Текст книги "Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890-1930-х годов. Коллективная монография"

Г. Н. Боева
«Мужское» и «женское» в прозе А. Куприна в свете научного дискурса эпохи

Проза Куприна, неоднократно становившаяся предметом филологического анализа, в данной статье исследуется с точки зрения взаимоотношений «мужского» и «женского» в контексте представлений о гендере, формировавшихся в начале ХХ века. Такой подход к творчеству писателя еще только начинает заявлять о себе – например, в интерпретации локуса публичного дома в повести «Яма» как «перевернутой гендерной модели» («матриархатная структура», в отличие от просто дома – «патриархальной семьи»)[519]519
  Минец Д. В. Концепт «Публичный дом» в художественном пространстве повести А. И. Куприна «Яма»: гендерный аспект // Lingua mobilis. 2012. № 5 (38). С. 16.


[Закрыть]. Поскольку взаимоотношения женщины и мужчины – сюжетная основа многих произведений Куприна, принесших ему известность, они заслуживают более пристального исследования с точки зрения гендерной специфики.

Следует определить и эстетические координаты, важные для разговора о писателе, чья литературная репутация как «рассказчика» (которую он сам поддерживал) довольно долго препятствовала «нефабульному» прочтению его текстов, позволяющему встроить их в гендерную историю и естественно-научный дискурс эпохи.

Традиционно Куприн рассматривался как реалист или «неореалист» (при разном наполнении этого понятия – в парадигмах реализма, модернизма или их синтеза)[520]520
  Строкина С. П. Творчество А. И. Куприна и проблема неореализма // Вопросы русской литературы: Межвуз. науч. сб. 2012. Вып. 22 (79). С. 131–140.


[Закрыть]. В этом контексте исследовались и его сосредоточенность на проблеме соотношения «социального» и «природного», и его пристальное внимание в этой связи к «естественному человеку», и другие сюжетно-тематические коллизии. Натурализм в купринских литературных стратегиях обнаруживался скорее попутно и часто оценочно – как «понижение» градуса реализма («ошибочные идейные принципы»)[521]521
  Волков А. А. Творчество А. И. Куприна. М.: Худож. лит., 1981. С. 301.


[Закрыть] в более ранних исследованиях или, позднее, как его «повышение» («проза его ‹…› реалистичная – до очерковости, до натурализма»)[522]522
  Дьякова Е. А. Александр Куприн // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов): В 2 кн. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000. Кн. 1. С. 586.


[Закрыть]. Во многом это было связано с маргинальным положением натурализма в историографии русской литературы[523]523
  Грякалова Н. Ю. Человек модерна: Биография – рефлексия – письмо. СПб.: Дмитрий Буланин, 2008. С. 7.


[Закрыть], [524]524
  Однако продолжают появляться публикации о Куприне, в которых его творческий метод дистанцируется от натурализма. См., например: «Отпочковавшись от классического реализма в определенном смысле слова, писатель не пришел к натурализму (такая возможность была из-за его последовательного внимания к быту), а обратился к затаенным движениям человеческой души, способной на романтический взлет» (Тарасова И. И., Федченко Н. Л. Своеобразие творческого метода А. И. Куприна: «смешение» романтизма и реализма // Мир науки, культуры, образования. 2020. № 2 (81). С. 611).


[Закрыть] и нежеланием компрометировать признанного классика. В 1990-е годы ситуация меняется: появляется понятие «натуралистический романтизм»[525]525
  Миловидов В. А. Поэтика натурализма. Тверь: ТГУ, 1996. С. 127.


[Закрыть], а сам натурализм признается важной частью литературного процесса 1888–1900-х годов[526]526
  Катаев В. Б. Реализм и натурализм // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов): В 2 кн. Кн. 1. С. 193–194.


[Закрыть], получая, в частности, осмысление в контексте неклассического искусства, что позволяет учесть опыт романтизма и соприкосновения с символизмом[527]527
  Толмачев В. М. Натурализм: Проспект детализированной словарной статьи // Вестник Московского университета. Серия 9: Филология. 2017. № 1. С. 88.


