Текст книги "Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890-1930-х годов. Коллективная монография"

А. С. Акимова
Социальное положение женщины и литературные формы его репрезентации в начале ХХ века
На материале дневника А. Н. Толстого[405]405
  Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда, проект № 19-78-10100 «Конструирование фемининности в литературе русского модернизма» в ИМЛИ РАН.


[Закрыть]

Появление большого количества литературы по «женскому вопросу», обсуждение его в обществе в начале ХХ века социалист А. Бебель, автор одной из самых популярных книг, выдержавших множество переизданий, считал признаком «духовного брожения»[406]406
  Бебель А. Очерки по женскому вопросу. Женщина и социализм / Пер. с нем. В. А. Поссе. М.: Тип. А. П. Поплавского, 1905. С. 20.


[Закрыть]. В своем нашумевшем труде «Очерки по женскому вопросу. Женщина и социализм» (1905) он рассматривал проблему положения женщины в обществе как одну из сторон социального вопроса в целом[407]407
  Там же. С. 21.


[Закрыть]. О причинах подчиненного положения женщины с исторической точки зрения писали теоретик марксизма П. Лафарг («Женский вопрос», 1905) и социолог Г. П. Мижуев («Женский вопрос и женское движение», 1906). Как проблему этическую рассматривала «женский вопрос» автор книги «Женский вопрос» (1907) О. К. Граве: «…мужчина забрал всю власть и все влияние в свои руки и ограничил деятельность женщины до минимума. Он сделался господином, властителем мира. Она – его рабой, игрушкой»[408]408
  Граве О. К. Женский вопрос. СПб.: Паровая типо-лит. М. Розеноер, 1907. С. 5.


[Закрыть]. Для революционерки А. М. Коллонтай «женский вопрос» – это вопрос экономический, вопрос «куска хлеба»[409]409
  Коллонтай А. М. Социальные основы женского вопроса. СПб.: Знание, 1909. С. 35.


[Закрыть], возникший в результате промышленного переворота и конфликта новых производственных отношений и старой формы общежития. Дуализм положения женщины, матери и работницы, на рубеже XIX – ХХ веков попыталась прокомментировать немецкая публицистка и педагог Е. Ланге, рассматривавшая «женский вопрос» как проблему глубоко личную, персональную, решение которой зависит от личности конкретной женщины.

Проблема положения женщин в начале века широко обсуждалась в прессе, на литературных собраниях, в стенах учебных заведений, и нередко А. Н. Толстой становился свидетелем дискуссий по «женскому вопросу». В частности, он слышал выступление писательницы В. В. Архангельской, автора книг по «женскому вопросу» «Проституция и проф. В. М. Тарновский» (СПб., 1904), «О регламентации проституции» (СПб., 1904), о чем записал в своем дневнике: «В редакции. Госпожа Архангельская и товарищи: „Женщина в нашем обществе занимает роль ночного горшка под кроватью своего мужа“. Всё в таком роде. Студенты. Слушают, закрыв лица, чтобы понять, ни одного хлопка»[410]410
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. / Вступ. ст. и публ. А. И. Хайлова // А. Н. Толстой: Материалы и исследования / Отв. ред. А. М. Крюкова. М.: Наука, 1985. С. 294.


[Закрыть]. Запись не датирована, но по расположению в дневнике могла быть сделана во время пребывания Толстого в Коктебеле в доме М. Волошина летом 1912 года и, видимо, связана с воспоминаниями начала года.

Внимание к «женскому вопросу» обусловлено, прежде всего, событиями биографии писателя:

Мой отец Николай Александрович Толстой – самарский помещик. Мать моя, Александра Леонтьевна, урожденная Тургенева, двоюродная внучка Николая Ивановича Тургенева, ушла от моего отца, беременная мною ‹…› Уходила она на тяжелую жизнь – приходилось порывать все связи не только в том дворянском обществе, которое ее окружало, но и семейные. Уход от мужа был преступлением, падением, она из порядочной женщины становилась в глазах общества – женщиной неприличного поведения[411]411
  Алексей Толстой и Самара: Из архива писателя. Куйбышев: Кн. изд-во, 1982. С. 24.


