Текст книги "Политическая наука №2 / 2014. Трансформации европейского политического пространства"

Поэтому «дискуссия необходима, дабы определить цели европейской политической интеграции, рамки, которыми она будет ограничена, и методы, которые позволяют ей поставить новые власти и институты под контроль самих европейцев» [Зидентоп, 2001, с. 1]. Поэтому главное место в этой дискуссии и должно быть отведено «темам-проблемам», связанным с федерализмом. В первую очередь, речь идет о важности для европейцев осмысления опыта американского федерализма и уяснения того, в какой мере этот опыт может стать моделью для «более широкого европейского политического союза». Согласно Л. Зидентопу, любая оценка перспектив инициативы создания федеративного государства в Европе должна отталкиваться от опыта американского федерализма. А именно: если «новая Европа» по ту сторону Атлантики сумела создать эффективное федеративное государство, то почему бы «старой Европе» не взять это в пример с тем, чтобы таким образом преодолеть национальные распри и покончить с войнами, так долго омрачавшими ее историю? Последнее требует детального изучения неформальных культурных предпосылок, которые в свое время определили успех американского федерализма, – традиция местной автономии, общность языка, открытость политического класса, где преобладали юристы, общность моральных ценностей, прежде всего четкое разграничение публичной и частной сфер жизни. Нужно изучить, может ли сегодняшняя Европа соответствовать таким предпосылкам и существуют ли иные факторы успеха федерализма в Европе.

В частности, целесообразно уяснить следующее:

– может ли Европа, несмотря на историю классового конфликта и наличия политических культур, созданных разными формами государства, иметь «единый этический образ»;

– смогут ли европейские страны, политическая культура которых сформировалась в борьбе за суверенные права и тесно с этими правами связана, отказаться от претензий на «суверенитет»;

– может ли в Европе сформироваться культура согласия, которая является предпосылкой действенного представительного правления и которой свойственно убеждение, что закон можно изменить, если он неадекватно отображает волю народа. Культура согласия рождается из практики самоуправления и, в свою очередь, способствует возникновению так называемого «размытого, или идеалистического, патриотизма» – особого типа национализма, размытого идеалистическими представлениями о «надлежащей» форме правления, предусматривающего, что демократия есть элемент национальной идентичности и гордости;

– как обеспечить распределение властных функций в ЕС, дабы он не стал новым Левиафаном, если в Европе принято инстинктивно отождествлять социальные реформы и гарантии справедливости с централизованной властью, а тенденции к централизации власти исторически являются крайне слабыми. В условиях отсутствия консолидированного политического класса и общей политической культуры – того, что составляло основу американского федералистского эксперимента, – риск сползания европейского федерализма к бюрократическим формам нельзя недооценивать.

Учитывая последнее, еще одними немаловажными «темами-проблемами» дискуссии о проблеме демократии в Европе можно считать вопросы о перспективах возникновения европейского политического класса и о типе политической культуры, формируемой в ходе европейской интеграции. В первом случае речь идет о необходимости формирования европейского политического класса, открытого, нетерпимого к бюрократии и восприимчивого к требованиям различных социальных групп и слоев населения. Такая необходимость диктуется тем, что только навыки самоорганизации граждан являются эффективным средством против усиления государственной власти. В этом контексте ответа требуют такие вопросы, как: каковы условия существования действительно демократической элиты и как следует избирать лидера – на основании выбора между двумя конкурирующими элитами или же на основании веры в харизматические качества лидера? По утверждению Л. Зидентопа, способность выбирать настоящего лидера формируется вследствие такого опыта участия в политическом процессе, который выходит за рамки простого голосования на выборах, вследствие опыта принятия решений, определения целей, касающихся не только содержания государственной политики, но и качества демократического процесса как такового. Сегодня же выборы в Европейский парламент – это одно из мероприятий в календаре избирателя.

Еще один вопрос – как сформировать политический класс в европейском масштабе, если не существует европейского народа, европейского языка, европейского общественного мнения и единых европейских норм подотчетности государства гражданам? В то же время, если европейский политический класс не сформируется, то Европа окажется ширмой для централизованного бюрократического правления, сосредоточенного в Брюсселе. Выход из этой дилеммы Л. Зидентоп усматривает на пути выполнения ряда условий. Во‐первых, условие общей веры, суть которого сводится к тому, какие общие убеждения сегодня может предложить Европа. В этом плане «демократические обязательства» Европы подлежат конкретизации при помощи принципа самоуправления в смысле представительного правления и принципа расширения перечня «естественных» прав человека. Во‐вторых, условия космополитизма, позволяющего преодолеть взгляд на европейскую стратегию как на один из аспектов узконациональных вопросов. В‐третьих, условия общего языка, роль которого призван выполнить английский язык.

