Текст книги "Книга драконов"

Все стены в заведении были увешаны картинами. На одних изображались деревья и облака, а на других – драконы. И еще резные золотистые драконы располагались над дверью. И драконы в меню.

– Как думаете, драконы правда существуют? – спросила я, доев свой яичный рулет.

Они переглянулись.

– Ну, мифы или легенды о драконах есть почти в каждой культуре, – ответила наконец тетя Полли. – Историй слишком много, и они по всему миру, поэтому нельзя с уверенностью отвергать такую вероятность. С другой стороны… – она сделала паузу, задумавшись, и налила себе еще чашку горячего чая. – …У нас совсем нет ни археологических, ни палеонтологических свидетельств, которые говорили бы в пользу их существования.

– Что?

– Прости. Говорю по-ученому. Я имею в виду, никто никогда не находил драконьих костей, – пояснила она.

– Но находили ведь кости динозавров, – возразила я. – Разве они не могут быть на самом деле драконьими?

Тетя Полли кивнула.

– Думаю, такая вероятность есть. По мере появления новых свидетельств ученым приходится подправлять свои теории. Иногда это приводит к тому, что окаменелости получают другие классификации. Как было с бронтозаврами, например.

– Должна заметить, что никому еще не удавалось доказать, что драконов не существует, – сказала Френни. – Наука и мифология вполне могли описывать одно и то же явление.

– Трудно доказать обратное, – сказала тетя Полли.

У меня возникло ощущение, что им уже приходилось вести подобные обсуждения. Я была в восторге. Ведь взрослые никогда не воспринимали драконов всерьез.

– Так, – проговорила я медленно, – что, если драконы когда-то существовали, а сейчас просто исчезли? Как динозавры. – Я задумалась на минуту. В той части Земноморья, где жил Гед, драконов не бывало сотни лет, но все равно до сих пор ходили истории про них и про них пели песни. – Одно дело читать о драконах, а совсем другое – увидеть их живьем, – сказала я.

– Вот именно! Отсутствие доказательств еще не доказывает отсутствия. – Френни просияла, глядя на меня. – Очень хорошо сказано.

– Спасибо, но я это не сама придумала. – Я почувствовала, как покрываюсь румянцем. – Это из книги, которую тетя Полли подарила мне на Рождество. «Волшебник Земноморья».

– Я рада, что тебе понравилось! – Тетя Полли погладила меня по голове. – Это Френни мне посоветовала.

– Я знала Урсулу примерно с твоего возраста. Мы с моей партнершей, Бабс, давно дружили с ее родителями, Крёберами, еще с университета.

– Вы знаете настоящую писательницу? – поразилась я.

– И многих. Писателей, художников, ученых. Я считаю, что лучшие спутники – это люди, в которых горит искра любопытства, – сказала Френни.

Официантка подошла со следующим подносом: – Суи-ми, куриные лапки, потстикеры.

– О, потстикеры, – повторила тетя Полли. Я ждала, затаив дыхание и опасаясь, что нам в самом деле придется пробовать куриные лапки, но официантка поставила на стол только одну корзинку. Фух.

От потстикеров я бы теперь никогда не отказалась. Это были большие полумесяцы с коричневой хрустящей корочкой с одной стороны и мягким тестом с другой со свининой и жареным луком внутри. Они подавались с бутылочкой белого уксуса, который оказался довольно вкусным, если смешать его с соевым соусом. Одновременно кислым и соленым. Я заказала вторую колу.

Пока мы ели все, что уже стояло на столе, складывая опустевшие корзинки одну в другую, Френни отмахнулась от следующих двух подносов. Ко времени, когда мы избавились от последней корзинки, в меня уже ничего не лезло. Почти не лезло, но все было таким интересным, что не хотелось останавливаться. Вкусные крохи, это уж точно.

Когда снова подошла официантка, Френни спросила:

– Нам яичные тарты, и на этом все, да?

– И кунжутные шарики, – сказала тетя Полли. – Кунжут приносит удачу. – Они с Френни улыбнулись друг дружке так, что мне подумалось, что это был не первый раз, когда они это произносили.

