Текст книги "Холодный Аян. Очерки о чекистах Якутии"

Провалившийся заговор

Калинин Петр Александрович (1959 г. р.) – ветеран органов госбезопасности, подполковник (генерал-майор налоговой полиции), выпускник Якутского государственного университета. В настоящее время проживает в городе Якутске. Старший оперативный уполномоченный отдела КГБ ЯАССР в 1985 г. Награжден медалями «За безупречную службу» I, II, III степени, грамотой председателя КГБ СССР, знаком «Гражданская доблесть». Заслуженный юрист республики Саха (Якутия).

Было далеко за полночь. Вдали изредка еще раздавались винтовочные залпы и пулеметные очереди – красноармейцы продолжали бой с остатками банды Расторгуева. Отряду под командованием Землякова после пятичасового боя удалось выбить бандитов из захваченного теми три дня назад наслега. И теперь перестрелку вели лишь разрозненные небольшие группы «повстанцев».

Жирков сидел за столом, устало опустив подбородок на руку. Нестерпимо болела голова, пуля, слегка чиркнув по затылку, ушла в морозное утро. «Чуть правее, и не сидел бы сейчас здесь», – подумал Пуд Степанович. Из разбитого окна тянуло холодом, изрешеченная пулями дверь наслежного Совета также была плохой защитой от мороза. Полуразрушенная печка, наспех растопленная вестовым, больше чадила, чем грела.

Только что увели с допроса очередного бандита, который никак не хотел согласиться с этим определением.

– Мы за идею, мы повстанцы, – бубнил он. Но за какую идею, он так и не мог сказать ничего вразумительного.

Уже несколько часов длился этот допрос, но ничего, что могло бы хоть как-то прояснить организационную структуру банды и места ее дислокации, узнать не удалось.

Одни угрюмо молчали, отказываясь отвечать на вопросы, другие говорили что-то, но в основном, чтобы как-то обелить себя. Были и такие, которые угрожали. Особенно запомнился один задержанный, который в конце допроса, когда чекист уже вызвал конвоира, процедил: «Погоди, начальник, недолго Советам по земле ходить осталось. Думаешь, поймали с десяток, и все? А нас, знаешь, сколько…» Уводили его с иронической ухмылкой на лице.

Чекист, вспомнив эту сцену, задумался. До сих пор, до того самого дня, как здесь был разгромлен наслежный Совет, Кангаласский район считался уже давно очищенным от бандитского отребья. Сначала думали, что банда Расторгуева пришлая, но, как выяснилось, в ней были в основном местные жители, сынки тойонов, наслежных богатеев. Вооружены сравнительно хорошо: японские винтовки, гранаты и даже два новехоньких пулемета. Не похожа была она на те недолговечные бандитские группы, которые объединяли жаждущих наживы, желающих пограбить, поживиться за чужой счет, – на те, которыми был наводнен северный край в начале 20-х годов. Она была явно кем-то организована, да и момент для нападения выбран не случайно: красноармейцы ушли из наслега буквально за три часа до нападения. Здесь оставались лишь два ревкомовца да уполномоченный ОО ОГПУ. Банда ворвалась внезапно и, не задерживаясь у окраины, устремилась к зданию Совета. Силы были неравные, трое отстреливались до последнего…

Тут чувствовалась рука опытного руководителя. Жирков знал главаря бандитов прапорщика Расторгуева, знал не лично, а больше понаслышке. Пьяница, грабитель, хоть и имевший в прошлом офицерский чин, никогда инициативы не проявлял. Он был всегда исполнителем. Так кто же руководитель? Похоже, что никто, кроме Расторгуева, ответить на этот вопрос не сможет. Да и он захотел бы, да не смог. Вплотную сошлись Жирков и Расторгуев в бою. Пуля главаря бандитов оставила свою кровавую отметку на голове чекиста, а второго выстрела он уже не успел сделать – именной маузер еще ни разу не подводил Жиркова.