[Закрыть].

О внимании к женщинам, их внешности и одежде, особенностям поведения и восприятия, их биографиям и эмоциям мы можем судить по многочисленным дневниковым записям Толстого, куда он заносил ежедневные впечатления, наблюдения, поразившие его образы. Дневники писателя являются своеобразной лабораторией художника. В предисловии к публикации дневника 1911–1914 годов литературовед А. И. Хайлов писал: «Дневниковые записи – один из необходимых этапов писательской работы, где кристаллизуются те или иные темы, где в самом обилии наблюдений прорисовывается отношение художника к миру»[412]412
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. С. 264.


[Закрыть].

Первая запись в дневнике 1911–1914 годов сделана 26 марта 1911 года, последняя датированная автором запись – 20 июня 1914 года. О назначении дневника Толстой писал: «Собственно, для поездки на Кавказ я и завел эту книжку: странно и трудно писать дневник, нужна привычка к безоценочному истечению мыслей (курсив мой. – А. А.). Кажется, всего полезней будет заносить встречи, факты и наблюдения. Так и поступаю»[413]413
  Там же. С. 271.


[Закрыть]. По справедливому замечанию публикатора, «было бы рискованно предложить какую-то типологию творческих записей: они слишком разнообразны»[414]414
  Там же. С. 266.


[Закрыть]. В них нашли отражение не только наблюдения писателя, но и восприятие исторических событий и факты личной биографии, как, например, рождение дочери Марианны в Париже в 1911 году или конфликт с Ф. Сологубом и А. Н. Чеботаревской из-за отрезанных обезьяньих хвостов, в результате которого Толстой вынужден был покинуть Петербург[415]415
  См. подробнее: Обатнина Е. Р. Царь Асыка и его подданные: Обезьянья Великая и Вольная Палата А. М. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. С. 61–70.


[Закрыть]. Эта история затронула «пикантную супругу»[416]416
  Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 570–572.


[Закрыть] Толстого, молодую художницу С. И. Дымшиц, первый муж которой не давал ей развод. Как писала Е. Д. Толстая, «никто до сих пор не пытался оценить силу оскорбления, нанесенного Чеботаревской в письме, где она называет Софью Исааковну „госпожой Дымшиц“»[417]417
  Толстая Е. Д. Ключи счастья: Алексей Толстой и литературный Петербург. М.: Новое литературное обозрение, 2013. С. 117.


[Закрыть].

География записей Толстого также достаточно обширна: это Кавказ, Москва, Петербург, Париж, Коктебель и Самарская губерния. Многие дневниковые записи не были использованы им при создании художественных произведений, однако могут быть интересны зафиксированные писателем впечатления от поездок и встреч с людьми разного социального статуса. Одна из первых записей (26 марта 1911 года) связана с посещением покоев императора Александра II и его супруги Марии Александровны в Зимнем дворце:

Особенно интимны покои жены Ал<ександра> II. Она была кокетливая и нежная женщина. Недаром ванна ее (синяя, как и спальня) вплоть примыкала к спальне мужа. А комнаты Ал<ександра> II похожи на дом земского деятеля, недостает только семян на бумажках повсюду[418]418
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. С. 271.


[Закрыть].

Герои другой записи – князь С. А. Щербатов и его супруга П. И. Щербатова, урожденная Пелагея Розанова, бывшая крестьянка. Поселившись в 1913 году в Москве в доме князя Щербатова на Новинском бульваре, Толстой писал о них:

Были у нас старуха Плонская с дочерьми и Щербатов с женой ‹…› Княгиня живет среди искусства, с эстетами, а самой скучно, все овры[419]419
  От франц. œuvres – «произведения» (искусства).


[Закрыть]<sic!> до черта надоели, хочется простого слова, вроде черной каши, а князь не дает, делает знак рукой[420]420
  Там же. С. 309.


[Закрыть].

Внимание художника привлекают также истории гувернантки, горничной, крестьянки Дуняши[421]421
  Там же. С. 274, 308, 318.


[Закрыть].

