Текст книги "Политическая наука №3 / 2014. Посткоммунистические трансформации: Политические институты и процессы"

Ó Бойхин считает, что «западное пренебрежение, а не вмешательство способствовало революциям… удерживая непопулярных автократов у власти после истечения срока годности… Запад отсрочил революции, а не ускорил их» [Ó Beacháin, 2009, p. 222]. Количественный анализ влияния политики Фонда в поддержку демократии (NED) в период 1990–1999 гг. демонстрирует, что программы были скорее направлены на ослабление авторитарных режимов, но не на продвижение демократии [подробнее см.: Scott, Steele, 2005]. Возможно, поэтому Банс и Макфол пришли к выводу, что «глобальный марш к демократии остановился, частично вследствие международной борьбы за режимные изменения» [Bunce, McFaul, 2010, p. 335].

Итоги цветных революций

Исследователи цветных революций уделяют больше внимания факторам и процессу революций, чем их последствиям. Фейрбанкс называет цветные революции «церемониальным обрядом перехода, символизирующим водораздел между двумя отчетливо различными периодами, определяющим новых национальных героев и злодеев и восстанавливающим национальные традиции» [Fairbanks, 2007, р. 56]. Приведет ли этот «обряд» к демократии, зависит от политической воли акторов революции.

По мнению Баррингтона, основным результатом цветных революций стало то, что лидеры гибридных режимов в дальнейшем «не будут фальсифицировать выборы без страха перед последующими массовыми демонстрациями» [Barrington, 2012, р. 314]. Эти скромные нереволюционные результат объяснятся тем, что организаторы цветных революций не ставили цель системной общественной трансформации. Риторика цветной революции была направлена на восстановление демократических процедур, нарушенных в ходе выборов, однако эти электоральные нарушения были всего лишь «вершиной айсберга». Цветные революции выявляли проблемы гибридных политических режимов, но решали их через «циркуляцию элит» внутри одного политического режима108108
  С точки зрения Г. Хейла, даже сильное движение в сторону демократии в определенный момент является не транзитом или траекторией, а всего лишь раскачиванием внутри гибридного режима [Hale, 2005, p. 134].


[Закрыть]. После революции оппозиция восстанавливала или даже усиливала109109
  Например, увеличение полномочий президента в Грузии.


[Закрыть] недемократические практики прежнего режима. Конституционные изменения, включая переход от президентско-парламентских систем к премьер-президентским (Украина, Кыргызстан), оказались экспериментами с формой без изменения содержания [Харитонова, 2014].

Таким образом, с одной стороны, стратегия изменений «снизу» препятствует компромиссу, консенсусу и толерантности, необходимым для демократии. С другой стороны, без системной трансформации поверхностные реформы приводят к откату от демократии. Кроме того, нерешенность проблем ведет к новым всплескам разочарования110110
  Так, после оранжевой революции на Украине по результатам опросов общественного мнения был отмечен «заметный рост демократических настроений в начале 2005 г… по таким показателям, как доверие к президенту, правительству, Верховной раде; доверие к институту многопартийной системы, партиям и партийным лидерам; осознание собственной политической эффективности – уверенности в том, что “простые” люди могут оказывать влияние на политические процессы, происходящие в стране; повышение социального оптимизма – ожиданий и уверенности в том, что ситуация в стране будет улучшаться» [Панина, 2006]. Однако «революционные ожидания, надежды и иллюзии не выдержали постреволюционных реалий, приведших к восстановлению застойных тенденций и возвратных настроений в украинском обществе. Результаты опроса, проведенного через год (сразу после парламентских выборов в апреле 2006 г.), продемонстрировали возврат демократических установок и настроений населения на исходные позиции начала 2004 г.» [Панина, 2006].


[Закрыть], поэтому, по мнению Фэйрбанкса, главная опасность заключается в том, что «ненасильственные смены режима могут привести к насильственным имитациям» [Fairbanks, 2007, p. 54].

Литература

Карозерс Т. Конец парадигмы транзита // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2003. – № 2. – С. 42–65.