Ответ нужно было искать здесь, в наслеге, и как можно скорее. Причиной для беспокойства было даже не это нападение. В республике участились случаи воровства оружия. Вспомнились недавние нападения на склад с оружием в Якутске, на двигавшийся из Иркутска обоз с патронами. Резко сократились бандвыступления, и не потому, что банды исчезли, а просто в один миг они затаились. Сами по себе эти факты не представляли еще особой опасности, но сведенные воедино создавали картину, которая не могла не настораживать. Чувствовалось, что враг затаился, но где и как он может начать действовать, никто предположить не мог. «Затишье перед бурей», – подумал Пуд Степанович.

…В дверь постучали, и заглянувший часовой сказал:

– Товарищ уполномоченный, тут до вас просится один из бандитов. Говорит, что сдаваться пришел. Вот и винтовку отдал.

Красноармеец приставил к стенке японскую «Арисаку».

– Ладно, пусть войдет.

Через минуту в комнату вошел человек небольшого роста в полушубке. Около дверей было темно, и поэтому лица вошедшего видно не было. Поднявшись, Жирков подошел к незнакомцу. А тот, сдернув с головы треух, прерывисто проговорил:

– Из банды я… – и, споткнувшись на полуслове, умолк.

– Да вы проходите. – Пуд Степанович подвел замолчавшего человека к столу и почти насильно усадил на стул.

Тут он внимательно разглядел вошедшего. Это был молодой еще человек, лет тридцати – тридцати двух, с ввалившимися от усталости глазами. Приглаживая рукой непослушные волосы, он, волнуясь, проговорил:

– Чирков моя фамилия.

Долго проговорили в ту ночь чекист и бывший батрак. История Чиркова была, пожалуй, характерной для этого времени. В ней не было ничего необычного, но, вместе с тем, она брала за душу слушателя своей безысходностью.

Полуголодное детство. Отец пропал в тайге. Мать, не выдержав непосильного труда, слегла в одночасье, и остался Иван один. Жил в батраках у тойонов, сначала у одного, затем у другого. В поисках лучшей доли подался на Ленские прииски, но и там было не лучше. Работали по 16–17 часов в сутки. Там он и познакомился с ссыльными. Больше всего его удивляло их отношение к людям. Среди них он чувствовал себя равным. Научили писать и читать. Слушая их долгие разговоры, начал задумываться о жизни. Многое еще было непонятно, странно для Ивана, и, может быть, разобрался бы он во всем, но сокращения, прокатившиеся после расстрела демонстрации, коснулись в первую очередь рабочих из местного населения. И вот Чирков вернулся домой.

– Домой! – Чирков горько усмехнулся. – А где он, мой дом? Ни кола ни двора – хоть совсем помирай. Вот и вернулось все на круги своя. Богач Сысолятин оказал «милость», не дал помереть с голоду – взял к себе в пастухи. Так и жил. Тяжело было. Временами находило оцепенение, да так, что и забывал, кто и есть, работал как заведенный. Пришла весть о революции в России, а у нас все осталось, как и прежде. К тойону все время приезжали, приходили какие-то люди, и все тайком, хоронясь от постороннего взгляда. Хозяин часто уезжал надолго, а когда возвращался, в хозяйстве появлялись какие-то ящики, тюки, которые затем исчезали.

В прошлом году, весной, приехал к ним один из постоянных гостей и забрал Ивана с собой. Хозяин на прощание сказал так: «Служи, как мне служил, может, и улыбнется тебе удача». Вот с того времени находился Иван в банде. Поначалу даже нравилось, всего было вдосталь, работы мало, не то что у тойона в хозяйстве. Никого не грабили, не убивали – тихо жили, не как теперь. Прапорщик словно взбесился, зачастили к ним люди из города, выступали перед бандитами, призывали к священной войне, освобождению края от большевиков. С тех пор начали называть себя «повстанцами». Начали поговаривать, что скоро будет крупное дело, по всей Якутии, мол, организованы подобные отряды, и Советам придет конец. И вот нападение на наслег…

Под ударами красноармейцев банда рассеялась. Прячась за хотонами, отстреливаясь, «повстанцы» стремились уйти в лес. Иван случайно оказался рядом с прапорщиком, который, посылая пулю за пулей в надвигающуюся цепь красноармейцев, торопливо сунул Чиркову бумажку с каким-то текстом и, задыхаясь, прохрипел:

– Пойдешь в Якутск, найдешь там дом купца Свиридова. Скажешь, что пришел от Ивана Афанасьевича, расскажешь, что тут произошло… Если выкарабкаюсь, буду у Сысолятина. – Скороговоркой проговорив это, прапорщик ногой толкнул Ивана и крикнул: – Беги!

