Текст книги "Треблинка. Исследования. Воспоминания. Документы"

«Жизнь» шла своим ходом. Мрачные мысли не прекращались. Руководству захотелось игр и развлечений. Только этого им не хватало. Они устраивали концерты, спектакли, танцы и принуждали в них участвовать. «Артистов» забирали на несколько часов с работы и устраивали смотры. В воскресенья происходили по расписанию «спектакли», на которые приходили немцы и украинцы. В хорах пели женщины. В состав оркестра входило три музыканта, которых заставляли играть при казнях. Во время движения на работу заставляли петь еврейские песни. Для нового спектакля шили новые костюмы, но спектакля не было – помешал наш заговор и запланированный побег.

С 12 до 13 часов немцы обедали, а евреи тогда находились во дворе перед столовой и были обязаны их веселить песней и музыкой. Те, кто пел в хоре, работали наравне со всеми, единственное только, что в определенные часы они репетировали. Вообще, над оставшейся горсткой узников палачи забавлялись. Они одевали их как шутов и давали им указания, которые даже у нас, измученных, вызывали смех.

Перед воротами нашего барака стоял выбранный немцами еврейский охранник. Его одели по-черкесски: красные штаны, узкий мундир, деревянные патроны на обеих сторонах груди, а также высокая меховая шапка (папаха). Карабин у него был деревянный. Его заставляли выступать клоуном и танцевать до усталости. По воскресеньям меняли его костюм на белый хлопчатобумажный с красными лампасами и шнурами. Часто его сильно напаивали и забавлялись им. Во время работы никому не разрешалось входить в бараки. Он охранял бараки, звали его Мориц, родом из Ченстоховы[358]358
  Ченстохова – город в современной Польше. В 1815–1915 гг. в составе Российской империи, затем – Польши. Оккупирован в 1939 г. немецкой армией. В 1942 г. создано гетто численностью до 48 тыс. человек. С осени 1942 г. жителей гетто вывозили в Треблинку. В июне 1943 г. оставшиеся обитатели гетто подняли неудачное восстание. Город освобожден в январе 1945 г.


[Закрыть].

Другой такой же жертвой был так называемый «шайсмайстер». Одетый в костюм кантора, он должен был отпустить себе бороду. При себе у него был будильник, висящий на тесемках на шее. Его задачей было смотреть на часы, когда кто-то входил в уборную. Там нельзя было находиться более трех минут. Его звали Юлиан. Он также был из Ченстоховы. Он был владельцем фабрики металлических изделий. Достаточно было на него взглянуть, чтобы прыснуть от смеха. Мориц принимал все их забавы как должное, даже не понимая, насколько жалко он выглядел. Но Юлиан был человеком серьезным и спокойным. Когда немцы начинали с ним играть, он ужасно плакал. Работая при сжигании трупов, он тоже плакал. Уже сам костюм его, вид и занятие вызывали издевки и смех бандитов.

Уже долгое время я работал в лагере № 1, а вечером возвращался в лагерь № 2. Я имел теперь возможность смело и легко договариваться с заговорщиками в лагере № 1. За мной меньше следили и относились хорошо. Случалось, что украинцы давали мне иногда кое-что спрятать, зная, что меня не будут обыскивать. Сам шеф приносил мне пищу и следил, чтобы я ни с кем не делился. Я никогда не подхалимничал. Когда я говорил с Францем, шапки я не снимал. Другого бы он убил на месте, а мне часто говорил на ухо на немецком языке: «Когда говоришь со мной, помни, что необходимо снимать шапку». В таких условиях я чувствовал себя почти свободным и все обсуждал. У меня с собой было всегда несколько людей[359]359
  Выделенное курсивом предложение отсутствует в английском переводе.


[Закрыть].