Панина Н. Демократизация в Украине и оранжевая революция в зеркале общественного мнения // Зеркало недели. Украина. – Киев, 2006. – № 19, 19 мая. – Режим доступа: http://gazeta.zn.ua/SOCIETY/demokratizatsiya_v_ukraine_i_oranzhevaya_revolyutsiya_v_zerkale_obschestvennogo_mneniya.html (Дата посещения: 08.01.2014.)

Пшеворский А. Политический институт и политический порядок // Демократия в российском зеркале / Ред.-сост.: А.М. Мигранян, А. Пшеворский. – М.: МГИМО-Университет, 2013. – С. 398–428.

Сартори Дж. Искажение концептов в сравнительной политологии (II) // Полис. – М., 2003. – № 4. – С. 152–160.

Харитонова О.Г. Постсоветские конституции: только ли институты имеют значение? // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2014. – № 1. – С. 69–93.

Хейл Г. Президентский режим, революция и демократия // Pro et Contra. – М., 2008. – № 1. – С. 6–21.

Шарп Дж. От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения. – Бостон: Институт им. А. Эйнштейна, 2003. – 70 с.

Ackerman P., DuVall J. Nonviolent power in the twentieth century // PS: Political science and politics. – Washington, D.C., 2000. – Vol. 33, N 2. – P. 146–148.

Ackerman P., Rodal B. The strategic dimensions of civil resistance // Survival. – Oxfordshire, OX, 2008. – Vol. 50, N 3. – Р. 111–126.

Asunka J., Brierley S. Protecting the polls: The effect of observers on election fraud. – Los Angeles, 2013. – 50 p. – Mode of access: http://cega.berkeley.edu/assets/miscellaneous_files/Asunka_etal_Protecting_the_Polls.pdf (Дата посещения: 15.04.2014.)

Barrington L. Comparative politics: Structures and choices. – 2 ^nd ed. – Australia: WADSWORTH Cengage learning, 2013. – 431 p.

Beissinger M. An interrelated wave // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2009. – Vol. 20, N 1. – Р. 74–77.

Beissinger M. Structure and example in modular political phenomena: The diffusion of bulldozer / rose / orange / tulip revolutions // Perspective on politics. – N.Y., 2007. – Vol. 5, N 2. – Р. 259–276.

Brownlee J. Authoritarianism in the age of democratization. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2007. – 264 p.

Bunce V., Wolchik S. Defeating authoritarian leaders in postcommunist countries. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2011. – 373 p.

Bunce V., Wolchik S. Favorable conditions and electoral revolutions // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2006. – Vol. 17, N 4. – Р. 5–18.

Bunce V., Wolchik S. Getting real about «real causes» // Journal of democracy. – 2009. – Vol. 20, N 1. – Р. 69–73.

Carter A. People power and political change: Key issues and concepts. – L.; N.Y.: Routledge, 2012. – 297 p.

Celestino M.R., Gleditsch K.S. Fresh carnations or all thorn, no rose? Nonviolent campaigns and transitions in autocracies // Journal of peace research. – Oslo, 2013. – Vol. 50. – P. 385–400.

Cheterian V. From reform and transition to «Coloured revolutions» // Journal of communist studies and transition politics. – L., 2009. – Vol. 25, N 2–3. – Р. 136–160.

D’Anieri P. Explaining the success and failure of post-communist revolutions // Communist and post-communist studies. – Oxford, 2006. – Vol. 39, N 3. – Р. 331–350.

Democracy and authoritarianism in the postcommunist world / Bunce V., McFaul M., Stoner-Weiss K. (eds.). – Cambridge: Cambridge univ. press, 2010. – 347 p.

Diamond L. Thinking about hybrid regimes // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2002. – Vol. 13, N 2. – P. 21–35.

Dimitrov M. Popular autocrats // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2009. – Vol. 20, N 1. – Р. 78–81.

Fairbanks C.H. Georgia’s rose revolution //Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2004. – Vol. 15, N 2. – Р. 110–124.

Fairbanks С.H. Necessary distinctions // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2009. – Vol. 20, N 1. – Р. 82–85.

Fairbanks С.H. Revolution reconsidered // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2007. – Vol. 18, N 1. – Р. 42–57.

Fenger M. The diffusion of revolutions: Comparing recent regime turnovers in five post-communist countries // Demokratizatsiya. – Washington, D.C., 2007. – Vol. 15, N 1. – Р. 5–28.