Тарты оказались не больше долларовой монеты, с теплым заварным кремом и слоеной корочкой. Один-два укуса – и их нет. Кунжутные шарики были в самом деле круглыми, облепленными семенами и со сладкой густой пастой внутри. Френни сказала, ее делают из красных бобов, что показалось мне довольно странным ингредиентом для десерта.

– Ох, и правда пиршество получилось! – сказала я, когда у меня на тарелке не осталось ничего, кроме разноцветных пятен соусов и крошек. Я скомкала бумажную салфетку и постаралась не рыгнуть. – И приключение.

– Великолепно! – сказала тетя Полли. – Я так рада, что мы смогли спасти кусочек твоих каникул.

Френни подала знак принести счет.

– Каков урон? – Тетя Полли потянулась к кошельку.

– Без глупостей. – Френни покачала головой. – Я угощаю.

Я задумалась, неужели она богачка? Заплатить за все это? Наверняка это очень дорого. Но когда официантка принесла ей листок, Френни только хихикнула.

– Весь обед обошелся в семь долларов, считая чаевые. Думаю, я могу это себе позволить.

После обеда мы вернулись на улицу, где была парикмахерская, и поднялись по склону к Стоктон-стрит. Та была широкая, как Бродвей, вся в грузовиках и легковых машинах, которые носились туда-сюда по дороге. Френни указала влево, где начинался какой-то большой каменный тоннель.

– Если пойдешь туда, выйдешь прямо в центре. Там банки, универмаги, предприниматели в костюмах и галстуках. Будто путешествуешь не на несколько кварталов, а из одного мира в другой.

Мне эта идея понравилась. В Огайо можно было проехать много миль, и ничего вокруг не изменилось бы.

Стоктон-стрит отличалась от туристических улочек. На тротуарах размещались торговцы фруктами и овощами, и вокруг толпилось много людей. Подписи были на китайском, цены – в числах. Груды листовой зелени, похожей на сельдерей и шпинат, но не совсем. Я узнала лимоны и апельсины, но остального в Огайо не бывало. Френни показала мне палочки сахарного тростника и красновато-желтые манго, ярко-розовые питайи, круглую дыню и тяжелый шипастый дуриан, похожий на наземную мину.

Мы миновали две пекарни, перед каждой стояла очередь, из окон валил пар. Проходя мимо, я заглянула внутрь: свиные булочки, тарты с заварным кремом, горы прочих дим-самов и десертов, печеных, жареных и каких угодно. От их запаха у меня потекли слюнки.

На следующей нашей остановке мне едва не пришлось зажать нос. Стены, облицованные белой плиткой, устланные линолеумом полы. Мертвая рыба на обледеневших столах. Живая рыба в аквариуме. Крабы и лобстеры, ползающие, размахивая клешнями и усиками. Я стояла на тротуаре и пялилась в окно. Рыба, казалось, смотрела на меня в ответ своими плоскими мутными глазами.

– Что это? – Я указала на лежавшее серое животное размером с футбольный мяч и такой же формы, с чешуйчатой, бугристой кожей.

Тетя Полли глянула через мое плечо и, подумав минуту, ответила:

– По-моему, это броненосец. Наверное, его привезли из Техаса или Луизианы. В Калифорнии они не водятся.

– Люди их едят?

– Они считаются деликатесом во многих странах, – сказала Френни. – Мне рассказывали, они на вкус как очень хорошая свинина, но личного опыта у меня нет.

Продуктовый магазинчик с полками, полными импортных банок, ящиками и целлофановыми пакетами в проходах. Ресторан, работающий навынос, с лапшой, мясом и овощами на подносах, с висящими на стальных крюках жареными утками. Рядом – крупные куски свинины, влажные и покрасневшие. Наружу из ресторана выплывал острый запах барбекю и топленого сала.

Потом еще один рыбный магазин, где мужчины в передниках и белых колпаках рубили огромных тунцов на мелкие кусочки и бросали кишки в ведерко, стоявшее на полу. Неподалеку оттуда на тротуаре стояла раковина для стирки, где было шесть дюймов воды и штук пятнадцать лягушек ползали друг по другу. Я ловила таких в Огайо, но потом пришлось их отпускать. Мне хотелось бы освободить и всех этих лягушек, чтобы они не стали чьим-нибудь обедом, но над ними была табличка, где написано: «34 цента/фунт». А у меня в жизни не было таких денег.

