Текст книги "Литературоведческий журнал №34 / 2014"

Так, бытие предстает в сложном переплетении добра и зла, веры и суеверий, представлений христианских и полуязыческих. Однако Лесков никогда не призывал отвернуться от действительности во имя единоличного спасения. Писатель сознавал, что бытие – благо. И точно так же, как Божественный образ в человеке, данный ему в дар и задание, бытие не просто дано Творцом, но задано как сотворчество: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам» (Ин. 14: 27), – говорит Христос, заповедуя «венцу творения» самому творить. Начинать этот процесс преображения, созидания человеку необходимо именно с себя самого.

Промыслительны обстоятельства крещения героя. Поскольку никто из уважаемых на селе людей не согласился крестить Дукачонка, крестными родителями будущего попа опять-таки парадоксальным образом стали люди, казалось бы, недостойные: один с внешним уродством – скособоченный «кривошей» Агап, племянник Дукача; другая – с недоброй репутацией: повитуха Керасивна, которая, по представлениям односельчан, «была самая несомненная ведьма» (225).

Однако Керасивна вовсе не похожа на Солоху гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», хотя ревнивый казак Керасенко и подозревает жену в намерениях временами «лететь в трубу» (229). Имя у нее подчеркнуто христианское – Христина. История Христи – это самостоятельная курьезная новелла внутри основного святочного повествования об обстоятельствах рождения и крещения младенца Саввы.

При святочных обстоятельствах «зимою, под вечер, на праздниках, когда никакому казаку, хоть бы и самому ревнивому, невмочь усидеть дома» (226), Керасивна сумела хитроумно провести мужа со своим ухажером-дворянином (не зря он прозывается «рогачевский дворянин» – наставляет «рога» мужьям). В переносном и прямом смысле любовники подложили незадачливому казаку свинью – рождественского «порося», и это укрепило за Христей «такую ведьмовскую славу, что с сей поры всяк боялся Керасивну у себя в доме видеть, а не только в кумы ее звать» (230).

Сбывается евангельская антиномия о «первых» и «последних»: «последние станут первыми, и первые – последними». Именно таких «последних» людей вынужден был пригласить надменный Дукач себе в кумовья.

В студеный декабрьский день сразу же после отъезда крестных с младенцем в большое село Перегуды – известное впоследствии читателям по «прощальной» повести Лескова «Заячий ремиз» (1894) – разыгралась жестокая снежная буря. Мотив святочного снега – устойчивый атрибут поэтики рождественской литературы. В данном контексте он обретает дополнительный метафизический смысл: словно недобрые силы сгущаются вокруг ребенка, которому все и без всякой причины заранее желали зла: «Небо сверху заволокло свинцом; понизу завеялась снежистая пыль, и пошла лютая метель» (235–236). В метафорической образности – это воплощение темных страстей и злых помыслов, которые разыгрались вокруг события крещения: «Все люди, желавшие зла Дукачёву ребенку, видя это, набожно перекрестились и чувствовали себя удовлетворенными» (236). Подобная ханжески-показная набожность, основанная на суемудрии, – «от лукавого». «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого» (Мф. 6: 9–13), – так просят христиане в молитве «Отче наш», данной им Самим Христом.

В святоотеческом наследии проводится мысль о том, что Бог сотворил человека и все, что его окружает, таким образом, что одни поступки соответствуют человеческому достоинству и благому устроению мира, другие – противоречат. Человек был наделен способностью познавать добро, избирать его и поступать нравственно. Уступая злым помыслам, сельчане как бы спровоцировали, выпустили наружу темные силы, разыгравшиеся, чтобы воспрепятствовать событию крещения. Они нарушили еще одну Божью заповедь: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном; и кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает» (Мф. 18: 3–5).

Вовсе не случайно поэтому метельную путаницу Лесков определяет как «ад», создавая по-настоящему инфернальную картину: «На дворе стоял настоящий ад; буря сильно бушевала, и в сплошной снежной массе, которая тряслась и веялась, невозможно было перевести дыхание. Если таково было близ жилья, в затишье, то что должно было происходить в открытой степи, в которой весь этот ужас должен был застать кумовьев и ребенка? Если это так невыносимо взрослому человеку, то много ли надо было, чтобы задушить этим дитя?» (237). Вопросы поставлены риторические, и, казалось бы, судьба младенца была предрешена. Однако события развиваются по внерациональным законам святочного спасения чудом Божьего Промысла.

