Текст книги "История России в современной зарубежной науке, часть 1"

Монархи-реформаторы в истории России (XVI–XVIII вв.). Новейшие зарубежные исследования
Реферативный обзор

Т.М. Фадеева

Фундаментальные монографии ведущих зарубежных истории-ков – специалистов по истории России XVIII столетия – отличаются широким использованием источников и литературы, обширным справочным аппаратом, сопоставлением различных точек зрения. Им, несомненно, присуще искреннее стремление узнать и понять Россию в ту эпоху, когда она столь неожиданно для европейского Запада «вынырнула» из тьмы «азиатского варварства» и уверенно заняла место среди европейских держав. Ведущие фигуры этого процесса – Пётр I и Екатерина II. Главное средство и надежную гарантию успеха реформаторских начинаний эти государи видели в неограниченной власти монарха, который определяет путь развития вверенной ему Богом страны. Вот почему первостепенное внимание зарубежных исследователей обращено на личность царей-преобразователей, обусловившую характер и результаты проводимых ими перемен.

И хотя первое место среди них занимали Пётр I и Екатерина II, желание понять природу русского самодержавия от начала его становления стало причиной появления новейшего фундаментального исследования, посвященного Ивану Грозному, – первому правителю, провозгласившему себя царем (1).

Выдающийся английский историк, известная монументальным трудом о Екатерине Великой, Исабель де Мадариага обратилась к тому этапу русской государственности, когда великое княжество Московское сменилось царством, и к сопутствующим этому изменениям в режиме правления и в обществе. Книга «Иван Грозный. Первый русский царь» (1), основанная на опубликованных материалах и научных исследованиях, ставит задачу их реинтерпретации. Проведя краткий историографический анализ российских и зарубежных работ, автор излагает собственные принципы построения исторического исследования. «Прежде всего, я старалась писать историю Ивана IV как бы из Москвы, как бы взирая на Западную Европу из-за кремлевских стен, а не рассматривая Россию со стороны и свысока, глядя на нее с Запада. Такой подход позволяет избежать снисходительного тона, объяснить происходившее в России присущими ей понятиями, вполне ощутить глубину ее трагедии. Этим объясняется и то, почему я говорю о Руси, а не о Московии. Иван IV был царем всея Руси, он ощущал себя наследником киевских государей» (1, с. 15). Далее, широкое использование сравнительного метода историк обосновывает тем, что «многие проблемы, с которыми столкнулась Россия, были того же свойства, что и проблемы, вставшие перед Францией, Германией и в меньшей степени Англией, пусть и в другое время. Германские императоры и французские короли были вынуждены включиться в борьбу за утверждение своей власти на территории собственных стран, и в этой борьбе Германия потерпела неудачу, а Россия в XVI в. добилась частичного успеха. Англия была насильственным путем объединена при Вильгельме Завоевателе, но и ей пришлось выдержать войну за расширение своих границ от берега до берега всего острова… Представителям Трастамарской и Габсбургской династий тоже не удалось объединить весь Иберийский полуостров; …королевство стало союзом корон, федеративным государством. Бурбонам удалось распространить на всю страну власть короля, исходящую из центра, только в XVIII в. …Национальные державы, постепенно образовавшиеся в Европе, сталкивались с одними и теми же проблемами, и задача историка обнаружить их под разными обличьями, которые эти проблемы принимали вследствие разнообразия культурных, конфессиональных, географических и политических условий. Англия – остров, который испытывает благотворное влияние Гольфстрима; почвы в России в основном неплодородные, а климат суровый. Одни европейские страны входили в состав Западной Римской империи и образовали сообщество, в котором разговаривали на латинском языке; другие стали частью Восточной Римской империи или испытали на себе ее влияние; они исповедовали общую для них православную веру. Всем этим народам присуща единая в своей основе христианская культура, определившая и сходство их политических представлений. Это сходство не всегда заметно, но долг историка выявить и показать это» (1, с. 16).

