Текст книги "Литературоведческий журнал №34 / 2014"

Нельзя забывать, что, кроме Салтыкова, у «Священной дружины» появился куда более серьезный оппонент – император Александр Александрович, уже 26 ноября 1882 г., несмотря на серьезные успехи этой организации, упразднивший ее. Были у нее и другие противники – что называется, «справа» – новый министр внутренних дел Д.П. Толстой125125
  Напомним, старший однокашник М.Е. Салтыкова по Александровскому (Царскосельскому) лицею.


[Закрыть], обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев, М.Н. Катков126126
  См., напр.: Ерёменко М.В. Царствование Александра III. – М.: ООО ТД «Издательство Мир книги», 2008. – С. 24.


[Закрыть] (стараниями двух последних в Москве для охраны императора при посещении им Первопрестольной из приходских хоругвеносцев была создана «Добровольная охрана» или «Добровольная народная дружина», по предназначению близкая «Священной дружине», но и противостоящая ей своей открытостью и многочисленностью: около 15 тыс. человек против 729 в «Священной дружине»).

Как показал Ю.А. Пелевин, наиболее активным противником священнодружинников был заведующий агентурой Петербургского охранного отделения, ставший инспектором секретного полицейского сыска Г.П. Судейкин, очевидно полагавший, что эти добровольцы вторгаются в сферу его профессиональной деятельности и уже тем ставят под сомнение ее эффективность. Именно он «сфабриковал и распространил по Петербургу подложную прокламацию от имени ИК “Дружины”, которая полностью опорочила дружинников в российском обществе. С ведома полиции эта фальшивка была опубликована в “Новом времени” с надлежащими комментариями»127127
  См. подробно: Пелевин Ю.А. «Священная дружина» против народовольческой эмиграции // «Будущего нет и не может быть без наук…». – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2005. – С. 604–634. Цит. по электронному ресурсу: http://books.hi-electres.ru/index.php/9-k-domashnemu-zadaniyu/bibliografiya/5


[Закрыть]. В итоге «Священная дружина» прекратила свое существование, хотя объективно, с исторической точки зрения «в недрах “Дружины” вызревала положительная программа либерально-консервативного преобразования российского общества. “Священная дружина” исторически значима и как первая попытка создания разрешенной правительством (хотя и не официально) политической партии в России»128128
  См. подробно: Пелевин Ю.А. Указ. соч. Цит. по электронному ресурсу: http://books.hi-electres.ru/index.php/9-k-domashnemu-zadaniyu/bibliografiya/5


[Закрыть]. Это помимо успешного противостояния социал-радикалам, прежде всего народовольцам.

Как видно, созданный Салтыковым яркий образ «взволнованных лоботрясов», подразумевавший «священнодружинников», объективно не был справедливым и был расценен цензурным ведомством как неправомерное вторжение писателя в сложную, во многом законспирированную систему государственного противостояния социал-радикализму. Скорее всего, здесь писатель попал под влияние своих антиправительственно настроенных сотрудников по журналу, которым он, по декларативному заявлению С.Н. Кривенко, предоставлял «широкую свободу»129129
  Вынесено в заголовочный комплекс 4-й главы известного биографического очерка С.Н. Кривенко «Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Его жизнь и литературная деятельность».


[Закрыть]; постоянно советовался по всем вопросам с Г.З. Елисеевым, Н.К. Михайловским, А.М. Скабичевским, разумеется и с Кривенко.