Следующая «тема-проблема» европейских дебатов о демократии, как отмечалось выше, – вопрос о возможности формирования в ходе европейской интеграции двух типов политической культуры. Первый – это культура согласия, позволяющая гражданину стать не только носителем прав и гражданских свобод, но и активно действующим лицом, убежденным в том, что нормы и права не столько формируют наши намерения, сколько учат нас находить в законе недостатки, подлежащие исправлению. Второй – культура цинизма, закрепляющая за населением роль наблюдателей политического процесса и культивирующая в нем отношение к закону как к чему‐то далекому и чужому, навязанному экспертами, как к условности, которую можно нарушать и обходить везде, где это только возможно.

Культура согласия непосредственно связана со становлением европейской федерации, предусматривающей не столько введение общих стандартов, сколько узаконивание местной и региональной автономии, а также предоставление их представителям максимальной возможности участия в политической жизни. То есть «европейский интеграционный проект» должен гарантировать не только верховенство закона, защиту фундаментальных прав человека и функционирование представительных институтов, но и такое распределение власти на всех уровнях общественной организации ЕС, чтобы реализовать активное (а не формальное – за счет получения европейского паспорта) гражданство в ЕС.

Кроме того, федерализм в идеале призван сформировать новую культуру отношений между малыми и большими государствами путем создания механизма совмещения их преимуществ. Небольшим странам федерализм должен обеспечить безопасность и силу великих государств, а интересы и амбиции последних распределить таким образом, чтобы не допустить ни непомерной централизации власти, ни тирании большинства.

В любом случае, успех «европейского интеграционного проекта» определяется его способностью стимулировать активное отношение индивидов к своим общественным обязанностям, демонстрировать им такие выгоды от участия в политической жизни, как распределение власти, формирование человеческого характера (умение и потребность находить компромиссы) и поощрение разнообразия. Этот проект должен фокусировать внимание на процессах управления, а не только на результатах принятых политических решений. В этом случае предметом гордости европейцев будут качественные аспекты управления как процесса, в котором они участвуют. Европа, заключает Л. Зидентоп, сегодня нуждается в активных гражданах, а не в бездумной социальной солидарности или атавистическом патриотизме, выступающих в образе Сообщества.

Формирование культуры согласия, замечает Л. Зидентоп, невозможно без осмысления следующей дилеммы современной демократии. А именно: с одной стороны, демократические свободы и независимость личности предусматривают масштабную социальную организацию. С другой стороны, демократическое гражданство предполагает, что «малое прекрасно», поскольку именно такой порядок способствует участию граждан в политической жизни и воспитанию гражданских достоинств. Можно ли совместить эти взгляды на масштабы необходимой для демократии организации, можно ли совместить публичное (желание быть гражданами) и частное (желание быть потребителями), если сам масштаб демократичного общества делает невозможным активное гражданство, поскольку отодвигает общественные дебаты и принятие решений слишком далеко от граждан?

Выходом из этой дилеммы, считает Л. Зидентоп, может стать концепция «сдержанного гражданства», предусматривающая передачу значительных властных полномочий на местный и региональный уровни. Это, с одной стороны, позволит ограничить сферу деятельности государства и будет поспособствовать реальному признанию важности и неприкосновенности частной жизни. А с другой – воспитает у населения гражданский дух, который «возвысит» их над узкими личными интересами и посредством местного и регионального уровней выведет в плоскость национальных интересов и даже за ее пределы. Концепция «сдержанного гражданства» необходимо связана с федерализмом, который крепко опутывает индивида различными уровнями ассоциаций и тем самым позволяет примирить гражданство и гражданское общество, публичную и приватную сферы человеческой жизни.