Ребенок спасается на груди у Керасивны, под теплой заячьей шубой, «крытой синею нанкою» (235). Глубоко символично, что шуба эта синего – небесного – цвета, который знаменует Божие заступничество. Более того – младенец был сохранен, как у Христа «за пазушкой». Этот православный уповательный образ «русского Бога, Который творит Себе обитель “за пазушкой”» (5, 465), сложился у Лескова еще в повести «На краю света» – в исповедании праведного отца Кириака, которому так же, как и героям «Некрещёного попа», выпало пройти через стужу и непроглядный мрак снежного урагана.

Особенностью святок является «карнавальное нарушение привычного строя мира, возвращение к первоначальному хаосу, с тем чтобы из этого разброда как бы вновь родился гармоничный космос, “повторился” акт творения мира»9999
  Шульц С.А. Хронотоп религиозного праздника в творчестве Н.В. Гоголя // Русская литература XIX в. и христианство. – М., 1997. – С. 231.


[Закрыть]. Метельная путаница и хаос в святочной символике неизбежно преобразуются в гармонию Божьего мироустроения.

Однако гармония достигается только на путях преображения падшей человеческой природы. Так, вокруг Дукача, вынужденного признать, что он никогда и никому не сделал добра, сгущаются ужасающие атрибуты смерти. Не сумев отыскать сына, он попадает в непролазные сугробы и долго сидит в этой снежной темнице в сумраке метели. Словно прегрешения всей его неправедной жизни, Дукач видит только ряд «каких-то длинных-предлинных привидений, которые, точно хоровод, водили вверху над его головою и сыпали на него снегом» (237).

Эпизод блужданий героя в метельном мраке следует трактовать в христианском метасемантическом контексте. Особенно знаменателен образ креста. Забредя в темноте на кладбище, Дукач натыкается на крест, затем – на другой, на третий. Господь как бы дает герою отчетливо понять, что своего креста он не избежит. Но «ноша крестная» – это не только бремя и тягость. Это и путь к спасению, к которому призывает человека Господь: «Иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11: 30).

В это же самое время в снежном буране происходило крещение «Дукачонка»: занесенные метелью крестные начертали на лобике ребенка расталою снежною водою символ креста – «во имя Отца и Сына, и Святаго Духа». Родился новый христианин. Кровный отец и сын объединились духовно. Из снежного «ада» обоих спасает крест Отца Небесного.

Старый Дукач до поры об этом не ведает. Он пока слеп духовно. Заплутавшая душа, тяжело и долго путаясь во тьме, ищет дорогу, свой путь к свету. Герой повести еще надеется выбраться, разглядев сквозь снежный буран какое-то слабое мерцание. Однако этот обманчивый земной блуждающий огонек окончательно сбивает его с жизненного пути: Дукач сваливается в чью-то могилу и теряет сознание.

Необходимо было пройти через это испытание, чтобы мир преобразился от хаоса к гармоничному космосу. Очнувшись, старый казак как бы родился заново, увидел мир преображенным и обновленным: «вокруг него совершенно тихо, а над ним синеет небо и стоит звезда» (238). В новозаветном контексте Вифлеемская путеводная звезда указала волхвам путь к Младенцу-Христу. Так и Дукач отыскал своего сына. Для старого грешника постепенно начал открываться небесный свет истины: «…буря заметно утихла, и на небе вызвездило» (238).

В то же время Лесков справедливо показывает, что нетвердые в вере люди не в состоянии освободиться от представлений полуязыческих. Дукача, случайно упавшего в чью-то могилу, жена подговаривает принести Богу жертву – убить хоть овцу или зайца, дабы охранить себя от последствий недоброго знака. Происходит профанирующее, как в кривом зеркале, исполнение христианского обряда на языческий лад: «необходимое» жертвоприношение – случайное убийство безответного сироты Агапа, посланного крестить ребенка и заметенного снегом. Из сугроба торчала только его меховая шапка из смушек – шерсти ягненка, которую Дукач и принял за зайца. Агап в овечьей шапке невольно сыграл роль традиционного жертвенного животного, безропотного «агнца Божия», отданного на заклание. Так, вместе с образом забитого Агапа входит в повествование святочный мотив ребенка-сироты, а также своеобразное явление святочной литературы – «смех и плач Рождества», – уходящее корнями в Евангелие: ликование при появлении на свет Младенца Иисуса и плач о 14 тысячах младенцев, убиенных Иродом.