Вероятно, это стремление к обсуждению, отказ от скоропалительности объяснялись и «очень широким», по выражению того же Кривенко, миросозерцанием Салтыкова. Он, как справедливо отмечает Кривенко в своем очерке, еще на государственной службе, «участвуя в служебных командировках, ревизиях и комиссиях, высказывался даже в официальных бумагах за свободу личности, экономическое благосостояние народа, вред полицейского всевластия и бюрократической централизации и стоял за необходимость общественного контроля и местного самоуправления». Отсюда и вечный скепсис Салтыкова по отношению к практической стороне фурьеризма, «всю практическую часть он ставил в зависимость от времени, развития и желания людей и скептически относился к возможности раз навсегда придумать формы жизни. Как русский народ, выработав общинный порядок и храня его как главную основу своего быта, остановился на известном расстоянии от перехода в коммунизм и от поглощения общиной личности, так и он – и инстинктивно, и путем высшего процесса мысли – также остановился на известном расстоянии от категорических форм, которые могли бы быть придуманы на вечные времена, остановился во имя той же свободы личности, предоставляя ей самой устраиваться в частностях»130130
  Очерк С.Н. Кривенко цит. по электронному ресурсу: http://az.lib.ru/k/kriwenko_s_n/text_0010.shtml


[Закрыть].

Несмотря на все свои эпистолярные и устные жалобы, фактически Салтыков-редактор придерживался единственно верного принципа: вел издания без оглядки на обстоятельства, сохраняя те точки зрения на происходящее, которые представлялись ему верными, не обращая внимания на ту «меру терпимости»131131
  Выражение цензора Н.Е. Лебедева. См.: Евгеньев-Максимов В.Е. В тисках реакции. К столетию рождения М.Е. Салтыкова-Щедрина. – М.; Л.: ГИЗ, 1926. – С. 105.


[Закрыть], которую определила себе цензура132132
  Ранее у меня уже была возможность обратить внимание на то, что цензура взвешенно подходила к публикациям в «Отечественных Записках» того времени. Так, в «Вечере пятом. Пошехонское “дело”» «Пошехонских рассказов», написанном Салтыковым осенью 1883 г., по существу, шла речь о российском обществе, пребывающем в интеллектуальном инфантилизме и не способном осознать, что политика Александра III, продолжившего реформы с учетом разрушительной деятельности социал-радикалов и злодейского убийства его отца-императора, нацелена на преодоление экстремизма во всех сферах российской жизни и на конкретное участие человека прежде всего в экономических и культурных преобразованиях. Этот здравый критицизм автора был вполне оценен и цензором журнала, отмечавшим: «Очерк этот нельзя назвать благонамеренным, так как в нем наше общественное положение представляется в печальном виде; но, принимая в соображение, что в таком положении он обвиняет не правительство, а само общество и известную часть литературы, и что в таком духе и направлении пишутся Щедриным все статьи, цензор не считает эту настолько вредною, чтобы она требовала ареста декабрьской книжки» (см. подробнее: Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки. – СПб.: Вита Нова, 2012. – С. 379–380).


[Закрыть].

С.А. Макашин в свое время опубликовал документ Департамента полиции под служебно-регистрационным названием «Записка о направлении периодической прессы в связи с общественным движением в России» и сделал это под выразительным заголовком «Из истории литературной политики самодержавия: Как подготовлялось закрытие “Отечественных Записок”»133133
  См.: Литературное наследство. – М.: Наука, 1977. – Т. 87. – С. 442–460. Обратим внимание на то, что записка датирована 24 августа 1883 г., а «Отечественные Записки» были закрыты 20 апреля 1884 г.


[Закрыть]. Однако и содержание этой «Записки…», и анализ С.А. Макашина приводят к неожиданному выводу: сама редакция в не меньшей мере, чем власти, готовила закрытие своего журнала134134
  Факты, подтверждающие это, содержатся и в монографии Н.П. Емельянова «“Отечественные Записки” Н.А. Некрасова и М.Е. Салтыкова-Щедрина (1868–1884)» (Л.: Худ. лит., 1986. – С. 301–324), но интерпретируются здесь с ортодоксально-коммунистической точки зрения на российскую историю.


[Закрыть].