Hale H.E. Democracy or autocracy on the march? The colored revolutions as normal dynamics of patronal presidentialism // Communist and post-communist studies. – Oxford, 2006. – Vol. 39, N 3. – P. 305–329.

Hale H.E. Regime change cascades: What we have learned from the 1848 revolutions to the 2011 Arab uprisings // Annual review of political science. – Palo Alto, Calif., 2013. – Vol. 16. – P. 331–353.

Hale H.E. Regime cycles: Democracy, autocracy, and revolution in post-Soviet Eurasia // World politics. – Baltimore, MD, 2005. – Vol. 58, N 1. – P. 133–165.

Heathershaw J. Rethinking the international diffusion of coloured revolutions: The power of representation in Kyrgyzstan //Journal of communist studies and transition politics. – L., 2009. – Vol. 25, N 2–3. – Р. 297–323.

Huntington S. Political order in changing societies. – New Haven; L.: Yale univ. press, 1968. – 488 p.

Huntington S. The third wave: Democratization in the late 20 th century. – Norman: Univ. of Oklahoma press, 1991. – 384 p.

Hyman G. Tilting at straw men // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2002. – Vol. 13, N 3. – P. 26–32.

Karatnycky A., Ackerman P. How freedom is won: From civic resistance to durable democracy. – N.Y.: Freedom House, 2005. – 52 p.

Karl T.L. Dilemmas of democratization in Latin America // Comparative politics. – N.Y., 1990. – Vol. 23, N 1. – Р. 1–21.

Lane D. The orange revolution: «People’s revolution» or revolutionary coup? // British journal of politics and international relations. – Oxford, 2008. – Vol. 10, N 4. – Р. 525–549.

Levitsky S., Way L. International linkage and democratization // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2005. – Vol. 16, N 3. – Р. 20–34.

Magaloni B. Voting for autocracy: Hegemonic party survival and its demise in Mexico. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2006. – 296 p.

Maltz G. The case for presidential term limits // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2007. – Vol. 18, N 1. – Р. 128–142.

McFaul M. The fourth wave of democracy and dictatorship. Noncooperative transitions in the postcommunist world // World politics. – Baltimore, MD, 2002. – Vol. 54, N 2. – P. 212–244.

McFaul M. Transitions from postcommunism // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2005. – Vol. 16, N 3. – P. 5–19.

Munck G.L., Leff C.K. Modes of transition and democratization: South America and Eastern Europe in comparative perspective // Comparative politics. – N.Y., 1997. – Vol. 29, N 3. – Р. 343–362.

Ó Beacháin D. Roses and tulips: Dynamics of regime change in Georgia and Kyrgyzstan // Journal of communist studies and transition politics. – L., 2009. – Vol. 25, N 2–3. – Р. 199–226.

O’Donnell G., Schmitter P.C. Transitions from authoritarianism. Tentative conclusions about uncertain democracies. – Baltimore: The Johns Hopkins univ. press, 1986. – 81 р.

Schedler A. Elections without democracy: The menu of manipulation // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2002. – Vol. 13, N 2. – P. 36–50.

Schock K. Nonviolent action and its misconceptions: Insights for social scientists // PS: Political science and politics. – Washington, D.C., 2003. – Vol. 36, N 4. – Р. 705–712.

Schock K. The practice and study of civil resistance // Journal of peace research. – Oslo, 2013. – Vol. 50, N 3. – P. 277–290.

Scott J., Steele C. Assisting democrats or resisting dictators? The nature and impact of democracy support by the United States national endowment for democracy, 1990–99 // Democratization. – L., 2005. – Vol. 12, N 4. – Р. 439–460.

Silitski V. What are we trying to explain? // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2009. – Vol. 20, N 1. – P. 86–89.

Stephan M.J., Chenoweth E. Why civil resistance works: The strategic logic of nonviolent conflict // International security. – Cambridge, MA, 2008. – Vol. 33, N 1. – Р. 7–44.

Symposium: A force more powerful // PS: Political science and politics. – Washington, D.C., 2003. – Vol. 33, N 2. – P. 146–187.

Thompson M.R. Democratic revolutions: Asia and Eastern Europe. – L.: Routledge, 2004. – 180 p.