Уже давно в Треблинку не прибывали эшелоны. Однажды, работая над воротами, я заметил, что у немцев и украинцев изменилось настроение. Штабшарфюрер[360]360
  Штабфюрер СС – это не звание, а особая должность начальника штаба роты. Вероятно, имеется в виду Штади Отто (1897–1977) – медбрат, в 1940 г. начал работать в программе «Т-4», летом 1942 г. переведен в Треблинку, в 1943 г. – в Собибор. Шарфюрер СС. После войны вернулся в ФРГ, заведовал лавкой сувениров. Арестован в 1965 г. и приговорен к 7 годам заключения.


[Закрыть], около 50 лет, низкого роста, бандитского вида, даже несколько раз уезжал куда-то на автомобиле. Вдруг открылись ворота – и ввели около 1 000 цыган (это был уже третий эшелон цыган), около 200 мужчин, а остальные – женщины и дети. За ними на подводах все их имущество: грязные лохмотья, изорванная постель и другие ничтожные вещи. Прибыли они почти без охраны. Только два украинца в немецких мундирах сопровождали их. Эти двое, что приехали с ними, также не знали всей правды. Они хотели формально все оформить и получить расписку. Их даже не пустили в лагерь, а требования были встречены насмешкой и ухмылкой. От украинцев те узнали, что привели жертвы в лагерь смерти. Они побледнели, не поверили и опять начали стучать в ворота. Тогда штабшарфюрер вышел и передал им закрытый конверт, и с этим они уехали. Цыган, как и многих других, отравили газом и сожгли. Они были из Бессарабии.

Приближались последние дни июля. Жаркие дни. Тяжелее всего было работать при могилах. Оттуда исходил ужасный смрад. Люди, возвратившиеся с этой работы, не держались на ногах. Уже 75 % трупов было сожжено. Необходимо было сровнять все это с землей, чтобы не осталось следов этой кровавой бойни. Пепел молчит. Началась работа по засыпке пустых могил. Засыпали могилы пеплом сожженных, который смешивали с землей, чтобы не было никаких подозрений. Осталось чистое поле, которое нужно было использовать. Это поле огородили колючей проволокой, под засев добавили земли с другого лагеря. Сделали пробу засева на земле, где находился пепел. Земля оказалась плодоносной. Огород был засеян люпином, который красиво разросся. Когда 75 % могил раскопали, все тела сожгли, землю выровняли, засеяли и огородили высоким забором из колючей проволоки и посадили елки. Исполнители были горды и считали, что заслуживают маленького и скромного развлечения. Оно началось таким образом, что ковш экскаватора, выкапывающего наших братьев, перестал работать, его перевернули и подняли вверх, теперь он выглядел как башня, которая гордо стремится в небо. Они стреляли в воздух, после чего началось пиршество. Пили, шутили, забавлялись. Нам тоже кое-что досталось – несколько дней отдыха. Теперь мы уже были уверены, что наша жизнь близится к концу. Оставалось около 25 % могил, и мы являлись единственными свидетелями этого варварства. Все-таки мы держались и с терпением ждали освобождения. У меня была постоянная работа на территории лагеря № 1. Поскольку часть территории лагеря № 2 передали лагерю № 1, то изменилась и принадлежность одной из башен. Ее нужно было разобрать и перенести в лагерь № 1. Работа была поручена мне с моими людьми. Я договорился с товарищами из лагеря № 1 о восстании. После нескольких дней перерыва мы начали откапывать трупы из оставшихся могил и сжигали последние 25 % жертв. Как я уже отметил, жара была ужасная. Каждая могила источала ужасный смрад, когда ее раскапывали. Однажды шутки ради палачи бросили что-то горящее в отрытую могилу. Сразу же оттуда начали вылетать клубы черного дыма, и огонь тлел целый день. В некоторые могилы бросали людей сразу же после удушения газом, тела их еще не успели остыть. Они лежали грудами, так что при раскрытии в жаркий день пар шел как из котла. Однажды при укладывании трупов в решетку заметили руку, поднятую вверх. Все пальцы были согнуты, только указательный палец был поднят вверх и как бы вызывал угнетателей на суд божий. Это был обычный случай, но все же все были поражены. Даже наши палачи побледнели и не отводили взгляда от этой ужасной сцены, как будто в этом всем и правда было проявление высших сил. Рука торчала долго, уже все сгорело, а рука все еще была вытянута вверх и взывала к справедливости. Этот незначительный случай испортил настроение всех палачей на несколько дней.