Нельзя не отметить, что отношение к писателям у императора и власти в рассматриваемые времена было отнюдь не людоедским – напротив, сдержанно-прозорливым. Так, 6 июля 1883 г. был освобожден из сибирской ссылки и переведен на жительство в Астрахань Чернышевский. К.П. Победоносцев еще в 1880-е годы предлагал императору отлучить Л.Н. Толстого от Православной церкви. А.Н. Боханов так комментирует этот эпизод: «Выслушав все аргументы “за”, самодержец скажет: “Не делайте из него мученика, а из меня его палача”. Тема будет закрыта, и “сиятельный нигилист” останется свободным критиком порядка и ниспровергателем устоев в “стране самовластья”»135135
  Боханов А.Н. Указ. соч. – С. 286.


[Закрыть]. Первоначально запрещенная к публикации повесть Л.Н. Толстого «Крейцерова соната», которую император назвал циничной, была им же в 1891 г. разрешена к публикации в составе собрания сочинений Толстого, что также представляется обоснованно-здравым.

Закрытие «Отечественных Записок» как «органа печати, который не только открывает свои страницы распространению вредных идей, но и имеет своими ближайшими сотрудниками лиц, принадлежащих к составу тайных обществ», в литературном отношении прошло совершенно корректно. Журнал имел около 7000 подписчиков – значительное число для того времени; бóльшая их часть получила в компенсацию подписку на московский ежемесячный журнал «Русская мысль».

Интересно, что именно после закрытия «Отечественных Записок» Салтыков, наряду с многообразным и упорным писанием художественных произведений вернулся после многих лет к сказкам.

Объяснение этому, вероятно, кроется в его сохраняющейся тяге к публицистике. Но теперь своего издания у писателя не было и, вынужденный печататься в разных периодических изданиях, он стал искать новые способы высказывания на злобу дня с выразительными знаками, объединяющими его публицистические сочинения. Такие способы Салтыков нашел, в частности, на пути возвращения к уже своеобразно представленной им жанровой форме «сказки», при том что объединение стилистически разнородных произведений этим знаком с вековой традицией зачастую было условным.

Показательно, что цензурные запреты на щедринские сказки имели очень определенное основание: запрещалось то, что наводило на прямые ассоциации с личностью и деятельностью императора.

Так, сказки «Медведь на воеводстве» и «Орёл-меценат» были напечатаны в России в 1906 г.

Но даже советские щедриноведы признавали, что содержащиеся в сказке «Медведь на воеводстве» злободневные намеки на правительство Александра III – не главное в ней136136
  Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1988. – С. 254.


[Закрыть]. Сегодня очевидно, что Салтыков, вне зависимости от его первоначального замысла, сатирически изобразил, кажется, универсальную для России модель государственного управления, которая в разных модификациях существовала в императорской России, при большевиках, в перестроечное и постперестроечное время и при нынешнем посткоммунизме.

Цензурный запрет на сказку «Орёл-меценат» имел свои серьезные основания, так как в свете гуманитарной политики 1880-х годов произведение было явно несправедливым по отношению к императору Александру III, как теперь видно обеспечившему тогда в России широкое и плодотворное развитие науки, техники, культуры, литературы и искусства.

Однако в целом сатира сказки прозорливо высмеивала общие недостатки меценатства и благотворительности, воспроизводящиеся в разных исторических условиях и при разных формах правления. Поэтому сегодня, свободная от исторических аллюзий, сказка звучит острее.

Но такие цензурно-административные издержки на новом, «постзаписочном» творческом пути Салтыкова выглядят непринципиальными. Великий сатирик в течение немногих лет обрел черты великого писателя, поднявшегося над конъюнктурой времени, над «категорическими формами» и постигающего мир с точки зрения вечных человеческих ценностей.

Возвращаясь к словам надежды в статье мартовского (1881) номера «Отечественных Записок» о том, чтобы при «новом царствовании начался и новый период русской жизни», следует сказать: объективно как для России, так и для Салтыкова-писателя эпоха Александра III действительно стала новым, созидательным периодом. Это подтверждается художественными свершениями Салтыкова-Щедрина 1880-х годов, окончательно утвердившими его в классическом ряду русской литературы и мировой сатиры.