Среди записей Толстого есть наблюдения над незнакомками, случайно выделенными взглядом писателя из толпы. «Пробежала дама через улицу, подняв юбку. А дождь падал все сильнее», – сидя в парижской парикмахерской, записал Толстой в июле 1911 года[422]422
  Там же. С. 277.


[Закрыть]. Другое наблюдение этого периода озаглавлено: «Начало рассказа. Опираясь обеими руками на зонтик, у стены дома стоит девушка в красном суконном, от ночного света багровом платье»[423]423
  Там же. С. 279.


[Закрыть]. В наброске через описание взгляда писатель пытается уловить и зафиксировать на бумаге внутренний мир девушки: «Не забыть. О девичьем пристальном взгляде, где нет еще страсти, ни кокетства, ничего, отражающего душу, а взгляд <как> темный и опустевший, тот, на кого она смотрит, прямо через взгляд проходит в сердце»[424]424
  Там же. С. 293.


[Закрыть]. Толстой фиксирует впечатления о внешнем облике разных женщин – см., например, описание «Муси»[425]425
  Там же. С. 293–294.


[Закрыть] или запись, озаглавленную «Купальщицы»[426]426
  Там же. С. 295.


[Закрыть].

Одно из наблюдений над прохожими с пометой «Не забыть» было использовано при создании образа Даши, героини романа «Хождение по мукам»: «Дама в синем в трамвае. Сидит очень прямо, вздернутый немного нос, высокая шея, шляпа с цветами»[427]427
  Там же. С. 291.


[Закрыть]. В романе эта запись вводится в сцену встречи Ивана Ильича Телегина и Даши на Невском: «И в ту же минуту увидел Дашу. Она медленно шла, в синем весеннем пальто ‹…› на синей ее шапочке покачивались белые ромашки…»[428]428
  Толстой А. Н. Хождение по мукам / Изд. подг. Г. Н. Воронцова. М.: Наука, 2012. С. 33, 421 («Литературные памятники»).


[Закрыть]

В дневниках Толстого зафиксированы также истории женщин, услышанные от знакомых по Москве, Петербургу, Коктебелю, Парижу. Так, наблюдения над представителями театральной среды, нашедшие отражение в дневниковых записях, были использованы в рассказе «Трагик», написанном в апреле 1913 года во время пребывания Толстого в Париже. В его основе лежит случай, произошедший с режиссером Малого театра И. С. Платоном, который Толстой записал в дневнике в период между 3 декабря 1912 года и 13 февраля 1913 года: в заброшенном, не отапливаемом имении тот встретил спившегося актера, за которым присматривала «деревенская девка»[429]429
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. С. 305.


[Закрыть]. Однако в рассказе «Трагик» «деревенская девка» трансформируется в образ Машеньки, милой, простой, с измученным лицом и прекрасными «еще не наглядевшимися на свет глазами»[430]430
  Толстой А. Н. Трагик // Русские ведомости. 1913. № 98. 28 апреля. С. 4.


[Закрыть]. В ней скорее угадывается героиня другой дневниковой записи, условно датированной 1911 годом, в которой говорится о живущей в доме друга Толстого, художника В. П. Белкина, паре – «паршивеньком актере» и его красавице-спутнице: «На Венькином корабле живет паршивенький актер и с ним девушка нечеловеческой красоты. По ночам она кричит на весь коридор и будит соседей, которые выходят в коридор кое в чем и переговариваются»[431]431
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. С. 282.


[Закрыть].

Рассказы Толстого 1910-х годов объединяет образ главного героя, в большинстве случаев это мужчины, о которых исследовательница творчества Толстого Л. М. Поляк писала: «…это чаще всего – одинокий, никому не нужный, опустившийся неудачник, жалкий, чуть смешной чудак, находящийся иной раз на грани безумия»[432]432
  Поляк Л. М. Алексей Толстой – художник. М.: Наука, 1964. С. 90.


[Закрыть]. Социальное положение героев секретарь писателя и его биограф Ю. А. Крестинский характеризовал как неопределенное, мировоззрение – как неясное[433]433
  Крестинский Ю. А. А. Н. Толстой. Жизнь и творчество (Краткий очерк). М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 77.