Еще одна пекарня, несколько офисов, большое здание с колоннами и каменными ступенями. Мы уже почти вернулись на Бродвей к парковке, когда я вдруг остановилась так резко, что тетя Полли врезалась мне в спину.

– В чем дело? – спросила она.

Я указала на белую полку, сразу за дверью третьего рыбного магазина. Там стоял стеклянный аквариум с полудюжиной ящериц, каждая из которых была вдвое длиннее моей руки. Три из них казались более крупными версиями тех бурых, что водились во дворе у тети Полли. Еще одна была желтой, с большими красными глазами и плоскими лапками с толстыми пальцами. Но в углу сидела серебристо-серая, покрытая грубой, колючей чешуей, похожая на рогатую жабу, только более продолговатую и стройную. У нее был хвост с зазубринами, который обвивал все ее тело.

Она выглядела в точности как я представляла себе маленьких драконов в Земноморье, которые жили у сестры друга Геда. Они вырастали только до таких размеров.

– Харрекки, – сказала я, касаясь пальцем прохладной поверхности стекла.

На листочке, приклеенном над аквариумом, стояла цена: «48 центов/фунт».

Я нащупала монеты у себя в кармане. После того, как купила спички, у меня осталось сорок восемь центов. Если ящерица весила меньше фунта, я могла спасти одну из них.

– Я хочу такую, – сказала я тете Полли. – Я хочу дракона вместо сувенира.

– Ну, смотри. Я не уверена, что твоей маме… – начала тетя Полли.

Френни выставила руку.

– Я думаю, это прекрасно. У каждой девочки должен быть свой дракон.

На минуту повисло молчание. Потом тетя Полли медленно проговорила:

– Хм-м. У Найджела есть корм для игуан. Может, у него найдется и еще одна клетка. Надо покопаться в подвале.

Понадобилось несколько минут, чтобы объяснить продавцу, чего мы хотели, и еще больше, чтобы убедить его, что нам не нужно свежевать ящерицу, резать и упаковывать в бумагу.

– Я предпочитаю готовить сама, – сказала Френни.

Мужчина покачал головой – в третий или четвертый раз. Потом она строго сказала что-то по-китайски и пригрозила ему пальцем. Спустя мгновение он кивнул, даже почти отвесил поклон, после чего ушел в заднюю комнату.

– Я и не знала, что ты говоришь по-китайски, – сказала тетя Полли.

– Сорок лет в бизнесе, хочешь не хочешь подхватишь слово-два. И еще пару тонкостей, – объяснила Френни. – Я сказала ему: «Вы уважаете бабушкину кухню».

Мужчина вернулся с маленькой картонной коробкой. Потом залез в аквариум сачком, подхватил серебристую ящерицу и сунул ее внутрь.

– Дай посмотрю, – сказала Френни. Она потянулась рукой в коробку, бормоча какие-то странные слова, которые я не поняла.

– Это тоже китайский?

– Нет, дорогуша.

– Истинная речь? Язык драконов?

Она будто удивилась.

– Вроде того. – Она пошептала еще минуту, после чего убрала руку и ловко закрыла коробку сверху. – Вот. Этого должно хватить.

Продавец поставил коробку на весы. Четырнадцать унций, вместе с коробкой.

– Сорок два цента, – сказал он.

Я дала ему четыре десятицентовые монеты и две по центу.

До машины оставался всего квартал. Я несла коробку обеими руками, будто там находились королевские украшения. У входа на парковку мы все остановились.

– Я так рада, что ты позвонила, – сказала Френни тете Полли, обнимая ее. – Давненько я не водила настоящих экскурсий. Но теперь поеду домой и дам чуть отдохнуть своим старым костям.

– Ты собираешься?.. – Тетя Полли сделала непонятное для меня движение пальцами.

Френни, похоже, хорошо знала, что это значит.

– Нет, я устала. Я просто поймаю такси. – Она повернулась ко мне и положила руку мне на плечо. – Было приятно с тобой познакомиться, Эллен. Хорошо провела время?

– Это был… был лучший день за всю мою жизнь, – сказала я.