Я работал в лагере № 1, а на ночь возвращался в лагерь № 2. Я делал забор из березняка. Это был низкий забор вокруг цветника. В этом саду жили звери и птицы. Вокруг было красиво и спокойно. Из дерева были сделаны скамейки для отдыха немцев и украинцев. Здесь была тишина, но, к сожалению, это было место адских заседаний, где говорили только об издевательствах[361]361
  Далее в англоязычном варианте начинается 13-я глава.


[Закрыть].

Комендант лагеря № 1[362]362
  Речь идет не о коменданте, а о старосте лагеря – высшее лицо «самоуправления» заключенных в нацистских концлагерях.


[Закрыть] часто присматривался издали к моей работе. Говорить с нами запрещалось. Он иногда тайком перебрасывался со мной парой слов. Был это еврей лет 45, высокий, приятный, по фамилии Галевский[363]363
  Галевский? – еврей из г. Лодзи, инженер. После депортации в Треблинку был назначен старостой лагеря, сыграл одну из ключевых ролей в организации подполья и восстания. По некоторым данным, после восстания 2 августа 1943 г., пробежав несколько километров, покончил с собой.


[Закрыть]. Он был из Лодзи, инженер. Он был избран комендантом в августе 1942 г., когда были созданы «еврейские власти». Он был пружиной всего организованного движения. Из-за того, что он не стал подлым, а считал себя одним из нас, его часто били и преследовали наравне с другими. В день, когда хотел со мной пообщаться, он вернулся из трехдневного карцера. Будучи в карцере, один раз в день выносил ведро с нечистотами, а затем опять возвращался в свою темную нору. Теперь он улучил момент, когда никого рядом не было, и твердо и уверенно сказал мне, чтобы молодежь проявила выдержку, ибо приближается час освобождения. Несколько раз он повторил это приказным тоном. Я понял, что это действительно последний срок и приближается конец. Вернувшись вечером с работы, я собрал всех и проконтролировал, все ли тщательно подготовлено. Все были в напряжении. Ночь прошла бессонной. Мы уже видели себя за воротами ада. Становилось так жарко, что тяжело было держаться на ногах. К этому всему прибавлялся смрад и жар печей. Наши угнетатели решили установить рабочий день с 4 утра до 12.00 дня. В 12.00 закрывали нас в бараках. Мы снова были близки к отчаянию, поскольку опасались, что не сможем выбраться, но все же нашли выход. Мы предложили, что будет лучше, если скорей сжечь трупы, и что будут добровольцы, которые за дополнительный хлеб будут работать дольше. Немцы согласились. Установили две смены: с 12 до 15 часов, с 15 до 18 часов. Мы выбрали подходящих людей и ежедневно ожидали сигнала. За территорией нашего барака находился колодец, из которого брали воду для кухни и прачечной. Мы использовали эту «калитку», хотя там тоже стояла охрана. Часто без надобности ходили за водой, чтобы охрана привыкла к нашему приходу.

Сейчас не было никаких эшелонов. Казнили только некоторых евреев, ведь наши палачи не могли бездельничать. Однажды все они опять были в хорошем настроении. Опять предстояли казни, появились жертвы. Прибыл эшелон из Варшавы, который якобы должен был уехать за границу. Это были богатые люди, около 1 000 человек – мужчин, женщин и детей. Мы поняли, что это за эшелон: люди, которые заплатили большие деньги, чтобы их вывезли в безопасное место. У них отобрали все, как я потом узнал. Их держали в Варшаве в первоклассном Отеле Польском на улице Длуга и уничтожили в Треблинке. Мы узнали, кто они были, по документам. Они погибли как все.

То же самое происходило и с иностранными эшелонами. Им говорили, что их везут на выселение в Треблинку. Они выглядывали из вагонов и спрашивали совершенно спокойно на станциях, сколько еще до Треблинки. Усталые, они хотели поскорее добраться до этого убежища и там отдохнуть. Когда же прибыли, у них не было даже времени удивляться, и они сразу же отдохнули навечно. Сегодня уже люпин растет на их пепле.