Tucker J.A. Enough! Electoral fraud, collective action problems, and post-communist colored revolutions // Perspectives on politics. – N.Y., 2007. – Vol. 5, N 3. – Р. 535–551.

Tudoroiu T. Rose, orange, and tulip: The failed post-Soviet revolutions // Communist and post-communist studies. – Oxford, 2007. – Vol. 40, N 3. – Р. 315–342.

Way L. A reply to my critics // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2009. – Vol. 20, N 1. – Р. 90–97.

Way L. The real causes of the color revolutions // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2008. – Vol. 19, N 3. – Р. 55–69.

White S. Is there a pattern? // Journal of communist studies and transition politics. – L., 2009. – Vol. 25, N 2–3. – P. 396–412.

Wollack K. Retaining the human dimension // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2002. – Vol. 13, N 3. – P. 20–25.

Zherebkin M. In search of a theoretical approach to the analysis of the «colour revolutions»: Transition studies and discourse theory // Communist and post-communist studies. – Oxford, 2009. – Vol. 42, N 2. – Р. 199–216.

Гражданская кампания «Пора!» на Украине: четыре вопроса о роли гражданского общества в период цветных революций 111111
  Статья написана в рамках грантов по исследовательской программы имени Марии Кюри (295232, 318961, 316825) и ERMOS (081). Перевод с английского выполнен с разрешения автора с дополнениями и изменениями по изд.: Polese A. Ukraine 2004: Informal networks, transformation of social capital and coloured revolutions // Journal of communist studies and transition politics. – L., 2009. – Vol. 24, N 2–3. – P. 255–277.


[Закрыть]

А. Полезе

Введение

Почему схожие между собой стратегии противостояния режиму с помощью массовых протестов привели к разным результатам на постсоветском пространстве? Некоторые цветные революции завершились политическими изменениями в Сербии, Грузии, на Украине, в то время как попытки использования подобных тактик в других странах провалились. На примере Украины в данном исследовании выдвигается гипотеза о том, что исход цветных революций напрямую связан с уровнем развития социального капитала в стране.

Цветные революции – наиболее обсуждаемая тема в исследованиях постсоветского пространства [The color… 2010; Ó Beacháin, Polese, 2008; Polese, 2009]. Если демократия становится или тяготеет к тому, чтобы стать «единственной игрой в городе», используя выражение Х. Линца и А. Степана [Linz, Stepan, 1998], то это происходит также и потому, что политикам приходится считаться с электоратом, становящимся более внимательным к их действиям. Оппозиционные политики, официально проигравшие выборы, черпают легитимность у масс, встающих на их защиту. С этого момента наблюдается трансформация неформального социального капитала в формальный [Pichler, Wallace, 2007] политически активный и видимый на политической арене. В отличие от некоторых других исследователей [см.: World: Fukuyama says… 2006], автор статьи утверждает, что такая трансформация опирается на существующие структуры и акторов, которые ранее дожидались возможности открыто выступать в защиту своих идей [см.: Tarrow, 2005]. Там, где появляется такая возможность и местные группы давления достаточно подготовлены, чтобы ею воспользоваться, возникают цветные революции, влекущие за собой заметные последствия как в общественной, так и в политической сфере.

Успех цветной революции на Украине стал следствием сформированности украинского социального капитала. Однако вместо того, чтобы действовать формально и на политическом уровне, социальный капитал украинского общества проявлял себя в стихийной политической активности. Гражданская кампания «Пора!» и события в ноябре 2004 г. сплотили гражданское общество и повлекли за собой стремительные изменения.

Определения революции

Исследователи цветных революций концентрируют свое внимание на событиях в Сербии, Грузии, на Украине и в Кыргызстане, так как именно в этих странах революции привели к наиболее политически значимым последствиям [Kurth, Kempe, 2005; Kuzio, 2005 b; McFaul, 2006], изучая которые можно концептуализировать условия для успешной революции. Совсем недавно были заново открыты [Demes, Forbig, 2007; Kuzio, 2008] события в Хорватии и Словакии, но практически без внимания остались протесты в других странах, насчитывающие всего лишь несколько тысяч человек [Ó Beacháin, Polese, 2011]. С политической точки зрения критерием для разграничения на успешные и неуспешные цветные революции могут служить политические изменения [Ó Beacháin, Polese, 2010 d].