– Превосходно! – Она улыбнулась так широко, что все ее лицо оказалось в складках. – Значит, еще вернешься с визитом?

– Обязательно. Когда вырасту, я буду тут жить.

– Надеюсь, что так и случится. – Она напоследок легонько сжала мне плечо и, отступив на тротуар, подняла руку, чтобы остановить проезжающее такси.

Близился вечер. Солнце висело над водой, и его свет разливался, будто магия. Я сидела на широком переднем сиденье «Шеви», рядом с любимой тетей, которая напевала себе под нос. Я ровно держала коробку на коленях, прижимая ее к себе правой рукой, когда машину потряхивало на неровной брусчатке. На подъезде к мосту Золотые Ворота я приоткрыла коробку другой рукой, ровно настолько, чтобы просунуть палец и нежно погладить чешуйчатую спину.

– Пока я не узнала твое настоящее имя, как бы мне тебя называть? – прошептала я. – Пуфф, как в песне? Ханг А? Дим-Сам? Серебрик? Ветрянка?

Как только я произнесла последнее имя, я услышала изнутри звук, похожий на отрыжку.

Я рассмеялась.

– Хорошо. Значит, Ветрянка. Ветрянка – волшебный дракон.

Еще одна отрыжка.

Пейзаж за окном был прекрасен – океанские волны разбивались об отвесный скалистый берег, завитки тумана скользили по зеленому склону холма, будто кто-то медленно сливал взбитые сливки, – и это зрелище на минуту захватило все мое внимание. А потом я почувствовала, что у меня зачесалось в одной точке на правой ладони. Нет, даже не зачесалось – стало жечь!

Я вытащила руку из коробки и посмотрела. На дне коробки виднелся обугленный черный круг размером с кончик папиной сигары, его края скручивались, окаймленные тонкой оранжевой кромкой. Когда я поспешила убрать руку подальше, кромка засияла и дыра стала чуть больше.

– Чувствуешь, будто горит что-то? – спросила тетя Полли.

– Может… быть, – ответила я, лихорадочно соображая. – А вы проверили тормоза? Папа говорит, это первое дело, когда в машине появляется запах. А здесь еще такая крутая дорога. – Я так тараторила, что почти не заметила, как открыла треугольное окошко сбоку.

– Надо мне будет спросить у твоего дяди вечером. Ты очень смышленая девочка.

– Я быстро учусь.

Я развернула коробку, чтобы дыра оказалась возле окна, и, погладив своего дракона еще разок, ухмыльнулась, когда над заливом Сан-Франциско поплыла крошечная струйка желтого дыма.

Река о Девяти Излучинах. Р. Ф. Куанг

Ребекка Куанг (rfkuang.com) – номинантка на премии «Небьюла», «Локус» и премию Джона Кэмпбелла, автор романа «Опиумная война» и его сиквела «Республика Дракон». В настоящее время получает степень магистра по современному китаеведению в Оксфордском университете по стипендии Маршалла. Ее дебют, «Опиумная война», попал в списки Times, Amazon, Goodreads и Guardian как одна из лучших книг 2018 года и был удостоен премий Уильяма Кроуфорда и Комптона Крука как лучший дебютный роман.

Мы добрались до Арлонга на четвертый день Лунного Нового года. Мы отмечаем Новый год в Драконьей провинции уже больше пятнадцати лет. На третий день семьи возвращаются домой, чтобы воссоединиться. На четвертый день мы прославляем богов.

Ты никогда не бывала в Арлонге. Самое большее, насколько ты удалялась от нашего дома на острове Ао, это местный водный рынок у пересечения каналов, что связывает архипелаг, на котором мы живем. Ты никогда не плавала со мной и с Бабой[31]31
  Отец (кит.).


[Закрыть] в Арлонг, столицу провинции, куда мы каждый год отправляемся, чтобы продавать резные кости и сушеные соленые майяу за шелка, ножи и новые жилы для крюков. Мама и Баба никогда бы тебе этого не позволили. Они всегда хотели, чтоб ты держалась подальше от столицы. Остров Ао – это крошечная и изведанная территория, но Арлонг – богатый, жадный и всепожирающий город. Если ты не будешь осторожна – ты, такое крошечное и милое создание, исчезнешь в толпе за считаные секунды.