После этого прибыл эшелон из штрафной Треблинки. Там было около 500 человек. Все полуживые, усталые, истощенные. Казалось, что они сами просят смерти. Их убили – как и всех.

Мы уже приближались к концу наших мук. В тот момент мой шеф Лефлер, который так хорошо ко мне относился, был выслан в Майданек. Он хотел взять меня с собой. Я был в тяжелом положении. Знал, что нас всех ждет смерть. Если бы я поехал в Майданек, то не смог бы в новых условиях так быстро проторить путь к свободе. Должно пройти много времени, чтобы узнать новых людей, новые условия[364]364
  В августе 1943 г. Майданек продолжал функционировать и как концлагерь, и как лагерь смерти, где убивали евреев, которых не успевали истребить в основных центрах уничтожения. Убийства в газовой камере Майданека прекратились, по некоторым данным, в сентябре 1943 г. Однако 3 ноября 1943 г. 18,4 тыс. евреев (как обитавшие в самом Майданеке, так и находившиеся в других местах заточения в Люблине и окрестностях) были расстреляны. В живых временно оставили небольшую группу еврейских женщин для сортировки вещей убитых. Учитывая, что в самом Майданеке существовало только польское подполье, которое в конечном итоге отказалось от идеи восстания (в т. ч. чтобы не навлечь репрессии на жителей Люблина), скорее всего, в случае перевода Я. Верник был бы убит.


[Закрыть]. Но выбор места не зависел от меня. Я должен был делать довольный вид, что Лефлер меня так выделил. На мое счастье, гауптштурмфюрер не разрешил взять меня с собой, я ему еще был нужен, и это мне было на руку. В это же время, не знаю почему, нам приказали писать письма, нашлись наивные, сделавшие это. Конечно, не все. Я потом сам видел, как письма сожгли. Был ли это каприз, шутка или что-то еще – не знаю[365]365
  Далее в англоязычном варианте начинается 14-я глава.


[Закрыть].

Окончательная дата восстания была назначена на 2 августа. Мы чувствовали, что этот момент будет подходящим. Мы начали все проверять. Так сложилось, что в течение нескольких дней я не приходил в лагерь № 1. Я строил здание над колодцем, похожее на караулку, с навесной крышей. Потом в лагере № 2 я строил здание, которое затем необходимо было разобрать и перенести в лагерь № 1. Я с нетерпением ожидал возможности связаться с лагерем № 1, потому что окончательный срок приближался.

2 августа 1943 г. выдалось жаркими днем. Сквозь маленькие решетчатые окошки бараков пробирались солнечные лучи. Мы не смыкали глаз всю ночь. На рассвете все были на ногах. Каждый чувствовал важность момента, все думали о свободе, нам все надоело. Мы ожидали мщения палачам. Сам я мечтал уснуть где-нибудь в лесу и отдохнуть. Но мы понимали, какая тяжелая задача нам предстояла. Вокруг нас везде были наблюдательные башни с охраной. На каждом шагу вооруженный немец или украинец. В 12.00 нас закрывают в бараках. Весь лагерь окружен несколькими заборами и рвами. Но мы желали покончить с нашими муками. Моей целью было все это описать, начертить план места казни и показать все это миру. Это давало мне силу для борьбы с сатаной. Когда я избрал себе такую общую цель, мне легче было выдержать, и я чувствовал, что я выйду свободным. В воздухе чувствовалось приближение грозы. Все были в напряжении. Немцы и украинцы ничего не подозревали. После убийства миллионов разве они должны бояться такой ничтожной группы людей? Они раздавали приказы, которые исполнялись как обычно. Мы, члены комиссии, беспокоились из-за отсутствия данных. Время выступления еще не определено. Я крутился как сумасшедший, делал все и боялся, что не удастся установить контакт с остальными и все погибнут.