На первый взгляд, сам по себе рассказ Чиркова ничего особо интересного не представлял. Но для Жиркова он явился тем недостающим звеном, которое могло объединить разрозненные сведения и предположения чекиста, придать им логическую стройность и воссоздать всю цепочку. И хотя многое – и очень многое – оставалось непонятным, ясно было одно: в нескольких районах республики продолжает действовать разветвленная контрреволюционная организация с ядром в Якутске. Вооруженная, хорошо законспирированная, она представляет большую опасность для еще неокрепшей Советской власти в Якутии. И еще опасна она своей неизвестностью – до сих пор ничего не говорило о существовании подобной организации. Отдельные бандитские вылазки реальной угрозы не представляли, а организованные в единый кулак – это уже немалая сила.

Бессонная ночь и рана давали о себе знать. С большим трудом Пуд Степанович встал из-за стола и вышел во двор. Уже алел восход – начинался новый день. В воздухе было тихо. Даже и не верилось, что вчера днем здесь гремел бой. Прислонившись виском к покрытому изморозью стояку, Жирков с каким-то упоением вдыхал в себя морозный обжигающий воздух. Боль в затылке утихала, отступала усталость.

Что же делать? Насколько можно верить этому обманутому батраку? Эти и еще десятки других не менее важных тревожных вопросов теснились в голове.

«До Якутска двое суток дороги, – продолжал думать он. – Столько же обратно. Значит, минимум дней пять-шесть. А решать нужно сейчас. Да и в Якутске это известие будет полной неожиданностью. Пока все взвесят, проверят, пройдет драгоценное время. Нет, решать придется здесь, на месте!»

Зябко передернув плечами, Жирков поднялся на крыльцо и вошел в дом. В углу на лежанке разметался во сне Иван. Изредка он вскрикивал, лихорадочно быстро, словно в бреду, что-то говорил невнятное, затем снова затихал. «Да, – подумал Жирков, – досталось парню. А собственно, чему тут удивляться». Жирков думал, прохаживаясь по комнате, что не раз во время рассказа батрака ловил себя на мысли, что все это ему до боли знакомо, ведь он сам прошел через это.

Те же пол-лепешки, получаемые в обед от хозяина, те же побои и нищенское существование – все так же, да и хозяин у них был «один», и имя ему – тойон. Может быть, только в одном разнились их хозяева – в умении приспосабливаться. Тот, кто похитрее да пооборотистее, смог и до настоящего времени прожить припеваючи, а кто не смог – тот уже на свалке истории.

Утро следующего дня началось с допроса помощника прапорщика, того, кто напоследок, уходя с очередного допроса, грозил чекисту. Пуд Степанович задал несколько вопросов допрашиваемому и вдруг, внезапно вызванный часовым, вышел из дома.

Бандит, метнув настороженный взгляд на оружие, беспорядочно сваленное в углу, на нож, висевший на поясе Чиркова, подавшись к нему всем телом, зашептал:

– Слушай, выручай! Разрежь веревки на руках, оружие есть, у дома один часовой. Уйдем! У меня золото тут поблизости есть, поделимся, а? – прервавшись, он подозрительно посмотрел на Ивана… – А может, ты того… переметнулся? Так смотри, жив останусь, найду под землей, а не я, так другие жизни лишат, – и, видя, что Иван, положив руку на рукоять ножа, отодвигается от него, уже не боясь быть услышанным с улицы, почти закричал: – Страшной смертью умирать будешь, собака, попомнишь меня!

– Сам ты собака, нет, ты еще хуже, – побледнев, ответил Иван. – Собака хоть добро помнит, а ты вспомнил, когда уводил со двора единственную корову у приютившего тебя батрака когда-то? Ты же знал, что зиму без молока его семье не прожить? Вот и думай… А помнишь… – Он махнул рукой и продолжил: – Бандит он и есть бандит.

