдемте, позвольте мне показать вам место, где я работаю.

Что я мог сказать? Он был так прост, так наивен и непосредственен!

Я попытался задать вопрос:

– Мурта, вы когда-нибудь проверяли себя? Что этот отрывок значит для вас? Не как материал для эксперимента.

– Никто не может испытать себя таким образом. Эмоции меняются, когда вы пытаетесь их посмотреть… Мне нравится эта сцена. Это прекрасный образчик литературного стиля. Возможно, я кажусь довольно хладнокровным, но это потому, что я так часто перечитывал этот фрагмент и знаю его почти наизусть. А вот мой рабочий стол с водой, газом и электрическими соединениями, а это маленький токарный станок… – и он ушел в разъяснения по поводу своей лаборатории-мастерской.

Это было замечательное место – светлое, чистое, хорошо оборудованное. Там были раковины и столы, стеклянные шкафы, полные сверкающих инструментов, вытяжной шкаф с вентилятором для ядовитых газов. В одном углу, на постаменте, стояла голова в натуральную величину и бюст из воска – одна из тех забавных моделей, которыми анатомы и психологи должны иллюстрировать структуру головы, мозга, мышечной и нервной систем. Рядом – электрический трансформатор, который давал ему широкий диапазон напряжений. Светофильтры и батарея мощных ламп с отражателями и цветными экранами позволяли управлять освещением. Был даже операционный стол, приставленный к стене. Я был впечатлен и так сказал об этом, и Мурта был очень доволен.

Но покинув лабораторию, я задумался о человеке, который коллекционировал эмоции своих коллег с такими скудными извинениями, и который мог подумать, что эта ужасная сцена просто прекрасный образчик стиля. Я согласился с Пейджем с исторического факультета, который сказал мне на следующий день:

– Мурта, черт его побери, на мой вкус слишком погружен в науку. Он сказал мне, что жизнь – просто форма энергии. Я встречал людей, которые говорили, что они механицисты, но я никогда не встречал человека, который действовал так же механически, как Мурта!

Я рассказал о своем опыте прошлой ночью, и Пейдж усмехнулся.

– Это именно то, что рассказывал Арчер… и Карди… и еще несколько человек.

Во всяком случае, он был беспристрастен. Он относился ко всем нам одинаково и скорее как к лабораторным животным. Он нашел меня и стал самосовершенствоваться в электротехнике со всей серьезностью, но так и не смог научиться человечности. Я не мог не понять, почему он хотел, чтобы я был рядом с ним, вероятно, в основном из-за того, что я знал об электротехнике то, что ему требовалась. У него не было такта или интуиции, которые могли бы скрыть его эгоизм, он едва знал, как сделать общение приятным. Поэтому наше сотрудничество так и не перерастало в дружбу.

Подробнее о профессоре Мурте, странном ученом

КУПИВ БИЛЕТЫ НА симфонический концерт, я пригласил Мурту поехать с миссис Харви и мной, но он извинился и отказался. А когда мы вернулись домой, мы увидели огни, горящие в его лаборатории. Я взял его с собой на одну из вечеринок в среду, где собрались сотрудники факультета, в клубе. Но он, сославшись на незнание карточных игр, рано сбежал и больше никогда не появлялся. Он даже избегал бейсбольных игр. Возможно, это происходило отчасти от застенчивости и страха перед человеческими контактами, частично от гордости и высокомерной исключительности, но главным образом, я думаю, из-за искреннего энтузиазма к своим исследованиям.

Я немного изучил его историю, пока мы работали вместе. Его послал в медицинскую школу богатый дядя – он приобрел любовь к научным исследованиям и достаточно преуспел в своих занятиях, чтобы получить свою степень – провел несколько лет в качестве врача общей практики в деревне, уделяя как можно меньше внимания своим пациентам, и сердечно не любил большинство из них – и внезапно обрел богатство после смерти дяди. Свободу и досуг он использовал для научной работы, и он был уже знаменитым человеком, когда Джедни познакомил нас. Мурта был двойственной натурой – дерзким и агрессивным в своей работе, тщательным, терпеливым и точным, но застенчивым, неловким, неумелым в повседневных делах.