[Закрыть]. Идеи натурализма повлияли не только на творчество писателей-«бытописцев» (П. Д. Боборыкин, И. Н. Потапенко) – они актуальны для позднего творчества Л. Н. Толстого, для А. П. Чехова, всегда внимательного к «женскому вопросу», теме взаимоотношения полов, включая ее биологическую составляющую, и медицинскому дискурсу[528]528
  Катаев В. Б. Реализм и натурализм. С. 195–197.


[Закрыть]. Нельзя не вспомнить в этой связи слова, сказанные о Куприне Боборыкиным, творчество которого прочно ассоциируется с натурализмом в русской литературе:

Ведь я – его прямой предшественник, и притом в литературно-художественной форме. Более сорока лет тому назад в «Жертве вечерней» не только изображена «Яма», хотя и раззолоченная, но и поставлен вопрос ребром о проституции[529]529
  Боборыкин П. Д. Переписка с A. A. Измайловым. (Из отчета A. M. Мудрова) // Известия Азербайджанского гос. ун-та им. В. И. Ленина. Общественные науки. 1927. Т. 8–10. Приложение. С. 17.


[Закрыть].

Таким образом, соотношение «мужского» и «женского» в настоящей статье анализируется с опорой на представление о творчестве Куприна как «русской версии» европейского проекта «золаизма» и как о продукте эпохи модерна, который «сексуализирует человека и всю сферу человеческих отношений, делая его заложником „основного инстинкта“»[530]530
  Грякалова Н. Ю. Человек модерна: Биография – рефлексия – письмо. С. 24.


[Закрыть]. Под «золаизмом» я буду понимать здесь совокупность идей, возникших в русском литературном дискурсе под влиянием теории Э. Золя, с которой в России знакомились в 1870-х годах «из первых рук» благодаря публикациям в «Вестнике Европы» «Парижских писем» Золя (составивших затем его книги «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» и «Экспериментальный роман»). Эта уникальная ситуация, по словам В. Б. Катаева, «тамиздата XIX века», «когда столица России внезапно стала местом, откуда провозглашалось последнее слово европейской эстетики»[531]531
  Катаев В. Б. Реализм и натурализм. С. 194.


[Закрыть], серьезно повлияла на новое поколение русских писателей, в числе которых оказался и Куприн.

Остановлюсь на интеллектуальной атмосфере, которая во многом могла определить взгляды Куприна на «мужское» и «женское». Конец первого десятилетия ХХ века, ознаменованный взлетом творческой активности писателя, – время, когда «половой вопрос» стоит особенно остро. Это время «эротических бестселлеров» (рассказы Л. Н. Андреева, роман М. П. Арцыбашева «Санин», произведения Ф. Сологуба), ослабления цензуры (в 1905 году), появления понятия «порнографическая литература»[532]532
  См., например: Новополин <Нейфельд> Г. С. Порнографический элемент в русской литературе. СПб.: Кн. склад М. М. Стасюлевича, 1909.


[Закрыть] и дискуссии по ее поводу в критике[533]533
  См.: Боева Г. Н. Дискуссия о порнографии в русской критике начала ХХ века // Slāvu Lasījumi. X. Daugavpils Universitāte: Akaděmiskais apgāds «Saule», 2014. С. 113–129.


[Закрыть], в ходе которой многие ее участники апеллировали к французской словесности[534]534
  Так, А. Амфитеатров отрицает существование в литературе запретных тем, вспоминая успех Бальзака, Флобера, Гонкуров, Золя, Мопассана (Амфитеатров А. Против течения. СПб.: Прометей, 1908. С. 12–13).


[Закрыть]. В этом контексте современники воспринимали прозу Куприна: А. Г. Горнфельд пишет о «трагической серьезности» вопросов пола[535]535
  Горнфельд А. Г. «Эротическая беллетристика» // Горнфельд А. Г. Книги и люди: Литературные беседы. СПб.: Жизнь, 1908. С. 23, 28.