Оценки правления Ивана Грозного, по мнению автора, были искажены с самого начала и во многом являют собой пример «вредного влияния идеологии на историографию». Стремление разработать теорию, представляющую ход событий как закономерный и ведущий к определенным положительным результатам процесс, привело к возникновению течения, преобладавшего на протяжении XIX и почти всего XX в. Оно исходило из предположения о наличии в России могущественной аристократии, которая держалась за свои обширные старинные уделы со всеми их привилегиями и противилась усилиям централизованного государства и прогрессивного дворянства или служилой знати, которая поддерживала царскую власть и зависела от нее, а также стремилась осуществить стоявшую перед нацией задачу расширения территории. Деспотические поступки царя были продиктованы необходимостью добиться победы государства (в лице царя) и служилой знати над боярами. Однако более тщательное исследование материала показало, что доказательства такой «борьбы» между аристократами и служилым дворянством отсутствуют. И те, и другие выступали за объединение страны под властью царя, и их устраивало происходившее слияние служилых держаний и вотчинной собственности на землю, в чем все они находили для себя известные выгоды.

На протяжении своего царствования Иван с большим или меньшим успехом преследовал определенные политические цели. Одна из них заключалась в том, чтобы ослабить влияние и сократить вотчины удельных князей, причем такую политику проводил уже Василий III. Было ясно также, что сохраняется традиционное согласие между царем и аристократией, заинтересованной в объединении разрозненных княжеств и областей. Не вызывает сомнения тот факт, что, хотя выпады Ивана не носили систематического характера и были продиктованы его личной ненавистью и недоверием к отдельным князьям и боярам, они резко сократили возможную угрозу его власти со стороны немногих оставшихся могущественных Рюриковичей. Путем постоянной перетасовки земель, которые то причислялись к опричнине, то выводились из нее, Иван препятствовал формированию местных союзов между аристократией и ее потенциальными вооруженными сторонниками.

Политика централизации не означала, что Иван пытался учредить органы централизованного управления, подконтрольные центральному правительству и бюрократии: для этого недоставало грамотных кадров, а также правовых основ, необходимых для их подготовки. Эта политика, полагает автор, заключалась в «повсеместном насаждении представления о едином высшем и безоговорочном законодательном авторитете, наделяющем своих агентов функциями отправления правосудия, сбора поступлений и обороны, часто с использованием системы поруки» (1, с. 500). В этом собирании земель Иван был более удачлив, чем многие его современники в Европе. В России был один свод законов (Судебник 1550 г.), общая денежная единица, одна вера, единый набор мер и весов и общее военное командование. За 34 года царствования Ивану удалось в несколько раз расширить территорию, принадлежащую России, присоединив Казань и Астрахань и отодвинув границы заселенных и защищенных земель на юге. После присоединения Ермаком Сибирского ханства государство взяло в свои руки планомерное освоение западно-сибирских земель.

За 27 лет почти непрерывных войн русское войско подверглось реформированию, а его снабжение постоянно улучшалось, хотя это стоило напряжения сил всего населения. Автор отмечает быстрое разрастание сети укрепленных городов и крепостей, составивших обустроенные рубежи обороны от разбойничьих набегов крымцев. Однако для оплаты войн, опричнины, строительства укреплений на юге требовались немалые средства, и поборы росли. Посошные сборы на мирные цели в период с 1505–1584 гг. выросли в денежном выражении с 2,16 руб. до 6 руб., а на военные цели – с 3,07 до 38,45 руб. в год. Известно, что вступив на престол, царь застал центральные и северо-восточные области России в цветущем состоянии, а оставил их в последние годы правления на грани полного разорения (1, с. 502). Автор отмечает наряду с бедствиями обычными (войны, стихийные бедствия, голод и мор, крымские набеги, поборы) и нововведения: рост поместной системы, лишавшей крестьян земли, изменение системы оплаты службы помещиков, переведенных с государственного жалования на самостоятельную эксплуатацию земель, обязанность выставлять вооруженных конных холопов на военную службу и опричное разорение. Все это за 25 лет довело страну до крайности, так что у нее не было ни людей, ни средств для продолжения Ливонской войны. Количество заброшенных хозяйств достигало в ряде случаев 90%. Жители бежали на Север, на восток, в Сибирь, на юг, в новые крепости. Уделом оставшихся было закрепощение.