Проблема осознания ужаса греха и глубокого покаяния поставлена в повести Лескова очень остро. Покаяние считается «дверью, которая выводит человека из тьмы и вводит в свет»100100
  Лосский В.Н. Мистическое богословие. – Киев, 1991. – С. 239, 304.


[Закрыть], в новую жизнь. Согласно Новому Завету, жизнь постоянно обновляется, изменяется, хотя для человека это может быть нежданно и непредсказуемо. Так, мы видим совершенно нового Дукача, новую Керасивну – совсем не похожую на прежнюю молодцеватую казачку, а притихшую, смиренную; внутренне обновленных жителей села. Все свершившееся для Дукача послужило «ужасным уроком», «и Дукач его отлично принял. Отбыв свое формальное покаяние, он после пяти лет отсутствия из дому пришел в Парипсы очень добрым стариком, всем повинился в своей гордости, у всех испросил себе прощение и опять ушел в тот монастырь, где каялся по судебному решению» (242).

Мать Саввы дала обет посвятить сына Богу, и ребенок «рос под кровом Бога и знал, что из рук Его – его никто не возьмет» (243). В церковном служении отец Савва, мудрый и участливый к своим прихожанам, – настоящий православный батюшка, а не проводник протестантских идей в русской церкви (каким он видится англоязычным исследователям). Лесков подчеркивает: «Вокруг его села кругом штунда <христианское движение, берущее начало в протестантизме немецких эмигрантов на Украине. – А.Н.-C.>, а в его малой церковке все еще полно народу…» (262). Образ мыслей лесковских героев определяется традициями православного мировосприятия, и это обусловливает идейно-художественное своеобразие повести.

Как гласит народная мудрость: «Каков поп – таков и приход». Даже когда открылась тайна крещения Саввы, и у прихожан возник страшный переполох: если их поп некрещен, имеют ли силу браки, крестины, причастия – все таинства, им совершенные, – все-таки казаки «другого попа не хотят, пока жив их добрый Савва» (258). Недоумения разрешает архиерей: пусть обряд крещения и не был совершен по всей «форме», однако же крестные «расталою водою того облака крест младенцу на лице написали во имя святой Троицы. Чего же тебе еще надо? <…> А вы, хлопцы, будьте без сомнения: поп ваш Савва, который вам хорош, и мне хорош, и Богу приятен» (261).

Следует согласиться с позицией итальянского ученого Пьеро Каццолы в том, что Савва принадлежит к лесковскому типу праведников-священнослужителей наряду с протопопом Савелием Туберозовым в романе-хронике «Соборяне» и архиепископом Нилом в повести «На краю света»101101
  Cazzola P. La citta dei tre jiusti. Studi leskoviani. – Bologna, 1992. – Р. 156.


[Закрыть].

Важнейшей для Лескова становится идея жизнетворчества, жизнестроительства в гармоническом синтезе мирского и священного. В христианской модели мира человек пребывает не во власти языческого «слепого случая» или античного «фатума», но во власти Божественного Провидения. Писатель постоянно обращал свой взор к вере, Новому Завету: «Дондеже свет имате – Евангелие, в котором сокровен Христос, – веруйте во свет». Новый Завет, вечно пребывая новым, призывает человека любой исторической эпохи к обновлению, преображению: «И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что (есть) воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим. 12: 2). «Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое» (2 Коринф. 5: 17).

Так, Новый Завет становится организующим началом художественно-семантического пространства лесковской «легенды новейшего происхождения» (218) «Некрещёный поп».

Литературное творчество М.Е. Салтыкова-Щедрина в эпоху императора Александра III: к проблеме изучения

С.Ф. Дмитренко

Аннотация

В статье с опорой на переписку Салтыкова-Щедрина и реальные литературные и исторические факты рассматривается творчество писателя в 1880-е годы. Показано, что закрытие журнала «Отечественные записки» в 1884 г. парадоксальным образом способствовало мощному развитию именно художественного дара Салтыкова, что выразилось в появлении «Пошехонских рассказов», «Пошехонской старины», цикла «Мелочи жизни», других выдающихся произведений. Обращение писателя в те же годы к жанру сказки связывается с его потребностью достичь единства в форме публицистического высказывания при отсутствии постоянной трибуны для этого.

Ключевые слова: публицистика, цензура, жанр литературной сказки, традиции гоголевского юмора, писатель и власть.