[Закрыть], а именно в этой тональности писатель и изображает «вечный поединок» «мужского» и «женского». Горнфельду вторит П. М. Пильский, автор публичных лекций о «половой литературе» и книги «Проблемы пола, половые авторы и половой герой», в которой он называет Куприна в числе авторов, умеющих разрабатывать рискованные вопросы пола, не прибегая к «половой провокации»[536]536
  Пильский П. Проблема пола, половые авторы и половой герой. СПб.: Книгоизд-во «Освобождение», 1909. С. 36.


[Закрыть].

Примечательно, что в полемике по поводу «полового вопроса» в литературе критики аргументируют свои мнения новейшими научными изысканиями в области физиологии[537]537
  И наоборот: в приложении к русскому изданию труда А. Фореля помещена статья В. А. Поссе «Половой вопрос в произведениях Л. Н. Толстого и Леонида Андреева», «иллюстрированная» литературными сюжетами, в чем он ориентируется на самого швейцарца, сопроводившего свое исследование анализом европейской беллетристики (Мопассана, Куврера, Брие). См.: Поссе В. А. Половой вопрос в произведениях Л. Н. Толстого и Леонида Андреева // Форель А. Половой вопрос: Естественно-научное, социологическое, гигиеническое и психологическое исследование / Пер. с нем. М. А. Энгельгардта; ред. и предисл. В. А. Поссе. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: EOS, 1909. С. 631–656. Понятно, что Поссе не мог обращаться к творчеству Куприна, который еще не написал ни «Поединка», ни «Гранатового браслета», ни «Ямы».


[Закрыть]. Во многих критических отзывах о современной беллетристике встречаем поразительную осведомленность их авторов о естественно-научных теориях – от Дарвина до Мечникова, а также постоянные отсылки к труду М. Нордау «Вырождение»[538]538
  Ср.: «…ранний модернизм возник на пересечении новых эстетических устремлений и медицинских исследований об упадке психического и физического здоровья» (Матич О. Эротическая утопия: Новое религиозное сознание и fin de siècle в России. С. 15).


[Закрыть]. Актуализация в русской литературе рубежа веков линии натурализма также свидетельствует о тенденции к совмещению художественного и научного дискурсов. Пильский в упомянутой книге, констатируя завершение «полового года» (т. е. 1909-го, для Куприна – времени начала работы над «Ямой»), называл две книги, оставшиеся от него русскому читателю – «Половой вопрос» швейцарского психотерапевта и невропатолога Августа Фореля и «Пол и характер» молодого венского интеллектуала Отто Вейнингера. По поводу второй из них отсылаем к статье Е. Берштейна, который приводит убедительные доказательства популярности и влиятельности этого труда, а также его роли в формировании многих идей сексуальности в символистских кругах и в культуре модерна в целом[539]539
  Берштейн Е. Трагедия пола: Две заметки о русском вейнингерианстве // Эротизм без берегов: Сб. статей и материалов / Сост. М. М. Павлова. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 64–89.


[Закрыть]. С вейнингерианством Куприна роднит абсолютизация роли пола в жизни человека – в то же время едва ли писателю было близко представление о превосходстве женщины над мужчиной в том, что касается чувственности, не говоря уже о мизогинии.

На русском языке книга Фореля впервые была опубликована в 1906 году, а в 1909 году она вышла еще двумя изданиями в разных переводах (с предисловиями академика В. М. Бехтерева и доктора медицины В. А. Поссе) и стала для русского образованного читателя «ликбезом» по основам современной сексопатологии, повлияв на формирование основных векторов дискуссии о поле. Помимо «искусственного культивирования мужского Libido sexualis», швейцарец указывает на еще одну причину повышенной сексуальности современной ему эпохи – жажду наживы, эксплуатирующую половое возбуждение[540]540
  Форель А. Половой вопрос: Естественнонаучное, социологическое, гигиеническое и психологическое исследование / Пер. с нем. М. А. Энгельгардта; ред. и предисл. В. А. Поссе. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: EOS, 1909. С. 79.