А тот, выслушав гневную тираду Чиркова, ехидно прищурился и проговорил:

– А сам-то ты кто? Враз отмыться хочешь? Винтовку бросил, думаешь, и все… – он злобно захохотал.

Поднявшись с лавки и наступая на него, Чирков проговорил:

– Да, я был таким же, как ты. Только я не убивал и не грабил. Но если поверят, если только простят, я докажу, я искуплю свою вину и…

Приход Жиркова прервал его, и он снова сел на лавку, отвернувшись к окну. Всю эту сцену чекист видел и слышал через дырявую дверь из сеней дома. Занимая свое место за столом, он, как бы продолжая допрос, спросил у Чиркова:

– Ну, а вы что можете сказать о нем, – и указал на притихшего бандита, – а то собеседник мне попался не очень разговорчивый.

Иван, словно очнувшись от каких-то своих мыслей, повернулся и, глядя в глаза чекисту, проговорил:

– Ну, а что говорить-то – бандит он…

Рассказ Чиркова, собственно, ничего нового не дал, может, только в деталях уточнил «ратный» путь убийцы и грабителя.

Жирков про себя улыбался, радовали не уточнения Ивана, а сам факт рассказа, который доказывал, что он решил навсегда порвать с прошлым, уйти от него без оглядки, сжигая все переправы за собой. Результаты маленького эксперимента, участником которого сам того не подозревая стал Иван, говорили в его пользу. «В другой ситуации, конечно, доверять на основании этих мизерных результатов и интуиции было бы рискованно, – думал Пуд Степанович, – никогда не пошел бы на это, но выхода нет – придется рисковать».

– Ну, Иван, что собираешься делать дальше? – спросил Жирков, обращаясь к Чиркову, когда бандита увели. Тот вздрогнул, поднялся со скамьи и в нерешительности развел руками…

– Да ты сядь, сядь, нечего передо мной тянуться.

Чирков, помолчав немного, проговорил:

– То есть как что? А разве меня… – он снова замялся.

– Да так вот, что? – Жирков добродушно усмехнулся. – Ты ведь не убивал, не грабил, тем более сам пришел, да и следствию помог, вот и выходит, что с тебя спроса никакого нет.

– Гражданин, то есть… а можно я скажу – товарищ начальник?

– Ну, конечно, можно, а если хочешь, то можешь просто – Пуд Степанович.

– Пуд Степанович, товарищ начальник, вот вы сказали, что я невиновен и, значит, могу уходить? Только совесть мне этого сделать не позволит. Одно то, что я был в банде, – позор. И если можно, то… возьмите меня к себе в отряд, кем угодно, но только возьмите – хочу искупить свою вину. Да и идти-то мне некуда. Обратно к тойону? Нет, уж лучше в тайгу… – он выжидающе, с надеждой посмотрел на чекиста.

– Правильные слова говоришь, Иван, верю тебе. И в отряд бы взял, но… – Он подошел к Чиркову и, положив руки ему на плечи, продолжил: – Ты можешь нам здорово помочь. Просьба к тебе будет, выполнив которую ты принесешь больше пользы, чем воюя в отряде. – И как бы отвечая на немой вопрос, сказал: – Ты должен пойти в город, пойти по тому адресу, который назвал тебе прапорщик. – Предвосхищая лавину вопросов, готовых уже сорваться с губ Ивана, чекист хлопнул ладонью по столу и сказал: – Слушай дальше…

Долго проговорили они в тот день. Замысел чекиста был смел и прост, и основная роль в его реализации отводилась Чиркову. Он должен был проникнуть в возможно существующую в Якутске контрреволюционную организацию. А в том, что таковая есть, Жирков уже нисколько не сомневался. Много нитей тянулось из Якутска в разгромленные бандитские группы. И хотя, оговаривая детали, они, казалось, проиграли все возможные ситуации, у Жиркова не проходило чувство щемящего беспокойства. И больше всего его мучал вопрос, а имел ли он право послать молодого, совсем еще неопытного, обманутого в прошлом бандитами парня на это трудное и небезопасное дело.