Dmitrenko S.F. To the problem of literary works of M.E. Saltykov-Shedrin in the epoch of Alexander III

Summary. The article deals with the creative activity of M.E. Saltykov-Shedrin in the 1880^th. It is argued that due to the closing of review «Otechestvennye zapiski» the literary talent of writer grew to the enormous degree. In order to express himself as publicist Saltykov-Shedrin turned to the genre of literary tale.

Тема настоящей статьи не выглядит острой. Советское щедриноведение по внешности вполне подробно отработало этот период творчества писателя, что увенчано завершающим, четвертым, томом известного труда С.А. Макашина, вышедшего уже в перестройку102102
  Макашин С. Салтыков-Щедрин. Последние годы. 1875–1889. Биография. – М.: Худож. лит., 1989. – 527 с.


[Закрыть]. Однако многие факты нынешнего, посткоммунистического времени, свободного от цензурных стеснений и открывшего исследователям невиданные прежде возможности для развития литературоведения в русле строгой научности, показывают: наследие Салтыкова-Щедрина по-прежнему остается стесненным вульгарным социологизмом так называемой марксистско-ленинской традиции и давно умершей идеологической конъюнктурщиной.

Например, в «учебном пособии для старших классов гуманитарного профиля» 2006 г. издания сказано: «Запрещение журнала <“Отечественные записки”> стало для Салтыкова-Щедрина катастрофой, после которой для него самого жизнь фактически потеряла смысл и начался процесс “умирания”. Произведения, написанные им во второй половине восьмидесятых годов, чрезвычайно мрачны: “Пёстрые письма”, “Мелочи жизни”, “Пошехонские рассказы”»103103
  История русской литературы XIX века: Учебное пособие. – М.: Изд-во МГУ; «ЧеРо», 2006. – С. 614 (автор главы – М.С. Макеев).


[Закрыть].

О пафосе и тональности последних произведений Салтыкова – ниже, но сразу следует отвергнуть утверждение об «умирании» писателя после закрытия «Отечественных записок». Если объективно оценивать как его эпистолярные откровения, так и наличествующие творческие результаты, увидим: освобожденный от бремени органа, превращенного его неверными соратниками из литературного издания в прибежище разного рода подрывных сил, Салтыков обрел полную творческую свободу. За последние пять лет своей жизни он создал несколько крупномасштабных, подлинно художественных произведений и начал подготовку к изданию своего первого собрания сочинений. Действительно физически страдая от многих болезней, писатель, тем не менее, сохранял огромную жизненную энергию.

В отличие от своих сотрудников в «Отечественных записках» Михайловского и Скабичевского, Салтыков, оказавшись в состоянии свободного выбора после закрытия их постоянной трибуны, мгновенно обрел силы для перехода в новое творческое качество. Его же напарники, оставаясь главными фигурантами критического цеха 1880-х годов, не только не смогли освободиться от своих узкопартийных пристрастий, но, пожалуй, даже укрепили их. Продукция и того и другого представляет сегодня интерес лишь как реликты эпохи.

А Салтыков еще в 1884 г. готовит и выпускает книжное издание «Недоконченных бесед (“Между делом”)» (октябрь) и «Пошехонских рассказов» (ноябрь), где блистательно развиты повествовательные традиции гоголевского юмора времен «Вечеров». В том же ноябре начинает публиковаться цикл «Пёстрые письма» (отдельное издание вышло в ноябре 1886 г., а до этого, в сентябре, – первое издание сборника сказок «23 сказки»; как известно, большинство сказок было написано и издано также после «Отечественных записок» – подробно об этом далее).

Завершив в августе 1886 г. «Пёстрые письма», Салтыков тут же начинает цикл «Мелочи жизни», который давно признан «одним из самых значительных, самых глубоких» произведений писателя, представляющий собой «новый особый сплав острой публицистической “манеры”, характерной для таких высших достижений его творчества, как “Письма к тетеньке” или “За рубежом”, с глубиной и совершенством социально-психологического реализма “Господ Головлёвых”, многих рассказов “Сборника” и др.»104104
  Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. в 20 т. – М.: Худ. лит., 1974. – Т. 16 (II). – С. 329 (суждение А.С. Бушмина и К.И. Тюнькина). Далее ссылки в тексте с указанием тома и страницы арабскими цифрами.


[Закрыть]. Ровно через год, 27 августа 1887 г., после журнально-газетных публикаций глав, вышло книжное издание «Пёстрых писем».