[Закрыть]. В качестве главных средств его искусственного «подстегивания» невропатолог, помимо собственно порнографических изображений, называет алкоголь и «порнографические романы», а современное искусство прямо обвиняет в том, что оно «часто становится грандиозным вспомогательным средством возбуждения эротизма ‹…› союзником порнографии» (выделено автором. – Г. Б.)[541]541
  Там же.


[Закрыть]. Все перечисленное присутствует, как я покажу дальше, в «Яме» Куприна. Комментаторы этой повести также отмечают перекличку мыслей одного из ее главных героев, Платонова, с идеями, которые в 1908–1909 годах активно высказывались в статьях о проституции, в частности в работах врача П. Е. Обозненко, считавшего, что торговля женщинами порождена не только экономическими причинами, но и самой «природой человека»[542]542
  См.: Петляр И. [Комментарии] // Куприн А. И. Собр. соч.: В 9 т. М.: Правда, 1964. Т. 6. С. 453–454.


[Закрыть].

Взаимоотношения «мужского» и «женского» часто определяют главный конфликт произведений Куприна. В его художественном мире это два полюса бытия, находящихся во взаимном притяжении и отталкивании. Их взаимодействие почти никогда не завершается гармоническим союзом, а если он и случается, то возникают трагические сюжетные коллизии, разрушающие его – как в «Олесе», «Суламифи» и многих рассказах.

Нередко в сюжетном пространстве купринских произведений действует герой, наделенный автобиографическими чертами и приобретающий функцию резонера. В то же время он часто занимает позицию наблюдающего, документирующего жизнь «репортера», столь важную в теории «экспериментального романа» Золя – здесь смыкаются сам Куприн как автор, образ автора-повествователя и герой. К числу таких героев можно отнести репортера Платонова в «Яме», генерала Аносова в «Гранатовом браслете», профессора в «Жанете». Именно такого рода купринский герой часто рефлексирует по поводу взаимоотношений мужчины и женщины, пытаясь объяснить их фатальную неспособность к длительным отношениям, к счастливой взаимной любви.

Важно помнить и отмеченное в начале совмещение в купринском творческом методе натурализма и романтизма с использованием символизации, что напрямую влияет на его концепцию соотношения «мужского» и «женского». Так, в определении женского начала, женственности Куприн проявляет себя как безусловный романтик. Женщина в своем лучшем проявлении – любви – предстает в его художественном мире как существо, стоящее на более высокой ступени организации: чистое, бескорыстное, жертвенное, неизмеримо более совершенное, чем мужчина (таковы Мария из «Колеса времени», Олеся, Суламифь и Наташа из одноименных произведений, Любка из «Ямы»). Однако эти лучшие качества женской натуры раскрываются только в счастливой взаимной любви – женщина, обманутая в своих чувствах, может быть или ввергнута в порок (искалеченные судьбы героинь дома Анны Марковны в «Яме», куда возвращается Любка после нескольких месяцев идиллической любви с Лихониным), или превратиться в фурию мести и ревности (Астис в «Суламифи»).

В том, что женская способность к любви не может быть удовлетворена в современную эпоху, виноваты мужчины, «в двадцать лет пресыщенные, с цыплячьими телами и заячьими душами, неспособные к сильным желаниям, к героическим поступкам»[543]543
  Куприн А. И. Гранатовый браслет // Там же. Т. 5. С. 230.


[Закрыть], – говорит Аносов Вере Шеиной. По вине недостойных мужчин современные женщины часто не могут встретить свою истинную любовь – или встречают ее, но мужчина оказывается слабым в любви, как скованный предрассудками главный герой в «Олесе». В «Колесе времени» герой, потерявший свою возлюбленную, понимает, что она была бесконечно выше его в любви и ей следовало бы родиться или в рыцарские времена, или уже после современной «торопливой», «автомобильной», «болтливой» эпохи.