На следующее утро Иван уходил в Якутск. Прощаясь с ним за околицей, чекист, обняв его, сказал:

– Не забудь, через десять дней жду от тебя вестей, адрес запомни. И если что… – он неопределенно покрутил рукой, – скажи хозяину, что, мол, крестник Пуда, он должен ответить: «Десять дней прошло, как ждать начали». Если меня не будет, то расскажи все ему, это мой друг. О тебе будут знать только он и я…

Вглядываясь в удаляющуюся фигуру Ивана, Жирков мысленно убеждал себя в правильности сделанного шага. Он верил Чиркову, а о плохом и думать не хотелось. Уж слишком многое было поставлено на карту. Упрекнуть чекиста в излишней доверчивости было нельзя. Он тщательно и не раз взвесил все за и против, глубоко обдумал ситуацию.

И вот Иван в Якутске. Только под вечер он нашел нужный дом. Темнело. Стукнув несколько раз в запертую калитку и не получив ответа, он начал огибать высокий забор в поисках другого пути. В это время сзади открылась калитка, и кто-то негромко окликнул его.

Попав во двор, Чирков удивился тишине и темноте, окружившей его. Дом и двор казались вымершими – ни света, ни людей. Только тот, кто открыл ему калитку, погромыхав недолго запорами, подошел к Ивану и, буравя его недобрыми, заплывшими глазками, спросил:

– И чего это ты тут ходишь? Переночевать негде, да?

Иван, оглядевшись по сторонам, ответил:

– Мне бы к хозяину, я от… – и он назвал фамилию прапорщика.

Незнакомец, казалось, никак не прореагировал и только, повернувшись к дому, свистнул тихонько. Из тени высокого крыльца отделилась еще одна фигура человека, который, подойдя к Чиркову, взял его цепко за локоть и, тихонько подталкивая впереди себя, повел к дому. Дом только на первый взгляд казался вымершим. Войдя в него, Чирков зажмурился от яркого света и поэтому не сразу заметил мужчину, сидевшего за столом. Провожатый, подойдя к нему, зашептал что-то ему на ухо, кивая при этом головой на Ивана. Отправив провожатого взмахом руки, мужчина улыбаясь поднялся из-за стола и, приблизившись, сказал:

– Ну-тес, давайте знакомиться. Меня зовут Дмитрий Константинович. Слышал, переночевать негде, так это мы устроим. Только вот не припомню, где я с вашим Павлом Афанасьевичем встречался. Да бог с ним, разве все упомнишь, – продолжая улыбаться, закончил он.

Иван тоже назвался и, поправляя хозяина, произнес:

– Не Павел Афанасьевич, а Иван Афанасьевич, и еще он просил передать…

– Стоп, стоп, – хозяин протестующе поднял обе руки вверх. – Я же сказал, что не помню вашего Павла Степановича, или как его там, а место переночевать мы тебе найдем, да и неприлично, молодой человек, прямо с дороги о делах начинать, – он укоризненно покачал головой и добавил: – Как говорится, утро вечера мудренее…

Утро для Ивана началось еще ночью. Часов в пять его уже кто-то бесцеремонно тряс и приговаривал:

– Вставай, вставай, разлегся.

Приоткрыв глаза, Иван увидел, что над ним склонился кто-то светловолосый в кожаной тужурке.

В комнате уже было много людей, которые, разбрасывая вещи, что-то искали. Снимали со стен фотографии в рамках, рылись в сундуках, комоде. Хозяин, который стоял посреди этого разгрома, казалось, был безучастен к происходящему. Иван понял – шел обыск, почти все из присутствующих были в красноармейских шинелях, за столом, листая какие-то бумаги, сидел тот, в кожанке, который поднял его с постели. «Чекист», – догадался Иван.

Тут кто-то из красноармейцев, уронив на пол, разбил стеклянную вазу, стоявшую на полке. Хозяин дома встрепенулся и, как будто очнувшись от сна, молча вцепился в горло красноармейца, повалив его навзничь. Моментально образовалась свалка, дерущихся растаскивали. Иван тоже каким-то образом оказался в ее центре, стал невольным участником. Наконец хозяина оттащили от красноармейца и увели в сени. А тот, пошатываясь, поднялся и, держась одной рукой за горло, искал глазами обидчика и, не найдя, остановил свой взгляд на Чиркове:

– У, бандитская рожа… – и замахнулся на него.