Будь на то воля Мамы и Бабы, ты никогда бы не сошла с острова Ао. Но даже они не сумели бы остановить наступление этого дня.

Мы совершаем двухчасовое путешествие по чистым голубым волнам на арендованном сампане[32]32
  Сампан (от китайского «шам паи» – три доски) – дощатая плоскодонная лодка. Некоторые сампаны могут быть оснащены парусами из циновок, матов или материи.


[Закрыть]. При любых других обстоятельствах такая роскошь стоила бы нам три серебряных в час. Обычно мы с Бабой каждую осень гребли до Арлонга на каноэ. Но сегодня – особый случай. Ни мне, ни тебе не нужно и пальцем шевелить лишний раз. Мы просто сидим, посасывая сухие палочки сахарного тростника, пока лодочник распевает речные песни таким громким и вибрирующим голосом, что нам хочется смеяться.

Мы прохихикали над его песнями с целый час, заказывая повторы самых любимых и запоминая слова самых неприличных, но когда на горизонте возникает Арлонг, волей-неволей приходится затаить дыхание. Мы втроем долго смотрим на него молча, пока приближаемся к Плавучему городу, к разветвленной сети каналов, которые соединяют пышные зеленые островки, словно изумруды, инкрустированные сапфиром. Ты никогда не видела столько лодок и хибар в одном месте. И никогда не видела таких кувшинок, толстых и широких, как сковородки, и таких прочных, что ребенок мог бы встать на них и не провалиться в воду.

– Идем. – Я тянусь к твоей руке и нежно веду к берегу. Ты все еще изумленно таращишься, взгляд лихорадочно бегает, будто ты не знаешь, на что бы еще посмотреть. – Тут еще много чего предстоит увидеть.

Нам нужно достичь противоположного берега Арлонга до наступления темноты, но солнце еще высоко, и у нас есть несколько часов. Времени хватит, чтобы дойти пешком. Мы ступаем по шатким дорожкам осторожно: узкие деревянные мосты Арлонга известны своей ненадежностью, и в такой день, как сегодня – когда все десять тысяч его жителей высыпали на улицы или стучат своими лодками о буйки – один неверный шаг может отправить нас кувырком в холодную воду.

Да, знаю. Тебе осторожность ни к чему. Ты можешь хоть плясать над каналами, если хочешь, можешь перепрыгивать с лодки на ограждения. Я видела, как ты ходила по причалам, будто стрекоза, скользящая по поверхности пруда. Но умерь пыл, сестренка. Мы же не все такие одаренные.

Расслабься. У тебя есть время, чтобы насладиться этим. Осмотрись вокруг, выпей в честь праздника. Обычно Арлонг представляет собой унылый, шумный торговый городок, где все продается и покупается, но в Лунный Новый год он взрывается красками. Здесь вывешивают красные и золотистые знамена, растяжки, конфетти, качающиеся на легком ветру, который решил сильно не буйствовать, но только сегодня. Торговцы выстраиваются в очередь вдоль узких дорожек, окаймляющих каналы, и продают пирожные с красной фасолью, ароматные булочки, карамельные кубы из таро, чайные яйца, липкие рисовые клецки, завернутые в листья бамбука, и множество шпажек тангулу.

Последние мгновенно привлекают твое внимание.

– Это сахар? – спрашиваешь ты. – Они… они покрыты сахаром?

Сахар капает с тангулу так обильно, что у меня зубы заболели только от их вида. Я пробовала сладкий липкий боярышник всего раз. Баба покупал мне шпажку, когда мне было десять, но этот вкус я запомнила на всю жизнь.

– Конечно.

– А мне можно?

Почему ты вообще спрашиваешь? Знаешь ведь, что сегодня тебе можно все, что захочешь.

Я лезу в карман за кошельком.

– Сколько тебе?

– Одну шпажку, – отвечаешь ты чинно, и я не знаю, смеяться мне или плакать. До чего же милое дитя! Такая зрелая сдержанность, даже в такой день, как сегодня.

Я покупаю две шпажки. Ты возражаешь, но я стараюсь всучить тебе палочки, пока ты не перестаешь от них отказываться.