Кроме политической составляющей [подробнее см.: D’Anieri, 2005; Kuzio, 2005 b; Wilson, 2006; Revolution in orange, 2006; Demes, Joerg, 2007; Ó Beacháin, Polese 2010], можем ли мы рассматривать оранжевую революцию и любые другие случаи массовых протестов, которые характеризуются как цветные революции, как особого рода социальные революции? Согласно Т. Скочпол, социальные революции – это «быстрые, фундаментальные трансформации общественного состояния и классовых структур… сопровождаются и частично проводятся через классовые восстания снизу» [Skocpol, 1979, p. 4]. Д. Форан [Foran, 2005], отталкиваясь от позиции Т. Скочпол, считает, что на возникновение социальных революций влияют пять внутренних взаимозависимых факторов: модель зависимого развития; репрессивное исключающее персоналистское государство; наличие эффективной и сильной политической культуры сопротивления; экономический спад и внешняя открытость [Foran, 1993]. Они также сопровождаются политическими изменениями, структурной трансформацией и участием масс [Foran, 2005, p. 7].

Но каким образом можно «создать» социальную революцию или хотя бы социальное движение? Согласно С. Тэрроу, ключевую роль играют политические возможности, запускающие процесс «политики протеста» и с равной вероятностью способствующие появлению социальных движений, что является дополнительным стимулом для акторов, которым не хватает собственных ресурсов [Tarrow, 1998, p. 2–4]. Политические возможности всегда снижают издержки коллективных действий, помогают обнаружить потенциальных союзников, указать на наиболее уязвимые места элит и побудить социальные сети и коллективные идентичности к общим действиям [Tarrow, 1998, p. 19–20].

Политические возможности в случае с Украиной были крайне разнообразны, начиная от объединенной оппозиции, привлечения внимания со стороны международного сообщества, организованной сети протестов и заканчивая назревающим расколом внутри режима. Совместно с Д. О’Бойхином мы разделили политические возможности на пять категорий [Ó Beacháin, Polese, 2010 d; Polese, 2011; Ó Beacháin, Polese, 2009 b]. Во‐первых, уменьшение репрессий со стороны политических элит, стимулирующее коллективные действия; во‐вторых, сплоченность оппозиции, которая стремится противопоставлять себя правящей элите; в‐третьих, влияние внешних акторов, создающих «эффект бумеранга» [Keck, Sikkink, 1998]; в‐четвертых, уровень активности гражданского общества, достаточный, чтобы вывести людей на улицы, в‐пятых, мнение общественности в целом, так как привлечение к участию в протестах может вызвать эффект снежного кома.

Коллективные действия – это то, что формируется через незаметные неосознанные шаги, пока ситуация не дойдет до точки бифуркации, когда уже невозможно будет вернуться к изначальному состоянию системы. Люди осознанно ведут себя тем или иным образом, но именно эти маленькие шаги приводят к открытому противостоянию режиму и радикальным изменениям в обществе [Polese, 2004].

Протесты на Украине были поддержаны не только политическими и иностранными акторами [cм.: Graeme, 2005], но и подкреплялись усилиями «снизу». Гражданская активность на постсоветском пространстве была распространена в достаточной мере и до цветных революций, однако носила дезорганизованный характер и была не в состоянии выступить против символического порядка, на который опирались государственные структуры [см.: Scott, 1985]. Оранжевая революция, напротив, структурировала и систематизировала действия таким образом, что гражданское общество стало активнее и заметнее на политическом уровне.

Стратегическая роль гражданского общества в Восточной Европе уже не раз отмечалась рядом исследователей, прежде всего Джином Шарпом [см.: Sharp, 1993], что привело к выработке в США стратегии «пробуждения» местных организаций, которые, в свою очередь, способствовали бы социальным и политическим изменениям [Bunce, Wolchik, 2006; Tordjman, 2008]. Частично поддержанные ресурсами с Запада, взаимодействия между людьми и гражданским обществом во многих случаях подвержены репрессивному воздействию, и несправедливо было бы минимизировать роль внутренних факторов на Украине. В некоторых случаях гражданские активисты были и так достаточно сильны и организованны еще до распространения цветных революций [Polese, 2006]. Гражданское общество пыталось воспользоваться возможностями, созданными президентской избирательной кампанией, чтобы получить поддержку, улучшить дисциплину и самоорганизоваться, все это позволило действовать в различных сферах общественной жизни.