[Закрыть]. Рядом с таким героем в прозе Толстого неизменно появляется женский персонаж, который отличается конкретным социальным статусом, вполне определенной жизненной позицией, а также детерминирован гендерными стереотипами начала ХХ века. Как следствие, женские образы в прозе писателя 1910-х годов всегда оригинальны и современны.

В этот период, по мнению таких ученых, как Ю. А. Крестинский и Л. М. Поляк, Толстой искал выход из замкнутой декадентской среды. Его внимание привлекала современность, но он не находил новых тем для ее отображения. Это мнение подтверждается высказываниями самого писателя: «Я исчерпал тему воспоминаний и вплотную подошел к современности. И тут я потерпел крах. Повести и рассказы о современности были неудачны, нетипичны»[434]434
  Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 т. М.: Гос. изд. худож. лит., 1958. Т. 1. С. 57.


[Закрыть]. В это время Толстого интересовала тема «маленького человека», которая стала центральной в ряде рассказов («Лихорадка», 1910; «Казацкий штосс», 1910; «Туманный день», 1911; «Родные места», 1911; «Клякса», 1912; «Трагик», 1913 и др.). Вероятно, именно с женскими персонажами была связана попытка писателя найти новую тему и героя.

При создании женских образов писатель также опирался на литературную традицию. Так, например, наряду с главным героем, спившимся актером-трагиком Кривичевым, значимым в рассказе «Трагик» становится образ присматривающей за ним Машеньки, с которой связаны два литературных образа: шекспировской Офелии и героини блоковского стихотворения «Девушке (Ты перед ним, что стебель гибкий…)» (1907). В одной из сцен Кривичев произносит слова, отсылающие к речи Гамлета из 1-й сцены III акта, обращенной к Офелии: «Офелия, иди в монастырь! Иди в монастырь. Не отпирая дверей ‹…› А если он, со зверской лаской, ворвется в девичью обитель, ты шаль свяжи на девственной груди и тайно в узел спрячь иглу»[435]435
  Толстой А. Н. Трагик. С. 3.


[Закрыть]. Трагическую гибель героине предвещает отсылка и к упомянутому стихотворению А. А. Блока о противостоянии девушки грубому любовнику:

 
Ты перед ним – что стебель гибкий,
Он пред тобой – что лютый зверь.
‹…›
А если он ворвется силой,
За дверью стань и стереги:
Успеешь – в горнице немилой
Сухие стены подожги.
 
 
А если близок час позорный,
Ты повернись лицом к углу,
Свяжи узлом платок свой черный
И в черный узел спрячь иглу ‹…›[436]436
  Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М.: Наука, 1997. Т. 2. С. 93–94.


[Закрыть].
 

Блоковское стихотворение в контексте размышлений актера-неудачника Кривичева об актерстве и сам образ спившегося трагика, который представляет Гамлета героем-любовником, современникам Толстого могли напомнить знаменитую статью поэта «О театре» (1908). В ней выведен «актер, у которого не осталось за душой ничего, кроме биения здоровым кулаком в хриплую грудь», готовый «превратить принца Гамлета в грустного красавчика…»[437]437
  Блок А. А. О театре // Там же. Т. 8. С. 17.


[Закрыть]

В рассказе «Трагик» свидетелем конфликта между Кривичевым и Машенькой становится кухарка, которая рассказывает о том, как «барин за барышней с ножом по всему дому бегал…»[438]438
  Толстой А. Н. Трагик. С. 4.


[Закрыть]. «Барин, говорит, у нас – трагик… Это что-то очень мудреное…»[439]439
  Там же.


[Закрыть] – так завершается рассказ о жизни обитателей заброшенного дома. А в дневнике Толстого под заглавием «Рассказ Валетки» говорится «об актере, напившемся до белой горячки. Как она увезла его в номер. (На извозчике, борясь, выдернула воротник). Как сдерживала его бред, действуя волей. Потом, после больницы, он не отходил от нее, хотя и боялся»[440]440
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. С. 295.


[Закрыть].