– Много я не съем.

– Тогда сохрани на потом, – говорю я, не подумав. Потом стискиваю челюсти, но последнее слово застревает у меня в горле, как вкус горькой дыни. Потом. Нет никакого «потом» – в этом же весь смысл.

Ты делаешь вид, что не замечаешь.

В Арлонге уже два месяца не было дождя.

Городские власти изо всех сил старались это утаить. Лунный Новый год должен всегда праздноваться как положено, независимо от того, есть засуха или нет. Пожелтевшая трава была искусно прикрыта простынями, шатрами и разбросанными цветочными лепестками, очевидно, доставленными с материка за большие деньги. Свежие, сочные привезенные фрукты еще продавались на каждом углу, правда, втрое дороже, чем я видела прежде.

Жителям материка кажется странным, что засуха может стать проблемой для города, окруженного синим океаном. Но соленая вода не способна насытить ни людей, ни посевы. Без дождя пляжи твердеют и покрываются трещинами, как чайные яйца, которые слишком долго вымачивали. Эта засуха, я могу тебе сказать, весьма серьезна; каналы обмелели, а на некоторых участках лодки уже царапают днищами русло. Но ты никогда не бывала в Арлонге и не знаешь, с чем сравнивать. Я смотрю в твои широко раскрытые, восхищенные глаза и понимаю, что этот город – самое прекрасное, что ты видела в своей жизни.

Вскоре вокруг начинают шептаться. Пара пожилых женщин, идущих по мосту нам навстречу, замечают твои золотые браслеты на ногах и руках и сразу начинают шептаться. Они прикрывают рты ладонями, но даже не пытаются отвести взгляд. Мне хочется залепить им пощечину, когда они проходят мимо.

Кажется, всего за несколько минут весь город прознал о твоем прибытии. Все поворачивают головы, следят за тобой глазами. Я боюсь останавливаться, но не проходит и часа, как мы обе успеваем проголодаться, и когда мы приближаемся к тележке со слоеными лепешками, начиненными семенами лотоса, мы не можем не задержаться. Торговец, увидев тебя, выдает тебе гораздо больше лепешек, чем мы в силах съесть, но отказывается принять наше серебро. Я оставляю несколько монет на его тележке, но он догоняет нас. И не отстает, пока я не принимаю монеты обратно.

– Прошу, – молит он. Он него пахнет сахаром. Его влажные глаза покраснели.

– Это меньшее, что я могу сделать.

Вокруг нас уже собралась небольшая толпа зевак. Я внезапно потею. Не знаю, что делать. Отец велел мне не искать особого отношения из опасения, что люди сочтут, будто мы используем свое положение. Сбитая с толку, я смотрю на тебя.

– Спасибо, – говоришь ты торговцу и идешь дальше.

Я складываю деньги в кошелек и следую за тобой.

Толпа от нас не отстает и только растет по мере того, как мы пробираемся по каналам. Тебя это, кажется, не заботит. Ты хорошо умеешь игнорировать внимание – ты, так к нему привыкшая. Ты смотришь прямо перед собой, не дразня публику, не давая ей повода для насмешек. Ты держишь спину прямо, тянешь подбородок, твое лицо безмятежно, будто ты вообще не замечаешь никого вокруг.

Когда кто-то криком спрашивает, страшно ли тебе – откуда вообще доносится этот голос? Кто это? Я их убью – ты только моргаешь, улыбаешься и качаешь головой.

– Вот, возьми, цзецзе[33]33
  Старшая сестра (кит.).


[Закрыть]. – Ты передаешь мне лепешку с лотосом. – Они еще теплые.

Ты никогда не была обычным ребенком.

Все на острове Ао знали, что ты особенная, с самого дня твоего появления на свет. Ты родилась совершенно молча и ровно дыша, уже с густыми черными волосиками и милыми темными глазами. Твой взгляд надменно блуждал по комнате, будто ты была разочарована всеми за то, что подняли такую суматоху. Акушерка даже не взяла полной платы, потому что ты не потребовала от нее особых усилий.