Далее, продолжает Л. Зидентоп, формирование общеевропейской политической культуры как культуры согласия невозможно без ответа на вопрос о возможности успешного слияния в современной Европе уже существующих тут политических культур. Если этот ответ положителен, то как быстро это должно произойти? Иными словами, каковы угрозы «поспешной интеграции»? Сложность заключается в том, что в Европе ни одна политическая система и соответствующая система ценностей – аристократия, монархия, демократия и теократия – не одержала окончательной и убедительной победы. Кроме верховенства закона, не существовало ни одной официальной доктрины, никакой насильственно установленной системы представлений и правил. Поэтому становление системы представительной власти в Европе было более сложным и неопределенным процессом (по сравнению с развитием американского федерализма), помеченным наследием «кровавой борьбы» между разными ценностями, наследием разного совмещения исходных элементов европейских обществ (феодальной аристократии, самоуправляемых городов и коммун, королевской власти, церкви).

Но в этом состоит и преимущество Европы, где демократические ценности находятся под защитой воспоминаний, инстинктов и обычаев, которые возникли в условиях иерархических обществ и которые делают структуру европейского общества более сложной и богатой. Например, голландская демократия была олигархической и конфессиональной, немецкая – децентрализованной и патерналистской, французская – бюрократической и время от времени популистской, итальянская – общинной и даже архаической. Поспешная же политическая интеграция угрожает сложным структурам европейских обществ, сформировавшимся в отдельных национальных государствах, каждое из которых имело свою собственную политическую культуру. Пытаться спешно изменить эти культуры, подчиняя их единому центру, означает рисковать уничтожением разных форм гражданского сознания, которые существуют сейчас в Европе. Европейские же элиты, проводя политику слишком быстрой интеграции, рискуют подтвердить подозрение общественности относительного того, что они представляют лишь самих себя.

Учитывая это, предостерегает Л. Зидентоп, федерализм должен внедряться в Европе постепенно, на основании консенсуса в вопросе о том, в каких сферах прерогативы принятия решений будут принадлежать центру, а в каких они останутся в ведении периферии. Так или иначе, только «великие конституционные дебаты» позволят народам Европы участвовать в определении собственной судьбы и воспринять то, что происходит ныне в Европе, не как результат действия невидимых сил рынка или махинаций элит, которые вышли из-под контроля, а как собственный исторический выбор [Зидентоп, 2001, с. 2].

Таким образом, первый подход к пониманию «дефицита демократии» в ЕС акцентирует внимание на легитимности решений, принимаемых общеевропейским центром, и отстаивает необходимость исследования вопроса, как граждане могли бы повлиять или же поставить под сомнение такого рода решения. В условиях слабой и непрямой связи между гражданами и европейским институтами это возможно следующим образом. Во‐первых, ЕС выступает как посредник между интересами национальных групп разных стран тогда, когда он пытается унифицировать свои отношения со странами-членами и предлагает институциональную платформу для их сотрудничества. Во‐вторых, СМИ и иные культурные институции способствуют определению тем, которые следует рассматривать как европейские. В‐третьих, рост активности национальных групп сочетается с политическим торгом на европейском уровне в тех направлениях, в которых государства-члены и сам ЕС разделяют политическую ответственность. В‐четвертых, конструирование идентичности происходит таким образом, что закрепляемые среди населения и элит ценности обозначаются исключительно как «европейские» [см.: Європейська інтеграція, 2007, с. 95].

В целом же в рамках этого подхода делается вывод о том, что преодоление «дефицита демократии» невозможно без развития и оптимизации взаимодействия принципов федерализма и демократичности. Это объясняется тем, что процесс определения компетенции ЕС может легитимироваться лишь странами-членами. Говоря иначе, власть оформлять и очерчивать полномочия Союза в процессе европейского объединения не может принадлежать никому, кроме задействованных народов. «Это также означает, что реализовать ее можно только посредством стран-участниц, а демократической легитимности можно достичь лишь при помощи принципа федерализма» [Європейська інтеграція, 2007, с. 53]. Поэтому ключ к проблеме «дефицита демократии» – вопрос о том, какой вид связи федеративного принципа с принципом демократическим возможен в ситуации отсутствия необходимых для такой связи «институциональных договоренностей» [Європейська інтеграція, 2007, с. 41]. Более точно – «дефицит демократии» непреодолим, пока открыт вопрос о том, должен ли ЕС быть межправительственной организацией суверенных государств или же – в полной мере федеральным европейским государством [Норрис, 2006, с. 443].