Феномен «перевернутой» реальности в творчестве Г.И. Успенского

Е.П. Гурова

Аннотация

Понятие «перевернутой» реальности раскрывается посредством анализа системы образов в рассказах-очерках Г.И. Успенского, поэтики писателя в целом. Специфика восприятия и интерпретации достаточно неоднозначных образов персонажей-одиночек, «странных» героев – чудаков, юродивого, блаженных – в творчестве Успенского обусловлена трансформацией художественной реальности.

Ключевые слова: чудак, юродивый, блаженный, система образов, поэтика, феномен «перевернутой» реальности, литературная традиция.

Gurova E.P. The phenomenon of «inverted» reality in the stories by G.I. Uspensky

Summary. The notion of «inverted» reality in the stories by G.I. Uspensky is revealed by the analysis of characters and the writer's poetics. The pequliarity of perception and interpretation of ambiguous images of single characters, «strange» characters – eccentrics, fool, blessed – in the writer's style is due to the transformation of artistic reality.

Поэтика Г.И. Успенского является наиболее исследованной стороной его творчества. Однако следует отметить, что работы В.Б. Смирнова, Н.И. Пруцкова, Г.А. Бялого137137
  См.: Бялый Г.А. О реализме Глеба Успенского // Бялый Г.А. Русский реализм. От Тургенева к Чехову. – Л.: Сов. писатель, 1990. – 640 с.; Пруцков Н.И. Творческий путь Глеба Успенского. – М.–Л.: Издательство Академии наук СССР, 1958. – 190 с.; Смирнов В.Б. Глеб Успенский и Салтыков-Щедрин (Г.И. Успенский в «Отечественных записках»). – Саратов: Издательство Саратовского ун-та, 1964. – 138 с.


[Закрыть] ориентированы в большей степени на выявление литературных традиций, соотнесение основных принципов творчества писателя с особенностями поэтики М.Е. Салтыкова-Щедрина, Л.Н. Толстого. Исследователи зачастую не акцентируют новаторство Г.И. Успенского, не рассматривают культурологический аспект его творчества.

Прежде всего следует обратить внимание на феномен искаженной, «перевернутой» реальности и его истоки в художественном пространстве рассказов-очерков Г.И. Успенского 70–80-х годов XIX в. Данный феномен, как представляется, может быть назван одной из характерных черт поэтики писателя. Зачастую он прослеживается сквозь призму достаточно неоднозначных образов персонажей-одиночек, «странных» героев в творчестве Г.И. Успенского: бывшего священника Никитича и юродивого Парамона из одноименных рассказов-очерков, блаженной Машеньки («Тише воды, ниже травы»), «людей без звания и дела», блаженного Андрюши («Наблюдения одного лентяя»). С нашей точки зрения, все перечисленные герои, в той или иной степени, могут быть определены как «люди растревоженной совести» (термин Г.Я. Бялого). Их образ жизни не соответствует общепринятому. Их поступки, действия не вписываются в рамки какой-либо из социальных ролей, обусловливающих в художественном мире писателя четкий алгоритм поведения тех или иных героев. При этом немаловажно, что практически все перечисленные персонажи наделяются окружающими достаточно неоднозначными характеристиками: шутов, блаженных, юродивых. Тем не менее в данном случае важно не столько соотнесение поведения персонажей с шутовским, юродским, сколько указание на их странность, чуждость существующей действительности.

Следует отметить, что, по мысли Г.Я. Бялого, «вся душевная сила их [«людей растревоженной совести»] ушла на то, чтобы понять собственное бессилие, его природу и причины. Большего им не дано, здесь конец их духовного развития»138138
  Бялый Г.Я. Указ. соч. – С. 520.