И вновь без перерыва – болезни каким-то чудом в который раз отступают – Салтыков начинает неотрывно работать над «Пошехонской стариной» и заканчивает эту самую объемную свою книгу в январе 1889 г. И хотя проблема художественной завершенности финала «Пошехонской старины» остается в поле внимания щедриноведов, сама по себе творческая продуктивность Салтыкова в 1884–1888 гг. и вплоть до рокового апреля 1889 г. не вызывает никаких сомнений.

Хорошо известно свидетельство А.Н. Плещеева, писавшего А.П. Чехову 13 сентября 1888 г. о работоспособности Салтыкова: «Этот больной старик перещеголяет всех молодых и здоровых писателей» (цит. по: 17, 515). Красноречив контекст этого высказывания. Двумя месяцами старше Салтыкова, Плещеев с 1872 г. был членом редакции «Отечественных записок» (секретарь, затем зав. стихотворным отделом), прекрасно знал трудовую неутомимость Салтыкова и ему было с чем сравнивать.

На необходимость раскрыть «некую психобиологическую загадку» Салтыкова периода «Пошехонской старины», объяснить его творческую неисчерпаемость указывал С.А. Макашин105105
  См.: Макашин С. Указ. соч. – С. 438–439.


[Закрыть]. И в этих обстоятельствах переносить внимание на физиологическое состояние Салтыкова едва ли обоснованно. Но необходимо рассмотреть психологическое самочувствие писателя после закрытия «Отечественных записок» – и ранее, от начала правления Александра III. Эпоха, которая не только на протяжении всего советского времени по совершенно прозрачным причинам106106
  История личного участия Александра Ульянова в покушении на императора Александра III до сих пор полна умолчаний и должным образом не исследована, но доподлинно известно, что в содеянном Ульянов не сожалел, а его письмо все же со словами покаяния императору передано не было (см., например: Александр Третий: Воспоминания. Дневники. Письма. – СПб.: Изд-во «Пушкинского фонда», 2001. – С. 249–251; Толмачёв Е.П. Александр III и его время. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2007. – С. 540–543).


[Закрыть] подвергалась особо яростному оплёвыванию, но и до 1917 г. получила в общественном сознании негативную оценку. Причины этого в известной степени можно понять и при анализе творческой биографии Салтыкова-Щедрина 1880-х годов.

Знаменитые слова Константина Леонтьева: «…надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не “гнила”», которые любят вспоминать по любому поводу без ссылки на источник и вне контекста, были удивительным образом датированы 1 марта 1880 г.107107
  Впервые опубликованы в газете «Варшавский дневник» (статья «Газета “Новости” о дворянском пролетариате»), где Леонтьев был тогда помощником редактора. См. совр. публикацию: Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. – М., 1996. – С. 246 (здесь и далее все шрифтовые выделения в цитатах Леонтьева принадлежат их автору).


[Закрыть], когда оставался ровно год до катастрофы. Леонтьев так пояснял впоследствии этот тезис, ставший помимо его воли скандально знаменитым: «…надо одно – подмораживать все то, что осталось от 20-х, 30-х и 40-х годов, и как можно подозрительнее (научно-подозрительнее) смотреть на все то, чем подарило нас движение 60-х и 70-х годов»108108
  Леонтьев К. Указ. соч. – С. 344.


[Закрыть]. Собственно здесь дальновидный мыслитель развивал мысли, высказанные много ранее С.С. Уваро-вым: «Мы, т.е. люди XIX века, в затруднительном положении; мы живем средь бурь и волнений политических. Народы изменяют свой быт, обновляются, волнуются, идут вперед. Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна (Леонтьев: «В России много еще того, что зовут варварством, и это наше счастье, а не горе». – С.Д.) и не должна вкусить, по крайней мере теперь еще, сих кровавых тревог. Надобно продлить ея юность и тем временем воспитать ее. Вот моя политическая система… Мое дело не только блюсти за просвещением, но и блюсти за духом поколения. Если мне удастся отодвинуть Россию на 50 лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно. Вот моя теория»109109
  Цит. по изд.: Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы: Том первый. Изд. 7-е. – М.; Л., 1929. – С. 9.


[Закрыть].

Александр III вынужден был принять вызов своего, уже не взрывоопасного, а попросту взрывного времени. Его иногда называют периодом «контрреформ»110110
  По мнению А.Н. Боханова, сам этот термин «контрреформа» – научная фикция, не подтверждающаяся практикой правления Александра III (См.: Боханов А.Н. Император Александр III. 4-е изд. – М.: Русское слово, 2006. – С. 10, 290–291.