Как отметили Ф. Пичлер и К. Уоллес, социальный капитал распределен по всей Европе равномерно. Разница лишь в том, что в Западной Европе он организован в формальные структуры, а в Восточной существует неформально в качестве незарегистрированных организаций [Pichler, Wallace, 2007]. Наблюдаемый в этой части мира подъем гражданского общества может быть расценен как конвертация социального капитала в формализованные структуры. Внешние силы оказали влияние или ускорили развитие социального капитала на Украине. Однако стоит отметить, что гражданское общество оставалось активным и после событий ноября 2004 г., а люди стали политически более информированными. То есть даже если внешние силы сыграли определенную роль в развитии гражданского общества, тот факт, что люди продолжали активную политическую деятельность, доказывает их готовность к переменам [Рахманин, 2006]. На Украине события ноября 2004 г. охарактеризовались трансформацией движений в полноценные организованные структуры, сменой фокуса внимания с макроуровня на микроуровень [см.: Scott, 1985; Ortner, 2006; Williams, 1977; Tarrow, 2005].

Гражданская кампания на Украине до 1991 г

Социальный капитал на Украине, и в целом в Советском Союзе, развивался в течение 1960 и 1970‐х годов, когда экологические организации сконцентрировали свое внимание на защите природы как универсальной и неполитической ценности. Между 1960 и 1972 гг. [Fomichov, 2005] возникло более 40 групп, выступавших в защиту природы. Когда в 1975 г. СССР подписал Хельсинкскую декларацию, украинские диссиденты поспешили создать Украинский хельсинкский союз, который смог бы защитить некоторых политиков, например Вячеслава Черновиля, лидера Народного «Руха» Украины в период 1990‐х годов.

Политические возможности 1990–1991 гг. создали условия для возникновения феномена уличных протестов. Первый ненасильственный протест был проведен в Киеве 2 октября 1990 г., когда около 150 студентов заняли центр столицы и устроили голодовку в поддержку Украинского национального совета. Они выступали за отставку премьер-министра Украины Виталия Масола, учреждение многопартийных выборов, приватизацию собственности коммунистической партии и за репатриацию украинских солдат. Вместе с забастовкой, устроенной студентами, проходили ежедневные манифестации людей и рабочая стачка донбасских рабочих, в результате это привело к отставке В. Масола 17 октября и принятию на себя Верховным советом обязательств по проведению политических и экономических реформ в стране.

И хотя 150 студентов остаются меньшинством по сравнению с недавними цветными революциями, данный протест обладает важным символическим значением. Именно студенты в 1990 г. впервые воспользовались стратегий ненасильственного протеста, и в течение того времени были сформированы сегодняшние политические оппозиционные силы. Олесь Доний, непосредственный участник тех событий, опубликовал в 1995 г. книгу «Студенческая революция на граните» и впоследствии стал лидером движения «Народная самооброна». Другой гражданский активист, Тарас Стецькив112112
  Член партии «Реформы и порядок», затем поддерживает Ющенко в 2004 г. и является одним из главных организаторов логистики на Майдане. На данный момент – лидер гражданского движения «Народна самооборона».


[Закрыть], стал членом политической партии «Реформы и порядок». Несколькими годами позднее, 3 октября 2000 г., тело журналиста Георгия Гонгадзе, основателя интернет-издания «Украинская правда», было найдено на окраинах Киева. Через несколько дней председатель Социалистической партии Украины Александр Мороз обнародовал пленки с записью разговора Кучмы о подготовке убийства Гонгадзе. Президент отказался признавать подлинность представленной аудиозаписи и не ушел в отставку. Это спровоцировало несколько гражданских лидеров, поддержанных некоторыми оппозиционными политиками113113
  Поддержаны Морозом и Юлией Тимошенко, председателем Коммунистической партии Петро Симоненко и бывшим премьер-министром Виктором Ющенко (основал партию «Наша Украина» в 2002 г.).