[Закрыть]. С нашей точки зрения, достаточно четко прослеживается искаженность, своего рода «вывернутость» смысла существования как «странного» героя, так и героя-обывателя в творчестве Г.И. Успенского: сила уходит на понимание собственного бессилия, духовное развитие оказывается эфемерным, мнимым, сводится к нулю. Однако отмеченная особенность существования героев в большей степени обусловлена спецификой художественной реальности.

Мир, в который приходят «странные» герои, близкие в глазах окружающих юродивым, оторван от реальности, чужд привычной обыденной действительности. В этом плане значимо, с нашей точки зрения, что он достаточно часто характеризуется как «мертвый» мир, «сонная» действительность. Немаловажно в этом плане, что действие в очерке «Неизлечимый» происходит в маленьком глухом городке, наполненном атмосферой смерти, «вымирания».

Действительность провоцирует воспоминания рассказчика об истории города, семьи. События настоящего воспринимаются как закономерное следствие событий прошлого. Можно отметить нагнетание семантики разорения, жизненного и духовного оскудения. Именно прошлое, атмосфера «изолированной», живущей по своим законам и, таким образом, своего рода «внекультурной» реальности довлеет над героями, определяя специфику их поведения, образа жизни. В этом плане закономерно частичное родство между «странными» героями, сравниваемыми с юродивыми, блаженными, и окружающими их персонажами. Наиболее ярко родственность, сходство между юродивым и остальными героями подчеркивается в рассказе-очерке «Парамон юродивый», где Парамон появляется среди героев неожиданно, бесшумно, войдя через «калитку в глухой переулок». Следует отметить кровное родство Никитича и дьякона, в семейство которого так же неожиданно приходит бывший священник («Деревенские встречи»). Выходцем из семьи купца, не гнушавшегося ради наживы ни убийством, ни торговлей собственными дочерьми и впоследствии раскаявшегося, оказывается чудак, несостоявшийся «угодник» из рассказа-очерка 1878 г. «Норовил по совести».

Искаженная, «перевернутая» реальность обусловливает несостоятельность влияния юродивого, блаженных на героев, к которым они приходят. Персонажи – представители «перевернутого» мирка – остаются на прежней ступени духовного развития, действия как такового нет. Вполне правомерно объяснить указанную особенность тем, что «странные» герои также оказываются выходцами из мира «перевернутого», искаженного, живущего по ложным законам. Их представления об «истинном», «настоящем» также искажены. Знаменательно, что «самое настоящее», «истинное» в их восприятии ассоциируется с прошлым: наделяется сказочными чертами, выстраивается по сюжету преданий, слышанных когда-либо «странным» героем от странников («Парамон юродивый»). Однако интерпретация библейских заповедей, преданий, апокрифов в художественном пространстве очерков писателя неоднозначна, отражает несколько смысловых уровней.

Одна из важнейших особенностей художественного мира писателя, как мира «перевернутого», – «зеркальный» характер поступков, мыслей, событий.

Поступки, мысли, события вызывают реакцию, последствия, прямо противоположные тем, которые свойственны нормальному, обыденному ходу жизни. В очерке «Парамон юродивый» «худое» считается «настоящим», а «светлое, незлое» – «ненастоящим», «не равным первому»139139
  Успенский Г.И. Полное собрание сочинений в 14 т. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1952–1954. – Т. 6. – С. 108, 110. В дальнейшем ссылки на сочинения Г.И. Успенского даются по этому изданию с указанием тома и номера страницы в круглых скобках.


[Закрыть]. Главный герой – крестьянский мужик, пытающийся познать высшую правду жизни, – воспринимается как пророк этой правды, несмотря на его «безграмотность, невежественность». В очерке «Тише воды, ниже травы» сумасшедшая девочка представляется обывателям блаженной, на нее идут «полюбопытствовать» как на «божьего человека». Речь блаженной воспринимается ими как своеобразное пророчество: «Питушок у мине… Запоет он – все передушитесь, жиды… Запой, запой жа-а… Ра-а-диминькай!.. Христос-то воскрес тады… Девочка продолжала лепетать слова и фразы в таком роде, советуя нам уйти поскорее, потому что петух запоет сию минуту: мать воскреснет, а мы все задушимся…» (III, 219). Одни из любопытства приходят послушать блаженную и посмотреть на нее, другие используют подобное любопытство для своих корыстных, практических целей: «Дай бог ей, очень она нас выручает, блаженная эта. Вот двое суток, как нашли ее: нет-нет – и попадает безделица… А очень любопытствуют видеть» (III, 218). В то время как слова блаженной обусловлены глубоким горем, которое не должно порождать зрелище и не должно служить источником дохода.