«Трагик», как и другие рассказы этого периода, основан в том числе и на записях Толстого, зафиксировавшего истории Валентины Владимировны Успенской – актрисы передвижных театров, прозванной Валеткой, – с которой писатель познакомился также в Коктебеле весной 1911 года. Она, вероятно, могла послужить одним из прототипов героини рассказа «Маша» (1914). Об этом можно судить по многочисленным дневниковым записям Толстого, озаглавленным «Рассказ Валетки»:

Валетка рассказала Соне жизнь. Из института вышла замуж. Была совсем наивна. Спустя пять лет ученик рисовальной школы поцеловал ей руку. Она, взволнованная, рассказала об этой измене мужу, на мужа такая чистота произвела большое впечатление, он рассказал, что изменял ей постоянно. Предложил условие – жить свободно, но только рассказывать. Вскоре одна барышня потребовала их развода. Они разошлись. Валетка уехала в Париж. Полюбила художника, жила как с мужем, кормила его, одевала; художник влюбился в танцовщицу. ‹…› Уехала в Петербург, поступила в бродячую труппу. Жизнь кончена. Она еще любит художника[441]441
  Там же. С. 296.


[Закрыть].

Маша, героиня рассказа Толстого, тоже была честной с мужем и призналась ему, что позволила знакомому поцеловать руки. Растроганный ее простодушием и наивностью, муж «принялся хохотать» и рассказал о своих изменах. «После этого я долго хворала, – признается Маша, – и, наконец, мы условились быть совсем свободными»[442]442
  Толстой А. Н. Маша // Заветы. 1914. № 1. С. 37.


[Закрыть]. Главным требованием мужа, как и в случае с Успенской, было «ничего не скрывать»: «Предложил условие – жить свободно, но только рассказывать»[443]443
  Там же. С. 37.


[Закрыть].

Следующая запись в дневнике Толстого от 26 июня 1911 года также непосредственно связана с началом рассказа:

Валетка пошла на бал, муж сказал: «Если я тебе дороже других, приходи в час» и тоже ушел в другое место. Валетка вернулась в три. Дома никого, темно. Вошла в залу, открыла электричество: на диване лежит муж, лицо белое, глаза закатились, приподнялся и запустил в Валетку канделябром, потом другим, она упала без чувств[444]444
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. С. 297.


[Закрыть].

В рассказе муж просит Машу вернуться с бала не позднее часа, она возвращается в четыре утра, тогда Притыкин бросает в жену канделябр, но промахивается. Ушедшая от мужа Маша долго бродит по Москве и попадает в публичный дом, откуда уезжает кататься с гостем, Базилем. Сцена в экипаже, когда Маша видит его ужасное лицо, связана с записью Толстого, озаглавленной «Рассказ Валетки»: «О встрече с американцем. Как поехали к нему, его лицо на извощике. Она заснула на диване утомленная. Еще раз раскрыла глаза. Он, опершись на кулак подбородком, не мигая, глядел на нее»[445]445
  Там же. С. 305.


[Закрыть].

Замысел рассказа 1914 года «Маша» об ушедшей от мужа женщине, блуждающей по городу и в поисках жилья оказывающейся в публичном доме, может быть связан и с дневниковой записью Толстого, которая озаглавлена «Сон»: «Марг<арита> Вас<ильевна> сняла комнату в публичном доме. Все время молится богу, утром у нее гости, и девки пьют кофе, который она благословляет»[446]446
  Там же. С. 281.


[Закрыть]. В дневнике речь идет о художнице Маргарите Васильевне Сабашниковой, жене друга Толстого, поэта М. А. Волошина. Описывая парижские приключения апреля 1913 года, Толстой также упоминает о случаях, когда он с пейзажистом Н. В. Досекиным искал комнаты, а с художницей и гравером Е. С. Кругликовой «попали в дом свиданий у вокзала»[447]447
  Там же. С. 311.


[Закрыть].

На тональность всего повествования о трагическом положении женщины в обществе в начале ХХ века могли повлиять приведенные в дневнике слова Успенской: «Сидели с Валеткой на скамейке. [Она] Вал<етка> говорила о судьбе женщины – плохо, если не хочешь примириться. А если примиришься – жить можно как-нибудь»[448]448
  Там же. С. 298.