Но тут из-за стола вскочил чекист и закричал:

– Верхотуров, не сметь бить! Как же ты можешь, это же свой товарищ!

– Какой он мне товарищ, он тем товарищ, которые по тайге шастают, – красноармеец недоверчиво посмотрел на Чиркова.

– Э, нет, дорогой, это наш, – чекист, как бы смеясь над недоверчивостью Верхотурова, криво усмехнулся и похлопал Ивана по спине. Все заинтересованно посмотрели на Чиркова.

Чекист сделал нетерпеливое движение рукой, и все разом, прекратив обыск, вышли из комнаты.

Усадив Ивана к столу, чекист присел напротив и, улыбаясь, проговорил:

– Ну, теперь рассказывай, как и что.

До этого времени молчавший Иван обдумывал, с чего бы начать, ведь он практически не успел ничего еще сделать, но тут его словно током пронзило, он вспомнил сказанное Жирковым на прощание слова: «…будут знать только он и я».

– Будут знать только он и я, – прошептал Иван еле слышно.

– Что, что? – чекист приподнялся. – Что ты там бормочешь?

Иван, вскинув голову, начал:

– Зовут меня Иван, фамилия Чирков, крестным у меня был Пуд…

Чекист, перебив его, засмеялся:

– Не то говоришь, ну, и что крестник, подумаешь, ты основное расскажи, как дошел, какое задание, ну, сам знаешь, – он испытующе посмотрел на Чиркова.

Это было последнее, что уже не заставляло сомневаться – это проверка. Иван показал на горло и на кувшин, стоящий на столе.

– Что, горло пересохло от волнения? – «чекист» проговорил вкрадчиво. – А ты попей, попей и рассказывай. – Голос его на последнем слове снова окреп.

Взяв со стола кувшин и поднеся его к губам, Иван вдруг с силой ударил им по голове «чекиста». Одновременно ударом ноги он опрокинул на него стол. Быстро подскочив к копошащемуся на полу человеку, Иван рывком выдернул из его кобуры тяжелый маузер и, щелкнув курком, навел его на дверь. В сенях послышался топот, дверь распахнулась и в клубах морозного воздуха в комнату ввалилось несколько человек и в недоумении уставились на лежащего под опрокинутым столом «чекиста».

Иван, метнувшись за угол печи, несколько раз выстрелил над головами вошедших.

– Ложись, всех порешу! – прокричал он.

Пули, веером прошедшие над головой, показались, видимо, веским аргументом, и все как подкошенные повалились на пол.

Один из них, уже лежа, приподнял голову и помахал над ней рукой:

– Постой, не стреляй! Давай поговорим! – Не дожидаясь ответа, человек поднялся с пола и, отряхивая брюки, проговорил: – Выходи, не бойся, без оружия я…

Это был хозяин дома.

Иван, выйдя из укрытия, в нерешительности остановился посреди комнаты. Дмитрий Константинович, подойдя к нему, бесцеремонно вырвал из рук маузер и, заметив протестующее движение Чиркова, покрутил головой:

– Но, но, не балуй. – И зачем-то понюхал ствол пистолета, хохотнул и, внезапно посерьезнев, подошел к пытающемуся встать «чекисту». Брезгливо ткнув его ногой, кивнул на залитую молоком и кровью кожанку и злорадно подвел черту: – Утрись, герой! В другой раз зевать не будешь! – И, не оборачиваясь, сказал уже Ивану: – Поживешь пока здесь, при мне будешь.

Так остался Иван в доме. Все, что знал о разбитом отряде, рассказал Дмитрию Константиновичу. Хозяин, выслушав его, злобно ударил кулаком по колену и переспросил:

– Убили, говоришь, прапорщика? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Так ему и надо, не усидел, а ведь ему не раз говорили… Не понял, видимо, что не время еще, так вот не послушался. Не его, дурака, жалко, а людей и оружие, которое с таким трудом доставалось. Да и не так оружие, как то, что насторожатся красные, не стали бы… – Как бы внезапно прервав свой монолог, он нахмурился, посмотрел подозрительно на Ивана и покрутил указательным пальцем перед его носом, сказал: – Смотри, парень…

Молчаливость Ивана, видимо, нравилась хозяину, и иногда, оставаясь с ним наедине, тот начинал рассуждать вслух. И не нужен ему был собеседник, а нужен был слушатель. Для этой роли Иван, оставшийся в доме под видом работника, подходил как нельзя лучше.