[Закрыть], словно не замечая, что при тогдашних определенных гуманитарных стеснениях экономические преобразования продолжались, следствием чего стало улучшение положения не только крестьянства, но и рабочих (фабричные законы 1884–1886 гг.). В 1880-е годы активно развивалась тяжелая промышленность, усиленно строились железные дороги, способствуя развитию благого для огромной страны переселенчества. Значительны были успехи и в международных делах, причем основой политики был отказ от вооруженного решения конфликтов…

Однако, как это обычно бывает, материальные успехи России воспринимались той частью ее общества, которую уже было принято называть образованной (к ней принадлежал и Салтыков), сдержанно, а вот цензурные и политические ограничения, нередко вовсе не предупреждающие, а вынужденные, встречались с нарастающим пессимизмом.

Эти настроения были подробно описаны Р.В. Ивановым-Разумником в его «Истории русской общественной мысли». Он толкует террористическую деятельность социал-радикалов как «поединок на жизнь и на смерть» между «представителями системы официального мещанства и русской интеллигенцией», закончившийся «полным поражением интеллигенции в ее борьбе за политическую свободу и социальные реформы». Иванов-Разумник видит в «тусклой и серой эпохе восьмидесятых годов» эпоху «общественного мещанства», время, когда, в отличие от николаевского царствования, нет союза «всех представителей интеллигенции» в «борьбе с мещанством»; «в правительственных сферах вновь провозглашается система официального мещанства и не встречает достойного отпора в громадном большинстве «культурного» общества; общественное мещанство присоединяется к мещанству официальному». Вывод для автора неутешителен: «В восьмидесятых годах русская интеллигенция почти сходит на нет, вымирает; ибо основным отрицательным признаком интеллигенции <…> является именно ее антимещанство»111111
  Иванов-Разумник. История русской общественной мысли. Часть VI. От семидесятых годов к девяностым. – Пг., 1918. – С. 104, 105.


[Закрыть].

Один из самых ярких литературных дебютантов 1880-х, как показала вся его дальнейшая жизнь, человек высокой нравственности, наделенный социально ответственным мышлением, В.Г. Короленко, писал впоследствии (уже после смуты 1905 г., но до катаклизмов года 1917-го), что 1 марта 1881 г. «разразилась потрясающая трагедия русского строя». После чего, по его мнению, началась «глухая реакция, отметившая собой все царствование Александра III и подготовившая потрясения, из которых и теперь еще не вышла Россия»112112
  См. «История моего современника» (3, IV) и автобиографию В.Г. Короленко (Короленко В.Г. Собр. соч. в 5 т. – Л., 1991. – Т. 5. – С. 193, 506).


[Закрыть].

Нет нужды спорить с современниками о годах, в которые мы не жили. Но право на исторический взгляд, подкрепленное трагическим опытом ХХ в. (не забудем и близкое по теме: мучительные – при большевиках – последние годы жизни Короленко113113
  См. подробнее в кн.: Негретов П.И. В.Г. Короленко: Летопись жизни и творчества. 1917–1921 // Под редакцией А.В. Храбровицкого. – М., 1990.


[Закрыть], репрессии против Иванова-Разумника, завершившиеся его смертью на чужбине114114
  См. его воспоминания: Иванов-Разумник Р.В. Тюрьмы и ссылки. – Нью-Йорк, 1953.


[Закрыть]), дает основания предположить, что ощущение этой самой «глухой реакции», «сумерек» (Чехов), «полунощности» (Лесков), «непроглядной ночи» (Надсон) было вызвано не только общественно-политическими причинами. Но, разумеется, в том случае, если отказаться наконец от использования произведений художественной литературы лишь как «материала» для «характеристики этой эпохи»115115
  Подход Иванова-Разумника. См., напр.: Иванов-Разумник. История русской общественной мысли. Часть VI… – С. 158 и др.


[Закрыть] и не смешивать объекты и цели литературной критики и политической публицистики.

В мартовском, 1881 г., номере «Отечественных записок», в самое начало, вне журнальной пагинации, поставлены манифест императора Александра III, данный в роковой день, и бесподписная статья «1-ое марта 1881 года». В.Э. Боград атрибутирует ее (19 [I], 211) публицисту и переводчику, а вместе с тем чиновнику по Министерству государственных имуществ Николаю Степановичу Кутейникову. Он с 1869 г. постоянно сотрудничал с «Отечественными записками», но с 1876 г. основным местом его публикаций стала газета «Новое время» под руководством А.С. Суворина116116
  См.: Буртина Е.Ю. Кутейников Николай Степанович // Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия; НВП ФИАНИТ, 1994. – Т. 3. – С. 248–249.