[Закрыть], сформировать движение, названное «Кучмагейт». Через несколько лет появились движения «Вставай, Украина!», «Украина без Кучмы» и «За правду!», несмотря на то что они подвергались постоянному давлению со стороны полиции.

С 1990‐х годов главными политическими активистами стало младшее поколение, мобильное и готовое к изменениям. Союз украинских общественных организаций имел связи с аналогичными организациями за рубежом, что стало решающим фактором для развития новых идей. Список достаточно обширен, и нет никакой необходимости отслеживать деятельность Агентства США по международному развитию или Института «Открытое общество», которые организуют проекты по выявлению активных организаций. В данном контексте необходимо взглянуть на возникновение «Пора!». Идея создания гражданской кампании появилась после того, как активисты, начавшие свою деятельность еще в 1990‐х годах, пытались найти альтернативные способы противостояния существующему режиму и встретили единомышленников среди сербских активистов, участников движения «Отпор».

Информация о происхождении кампании «Пора!» достаточно противоречива. Согласно одному мнению, его начала организовывать группа военных еще в 2003–2004 гг. [Kuzio, 2005 a], и его истоки могут быть связаны с высылкой Марко Маркича (участника группировки «Отпор») на украинскую границу в 2000 г. Иная версия представлена одним из главных лидеров оранжевой революции. В интервью газете «Зеркало недели» Тарас Стецькив заявил, что причина возникновения гражданской кампании «Пора!» заключается в несостоятельности политиков провести необходимые политические реформы. «Мы стали думать, что изменения должны идти снизу, и мы должны скорее мобилизовывать граждан, нежели начинать переговоры на политическом уровне. По просьбе некоторых наших коллег в Киев приехали грузины, которые устроили организацию лагеря и обучение ненасильственным способам мобилизации масс» [Дмитричева, Рахманин, Силина, 2004].

Гражданское общество было достаточно активным еще до оранжевой революции. Ноябрьские события не создали гражданского общества, а переопределили его роль в политике. Международные связи были крайне необходимы для приобретения определенного уровня знаний и достаточного объема ресурсов, но это было дополнительным подкрепляющим фактором, а не двигателем действий.

Гражданская кампания «Пора!»

Когда «Пора!» только организовывалась, она могла рассчитывать на человеческие ресурсы, опыт и международные связи с некоторыми организациями, такими как «Демократическая христианская молодежь», «Союз украинской молодежи», «Зарево» и молодежная организация «Молода просвита». Однако, по словам Тараса Стецькива, формальное разделение между «Пора!» и «Наша Украина» произошло вскоре после ее создания в 2004 г.114114
  Несмотря на то что Ющенко был против создания «Поры!», некоторые политики из партии «Наша Украина» способствовали развитию организации. В ноябре 2004 г. Роман Бессмертный взял на себя обязательства по организации уличных протестов, что указывает на перемену настроения внутри самой партии.


[Закрыть] из-за невозможности привлечь граждан на свою сторону. В то время к основателям «Пора!» обращается молодой активист Влад Каськив115115
  С 1999 по 2000 г. лидер главной коалиции неправительственных организаций на Украине «Свобода выбора». В 2004 г. он стал лидером «Поры!», затем – советником президента Украины.


[Закрыть], предлагая рекламировать «Пора!» в качестве молодежного движения за честные и свободные выборы. В 2004 г. по меньшей мере две схожие организации, обе под названием «Пора!», действовали на территории Украины. Некоторые источники сообщают: «Сначала была “Пора!” – ни черная, ни желтая. Спустя месяц после появления плаката “Что такое кучмизм” благодаря Интернету мы узнали, что в г. Мукачево (в Западной Украине) началась информационная кампания движения “Пора!”» [Колесникова, 2005].

Некоторые исследователи предполагают, что военизированная часть движения «Пора!» (куда входили Михаил Свистович и Татьяна Бойко) покинула организацию, чтобы продолжить свою деятельность снизу, как это делалось в свое время движениями «Отпор» и «Кхмара», но, чтобы показать преемственность и согласие с кампанией «Пора!», сохранили имя и сменили цвет [Demes, Forbrig, 2007, p. 91–92]. Существует версия, согласно которой именно «желтая» «Пора!» взяла имя и название у «черной» «Поры!», так как последняя действовала на протяжении более длительного периода времени116116
  Аргумент «желтой» «Поры!» заключался в том, что логотип никому не принадлежал и его невозможно было присвоить [см.: Fenira, 2006].