В другом значении термин «дефицит демократии» употребляется для обозначения тех изъянов, «искажений», которыми помечена демократия в современных развитых странах и которые обусловлены «сложностью проблемы демократии». Эти изъяны, считает французский политолог Жан-Франсуа Ревель, подлежат детальному изучению, дабы не увлечься демократической эйфорией, воспеванием новой богини – не просто демократии, а демократии всемирной. Сегодня, отмечает Ж.-Ф. Ревель, имеет место некий парадокс. А именно: в то время когда народы, лишенные демократии, пытаются или говорят, что пытаются, установить или возобновить ее, складывается впечатление, что она подвержена распаду и сворачивается в тех странах, которые долго ее практиковали и в которых она имеет свои особо глубокие корни [Ревель, 2004, с. 387]. «Как раз в тот момент, когда человечество ощущает потребность во всемирной демократии, эта модель претерпевает разложение, ее перекручивают, она утрачивает свою сущность, фальсифицируется в собственном центре, в сердце тех стран, опираясь на которые она должна была бы постепенно охватить остальной мир» [Ревель, 2004, с. 417].

Будучи «единственной формой действенного управления», демократия, однако, не является совершенством как таковым, поскольку не в состоянии преодолеть ряд собственных пороков, извращающих естественный способ ее функционирования. Во‐первых, – это коррупция, которая становится системной и свидетельствует о нивелировании общественного контроля над управлением общественными финансами. Коррупция не укладывается более в классические служебные преступления (взяточничество, подкуп, расхищение), а облекается в более утонченные формы, которые едва касаются Уголовного кодекса и никак не подпадают под его юрисдикцию. Речь, в частности, идет о компенсации за предоставление услуги, наградах за непоколебимую преданность, протежировании своих родных, близких или сторонников и т.д.

Во‐вторых, – это превращение демократии в разновидность коммерческой рекламы. Утонченность техник убеждения, одержимость пиаром, доминирование пустых обещаний составляют предвыборное искусство, реализующееся в «гротескном танце взаимного отчуждения между кандидатами и избирателями». При этом искусство достижения успеха на выборах, как правило, обратно пропорционально дееспособности избранного управлять. «Таким образом, одна из граней вырождения демократии раскрывается в то мгновение, когда “виртуозы электорального процесса” перебирают в свои руки рычаги политического руководства, даже не отличаясь способностями или честностью, каковых оно требует» [Ревель, 2004, с. 420]. Таким образом, руководители, которые перетягивают на свою сторону электорат и при этом игнорируют закон, уже не являются демократами, даже если они были избраны легитимно.

В‐третьих, – это усиливающаяся отдаленность политического класса от избирателей, с одной стороны, и безразличие граждан к общественное жизни, в частности к выборам – с другой. Это ставит под сомнение легитимность представительных органов. Более того, если в голосовании не участвует большинство избирателей, оно не может рассматриваться как «всеобщее» или же как выражение всеобщей воли. Тождество суверенного народа и всеобщего избирательного права фактически превращается в миф.

Безразличие граждан проявляет себя в «демократическом унынии», признаки которого – разочарование в законе, поскольку само государство избегает ответственности перед ним; убеждение, что путь к успеху проходит мимо законных, институционально оформленных возможностей; понимание того, что результатом защиты своих прав может быть лишь «длительная, изнуренная и безуспешная борьба».

В‐четвертых, – это разграничение свободы и права, вследствие которого свобода более не есть свобода производства законов, подлежащих исполнению после их принятия, а существует в виде безусловных индивидуальных и партикулярных требований, иногда дикарских, не ограниченных никакими требованиями законности.

Перечисленные изъяны демократии, по мнению Ж.-Ф. Ревеля, могут привести к тому, что даже при формальном сохранении демократических институтов исчезнет сам дух демократии, а сама она утратит способность к развитию и обновлению. В то же время, не будучи совершенством, демократия – наиболее пригодная к усовершенствованию форма политического устройства. Такое усовершенствование требует осмысления ряда аксиоматических ценностей, с которыми принято отождествлять демократию. Во‐первых, свобода индивида зависит не только от способа предоставления власти, например всеобщего избирательного права, но и от способа, каковым эта власть осуществляется после того, как она была достигнута. То есть честные выборы сами по себе не гарантируют «свободы, разнообразия и всего личного», ведь свобода выбора не гарантирует, что сделанный выбор окажется удачным. Поэтому выборы могут быть признаны действительно демократическими лишь в сумме со всем комплексом демократических атрибутов: свободой прессы, распределением власти, образованностью населения, гарантиями прав личности.