Произвол и жестокость царствования Ивана в сочетании с разрушительной практикой опричнины могли только отдалить торжество государственной идеи и государственных учреждений. Поскольку Иван олицетворял государство, существование независимых политических или общественных учреждений было исключено. В этом отношении абсолютная власть царей отличалась от абсолютной власти западных правителей, так как монарх в католической Европе был связан законами, ограничивавшими его сферу действия, поэтому там могли зарождаться независимые институты.

И. Мадариага, касаясь вопроса о таком учреждении как земский собор, адресует российским историкам упрек во внесении путаницы в вопрос о наличии в России XVI в. политических институтов. Дело в том, считает историк, что они используют понятия, не совсем соответствующие тем социальным явлениям, которые пытаются описать. Так, нередко говорится (Р.Г. Скрынников и др.) о существовании в России XVI столетия «аристократических корпораций»; можно подумать, продолжает Мадариага, что речь идет об ассоциациях, координировавших действия юридически оформленных структур: в России же таких организаций не было, поэтому они и не могли быть представленными в политических учреждениях. Земский собор не был избирательным органом и созывался от случая к случаю, пока перед страной не встала проблема пресечения династии, в связи с чем возникла необходимость выработки политической процедуры, чтобы узаконить порядок престолонаследия. Последняя оказалась пригодной, чтобы в условиях Смутного времени обеспечить прецедент для деятельности будущего Собора 1613 г. Столь же ошибочно считать представительным учреждением Боярскую думу (ее даже называли парламентом), поскольку ее задачей было не представительство интересов сословий, а рекомендации царю.

Царствование Ивана было периодом политического экспериментирования в России. Вначале царь пытался найти средства политического диалога с народом, созывая по тем или иным поводам разного рода совещания, то подражающие церковным соборам, то восходящие к вечевым традициям. Некоторые административные и юридические полномочия были передоверены представителям провинциальной элиты. Эпоха экспериментов закончилась опричниной и деспотизмом. Таким образом, правление Ивана помешало развитию политических учреждений в России и затормозило их рост. Способ проведения внешней политики также тормозил вступление России на равных в систему европейских государств. Неприятие умственных и духовных достижений эпохи Ренессанса и Реформации, отказ от изучения латыни и европейских языков ставили проведение международных переговоров в зависимость от посредников. Правда, наличие переводчиков с немецкого облегчало взаимоотношения со Священной Римской империей, что отчасти сближало ее с европейской культурой. В качестве наследия времен Византии сохранялись контакты с Востоком и татарским миром, а также с Османской империей и Балканами. Центральным вопросом внешней политики Ивана было признание его царского титула, причем его понимание было ограниченным и ориентированным на Запад, на обретение равного с западным императором статуса, и не подразумевало главенства над другими народами. Это чисто династическое понимание, основанное на переходе власти по наследству, Иван использовал как доказательство принадлежности ему Ливонии как части вотчины, унаследованной от Рюрика, который, в свою очередь, был «потомком Пруса».

Долгие годы упорного противостояния на Балтике, с 1558 по 1582 г., и террор, свирепствовавший внутри страны, отняли у России духовную и умственную энергию, необходимую для широкого взаимодействия с развивающейся западной культурой и технологией. Последним ударом, который Иван нанес стране, было разрушение династии, причем в эпоху, когда династическая преемственность была главным залогом стабильности и благополучия страны. В результате устранения его двоюродного брата Владимира и одного из сыновей и случайного убийства своего бездетного старшего сына на престол вступил младший сын Федор, что несколько отсрочило катастрофу, но после того, как он умер бездетным, в 1598 г. впервые состоялось избрание нового царя. Вместе с выборным царем на арене появились самозванцы.