[Закрыть].

Олег Криенко в интервью голландскому радио от лица «желтой» «Поры!» заявил, что «Пора!» в качестве настольной «библии» использовала книгу Джина Шарпа «От диктатуры к демократии» и что после того, как она была переведена на украинский язык, Общественный институт им. Альберта Эйнштейна предоставил им 12 тыс. копий книги [подробнее см.: Strijbosch, 2004]. Однако на сайте института можно обнаружить прямую ссылку на сайт «черной» «Поры!» как официального распространителя книги на Украине [Win, 2012]. Согласно Юрию Луценко («желтая» «Пора!»), идея возникла еще до того, как появилась сама организация в декабре 2003 г.117117
  Член парламента от социалистов и главный аниматор протестов в Киеве 2004 г. В 2006 г. он покидает Социалистическую партию, создает движение «Народна самооборона», ставшее впоследствии политической партией, присоединившейся к блоку «Наша Украина» на выборах 2007 г.


[Закрыть] Лидер организации «Отпор» Александр Марич сообщает, что название было выбрано уже в 2003 г. во время тренинга с активистами из «Отпора» [Krivokapic, 2005]. Лидер «черной» «Поры!» Михаил Свистович выдвигает схожую версию, но называет другую дату – февраль 2004 г.

Истина находится где‐то посередине: некоторые неформальные группы, которые контактировали с активистами из «OK 98» и «Отпора», с 2000 г. участвовали в международных тренингах по проведению ненасильственных протестов. Как только возникла необходимость выбора логотипа и названия, некоторые активисты предложили «Пора!». Другие участники договорились с политиками118118
  Юрий Луценко (Социалистическая партия), Владимир Филенко и Тарас Стецькив (партия «Реформы и порядок», блок «Наша Украина»).


[Закрыть] о реализации гибридной кампании (политика – гражданское общество) и воспользовались тем же названием. С этого момента и до самого официального объединения две «Поры!» разошлись по разным траекториям. Одна начинает кооперироваться с оппозиционерами и опирается в своей деятельности на политические молодежные движения, другая – более радикальная – продолжает действовать на низовом уровне.

Параллельное существование двух аналогичных организаций можно проследить и по некоторым другим деталям. Многие не имели никакого представления о различиях между этими движениями119119
  Эти различия не были замечены даже некоторыми активистами, пока две «Поры!» не были объединены в одну [Fenira, 2006].


[Закрыть], но если мы внимательнее взглянем на внешние проявления, то заметим расхождения. Логотип «Поры!» – это часы, означающие, что настало время действовать, тем не менее часы «желтой» «Поры!» показывают 2 часа 45 минут, а «черной» – 11 часов 45 минут. Наиболее заметное отличие – это цвет. Черный был выбран потому, что печатать в черно-белом цвете дешевле [Колесникова, 2005].

Структурная организация двух движений также различается. Следуя стратегии Джина Шарпа, «черная» «Пора!» избегает традиционного руководства и иерархической структуры, как «Отпор» и «Кхмара» [Avioutskii, 2006], в то время как «желтая» «Пора!» возглавляется Владиславом Каськивым и обладает своим политическим совещательным органом для принятия наиболее важных решений. «Черная» «Пора!» была основана 12 неизвестными активистами120120
  Это означает, что их имена не были широко известны общественности, так как они были не столь популярны, как, скажем, Влад Каськив.


[Закрыть], за исключением Анатолия Бондаренко (автор песни «Разом нас багато!» – своеобразного гимна оранжевой революции), а система организации базируется на допущении, что все между собой равны и никакой зарплаты выплачиваться не должно. Первоначальные финансовые компенсации негативно влияли на работу «Поры!», так что от этой практики отказались благодаря тому [Колесникова, 2005], что у всех активистов уже был основной источник дохода. «Желтая» «Пора!» более традиционна, иерархична, наиболее важным активистам, имеющим связи с миром политики, здесь полагалась зарплата [Fenira, 2006; Колесникова, 2005].