Лишь однажды я обнаружил у него свидетельство настоящих эмоций, когда оратор на вступительной лекции для первокурсников отдал дань науке.

Это было достаточно обычным делом. Хаксли сказал все это лучше, много лет назад; но я случайно взглянул на Мурту и был поражен, увидев, как сияют его глаза. Мы столкнулись в толпе, на выходе из аудитории, и он, почти затаив дыхание, сказал мне:

– Разве это не здорово? Есть человек, который действительно видит, Харви! Он знает! Наука – это пища и питье, это отдых и работа, это сама жизнь моя! Вы, люди, которые могут работать и останавливаться… – начал он, потом покраснел и ушел.

У меня не хватило смелости последовать за ним и указать, что оратор был политиком, профессиональным оратором, который не знал ни науки, ни ученых – просто зарабатывал рейтинг.

Но Мурта был искренен. Есть люди, которые могут любить абстракцию сильнее чем себя, при том будучи эгоистами. Он был из этой породы. У него были свои ограничения. Даже воспоминания о его трагической гибели не уничтожили общего удовольствия от его ответа, когда кто-то спросил его о льве Люцерна.

– Я ничего не знаю о зоологии, – сказал он.

Однако в своей лаборатории он был вдохновенным как великий актер. Моя собственная работа была на одном из этапов рутинной проверки, важной во всех исследованиях, но оставляющей разум свободным. Дерзкие гипотезы Мурты привлекли меня. Мне он не нравился, но проблемы, которые он предлагал решать, были очень интересны.

Эксперименты по вивисекции – селеновая сетчатка

В ТЕЧЕНИЕ ОСЕНИ мы восстановили зрение слепому кролику. Студент по имени Винтон вызвался добровольцем для эксперимента, но мы были не уверены, как напряжение, которое мы использовали, повлияет на нервную систему, и решили сначала попробовать с кроликом. Я не наслаждался ослеплением бедного маленького зверя – оно мне очень неприятно напоминало маленького принца Артура в его терпеливой беспомощности – но Мурта была бодр и не стеснялся. С селеном в качестве основы искусственной сетчатки мы смогли заставить существо повернуться к свету и даже следовать за электрическим фонариком по темной комнате. Позже мы планировали провести тесты с Винтоном, который сможет описать свои ощущения.

Поэтому зрительные исследования были отложены, и мы приступили к слуху. С помощью серии резонаторов Гельм-гольца мы построили искусственные уши, настроенные на две октавы, и только закончили их, когда удача благоволила нам. Случай с трепаном в больнице Фэйрчайлд дал Мурте возможность установить свои электроды прямо на обнаженный человеческий мозг, передавая звук по его проводам, направленным прямо в центр сознания. Для меня это было сверхъестественно – хотя это не было ничего из того, что последовало позже.

Возможно, его триумф в этом деле и подал ему его ужасную идею. Во всяком случае, он работал интенсивнее, чем когда-либо, и почти не тратя времени на еду и сон. В тот год у него был только один продвинутый курс, и никакой элементарной работы, так что почти весь день (и ночь) принадлежали работе, которую он любил. Кроме того, таков был наш прогресс, что он мог продолжать только с редкой помощью от меня.

Это было удачно, поскольку я был назначен сопровождать полярную экспедицию Фрейзера во время полета на север в следующем апреле. Мы хотели повторить исследования полярного сияния, проведенные Вегардом и Макленнаном, и выяснить, что еще может быть интересным в области полюса. Я готовился передать свои исследования кристаллов доктору Марлингу, который также взял мои лекции и мои административные обязанности. Мне было необходимо начитать много материала и проконсультироваться с людьми из отдела астрономии и отправить письма другим физикам, чтобы быть готовым. Но я нашел время, чтобы присутствовать, когда Мурта провела предполагаемый эксперимент с Винтоном.