Во‐вторых, народное мнение однозначно лишь в случае простого выбора – освобождение от диктатуры или разрушающей экономической практики. Относительно более сложных вопросов, требующих выбора среди нескольких политических альтернатив, народ может ошибаться. Поэтому тезис о том, что «демократия – лучший режим», потому что суверенный народ никогда не ошибается, суть довольно плохой аргумент в ее пользу. Этот тезис требует уточнения: народный выбор наименее плохой (а не наилучший) лишь тогда, когда народ имеет возможность исправить свои ошибочные решения.

В‐третьих, то, что не есть демократичное, еще не является тоталитарным. В противном случае мы имеем дело с «воспроизведенной наоборот коммунистической классификацией», когда мир делился на два лагеря. Но значительная часть человечества до сих пор живет в традиционных обществах, которые нельзя назвать ни демократическими, ни тоталитарными, но которым свойственна разнообразная палитра прав и гарантий.

В‐четвертых, концепт демократии непосредственно не тождествен концептам свободы и уважения к правам человека. Тут необходима еще одна вещь – гарантия того, что демократическая власть не нарушит основополагающих свобод человеческой личности, поэтому прежде нужно договориться, что именно считать таковыми. Вместо этого существует некая путаница между правами человека и различного рода целями, как, например, «право на полный расцвет человеческой личности». Кто в каждом отдельном случае будет оценивать, что такой расцвет достигнут? Куда обращаться индивиду со своими «законными требованиями» и от кого требовать обеспечения своего полного развития, а в случае его невозможности – хотя бы компенсации? Без ответов на все эти вопросы, заключает Ж.-Ф. Ревель, развитие демократии в современных мировых политических реалиях вряд ли возможно, а сама она обречена на вечные колебания между «беспечностью и непоследовательностью».

Таким образом, второй подход к толкованию «дефицита демократии» акцентирует внимание на том, что термин «демократия» не столько обозначает «единственную форму действенного управления», сколько очерчивает круг определенных проблем, связанных с функционированием этой формы. И более того, – подразумевает ряд изъянов такого функционирования, без преодоления которых вырождение демократии неминуемо. Тем самым в рамках этого подхода «дефицит демократии» фактически увязывается с проблемой демократичности самой демократии: «Демократию было бы легко практиковать, если бы все те ценности, которые защищаются во имя ее самой, были бы действительно демократическими» [Ревель, 2004, с. 434].

Литература

Габермас Ю. Залучення Іншого: Студії з політичної теорії / Пер. з нім. – Львів: Астролябія, 2006. – 416 с.

Гердеген М. Європейське право / Пер. з нім. – Київ: К.І. С., 2008. – 528 с.

Гоці С. Урядування в об’єднаній Європі / Пер. з італ. – Київ: К.І. С., 2003. – 286 с.

Європейська інтеграція / Пер. з нім.. Уклад.: М. Яхтенфукс, Б. Колэр-Кох. – Київ: Вид. дім «Києво-Могилянська академія», 2007. – 394 с.

Зидентоп Л. Демократия в Европе / Пер. с англ.; под ред. В.Л. Иноземцева. – М.: Логос, 2001. – 360 с.

Леонард М. ХХІ век – век Европы / Пер. с англ. Т. Банкетовой. – М.: АСТ М.: Хранитель, 2006. – 250 с.

Норрис П. Политическое представительство и демократический дефицит // Теория и практика демократии. Избранные тексты / Пер. с англ. / В.Л. Иноземцев, Б.Г. Капустин (ред. пер.); С.В. Чебанов, А.Н. Шахова (науч. ред); Центр исследований постиндустриального общества. – М.: Ладомир, 2006. – С. 443–447.

Проді Р. Промова на пленарній сесії Європарламенту, жовтень 2000 року // Ніццький договір та розширення ЄС / Міністерство юстиції України, центр порівняльного права; За наук. ред. С. Шевчука. – Київ, 2001. – С. 66–74.

Ревель Ж.-Ф. Відживлення демократії. – Київ: Критика, 2004. – 589 с.

Хохлов И.И. Наднациональность в политике Европейского союза. – М.: Международные отношения, 2007. – 153 с.