Я нашел способ найти контакт с лагерем № 1. Лефлера уже не было. На его месте был другой. Его фамилии я не знаю. Мы его называли «коричневая рубашка». Относился он ко мне очень хорошо. Я к нему подошел и попросил досок. Склад досок находился в лагере № 1. Он, не желая останавливать нашу работу, пошел с теми, кто должен был принести доски. Доски принесли. Я осмотрел их, измерил и заявил, что они не подойдут для нас. Потому вызвался сам выбрать нужный материал, выпрямившись и скривив лицо, будто мне не хочется это делать. Я пошел с ним в склад и дрожал от волнения, чувствовал, что если не использую этого момента – мы пропадем. Я уже был в лагере № 1, с волнением осматривал все вокруг и думал, смогу ли выполнить это серьезное задание. Со мной были еще трое. Склад охранял еврей, около 50 лет, в очках, я его не знал. Он принадлежал к заговорщикам. Мои помощники отвлекли немецкого начальника разговором, а я делал вид, что отбираю доски. Я нарочно отдалился от всех, продолжая выбирать доски. Вдруг услышал тихий голос: «Сегодня в 5.30 окончательно». Я обернулся, увидел перед собой еврея, охранявшего доски. Он повторил это и добавил: «Будет сигнал». Я протер себе глаза и сам себе не верил.

В горячке я схватил первые попавшиеся доски, приказал товарищам их взять и пошел работать. Я дрожал, боялся себя выдать. Так прошло время до 12.00. В 12.00 все вернулись с работы, опять собрание нашей комиссии, я им все рассказал. Я просил, чтобы все были спокойны и думали о своих обязанностях. Молодежь была в приподнятом настроении. Поглядев на нашу группу, я начинал верить в победу. Мы выбирали добровольцев на последнюю работу. В первую партию попали слабые. Они не имели никакого задания и вернулись с работы в 15.00. Тогда пошли наши добровольцы. Их было 30 человек, наиболее смелые, мужественные и сильные, они должны были проложить дорогу всем, кто будет бежать из лагеря. Кроме того, были выбраны подходящие люди для колодцев. Около 17.00 нам срочно понадобилась вода. Ворота к колодцу мы открыли настежь и увеличили количество водоносов. Работающие при трупах были одеты в специальные комбинезоны, за носку одежды карали 25 ударами плетьми. В этот день под низ была надета обычная одежда. Перед побегом было необходимо сбросить комбинезоны, чтобы нас не узнали. Мы собрались в бараке. Каждый знал, что время приближается, мы смотрели друг на друга. Тяжело передать, что мы чувствовали, мы прощались с местами, где покоится пепел наших братьев. Горе и мучения приковывали нас к этому месту. Здесь, откуда мы хотим бежать живыми, погибло столько невинных. Эти большие шеренги смерти стояли ярко перед нашими глазами и взывали о мщении. Мы знали, что таила в себе земля, мы были единственными свидетелями, молча прощались с пеплом нашего народа и на их крови клялись отомстить.

Вдруг раздался сигнал – выстрел в воздух.

Все сорвались. Каждый кинулся выполнять свое ранее назначенное задание. Они выполняли все честно. Наиболее тяжелой задачей было стащить украинцев с наблюдательных башен. Если бы они сверху начали обстреливать, мы живыми не ушли бы. Они имели большую тягу к золоту и все торговали с евреями. Когда на выстрел к башне приблизился один из евреев и показал украинцу золотую монету, тот оставил пулемет и быстро сбежал вниз, чтобы взять золото. Два еврея, стоявшие в стороне, схватили его, убили и забрали оружие. Также быстро уничтожили охрану других караульных башен. По пути мы убивали каждого встреченного. Нападение было внезапным. Они не успели даже сориентироваться, а мы уже бежали. В караульной было захвачено оружие, и каждый брал что попадалось. Сейчас же после сигнала около колодца был убит вахман, и его оружие было сразу же отобрано. Все выбежали из бараков и заняли свои посты. Все горело. Мы выполнили наш святой долг. Я схватил оружие, стрелял вокруг. Заметив, что все горит, а путь для побега проложен, я схватил пилу и топор и побежал.