Поселили Чиркова в пустующем стареньком хотоне, стоявшем в глубине двора. Вечерами он метался по своему «дому», кляня свою беспомощность. К хозяину каждую ночь приезжали какие-то люди, а он не знал, кто это, что творится в доме, а до назначенного Жирковым срока осталось два дня. С чем идти на встречу? Иван думал над этим вопросом все время.

Вначале Иван пытался выходить ночами во двор, чтобы хоть издали попытаться разглядеть ночных «гостей», но остановленный на второй попытке слонявшимся по двору подручным хозяина оставил эту затею.

Но поскольку ничего нового он придумать не мог, Иван все же решил рискнуть еще раз. Вечером, вернее, почти ночью, он, тихонько выскользнув из своей «обители», пробрался к тыльной стороне дома. Рассохшиеся ставни уже давно не выполняли своего назначения. Через широкую открытую форточку до Ивана донесся гул голосов внутри дома – у хозяина опять «гости», подумал Чирков. Говоривших было не видно, но собравшиеся не жалели голосовых связок и до притаившегося в тени дома Ивана долетали отдельные моменты разговора:

– Господа, господа, – чей-то визгливый, неприятный голос старался перекричать всех, – я считаю предложение, выдвинутое Павлом Васильевичем, единственно правильным! Нам нужно провести работу по составлению программы нашей партии, партии конфедералистов, в которой необходимо отразить цели и задачи вооруженного выступления против Советской власти…

Долго простоял под окном Чирков и ушел оттуда, только окончательно продрогнув, – ночи были еще холодны. Возвратился в свою «обитель» совсем замерзший, но довольный. «Хоть что-то узнал, будет с чем идти к Жиркову», – думал Иван, уже засыпая.

Наутро только заикнулся Иван об отлучке со двора в город, как хозяин, на удивление, сразу же отпустил его.

Шагая по городу, Чирков никак не мог избавиться от ощущения, что кто-то выслеживает его. И поэтому, хотя он шел по городу, а не по дремучей тайге, его не покидало чувство настороженности, знакомое охотнику, когда за ним крадется зверь.

И Иван решил поступить так, как делал иногда на охоте. Завернув за угол дома, он, пройдя несколько шагов, остановился и, резко повернув, пошел назад. Навстречу из-за угла вылетел подручный хозяина и, чуть не наскочив на Чиркова, кивнул Ивану. Явно перед тем торопившийся, после встречи он пошел неспешной походкой, иногда оглядываясь назад. Поняв, что его выслеживают, Иван прежде, чем выйти к указанному Жирковым дому, долго бродил по городу и, только убедившись, что его потеряли, проходными дворами вышел на Степную к дому под номером пятнадцать.

Там его встретил Жирков. Встреча была радостной, говорили долго и обстоятельно.

– Конфедералисты, партия, говоришь, – Жирков задумался. – Сразу и не выговоришь. – Иван усмехнулся. – Да что же это такое? Уже двадцать восьмой год, десять лет после революции прошло, а они все в игрушки играют, собрания устраивают. Никак не расстанутся с мыслью, что для них все уже кончено. Да и люди-то какие, ухоженные, гладкие, и речи говорят – заслушаешься, до чего складно получается. Одним словом, образованные…