[Закрыть]. А.М. Скабичевский, посвятивший Кутейникову несколько страниц в своих воспоминаниях, отмечал, что в ту пору Кутейников участвовал в «Отечественных записках» «очень редко, хотя у него была своя особенная роль. Так, когда нужно было на первых страницах журнала сделать какое-нибудь официальное извещение, сообщить во всех подробностях ход болезни и смерть какого-нибудь высокопоставленного лица, или известия с поля военных действий, словом, когда предстояли такие обязательные темы, браться за которые никому не было охоты, выручал Кутейников»117117
  Скабический А.М. Первое двадцатипятилетие моих литературных мытарств, глава третья // Литературные воспоминания. – М.: Аграф, 2001. – С. 315.


[Закрыть].

Так было, во всяком случае, после «ужасной катастрофы»118118
  Выражение из названной бесподписной статьи «1-ое марта 1881 года» // Отечественные записки. – 1881. – № 3. – С. 4 (особой пагинации). Это слово используется в статье и далее.


[Закрыть] 1 марта. Вместе с тем нельзя не отметить особенности этой публикации в «Отечественных записках». Она, как видно, помещалась в уже готовый номер текущего месяца (отчасти и отсюда ее отделенность в нумерации страниц), но при этом была достаточно подробной (шестнадцать страниц, из которых манифест нового императора занимает чуть более страницы и мог быть вклеен при брошюровке номеров). Также очевидно, что она внимательно читалась и, возможно, правилась Салтыковым. Это добросовестный свод газетных публикаций об «ужасающих событиях, разыгравшихся в Петербурге в сравнительно короткий промежуток времени»119119
  Выражение из этой же статьи // Отечественные записки. – 1881. – № 3. – С. 15.


[Закрыть], в том числе из аллергических для Салтыкова «Московских Ведомостей». В статье даны подробности не только террористического акта и кончины императора, но и розыска, ареста предполагаемых преступников и первых юридических решений по отношению к ним [статья была сдана в печать не ранее 8 марта, возможно, ближе к середине месяца: см.: 19 (I), 212]. Обращено внимание также на некоторые ретроспективные факты преступной деятельности по отношению к императору Александру II (присылка ему замаскированной под пилюли взрывчатки и подготовка подрыва мостовой на Малой Садовой улице во время его проезда, что «грозило погубить одновременно с Государем и множество живущих в громадных домах Малой Садовой»120120
  Отечественные записки. – 1881. – № 3. – С. 14.


[Закрыть]).

Во всяком случае очевидно, что к происшедшему Салтыков как руководитель «Отечественных записок» не отнесся формально121121
  В частности, он предложил напечатать манифест более крупным кеглем и обвести траурной каймою первую страницу статьи, где были помещены официальные бюллетени [см.: 19 (I), 212]. Вместе с тем он «решительно отказался» держать корректуру этой статьи [19 (I), 214], что, на мой взгляд, свидетельствует о его стремлении даже на уровне технической правки не вмешиваться в публикацию о чрезвычайном для всей России событии.


[Закрыть]. И содержание публикации, и сам контекст показывают ее резко осуждающую тональность, неприятие социал-радикализма, подавно терроризма.

Статья завершалась словами: «Искреннее желание всякого благомыслящего русского, чтоб с наступлением нового царствования начался и новый период русской жизни, и чтоб все эти ужасающие деяния отошли в область предания»122122
  Отечественные записки. – 1881. – № 3. – С. 16.


[Закрыть].

Наряду с этим Салтыков в те же дни подготовки статьи высказывал озабоченность намеченными правительственными мероприятиями по отношению к прессе. «Очень уж худое время наступает» [19 (I), 211], – пишет он Г.З. Елисееву еще 5 марта.

Однако, если судить по дальнейшей его переписке и практике издания «Отечественных записок» в 1881 г., особых перемен к худшему не произошло. Показателен, например, эпизод с повестью Александры Будзианик-Виницкой «Перед рассветом», напечатанной в майском номере журнала с купюрами, которые сделал, по его собственному признанию, сам Салтыков, «в цензурных видах». Однако он сохранил первоначальный вариант текста, и в этом виде повесть (под названием «Судьба») была опубликована автором в сборнике «Повести и рассказы» (СПб., 1886) [см.: 19 (I), 221–222]. Здесь необходимо отметить, что, хотя сама необходимость такой перестраховочной цензуры не могла не тяготить Салтыкова, он из различных соображений мог сослаться именно на цензурные трудности даже там, где их в реальности не было.