Сначала мы были хозяевами положения, но затем началась погоня со всех сторон: из Малкинии, Косова и из штрафной Треблинки. Когда там услыхали шум и увидели огонь, то прибыла помощь. Нашей целью был побег в лес. Ближайший находился в восьми километрах от нас. Мы бежали через болото и рвы. По нам стреляли. Каждая минута была на счету. Быстрее в лес, туда бандиты не пойдут. Когда я бежал, мне казалось, что я спасен. Вдруг я услышал сзади: «Стой!». Несмотря на ужасную усталость, я побежал еще быстрее. Лес был все ближе. Оставалось всего несколько шагов. Напряг всю силу и волю, чтобы выдержать. Погоня все ближе. Уже слышны шаги преследующего. Вдруг слышу грохот выстрела и почувствовал сильную боль в левой лопатке. Я обернулся – передо мной стоял вахман из штрафной Треблинки, он опять целился из револьвера. Автомат девятка. Я разбираюсь в оружии и понял, что револьвер у него отказал. Использовав это, я нарочно замедлил шаг, приготовив топор. Украинец сам подбежал ко мне, крича: «Стой! Стрелять буду!». Я приблизился к нему и надсек ему левую часть груди топором. Он упал к моим ногам с криком: «Е… твою м…!»[366]366
  Выделенное курсивом предложение опущено в англоязычном варианте.


[Закрыть].

Я был свободен и вбежал в лес. Пройдя порядочное расстояние, я сел в кустах. Издали слышалась частая стрельба. Пуля меня не ранила. О чудо, она пробила всю одежду, но отскочила от лопатки, оставив след[367]367
  Сыграли роль, вероятно, и неисправность револьвера, и расстояние между вахманом и Верником. Авторитетный немецкий учебник по раневой баллистике поясняет (Kneubuehl B., Coupland R., Rothschild M., Thali M. Wundballistik. Grundlagen und Anwendungen. 3. Aufl age. Heidelberg, 2008. S. 195–196): «Пояснения в разделе 4.2 относятся в первую очередь к пулям, выпущенным из короткоствольного оружия (пистолеты, револьверы), каковые обычно несут относительно мало энергии. Поэтому они значительно менее эффективны, чем несущие в несколько раз больше энергии пули длинноствольного оружия. ‹…› Одной из примечательных характеристик кожи, желатина, мыла и костей является то, что пуля не может пробить эти материалы, если она движется со скоростью меньше определенной, обозначаемой v_gr. Эта скорость зависит от секционной плотности пули. Пуля, летящая со скоростью менее v_gr, отскакивает от поверхности цели, причем в случае с кожей останется синяк, если только пуля не двигается очень медленно».


[Закрыть]. Я в одиночку приходил в себя.

Самуэль Вилленберг. Выживший в Треблинке

Автор представляемых мемуаров родился 16 февраля 1923 г. в польском городе Ченстохове в польско-еврейской семье. Отец (еврей) был учителем и художником, мать (полька) – домохозяйка, после свадьбы перешедшая из католицизма в иудаизм. 6 сентября 1939 г., вскоре после нападения Германии на Польшу, 16-летний Самуэль Вилленберг записался добровольцем. После того как 17 сентября Красная Армия перешла восточную границу страны, он оказался на советском фронте. Под Люблиным был ранен и попал в плен. Спустя три месяца в госпитале бежал и воссоединился с семьей под Варшавой. В начале 1940 г. вместе с матерью и сестрами перебрался в Опатов. Занимался торговлей рисунками отца. В начале 1941 г. здесь было создано гетто, и вся семья Вилленбергов оказалась в нем. В 1942 г. они по поддельным документам сумели перебраться на «арийскую часть», а затем вернулись обратно в родную Ченстохову. Уже здесь семью застигла депортация. Двух сестер вывезли в Треблинку, отец и мать сумели скрыться, а Вилленберг отправился в Опатов, где был также схвачен и 20 октября депортирован в Треблинку.