В нелестном для современности романтическом духе она противопоставляется героическому прошлому и в повести «Яма»: скучающая певица Ровинская в разговоре с влюбленным в нее молодым человеком, цитируя латинское изречение «Ave, Caesar, morituri te salutant!», сетует на недостаток острых ощущений, которые были в жизни римлян, и на отсутствие мужчин, способных умереть ради возлюбленной (здесь очевидна аллюзия на пушкинские «Египетские ночи»). Если в идеализации ушедших времен, когда «мужское» и «женское» начала были четко определены, Куприн выступает как романтик, то в критике современных буржуазных устоев, уродующих красоту взаимоотношений женщин и мужчин, он продолжает классическую реалистическую традицию. В самом же изображении природы взаимоотношений полов Куприн близок к натуралистам. Женское начало в его произведениях иррационально, магнетично – это своего рода «ведьмачество»: не только крестьяне считают Олесю ведьмой, но и герой ощущает в ней необыкновенную силу, женскую магию. В то же время «колдовские» приемы, которые демонстрирует герою «полесская ведьма», имеют в его глазах вполне научное объяснение: позже он вспомнит их, читая отчет доктора Шарко об опытах над пациентками Сальпетриера.

Сценарий развития любви в «Колесе времени» описывается в натуралистических терминах (одна из глав так и называется – «Трактат о любви»): зенит любви неизбежен, после чего начинается, как с неуловимым тангенсом в тригонометрии, уклон – эта неуловимость уподобляется границе между различными состояниями эфиромана при поглощении сернистого эфира. Любовь, которую испытывают герои в «зените», определяется тоже в естественно-научных понятиях – как «золотые лучи»:

Весь мир на мгновение показался мне пропитанным, пронизанным какой-то дрожащей, колеблющейся, вибрирующей, неведомой многим радостью. И мне почувствовалось, что от Марии ко мне бегут радостные дрожащие лучи. Я нарочно и незаметно для нее приблизил свою ладонь к ее руке и подержал ее на высоте вершка. Да, я почувствовал какие-то золотые токи. Они похожи были на теплоту, но это была совсем не теплота[544]544
  Куприн А. И. Колесо времени // Куприн А. И. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.: Воскресенье, 2007. Т. 7. С. 57.


[Закрыть].

Возникновение любви у Куприна часто описывается как «лучи», «теплота», «токи», «волны». В романе «Юнкера» зарождение любви между Александровым и Зиночкой на катке – действие «флюидов»:

Во взгляде человеческом есть какая-то мощная сила, какие-то неведомые, но живые излучающие флюиды, для которых не существует ни пространства, ни препятствий. Этого волшебного излучения никогда не могут переносить люди обыкновенные и обыкновенно настроенные; им становится тяжело, и они невольно отводят глаза, отворачивают головы в первые же моменты взгляда. Люди порочные, преступные и слабовольные совсем избегают человеческого взгляда, как и большинство животных. Но обмен ясными, чистыми взорами есть первое истинное блаженство для скромных влюбленных.

«Любишь?» – спрашивают искристые глаза Зиночки, и белки их чуть-чуть розовеют.

«Люблю, люблю», – отвечают глаза Александрова…[545]545
  Куприн А. И. Юнкера // Куприн А. И. Собр. соч.: В 9 т. Т. 8. С. 194–195.


[Закрыть], [546]546
  В «Жанете» поклонник Бальзака, профессор естественных наук Симонов считает, что человеческий мозг – электрическая батарея, беспрерывно посылающая в пространство вибрирующие волны, которые в недалеком грядущем будут улавливаться особо чуткими приборами. А еще он автор статьи, в которой доказывается, что «из множества эманаций, выделяемых человеческим организмом, едва ли не самыми мощными флюидами являются флюиды, излучающиеся из человеческого зрачка, столь близко расположенного к мозгу. Через глаза передаются гипнотические волны…» (Куприн А. И. Жанета // Куприн А. И. Собр. соч.: В 9 т. М.: Правда, 1964. Т. 8. С. 361).