Обращаясь к вопросам менталитета, автор поднимает трудный вопрос о причинах кровожадности Ивана и о причинах народного долготерпения. Многочисленные послания царя, наставления, записанные речи дают богатый материал для анализа, который не следует воспринимать некритически. Почти не вызывает сомнения, что сам царь не записывал их, а диктовал (что было в обычае той эпохи). Склад ума, выражения, набор пространных цитат из Библии и других церковных источников убеждают, что это «не подделки XVII в.». Основополагающим в понимании Иваном его роли как царя является представление о том, что на нем лежит забота о вечном спасении народа, за которое он должен ответить в Судный день, по-русски именуемый более впечатляюще – Страшным судом. Именно эта сторона деятельности царя волновала народ, который был склонен воспринимать царский суд как суд Божий. Соответственно опричнину Мадариага считает уже «не средством проведения определенной политики (например, централизации) и борьбы против чего-то и кого-то; она была средством борьбы за что-то. Царь претендовал не столько на лавры военачальника, сколько на роль духовного лидера, соединявшего в себе божественное и человеческое начала, что позволяло ему с помощью божественного насилия заниматься очищением мира от греха» (1, с. 511). Такого рода самоотождествление Ивана с идеей священного насилия способствовало укоренению в нем веры в очистительную силу его жестокости, необходимой для избавления от греха самого царя и его народа. Твердое убеждение Ивана в том, что на него Богом возложен долг награждать и наказывать своих подданных, заставляло и их воспринимать покорность Богом избранному царю как святую обязанность и относиться к его приговорам, как к приговорам Страшного суда.

Однако власть царя не была божественной и его жестокость была бессмысленной. Завершая книгу монументальным библейским образом, Мадариага, вместе с князем Курбским и дьяком Иваном Тимофеевым, видит в нем Люцифера, мятежного Ангела, возжаждавшего стать Богом и свергнутого с небес.

Трудный процесс реформирования России «сверху» продолжался и в XVII столетии, это принято отмечать историками, пишущими об эпохе Петра Великого. Наиболее выдающийся из них, Линдсей Хьюз (1949–2007), профессор русской истории в Школе славянских и восточно-европейских исследований Лондонского университета, прежде чем обратиться к эпохе Петровских преобразований, предваряет свое фундаментальное исследование книгой «Софья, правительница России». Монография «Россия в царствование Петра Великого» (2), основанная на многочисленных, во многом недоступных ранее источниках, представляет собой практически исчерпывающее (среди изданных на Западе) исследование одного из важнейших периодов российской истории. Оно построено тематически: предметом изучения служат последовательно внешняя политика, армия и флот, экономика, институты управления, общество, культура, образование и религия. Автор описывает яркие картины жизни двора, празднества, развлечения, включая «Всепьянейший Собор», народную культуру, положение женщины. Над всем этим высится фигура «Царя-преобразователя», который предпринял масштабную программу модернизации и вестернизации, затронувшую жизнь всех российских подданных. Петр основал новую столицу – Санкт-Петербург, ставшую символом культурных перемен, и флот, знаменовавший появление России как морской державы. Наряду с этим он укрепил старые институты самодержавия и крепостничества. Поэтому история Петра и его способов преобразования России интересна, в первую очередь, авторскими оценками противоречивой роли человека, которого прославляли как архитектора Новой России и осуждали как жестокого деспота, пренебрегшего свято чтимыми традициями ради международного статуса страны. Особый интерес представляет раздел, посвященный пересмотру петровского наследия от его времени до наших дней, когда страна вновь вступила на путь перемен, вернув себе, после распада СССР, имя – Россия.

Откликаясь на усиление интереса к личности Петра Великого в наши дни, а также используя возможность более широкого использования источников и документов, Л. Хьюз издала книгу «Пётр I. Биография», где уделяет большое внимание его детству, юности, окружению и сложным семейным отношениям, включая трагический конфликт с сыном Алексеем, осужденным им на смерть. Со страниц книги возникает «громадная» (в буквальном и переносном смысле) фигура самого Петра – царя, который «любил общество карликов, шутов и простых людей, переодевания и псевдонимы, женился на простолюдинке и вместе с тем был одержим страстью к реформированию страны». Интерес Петра к военному делу поощрялся еще в детской, когда он, подобно своим старшим братьям, играл в солдатиков и командовал «потешными полками». Его отец ходил на войну во главе войска, и Пётр всегда гордился этим. Страсть Петра к мореплаванию объяснить труднее, хотя не следует забывать, что плавание по рекам и северным морям тогда уже было достаточно развито. Английский историк считает неправильным представление, согласно которому он рос в замкнутой обстановке старых и нелепых обычаев: напротив, современные веяния присутствовали в окружении Романовых.