[Закрыть]. Однако привлекала внимание Толстого не только трагическая судьба Успенской, но и глубоко личные переживания беззащитной актрисы передвижных театров: «Тяжко, утомительно, беспокойно женщине в 40 лет. Что думает Валетка, оставаясь одна? Какие мысли невеселые, одна другой невозможнее, проходят в ее наспех причесанной, самой надоевшей голове?»[449]449
  Там же. С. 308.


[Закрыть]

Связанной с замыслом рассказа о хрупкой и беспомощной женщине может быть и следующая запись апреля 1913 года: «Вообще о маленькой женщине, которая вся сделана из одного чувства, а все остальное лишь на поверхности»[450]450
  Там же. С. 314.


[Закрыть]. Безысходность положения ушедшей от мужа молодой женщины, которая оказалась на улице, в тексте рассказа подчеркивалась безличными формами глаголов. В первой публикации в журнале «Заветы» героиня произносила: «…я вышла замуж и думала: муж – значит навсегда»[451]451
  Толстой А. Н. Маша. С. 36.


[Закрыть]. Для собрания сочинений 1917 года писатель вносит в рассказ правку, касающуюся прежде всего описания героини и ее положения: «…меня выдали замуж и я думала: муж – значит навсегда»[452]452
  Толстой А. Н. Маша // Соч.: В 10 т. М.: Кн-во писателей в Москве, 1917. Т. 5. С. 200.


[Закрыть]. В ее ответе журналисту вместо одной фразы «…и родных нет; никого; я и сама не знаю, отчего так долго могла жить с мужем»[453]453
  Толстой А. Н. Маша. 1914. С. 32.


[Закрыть] – в результате авторской работы появилось уточнение: «…и родных нет; никого; я не здешняя, завезли в Москву и вот… Я и сама не знаю, отчего так долго могла жить с мужем»[454]454
  Толстой А. Н. Маша. 1917. С. 196.


[Закрыть].

Рассказу 1914 года «Маша» была посвящена очень подробная рецензия А. А. Измайлова «Женская жизнь. – Без руля и без ветрил»[455]455
  Измайлов А. А. «Маша» гр. А. Н. Толстого // Новое слово. 1914. № 3. С. 118–122.


[Закрыть]. Критик отмечал, что талантливый беллетрист схватил «роковое бессмыслие жизни, в частности горечь женской доли, драму женщины, фатально ускользающей от рук идеалистов и романтиков и попадающей в сальные лапы пошляков и хищников», и признавал, что Маша – нарицательное имя «тех тысяч Маш, что так же нескладно и похмельно, полусознательно и точно сквозь туман влачат свою жизнь». Простое и распространенное имя героини лишь подчеркивало «обыкновенность и будничность»[456]456
  Там же. С. 118.


[Закрыть] истории, суть которой Измайлов характеризует как ссору супругов на фоне ревности.

В начале 1927 года Толстой вернулся к рассказу «Маша» и полностью его переработал для публикации в журнале «Звезда»[457]457
  См.: Акимова А. С. «…И вам теперь остается на машинке писать или продавщицей к Мюру-Мерилизу»: В истории создания рассказа А. Н. Толстого «Без крыльев (Из прошлого)» // Studia Litterarum. 2021. Т. 6. № 2. С. 406–421.


[Закрыть]. Он изменил заглавие и переписал практически весь текст рассказа, в результате чего трагедия одинокой молодой женщины «без крыльев» стала «собирательной». Трагизм Машиной ситуации был усилен и мотивом узнавания Маши извозчиком («А я вас знаю, барыня, постоянно катаю и Кузьму Сергеевича»[458]458
  Толстой А. Н. Без крыльев (Из прошлого) // Звезда. 1927. № 5. С. 74.


[Закрыть]), а также воспоминаниями героини о привычной жизни («Здесь она часто бывала днем, в свежих перчатках – строгая дама – покупала булочки»[459]459
  Там же. С. 80.