Ты была стройным малышом, и по мере того как росла, ты становилась еще изящнее, ручки и ножки у тебя были тонкие, как у птички. Если у всех нас была смуглая кожа, цвета кокосового ореха, то твоя сверкала, как фарфор, как лунный свет. К трем годам твои волосы отросли до пояса и такими остались, потому что Мама не могла вынести, чтобы их остригли, эти густые шелковистые локоны, которые так легко заплетались и никогда не завивались после дождя, как мои.

Когда тебе исполнилось десять, тебя уже считали самой красивой в деревне. И все же ты не избаловалась и не загордилась. Нам никогда не приходилось одергивать тебя, чтобы ты вела себя скромнее. Ты обладала множеством добродетелей, и скромность была одной из них. Ты принимала наши похвалы с глубокой благодарностью, реагируя не больше, чем гора в ответ на то, что ее зовут великой.

«Когда-нибудь она будет разбивать сердца», – говорили все наши соседи, и родители с ними соглашались.

Ты была не только красива, но и удивительно умна. Могла зачитывать танские поэмы[34]34
  Стихотворения поэтов эпохи династии Тан, написанные в VII–IX веках.


[Закрыть], услышав их всего раз. Могла считать в уме быстрее всех, когда тебе еще не было и девяти. Мама и Баба наняли тебе учителя, чтобы преподавал тебе литературу и углубленную арифметику – предметы, которые молодые юноши сдают, чтобы стать государевыми чиновниками, – они не жалели тратить на тебя столько, сколько мне никогда не видать. Когда ты преуспела даже в этих науках, родители стали предлагать тебе попробовать поступить в университет на материке, пусть даже половина из них никогда не принимала девушек.

«Она выйдет за принца. Она станет первой придворной ученой. Она прославит наш остров». Все обожали фантазировать о том, что ты можешь сделать и кем можешь стать, потому что возможности, казалось, были безграничны.

Но сама ты никогда не говорила о своем будущем.

– Цзецзе?

– Что?

– Как ты думаешь, какой из себя Дракон?

Я не могу подавить дрожь.

Ты же знаешь историю о драконе и рыбаке. На протяжении своей короткой жизни ты слышала бесконечное множество вариаций – от родителей, тетей, дядей, друзей, учителей. Каждый рассказывает ее по-своему, потому что каждый хочет верить во что-то свое.

Есть только три неизменности. Дракон. Грот. Рыбак.

Сегодня утром, перед тем, как мы сели в сампан, ты слышала версию Бабы. Давным-давно была деревня, которая погибала от засухи. Земля в ней сморщилась и пошла трещинами. Птицы оттуда улетали, и в лесах никто не пел. Запасы зерна пошли на убыль и исчезли совсем. Перед неминуемой голодной смертью жители послали своих священников к Владыке Дракону, который правил водами из грота в Реке о Девяти Излучинах, и стали молить его о дожде. Они предложили Дракону множество даров – нефритовые статуэтки, горы серебра, причудливо раскрашенные настенные свитки, стаи кур и стада коз. Все ценности, что имелись в деревне. Дракона это не удовлетворило. Священники, отчаявшись, попросили Дракона назвать свою цену.

– Я голоден, – сказал Дракон.

– Мы устроим тебе великий пир, – сказали священники. – Все наши лучшие яства…

– Я не жажду звериного мяса, – сказал Дракон. – Мне нужно мясо более редкое. Если вы хотите дождя, вы предоставите мне это мясо.

Священники уставились на Дракона в ужасе.

– Мы не можем заставить наших людей на это пойти.

– Этого и не требуется, – сказал Дракон. – Моя пища должна прийти по своей воле. Страх только портит вкус. Я приму лишь добровольца.

Священники после многочасовых споров не сумели решить, кому жертвовать своей жизнью ради деревни. Они бросили жребий, но проигравший отказался идти, сказав, что слишком стар и его плоть слишком сухая и жесткая. Наконец старый рыбак, который возил священников в грот Дракона и обратно, перебил их и вызвался пойти вместо них.

– Либо я умру, либо умрут мои дочери, – сказал он, когда священники выразили свое изумление. – Вот и все.

Так деревня была спасена.

Священники рассказывали тебе другую версию. Давным-давно, на одном умирающем острове, священники из голодающей деревни посетили Владыку Дракона, который до того благословлял их ливнями, и спросили, что стало не так.