Россия и мир. За время царствования Петра международный статус России беспрецедентно возрос. Когда Пётр взошел на престол, имелось только одно постоянное посольское представительство – в Варшаве. До Петра резиденты были в нескольких столицах, но важные дипломатические дела осуществлялись специальными посольствами, чему примером – Великое посольство с участием молодого царя. Посольский приказ состоял из знающих людей, но их полномочия и стиль переговоров сильно отличались от западных партнеров. В течение одного поколения бородатые, в долгополых одеждах московские послы, опасавшиеся хоть на шаг отступить от строгих инструкций, сменились вестернизованными людьми, такими, как Б. Куракин и А. Матвеев, говорившими на иностранных языках, пересыпавшими русскую речь острыми словечками, тонкими знатоками французских вин. Посланцы Петра пользовались гораздо более широкой личной инициативой, нежели их московские предшественники, которые строго придерживались письменных инструкций.

Петровское царствование заложило или консолидировало основы политики, которая должна была привести Россию к конфликту с другими странами и породила образ «агрессивного русского медведя», проявившего себя в таких действиях, как вмешательство в защиту православного населения в Османской империи, раздел Польши, завоевание побережья Черного моря и «большая игра» в Средней Азии. Ключевым элементом успехов России во всех этих выходах на международную арену были ее армия и флот (2, с. 62). Неразрывная связь между войной и реформой лежит в основе большинства интерпретаций петровского царствования. Не было года, чтобы русские войска не вели военных действий как внутри России, так и за ее пределами. Разумеется, и остальные государи были связаны с военной машиной; но в случае Петра связи между войной, внутренней политикой и его персоной были особенно очевидными. Война и конфликт сформировали его облик. Немногие сохранившиеся портреты царя Алексея изображают священную особу православного царя, статичную фигуру, облаченную в громоздкие парадные одежды, хотя в 1650-е годы царь во главе войска ходил на войну в Польшу (2, с. 63). Напротив, Пётр, со времени создания в 1698 г. в Лондоне сэром Год-фри Кнеллером его портрета в латах, в большинстве случаев изображался как военный, в окружении морских и воинских символов.

Война влияла на строительство. В Москве первой крупной постройкой был новый Арсенал, в Санкт-Петербурге – крепость и Адмиралтейство. В реорганизованном правительстве Коллегии военная, адмиралтейская и внешней политики рассматривались как наиболее важные, потребляющие львиную долю государственных расходов. В новой Табели о рангах (1722) военные имели преимущества над гражданскими лицами.

«Трудно отвергнуть аргумент, в соответствии с которым не столько внутренние нужды, сколько внешняя политика формировала ход петровского царствования, – признает автор, – однако оригинальность и эффективность петровских реформ, скорее, противоречива». Предметом споров являются природа и размах инновации и модернизации, их происхождение, степень эффективности огромных расходов на содержание армии и флота и суть петровского военного этоса. Нельзя спорить с общеизвестным мнением, что Пётр преобразовал «азиатскую орду» в профессиональную армию, которая блестяще заявила о себе под Полтавой в 1709 г. Однако, по мнению английского историка, нельзя считать допетровскую армию «необученной массой». С 1630-х годов появлялись полки нового строя, обученные иностранными офицерами. Несомненно, что создавая новую армию, Пётр двигался по стопам предшественников, как сам это признавал. Военные успехи Петра были связаны не столько с новизной его военной программы и использованием современной тактики и технологии, но и со способностью сочетать новое со старым. Так, современный европейский способ ведения войны, основанный на поддержке пехоты артиллерией (известный в России с 1630 г.), Пётр «усовершенствовал», дополнив пехоту на оборонительных позициях восточноевропейской «в татарском стиле» кавалерией, использующей скорость, мобильность и холодное оружие. Наконец, автор разделяет тезис военного историка Фуллера, согласно которому «российское государство было бедным, но сильным». В соответствии с этим тезисом ряд «негативных факторов оборачиваются преимуществами России: территория (обширные пространства), климат (суровая зима, жаркое лето), демография (низкая плотность населения), экономика (сельская, сравнительно бедная) и социальная структура (крепостное право, позволяющее неограниченное рекрутирование) – все это благоприятствовало войску «у себя дома» в отличие от противника, отрезанного от базы снабжения. «Следовало лишь собрать денег, продовольствия, оружия и снаряжения, достаточного для того, чтобы обеспечить разницу между едва выносимым и совершенно непереносимым» (2, с. 89–90).