Совершенно случайно ему удалось остаться среди тех, кто обслуживал лагерь. Несколько месяцев он работал в «красной бригаде», т. е. на разборке вещей убитых, затем привлекался и к другим работам. Был близок к членам подполья и участвовал в подготовке и проведении восстания 2 августа 1943 г. Во время побега был ранен, но скрылся. Добравшись до Варшавы, С. Вилленберг сумел через некоторое время воссоединиться с родителями, затем стал членом «левого подполья» (Армии Людовой), участвовал в Варшавском восстании летом – осенью 1944 г. После его подавления сумел бежать и дождаться прихода Красной Армии. В 1945–1946 гг. служил в польской армии, однако на фоне подъема антисемитизма в 1950 г. эмигрировал в Израиль вместе с женой и матерью. В Израиле, получив инженерную подготовку, устроился работать в министерство строительства.

После выхода на пенсию С. Вилленберг окончил Еврейский университет в Иерусалиме и вскоре стал известным скульптором, особенно в связи с его работами по теме Холокоста. С 1983 г. он выступал соорганизатором ежегодных молодежных поездок по местам памяти геноцида евреев на территории Польши. К этому же времени относятся и его первые воспоминания. Хотя родным языком Вилленберга был польский, первое издание состоялось на иврите в 1986 г. Уже в 1988 г. они были переведены на испанский язык, в 1989 г. – на английский, в 1991 г. – на польский. На протяжении нескольких десятилетий С. Вилленберг был одним из наиболее активных свидетелей Холокоста: его воспоминания продолжали переводиться на иностранные языки (в 2004 г. – на французский, в 2008 г. – на немецкий, в 2013 г. – на чешский, в 2014 г. – на голландский, в 2015 г. – на японский); он снимался в различных документальных фильмах; в 2000-е гг. несколько выставок его скульптур были проведены в Польше. Он умер в 2016 г., будучи последним узником лагеря смерти Треблинка.

Популярность его воспоминаний объясняется не только их откровенно беллетризованным стилем. Перед нами яркая разворачивающаяся история человека, еврея, который оказался в практически безвыходной ситуации, но не потерял силы духа и продолжил борьбу. Будь это художественным произведением, то мы бы сказали, что его герой – «маленький человек», изгой, который учится бороться за существование и, несмотря на ошибки, угрозы и предательства, обретает помощь друзей, семьи и любимых, а потому в конечном итоге оказывается победителем. Основное внимание С. Вилленберг уделил не столько живописанию собственно нацистских преступлений, сколько демонстрации разнообразного, совершенно неожиданного мира, в т. ч. и внутреннего, самих заключенных, тех, кому лишь временно сохранили жизнь. И тем самым составной частью истории Треблинки, места, где личность уничтожается, дегуманизируется и всячески разрушается, оказываются и отдельные истории сохранения человеческого достоинства. Не менее значима для мемуариста и тема польско-еврейских отношений. Являясь польским патриотом, он неожиданно столкнулся с тем, что многие (но далеко не все!) поляки оказывались врагами не хуже немцев. Будучи участником Варшавского восстания 1944 г., он чуть ли не получил пулю в спину от своих же, поляков-националистов – эпизод крайне показательный для каждого, кто хочет осмыслить весь трагизм положения польских евреев в те годы.

При подготовке к изданию был взят за основу вариант на иврите (третье и последнее прижизненное издание: Shemu’el Vilenberg. Mered bi-Treblinkah. Tel Aviv, 2006. ISBN 9650502475). Перевод с иврита – Г. К. Рейхман. Поскольку родным языком С. Вилленберга был польский, то И. И. Жуковский произвел сверку с польской версией. Те смысловые фрагменты, которые отсутствуют в издании на иврите, приведены в комментариях. Курсивом выделены те смысловые фрагменты, которые отсутствуют в польской версии, но имеются на иврите. Общая редакция перевода – К. А. Пахалюк. Комментарии – К. А. Пахалюка и Д. В. Шполянского при участии С. В. Романова. Комментарии переводчика и мемуариста отмечены специально.