С.Н. Кривенко вспоминает суждение И.С. Тургенева о той же публикации повести Винницкой. Последний, в отличие от Салтыкова, хвалил повесть с оговорками («не все хорошо») и предполагал, что в ней «Салтыков немало вымарывал и исправлял… <…> Я почти безошибочно всегда могу сказать, где он постарался. Это уж такой человек, которого всегда и везде узнаешь». К этому же маю 1881 г. относится приводимый Кривенко отзыв Тургенева о Салтыкове после встречи с ним: «Как сам он меня радует <…> он не только нисколько не стареет, но становится все лучше и сильнее, все ярче и определеннее. <…> …мне иногда кажется: что на его плечах вся наша литература теперь лежит. Конечно, есть и кроме него хорошие, даровитые люди, но держит литературу он»123123
  М.Е. Салтыков в воспоминаниях современников. – М.: ГИХЛ – С. 141–142.


[Закрыть].

О тонкостях салтыковского понимания литературной деятельности свидетельствует и следующий совет, данный им в письме А.А. Винницкой: «Желательно бы также, чтоб Вы соображались с цензурными требованиями, потому что в противном случае многое приходится вычеркивать, а это не может не вредить» [19 (I), 223]. Здесь явно акцент делается не на литературное приспособленчество, а на поиск полноценного художественного языка, который, в отличие от публицистического высказывания, позволяет передать диалектическую сложность изображаемых лиц, событий, явлений – мира, открывающегося писателю. В этом смысле «нескончаемое эзопство», на которое не раз жаловался Салтыков, представляется во многом не чем иным, как формой авторской дисциплины, если угодно самоцензуры, которая далеко не всегда является злом, отражая высокую требовательность писателя к своим созданиям.

Анализ объективного источника биографии Салтыкова – его писем – показывает, что в 1880-е годы все происходящее с ним так или иначе связано с его общим нездоровьем. До закрытия «Отечественных записок» этот тревожный фон усиливается опасениями писателя возможных цензурных стеснений, хотя эти отвлеченные опасения никак не ограничивают Салтыкова в собственном творчестве.

Об этом свидетельствует, в частности, история с третьим письмом из цикла «Письма к тетеньке», вырезанном по требованию цензуры из сентябрьской книжки «Отечественных записок», но содержательно в значительной степени восстановленном в последующих письмах цикла, цензуру не взволновавших (см. подробно: 14, 605–606 и далее).

Летом 1881 г. Салтыков, уехав для лечения за границу, с надеждой обсуждает известия о возможном возвращении во власть М.Т. Лорис-Меликова и Д.А. Милютина. Мне уже доводилось подробно писать о дружелюбных взаимоотношениях Салтыкова с первым124124
  См.: Дмитренко С. Граф М.Т. Лорис-Меликов глазами русских писателей // Кавказский крест: [сборник]. – М.: РИПОЛ классик, 2010. – С. 416–430.


[Закрыть]. Тогда же, именно от Лорис-Меликова Салтыков узнает о создании тайной «Священной дружины» для конспиративной борьбы с социал-радикалами [19 (II), 18], что находит отражение в третьем «Письме к тетеньке». Собственно с этой точки и начинается процесс, приведший к закрытию «Отечественных записок», причем смысл этого процесса до сих пор не получил объективной оценки.

Долгие десятилетия деятельность «Священной дружины», при всей затрудненности добывания сведений о ней, изображалась сугубо отрицательно, в то время как объективно она стала одной из первых, если не первой, контртеррористической организацией в России. Созданная прежде всего для охраны императора и членов императорской фамилии, «Священная дружина» требовала соблюдения конспиративности. Это вызывалось главным образом недоверием к жандармско-полицейским структурам, недоверием, резко возросшим после 1 марта, хотя это и приводило к разобщенности действий. Понятная по замыслу и своей идее, «Священная дружина» в практическом отношении, как многие инициативы «снизу» (хотя и родившаяся в придворных кругах), оказалась неэффективной. Художественная прозорливость и здесь не подвела Салтыкова: мало что зная об этой секретной организации, он смог в резко сатирической форме сказать о ее слабых местах, художественно высказал свои предположения о причинах их возникновения.