– Игрушки… – озабоченно проговорил Пуд Степанович, прищурившись от табачного дыма. – Да нет, какие уж тут игрушки. Мы тут кое-что по своим каналам узнали, поинтересовались кое у кого, да и ты очень помог. Одним словом, это очень серьезное дело. Только теперь они стали «конфедералистами», а раньше чего только не было. И просветительское общество создали, и кружки разные были, не слышал? Так вот, общества были вроде разные, а цель одна – расшатать советскую власть, повалить ее. Когда же сдернули с них балахон просветителей, ратующих вроде только за культуру и развитие искусства, – сразу же перестроились, образовали партию. Благо не очень трудно было, по нынешним временам люди они очень образованные, и нет чтобы образованность свою на пользу людям обратить, так нет, все делается во вред им. Интеллигентами себя считают, – чекист ухмыльнулся. – Вот Чернышевский, к примеру взять, вот кто истинный интеллигент, не чета этим… Раньше им все прощали, – продолжал он, – когда в двадцатых годах банды, в которых они участвовали, были разбиты, всех оставшихся в живых простили, отпустили домой. И ведь какие клятвы все давали… И вот снова за старое, – Жирков нахмурился. – Теперь это уже намного серьезнее. Ведь что было раньше? – Чекист, расхаживавший по комнате, остановился рядом с Чирковым. – Раньше они были разобщенными, действовали на свой страх и риск. А теперь? Конспирация, сам видел какая! – Иван пожал плечами. – В эту ночь кого, думаешь, видел, а вернее, слышал? – спросил Жирков, и, не дожидаясь ответа, сам продолжил: – Руководителей пятерок! Никто не знает, кто в нее входит, кроме самого руководителя. Одну, вторую возьмем, а остальные останутся. Так что, Иван, на тебя больше всего надеюсь, сам понимаешь, от тебя сейчас очень многое зависит. И то, что больше не будет литься понапрасну кровь, и то, что снова не будут дети оставаться сиротами. Помни, что мы не хотим этого. Пусть все люди живут в мире и согласии. Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что и ты так же думаешь. – Жирков выжидающе посмотрел на Ивана.

Однажды рано утром, хозяин поманил рукой Ивана, коловшего во дворе дрова, и, когда тот подошел, сказал:

– Съездишь в Покровск, отвезешь вот это, – и протянул Чиркову плотный бумажный конверт. – Найдешь там дом Арсеньева, – продолжил он. – Он третий слева от дороги. Скажешь, что привез подарок от Павла. Запомнил? От Павла, – повторил он.

И когда Иван уже собрался выезжать со двора, хозяин подошел к саням и, протягивая маленький металлический прямоугольник, сказал:

– Это зажигалка, – при этом он резко щелкнул, и желтоватый огонек затрепетал в морозном воздухе.

– Зачем мне, – Иван в нерешительности протянул руку, – я же не курю.

Хозяин усмехнулся:

– И я не курю, но ты все же возьми. Почуешь неладное, бумаги сожги. – Хозяин уже не улыбался. – Сожги, чтобы и пепла не сыскали. Одним словом, что хочешь сделай, а чтобы в чужие руки и клочка не попало. – Хозяин снова усмехнулся и, подкинув в ладони зажигалку, сказал: – А это вещь надежная, чирк – и готово…

И, сунув зажигалку в руку сидевшего в санях Ивана, хлопнул рукой перебиравшего нетерпеливо ногами коня:

– Пошел!

В Покровск Чирков попал уже под вечер. Арсеньев, услыхав имя Павла, радушно принял Чиркова. Дом был большой, но провели его не в жилые комнаты, а на кухню. Сухонький маленький старик, назвавшийся Арсеньевым, взял пакет у Ивана и, приказав обождать, ушел в комнату. Оттуда донесся шум голосов, который со временем перерос в сплошной гул, и, когда из-за дверей послышалась нестройная песня, Иван понял, что там шла гулянка.

Через некоторое время дверь на кухню с шумом распахнулась и туда ввалился широкоплечий мужчина. В руках у него была бутылка и стакан. Увидев Ивана, мужчина выругался и, сплюнув, пробормотал:

– И здесь кто-то есть, выпить негде спокойно. – И уже повернувшись, чтобы уйти, обернулся к Ивану. – Э, постой-ка, парень, а ты что здесь делаешь?

Он с подозрением уставился на него, Выслушав объяснения Ивана, пьяно рассмеялся:

– Наш, значит, а я думал, соглядатай какой-то. Наши тут уже с ума посходили, всё чекисты им мерещатся. – Он опять пьяно рассмеялся. – Ну, тогда давай выпьем, коли наш. Дмитрий абы кого не пришлет, – и он разлил по стаканам водку.