Именно это проявилось в войне со Швецией. Все могло обернуться иначе, если бы Пётр решил вторгнуться в Швецию и захватить крупные города. Битва под Полтавой носила оборонительный характер, она была ответом на шведское вторжение. Ошибки и неудачи шведов усиливались «фактором России» (оторванность от базы, холодная зима). В исходе Полтавской битвы важны учет ошибок и подготовительная деятельность предшествующих ей девяти лет.

Если главнокомандующего следует судить по успехам в целом, то это – блестящий успех Петра. Поражения (Азов в 1695 г., Нарва в 1700, Прут в 1711 г.) были перекрыты успешными действиями, в которых Пётр действительно участвовал: Азов в 1696 г., Ниеншанц в 1703, осада Риги в 1710, Финская кампания в 1713–1714 и первая часть Персидской кампании 1722 г. Важнейшей была Полтавская битва, в ходе которой царь проявил личную храбрость, и даже шляпа его была прострелена пулей. Фуллер, однако, полагает, что Пётр нанес поражение шведской монархии на стратегическом уровне. Сильными сторонами петровского метода он считает военные советы, где разворачивались настоящие дебаты и изучение альтернатив; умелое использование дипломатии с целью формирования коалиций; отказ от попытки занять материковую Швецию; умение провести большую часть войны, избегая прямых столкновений со шведами. Л. Хьюз, со своей стороны, добавляет, что главный вклад Петра состоял не в символических актах храбрости, как и не в стратегической «трусости», но в упорной настойчивости, с которой он заставлял мелких чиновников «производить мундиры, фураж и штыки», или тренировать солдат для ненавистной морской службы, как и в упорном отказе оставить Санкт-Петербург, его «Парадиз». Но как долго мог сохраняться подобный напор? Пётр оставил своих менее энергичных и невоинственных преемников перед дилеммой. Стали раздаваться голоса, что военный бюджет следует урезать, чтобы облегчить нажим на военнослужащих и налогоплательщиков. Другие понимали, что Россия может позволить себе передышку, но военный бюджет урезать не следует, чтобы не скатиться к положению второ– и третьеразрядной державы. Трудно отрицать, признает Хьюз, что Пётр во многом действовал правильно. За три десятилетия после его смерти было совершено меньше военных подвигов, нежели за первые два, но в целом Россию продолжали считать крупной военной державой вплоть до середины XIX столетия, когда Крымская война обнаружила, что «Россия-фактор» уже недостаточен, чтобы перевесить отсталость империи в плане технологии и транспорта. Только тогда опоры петровской военной системы – рекрутчина и промышленность, основанная на крепостном праве, – были развенчаны. Рассмотрение их частичной реставрации в советский период и роль «Россия-фактора» в 1941– 1945 гг., когда вновь обратились к образу Петра наряду с другими героями прошлого, показательно, считает автор, хотя и выходит за рамки данного исследования (2, c. 91).

Правление. Как царь, Пётр I, по мнению английского историка, являлся автократом в полном смысле слова, как никто другой в российской истории. Он пользовался неограниченной властью, не сдерживаемой каким-либо выборным или корпоративным органом. Тот факт, что он пренебрегал помпой и церемониями, любил разговоры с корабельными мастерами и пытался поощрять индивидуальную инициативу, картины не меняет. В известной формуле «царь указал, а бояре приговорили» он упразднил вторую часть, и указы издавал только от своего собственного имени. Основа петровской версии абсолютизма была подготовлена его предшественниками. В ходе царствования Алексея Земский собор, избравший царем Михаила, перестал функционировать. Византийское понятие «симфонии царства и священства» окончательно развалилось из-за разрыва между царем Алексеем и патриархом Никоном. Отмена местничества при царе Федоре в 1682 г. устранила ограничения в выборе монархом приближенных одновременно с упадком Боярской думы. С 1690 г. все указы издавались только от имени царя.