В данном случае можно отметить столкновение мышления юродивого, блаженных, «чудаков» с мышлением толпы. Сталкиваются практическое обывательское, в какой-то мере объективированное сознание и сознание «странного», юродивого героя. В этом плане достаточно парадоксально, несмотря на безумие блаженной, логичным, уместным представляется определение «жиды», данное ею окружающим: « – Жиды пришли?.. – послышался изможденный и донельзя слабый детский голос» (там же). Оно отражает циничность толпы, пустое любопытство, стремление одних к развлечению, других – к наживе. Тем не менее для окружающих происходящее – только свидетельство помешательства девочки: « – Тронулась девка-то! – вздохнув, сказал солдат и попросил у пожарного огарочка поглядеть. – Все больше на жидах, – объяснил пожарный, зажигая огарок: – “жиды, говорит, Христа распяли, а петух запел – он и воскрес…”» (III, 219). Для толпы один и тот же сценарий поведения, действий девочки заключает возможность развлечения либо почти сакральной близости к блаженной.

При этом, согласно логике неразрешимых противоречий, «бессмысленные действия» юродивого Парамона (обрывание всех завязей с деревьев) оказываются пророчеством, свидетельствуют о несостоятельности краткого духовного преображения окружающих юродивого героев, бессвязная речь блаженной Машеньки позволяет акцентировать контраст между героем и толпой, между истинным и вымышленным. Поведение, жизнь Никитича в одноименном рассказе-очерке позволяет, в связи с возникающим контрастом, показать пустоту и мертвенность жизни окружающих, ее эфемерность. Образы «странных» героев, героев-одиночек представляются ключевыми для осознания сущности остальных персонажей.

С нашей точки зрения, более обобщенно та же идея противоречивости, искаженности обычного хода жизни, нарушения логики событий прослеживается в цикле очерков Г.И. Успенского «Из деревенского дневника», в описании закономерностей существования русского человека. Так, в художественном мире писателя русский человек «как бы случайно, на живую нитку» «пристегнут» к европейским порядкам. «Русский человек неожиданно узнал, что эта живая нитка – не нитка, а канат, и узнал силу этого каната именно в ту минуту, когда только что было стал приходить в себя, строить планы, думать, жить. …И вот с этой минуты… как белка в колесе стал вертеться русский человек в кругу противоречий, созданных для него временем: от мысли переделать весь свет он перескакивал к мысли набить свой карман; набивал карман, каялся и, раскаиваясь, пугался и думал только о собственном спасении. В таком положении он стрелялся, выбрасывался из окон, принимал яд и, разумеется, переставал страдать, но тот, кто не принимал яду, не бросался из четвертого этажа на мостовую, тот изнывал, томясь тем нравственным нулем, который образовался из всех этих плюсов и минусов, побивавших один другого в самой глубине его души» (V, с. 192–193). Знаменательно, что в данном отрывке концентрируются основные сюжетообразующие, ключевые моменты, которые могут быть отмечены также в других, более ранних произведениях Г.И. Успенского: эфемерность, мертвенность мира героев, искусственность, театрализованность жизни – «пристегнутость» к определенным порядкам, правилам, вне которых, без соблюдения которых персонаж превращается в изгоя, героя-одиночку.