– Я слабею, – сказал Дракон. – Я стар. Мой дух увядает, и я больше не могу править этим гротом. Один из вас должен занять мое место. У вас будет власть над дождем, реками и океанами. Но вы должны будете оставаться в этом гроте, ибо он источник моей силы. Вы никогда не сможете уйти.

В этой версии рыбак тоже вызывается добровольно, несмотря на то что у него есть две дочери, которых ему будет очень не хватать. Через год после того, как он вошел в грот, его жена приводит к нему дочерей. Но к тому времени у рыбака поредели волосы, зубы стали длинными и острыми, а кожа превратилась в сверкающую голубую чешую. Девочки кричат и убегают, едва его завидев. И больше никогда не приходят увидеться с отцом.

Священники рассказали тебе свою версию, наверное, потому что она немного добрее. Но я ее терпеть не могу.

Я надолго задумываюсь, а потом рассказываю тебе свою версию.

– Мне кажется, что Дракон одинок. Мне кажется, ему нужен друг. Ведь он делает для нас так много: отводит ураганы, дает дождь, успокаивает океаны. Он заслуживает компаньона.

Ты на мгновение задумываешься над этим.

– Значит, он не ест свою дань?

– С чего ему ее есть? В океане, где можно наловить столько рыбы, черепах и креветок? Дракон может, когда захочет, поесть суп из акульих плавников. С чего ему вообще желать есть людей? – Я щиплю тебя за плечо. – Кто в здравом уме захочет тебя съесть, худышка?

Ты не сдерживаешь смеха. Я облегченно выдыхаю с чувством, что наконец сделала что-то правильно.

Я несу чушь. Никто из нас не знает, что происходит в том гроте. Ты это знаешь. Никто из нас не знает, какая из версий истинна, а когда ты это узнаешь, будет уже слишком поздно.

Мне нравится видеть, как ты смеешься. Мы давно не смеялись вот так – как сестры. Между нами давно не было дружбы. Я боялась, это будет день вынужденной и фальшивой веселости, но мы идем по Арлонгу и держимся за руки, и это кажется таким естественным. Мы нашли уютное убежище в своих старых привычках, поэтому нам легко притворяться, что последних нескольких лет просто не было.

Но сегодня нам следует быть честными.

Я тебе завидовала. Раньше я в этом никогда тебе не признавалась. Я не хотела говорить об этом, потому что это подтвердило бы все, из-за чего я завидовала изначально. Но да – я завидовала, я была жестока, и мне было стыдно. Мне и сейчас стыдно.

Я всегда знала, что я не красавица. Мама никогда не запускала пальцы мне в волосы и не вздыхала от того, какие они густые. Она никогда не заплетала их в косички, как твои. Никто никогда не говорил, какой изящный изгиб у моего носа или какие выразительные глаза. Я никогда не крутилась перед зеркалом, восхищаясь формой моего лица, как все восхищались твоим.

Раньше это меня не беспокоило. На нашем острове, где разноцветная рыбешка, косяками плававшая на мелководье, казалась гораздо красивее и привлекательнее, чем мальчишки, то, как я выгляжу, едва ли имело значение. Я была сильной и быстрой. Могла ловить рыбу, бегать и карабкаться по пальмам не хуже других, и неважно, что рыба, будто сама стремясь принести себя в жертву, собиралась вокруг лодыжек, стоило только войти с сетью в воду, или что деревья роняли свои самые спелые плоды, едва коснешься ствола.

Потом, когда мне было тринадцать, а тебе девять, городская сводница остановилась у нашего дома для ежегодного обхода, потому что к тому времени я наконец стала достаточно взрослой, чтобы узнать ее мнение. Она изучала мое лицо всего две секунды, после чего покачала головой и вздохнула.

– Жаль, что все лучшее всегда уходит к младшим сестрам, – сказала она.

Ответить на это нашим родителям было нечего. Мне кажется, они нервничали при визите сводницы и были поражены ее заключением. Но ничего не отрицали. Конечно, они были согласны – возражать было бы глупо – «нет, у нас обе дочери красавицы, что вы такое говорите», – когда сияющее свидетельство твоей красоты находилось прямо перед нами.