Оппозиция. При жизни Петра самой распространенной формой оппозиции было глухое сопротивление, которое вызывали как непомерная тяжесть его требований, так и непонятность его целей. Явный идеологический протест был редок, активное вооруженное сопротивление – еще реже. Стрельцы выражали свой протест против тягот службы и долгого пребывания вне дома, засилья иностранных офицеров, навязывания чужеземных обычаев. Простейшим выражением глухой оппозиции было игнорирование приказов. Например, Пётр годами безуспешно боролся за изменение формы речных судов, которые продолжали строить «староманерно». Акты неповиновения выглядели как патриотическая защита национального наследия. Дворянство питало антипатию к Санкт-Петербургу, который ассоциировался с пожизненной службой в армии или флоте. Распространенной реакцией на гнет и поборы было бегство. В 1719–1727 гг. оно достигло цифры в 200 тыс. человек – больше, чем насчитывала регулярная армия.

Оппозиция Петру коренилась глубже, чем простое недовольство тяжестью налогов и поборов. Иван IV, с которым его часто сравнивали, также обременял народ и совершал акты особой личной жестокости, но среди крестьян за ним сохранялась репутация «хорошего царя». Возможно, причина кроется в том, что его насилие было направлено против бояр, отделявших царя от народа. В отличие от Ивана Пётр оскорблял традицию, причем в эпоху «апокалиптических ожиданий». Пётр сознавал силу консервативной оппозиции, выражением чего были протесты против корабельного налога, посылки студентов заграницу, бритья бород и иноземной одежды, пренебрежения постами и введения нового календаря. Декреты Петра получали самое зловещее истолкование. Согласно старому православному календарю новое столетие, 7200, началось 1 сентября 1692 г., и поэтому, возвестив новое столетие в 1700 г., он «украл» восемь лет. Обвинения копились: он клеймил рекрутов «печатью Антихриста»; не соблюдал постов; отменил патриаршество; убил собственного сына, настоящего наследника, следовательно, его закон о престолонаследии 1722 г. заложил основу «царского дома Антихриста». Даже новые налоги, например на бани и пасеки, связывали с приходом Антихриста, поскольку изменялся статус священства – его отдельные категории включались в ряды налогоплательщиков.

Особенно упорной была вера в то, что сам Пётр был Антихристом. Одно из наиболее детальных «доказательств» предложил писец Григорий Талицкий в 1700 г. Разоблачалось поведение Петра и его окружения, Москва уподоблялась Вавилону, Пётр, считая от Ивана IV, именовался «восьмым царем» – пришли последние времена, народился Антихрист. Добрых христиан призывали противостоять злу, отказываясь платить налоги или нести службу. Эти учения считались чрезвычайно опасными, особенно «подметные письма», имевшие широкое хождение. Так, во время допроса в Преображенском приказе один из осужденных сказал, что Антихрист живет в Санкт-Петербурге, и что этот город будет разрушен подобно Содому и Гоморре.

Особенно встревожило царя дело царевича Алексея – это была угроза изнутри. Предметом тревоги был контакт царевича со священнослужителями; поддержка старой знати, включая членов семейств Голицыных и Долгоруких, Б.П. Шереметева, Б.И. Куракина, А. Лопухина и княгини Троекуровой. Интересен случай В.В. Долгорукого. Он подавил восстание Булавина в 1708 г., участвовал в битвах под Полтавой и на Пруте, являлся крестным отцом Елизаветы Петровны, кавалером орденов св. Андрея, и едва ли мог считаться предателем. Но он пытался действовать как посредник между отцом и сыном. Он ввел Алексея в заблуждение относительно намерений его отца после обмена письмами в 1715 г. и выраженного Алексеем намерения удалиться к спокойной жизни. По словам Алексея, в 1713 г. в Штеттине Долгорукий сказал ему: «Если бы не влияние царицы (Екатерины) на жестокий нрав государя, наша жизнь была бы невозможной». Менее двусмысленную поддержку оказывал Алексею А.В. Кикин, бывший «потешный» солдат, бомбардир и участник Великого посольства, позднее глава Санкт-Петербургской верфи, которого царь называл «дедушкой». Однако его карьера была прервана обвинениями в растратах и коррупции, что повело к краткому периоду немилости. Когда он был подвергнут пытке в связи с делом Алексея в 1718 г., Пётр спросил его: «Как такой умный человек, как ты, мог пойти против меня?» Кикин ответил: «Ум требует простора, а ты его теснишь».