[Закрыть]). Возникает противопоставление благообразной жизни замужней женщины в свежих перчатках и чулках – и кризисной ситуации одинокой барышни, оказавшейся в ночной уличной толпе без перчаток.

В рассказе 1914 года героиня повествует журналисту о нескольких попытках уйти от несдержанного и самолюбивого мужа:

…я не здешняя, завезли в Москву и вот… Я и сама не знаю, отчего так долго могла жить с мужем. Я несколько раз уходила, а он опять уговорит, и опять живем и ссоримся. Должно быть, у меня гордости нет, а может быть – счастья. А вы скажите – куда я пойду? Я ничего делать не умею. На улицу? Пожалуй, пошла бы[460]460
  Толстой А. Н. Маша. 1917. С. 196.


[Закрыть].

В этом монологе Маша представала как наивная и романтичная натура, глупенькая провинциальная барышня, воспитанная тетушками, которая ждет свою любовь, и только ожидание первого чувства ее удерживает от улицы:

Сейчас скажу, что мне мешает: я еще не любила ни разу, вот это. Думаю: а вдруг нечаянно встречу такое счастье, как во сне. Но ведь, чтобы встретить счастье – искать его нужно. Вот и опять думаю: значит, на улицу и так, чтобы всякий, кому понравлюсь, пусть ведет к себе: один из таких вдруг моим окажется…[461]461
  Там же.


[Закрыть]

Лишенным иллюзий и более прагматичным становится ответ Маши в редакции рассказа, опубликованной в журнале «Звезда»: героиня признается, что после четырех лет совместной жизни хотела уйти, но не решилась потому, что отец, доктор Черепенников, умер в Сызрани и идти ей некуда. Здесь появляется предыстория героини. Вместо казуса, случившегося с наивной, романтичной и легкомысленной провинциальной барышней, перед глазами читателя возникает типичная история молодой провинциалки, рано выданной замуж и уехавшей в большой город (ср. другие женские образы рассказа: тоненькая горничная в борделе; прогуливающиеся по Тверской бледные девушки; женщина в доме журналиста).

В 1910-х годах о Толстом писали как о талантливом рассказчике, наделенном психологической проницательностью, который «легко разгадывает характеры и, по-видимому, крепко удерживает в памяти человеческие лица и человеческие фигуры»[462]462
  Рец. на: А. Толстой. Рассказы. Т. 3 // Бюллетени литературы и жизни. 1914. № 21. С. 666.


[Закрыть]. Основанные на дневниковых записях рассказы «Трагик» и «Маша» подтверждают наблюдения критика начала века о психологической достоверности и жизненности созданных в художественных произведениях Толстого женских образов.

В дневнике Толстого встречаются также записи о сестрах Цветаевых, рассказы о революционной деятельности В. Я. Эфрон, впечатления от танца балерины А. Павловой и нелицеприятная характеристика поэтессы Л. Столицы. Финальная запись дневника 1911–1914 годов – рассказ будущей жены писателя Н. В. Крандиевской о службе в московском госпитале. Черты Натальи Васильевны Крандиевской и ее сестры Надежды, а также факты их биографий воплотились в образах сестер Кати и Даши Булавиных из романной трилогии «Хождение по мукам»[463]463
  Толстой А. Н. Хождение по мукам. С. 365–366.


[Закрыть].

«Искусство, – писал Толстой, – это преодоление реальности, но не утратившее с нею внутренней связи»[464]464
  Толстой А. Н. Дневник 1911–1914 гг. С. 306.


[Закрыть]. В дневниковых записях Толстого нашли отражение многие аспекты «женского вопроса» начала ХХ века: социальная беззащитность и тесно связанная с ней финансовая зависимость от мужа (бесправие в случае развода), экономическая несвобода и порождаемые ею нравственные переживания, отчаяние и подавленность. В положении случайных знакомых и судьбах женщин близкого окружения Толстой видел характерные для своего времени общественные настроения. Зафиксированные первоначально в дневнике, они впоследствии были использованы писателем для создания женских образов и передачи атмосферы эпохи в художественных текстах.