[Закрыть]

Полнее всего естественно-научный «механизм» мощного воздействия на мужчин расцветшей девушки описан в позднем рассказе «Наташа»:

Один ученый ‹…› наблюдавший за жизнью насекомых, сделал чрезвычайно интересный опыт. Он достал в своем цветнике несколько женских коконов бабочки, называемой, ну, хотя бы Z. Эти коконы он поместил в стеклянный большой ящик, совершенно загороженный от света и помещенный за окном. И вот, когда эти коконы в положенный срок стали разворачиваться и из них наконец выползли бабочки-самки, то на другой же день ученый увидел, что все наружное окно его лаборатории усыпано бабочками-самцами, которые бились, стремясь прорваться через непреодолимое стекло. А главное, все эти самцы были из породы Z. Как они могли узнать о присутствии самочек, если их не было ни видно, ни слышно и пыльца их никак не могла вылететь за пределы лаборатории? И ученый на это ответил: «В великолепной книге о вопросах пола мы еще не прочитали и первой страницы[547]547
  Образ «книги о вопросах пола» можно расценить как метафору познания тайн природы и любви, однако можно увидеть в нем намек на труд О. Вейнингера «Пол и характер» и на другие сочинения, посвященные этому вопросу.


[Закрыть]. В моем же опыте я могу предположить и допустить одно решение.

Вылупившиеся из коконов бабочки-самки, с первого момента своего появления на свет Божий, уже начинают свою половую жизнь нетерпеливым зовом самца. ‹…› Может быть, у них есть возможность посылать в круговое пространство какие-то бесконечно малые вибрирующие токи, для воспринимания которых у самцов есть надлежащие приемники. Но, увы! Все это – лишь голая гипотеза!»[548]548
  Куприн А. И. Наташа // Куприн А. И. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 7. С. 257.


[Закрыть]

В финале рассказа, кстати, Наташа находит предназначенного ей мужчину и настоящую любовь – ту самую, которая «сильнее смерти», как говорят резонерствующие купринские герои в других произведениях (вечная любовь, «о которой мечтают все влюбленные, но которая из миллионов людей дается только одной паре»[549]549
  Куприн А. И. Колесо времени. С. 34.


[Закрыть]). Рассказ оканчивается на счастливой ноте: на фоне цветущей природы зарождается взаимная любовь сильного мужчины и девушки, вверяющей ему себя. Открытый, но счастливый финал, которым Куприн здесь наделяет влюбленных, крайне редко встречается в других его произведениях. Так, Амосов прямо утверждает, что только трагическая любовь – истинная, как в судьбе Желткова. Романтическая концепция исключительности такого рода любви дана и в «Колесе времени»: «…дар любви, как и все дары человеческие, представляет собою лестницу с бесконечным числом ступенек, ведущих от влажной, темной, жирной земли вверх, к вечному небу и еще выше»[550]550
  Там же. С. 31–32.


[Закрыть].

В главе «Трактат о любви» («Колесо времени») содержится множество наблюдений над сходством и различиями мужчин и женщин в любовных отношениях. Например, и те и другие могут полюбить по-настоящему после многих связей, которые часто лишь «дань темпераменту»: «…искание настоящей, единственной, всепоглощающей любви только самообман, ловушка, поставленная страстным и сильным темпераментом»[551]551
  Там же. С. 59.


[Закрыть] – в этих словах опять слышен отголосок «золаизма». Но и здесь женщина оказывается выше мужчины: впадая в «сладчайшее рабство», женщина не возвращается к прошлому, в отличие от мужчины, для которого это возможно. Кроме того, мужчина подвержен «черной болезни» – ревности к прошлому своей возлюбленной. Самые страшные же «враги любви» для мужчины – «постепенность и привычка – жестокие обманщицы»[552]552
  Там же. С. 62.


[Закрыть] (именно они погубили любовь Михаила). В любовном мире Куприна, как и в лирике Ф. И. Тютчева, «всегда властвует не тот, который любит больше, а тот, который любит меньше: странный и злой парадокс!»[553]553
  Там же. С. 61.


[Закрыть]

Самая низкая ступенька любви в купринской иерархии – плотская любовь, не освященная подлинным чувством. Именно ее изображает Куприн в повести «Яма» – исследовании в духе «экспериментального романа» Золя, в котором проявились такие черты натурализма, как фактографизм, введение в зону художественного анализа нового социального материала, биологическое объяснение поведения человека. Сама фокусировка на истории одного публичного дома, воспринимаемого как девиантная, приходящая в упадок и погибающая «семья», есть установка натуралистическая, в духе «Ругон-Маккаров». В «Яме» можно увидеть и характерную для натурализма вариацию сюжета «краха», вписав повесть в дискурс о вырождении (болезнь, смерть, гибель – ее лейтмотивы).