Художественная реальность трансформирована и представляет собой объективированное восприятие персонажей, заменяющее действительность. Другими словами, вымысел доминирует над действительностью, замещает ее: герои рассказов-очерков воспринимают происходящее, действительность сквозь призму своего воображения, овладевшей ими идеи. Наиболее ярко указанная особенность прослеживается в очерках «Никитич», «Тише воды, ниже травы», «Наблюдения одного лентяя», «Парамон юродивый». Так, в очерке «Тише воды, ниже травы» основой, идейным центром мира «прощоновской обители», куда должна войти блаженная Маша, является легенда о мученике Мироне, созданная главным в обители «понурым старичком». Принимает на себя роль блаженного Андрюша в «Наблюдениях одного лентяя», сам поверив в свою выдумку и заставив верить окружающих в свой полусказочный мир.

Закономерна в этом плане появляющаяся семантика представления (отчасти сопоставимого с представлением балаганным). В сущности, формально реализуется несколько модифицированная традиционная ситуация юродского представления, «зрелища». Однако в данном случае инициатором подобного зрелища становится именно толпа. Такая особенность обусловлена, с нашей точки зрения, нарочитой запланированностью поездки к блаженной, прихода к юродивому, зависимостью толкования поведения, действий юродивого, блаженного от определенного стечения обстоятельств, от ситуации. Так, к блаженной Машеньке приходят, чтобы послушать ее «пророчества», Парамон воспринимается героями как юродивый, воплощение святости, судьбы непосредственно на основании своего облика: тяжелой шапки, чугунной палки, вериг – воплощения традиционного юродского облика. Именно это обусловливает отношение героев к указанным персонажам как к блаженным, юродивым.

В творчестве Г.И. Успенского изображается изначально измененное, «утраченное» сознание героев-обывателей, своего рода «маска», актуальная в том числе в контексте юродского зрелища. Причем «утраченное сознание» восполняется благодаря присутствию, появлению «странных» героев: «Весь дом, вся семья наша ощущала в эти минуты цель и смысл жизни человеческой. …Вот какие необыкновенные ощущения пришли в наше, почти совершенно утраченное сознание» (VI, 105). В этом плане также значима некоторая ретроспективность художественного времени: либо прошлое «странного» героя (юродивого, блаженного, бывшего священника, «человека без дела и звания») посредством изображения его слов и поступков выводится на поверхность повествовательного настоящего, либо сквозь призму «странного» героя раскрывается прошлое как ключ к внутреннему миру остальных персонажей. Это время сознания или воспоминания; прерывистое, «пульсирующее» время, что обусловливает сложность структуры рассказа-очерка, наслоение нескольких смысловых пластов. С другой стороны, его правомерно, на наш взгляд, назвать закономерной характеристикой перевернутого мира героев, который постоянно вынужден притворяться, чтобы жить.

В логике развития сюжета, на наш взгляд, своеобразно преломляется философский закон «отрицания отрицания». Истинная, настоящая действительность отрицается карнавализованным образом жизни героев очерка. Так, «все как бы отказалось от самого себя» (VI, 97); герои-чудаки, юродивые, блаженные, по определению окружающих, «отвоевывали себе какую-нибудь мельчайшую страсть, какую-нибудь смешную профессию», которая «была не просто страстью, любовью, а как бы протестом» (III, 267), попыткой «сохранить в сердце хоть один уголок, куда бы нельзя было пролезть посторонней бесцеремонности» (там же).

Подобный образ жизни отрицается в свою очередь «нулевым» миром юродивого или блаженного, однако персонажи также «примеряют» его, как привычную маску, отрицая истинную сущность, нравственное совершенствование. В результате закономерно происходит отторжение юродского мира: не желая признать действительность, герои отрицают попытку прозрения истинного, «настоящего», истолковывая смысл юродского подвига в соответствии с логикой «перевернутого», карнавализованного мира.

Таким образом, наблюдается достаточно интересная трансформация классической литературной традиции; ее переосмысление во многом обусловлено спецификой поэтики произведений писателя.