Исследуя проституцию, деформировавшую отношения мужчины и женщины в современном обществе, Куприн на примере одного публичного дома вскрывает весь механизм продажной любви: как туда попадают девушки, что происходит с ними (прослеживаются все стадии их жизни вплоть до больницы, мертвецкой и кладбища), кто их клиенты, как формируется чувственность молодых людей из разных социальных слоев (в чем немалую роль играет литература), как подстегивает чувственность алкоголь, как торговля телом приобретает огромные, всероссийские и даже международные, масштабы, как коррупционное государство заинтересовано в этом и др. По логике событий, изображенных в «Яме», торговлю женским телом отчасти порождают уродливые социальные отношения (здесь можно увидеть традицию, идущую от «Воскресения» Л. Н. Толстого), но Куприн и в разработке причинно-следственных отношений действует как натуралист. В «идейном разговоре», за которым он сводит своих героев в доме Анны Марковны, Платонов открывает истинную причину проституции: полигамность мужчин, роковым образом подверженных власти безличного женского начала. Эту мысль можно было бы счесть чистым резонерством, но она убедительно реализуется в сюжете повести: перед соблазном доступного женского тела не может устоять никто из мужчин, приходящих в «дом». Никто, кроме Платонова – репортера, наблюдателя, фактографа, интерпретатора страшной изнанки жизни, мечтающего написать об этом правдивую книгу. Вспомним, что и в «Колесе времени» герой объясняет гибель своей любви «постепенностью и привычкой».

«Яма» – купринский аналог андреевской «бездны», в которую с неизбежностью падают мужчины, оскверняя душу и тело – как свое, так и женское.

Страницы, посвященные эксперименту Лихонина, берущего из «дома» Любку, становятся своего рода деконструкцией идейного романа и продолжением линии романа антинигилистического. Однако, в отличие от героев Н. Г. Чернышевского, герой-экспериментатор не становится «новым человеком», поскольку не выдерживает испытания; простая девушка с именем Любовь (на самом деле Ирина) оказывается «роковой» для всех его приятелей-студентов: никто не может не возжелать ее. Магнетизм женского тела и мужская чувственность губят Любку: познав радость любви, она вынуждена еще глубже пасть, торгуя собой на панели, а потом с позором возвращаясь в дом Анны Марковны. Отношения Лихонина к женщине – головные, взятые из книг, поэтому его проект по «спасению» Любки с помощью просвещения и образования терпит фиаско. Кстати, в публичном доме читает книги только Женька (Сусанна), которая единственная поднимается до самосознания и протеста, т. е. становится в мужскую позицию, – заболев дурной болезнью, она бунтует и кончает жизнь самоубийством.

Но и в этой повести Куприн верен себе, изображая влюбленную женщину как существо высшего порядка, превосходящее мужчину в способности к любви, в жертвенности, в такте. В монологе Платонова, где он, вооруженный знанием и наблюдением, как будто предвидит финал разыгрываемой драмы, звучит своеобразный гимн женщине: «…если ‹…› вы воспламените ее воображение, влюбите ее в себя, то она за вами пойдет всюду, куда хотите: на погром, на баррикаду, на воровство, на убийство»[554]554
  Куприн А. И. Яма // Куприн А. И. Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. С. 88.


[Закрыть] – именно это случится с Тамарой.

Пожалуй, единственным исключением в художественном мире Куприна – в связи со всем вышесказанным – можно счесть повесть «Гранатовый браслет», в которой мужчина и женщина меняются местами: именно мужчина, а не женщина оказывается способен на подлинную и единственную любовь. Представляется, что в этом произведении традиционные для натурализма и естественно-научного дискурса идеи о полигамности мужчины подвергаются пересмотру, а мужчина предстает как носитель традиционной, высокой, платонической, исключительной любви, ставшей смешной и нелепой в эпоху «проблемы пола» и модных естественно-научных концепций. Однако неслучайно и то, что в повести символом подлинной любви выступает старинное женское украшение, а красный цвет граната указывает на неизбежность трагической развязки и смерти для всякого, кто познал такую любовь. Уникальность этой повести в творчестве Куприна (а возможно, и причина ее непреходящего успеха у читателя) заключается в том, что она показывает, насколько оригинальным остается ее автор в своем художественном методе и трактовке любви, сочетая наследие романтизма и современные ему интеллектуальные штудии.

Итак, Куприн видит мир трагически расколотым надвое – на «мужское» и «женское». При этом особенности изображения «мужского» преимущественно как чувственного, слабого перед женской телесностью, неверного, и «женского» как духовно сильного, стойкого, способного к высокой любви – в художественном мире Куприна обусловлены рядом современных ему концепций. Во-первых, в изображении взаимоотношений женщины и мужчины он часто следует романтическим сценариям; во-вторых, он ориентируется на эстетическую программу натурализма (русская версия «золаизма») – и, как следствие, опирается на современный ему естественно-научный дискурс, в котором мужчина и женщина наделены разной сексуальностью. Для Куприна эта «разность»[555]555
  Интересно, что интерпретация купринской прозы с гендерных позиций не только не противоречит ее аксиологическим смыслам, но и созвучна им – в частности, это подтверждается работами, в которых концепция любви в повести «Колесо времени» исследуется посредством анализа концепта «свое – чужое»: в художественном мире Куприна «свое» и «чужое» можно понимать как «мужское» vs «женское». См.: Иконникова Я. В. 1) «Свое» и «чужое» в прозе А. И. Куприна: Проблематика и поэтика: Дис. … канд. филол. наук. Тамбов, 2013; 2) Тема любви как особая форма реализации концепта «свое – чужое» (на материале повести А. И. Куприна «Колесо времени») // Славянский мир: Духовные традиции и словесность. Тамбов: Принт-Сервис, 2017. С. 138–143.


[Закрыть] фатально предопределена полигамностью мужчины, не способного соответствовать ожиданиям женщины, наделенной цельностью и силой чувства. В таком взгляде на «мужское» и «женское» Куприн отчасти смыкается с Форелем, высказавшим идею о том, что причиной «фатальной» для современного общества половой распущенности является свойство мужского полового возбуждения – стремление к переменам. В то же время трактовка «женского» в купринских произведениях вполне родственна его пониманию в символистском дискурсе – например, представлениям З. Н. Гиппиус о «зверебожестве» женщины. Именно на такой амбивалентности фемининного в культуре Серебряного века акцентирует внимание К. Эконен: «…либо ‹…› божественное (недостижимое, высшее), либо ‹…› звериное (материальное и природное) существо»[556]556
  Эконен К. Творец, субъект, женщина: Стратегии женского письма в русском символизме. С. 170.


[Закрыть].

Если воспользоваться идеями М. Фуко о том, что при переходе к капитализму часть регулирующих и карательных функций в сфере сексуальности переходит от государства в руки профессионалов, то следует признать: в российском нерасчлененном интеллектуальном пространстве начала ХХ века такими профессионалами оказались журналисты, репортеры, критики, писатели. Одним из них был Куприн. Взгляд на купринскую прозу как на эстетический и социокультурный феномен модерна позволяет пересмотреть его литературную репутацию «рассказчика» и глубже понять взаимосвязи художественного метода писателя с идейным полем его эпохи. В частности, разработка им темы соотношения «мужского» и «женского» позволяет не только говорить об органичной включенности его текстов в дискурсивное пространство эпохи модерна, но и увидеть попытки подвергнуть пересмотру (прежде всего, в повести «Гранатовый браслет») биологические и социологические аспекты взаимоотношений мужчины и женщины и разделения маскулинных и фемининных ролей, представленные в трудах Толстого, Фореля, Вейнингера. Таким образом, проза Куприна демонстрирует как следование гендерному дискурсу эпохи, так и спор с ним.