Текст книги "Казанский альманах 2020. Лунный камень"

Ольга Ефимова
Неистовый Тёмин
(очерк)

Виктор Тёмин. 1945

Они создавали фотолетопись нашей страны в годы Великой Отечественной войны. Они оказывались в числе первых с теми, кто освобождал осаждённые города, брал приступом извергавшиеся смертоносным огнём крепости и здания. В землянках, на полях сражения, на бортах самолётов и танков – повсюду они были со своими боевыми соратниками «фэдом» или «лейкой». Это военные фотокорреспонденты, чей подвиг мог кому-то казаться не столь заметным, незначительным, а ведь ради единственного снимка они порой отдавали свою жизнь. Сегодня мы можем видеть историю их глазами, знаменитые события и героев войны, благодаря их фотографиям…

Виктор Антонович Тёмин (1908–1987) – легендарный военный фотокорреспондент, первым сфотографировавший Знамя Победы над Рейхстагом. Уникальный снимок был напечатан уже на другой день, 2 мая 1945 года, в газете «Правда», а затем широко опубликован газетами и журналами десятка стран мира.

А начинал свою журналистскую карьеру Виктор Тёмин в Казани, в газете «Известия ТатЦИКа» в 1922 году. Для подростка, родившегося в семье священнослужителя в Царёвококшайске (ныне Йошкар-Ола), увлечение фотографией казалось странным и нелогичным, но именно оно стало любовью всей его жизни.

Знамя Победы над Рейхстагом

Свой первый снимок Тёмин сделал в Мензелинске, когда ещё учился в школе. Так и пошёл он по жизни с фотоаппаратом в руках. В 1929 году Виктор получил задание от газеты «Красная Татария» («Известия ТатЦИКа» переименовали в «Красную Татарию») сфотографировать самого Максима Горького, который по приезде в любимую Казань посетил и редакцию газеты. Желая поддержать увлечённого своим делом молодого человека, знаменитый Буревестник подарил ему «лейку», немецкий портативный фотоаппарат Leicа. С ним Тёмин не расставался долгие годы. И уже по заданию московской газеты «Правда» его объектив запечатлел и знаменитых папанинцев, и военный конфликт на озере Хасан и реке Халхин-Гол, и финскую войну.

В 1941 году Виктор Тёмин ушёл на фронт сразу после объявления войны и прошёл её до самого победного конца, до Нюрнбергского процесса. И воевал он, как всегда, со своей неразлучной «лейкой», сделав сотни фотографий, остановив мгновения выдающихся событий. Но самой известной его работой считается снимок «Знамя Победы над Рейхстагом».

История, связанная с этим снимком, увлекательна, поразительна и разноречива. Во многих источниках её трактуют по-своему, и, пожалуй, это свойство неординарного происшествия обрастать домыслами и становиться легендой ещё при жизни героя. А мы изложим версию, рассказанную самим Виктором Антоновичем, хотя, по словам писателя Юрия Гладкова, бравшего у него интервью, наш герой был скуп на подробности и больше за него говорили его жена и дочь.

Вот как это происходило по их общему рассказу. В Берлин капитан Тёмин ворвался на танке Т-34. Экипаж вынужден был взять настырного фотокора, который воспользовался вещью почти магической – пропуском за личной подписью Сталина.

Ответчики при вынесении приговора на Нюрнбергском процессе

Надо заметить, что Виктор Антонович, получивший у коллег прозвище «Неистовый Витя», беззастенчиво пользовался этой волшебной бумагой, чтобы оказываться в самых горячих точках фронта. Уличные бои в Берлине он снимал в числе первых, но и на том не унялся. Все ждали долгожданного известия о водружении Знамени Победы над Рейхстагом. Сообщение пришло ночью 30 апреля, когда снять символ Победы не было никакой возможности. И с рассветом 1 мая капитан Тёмин бросился на аэродром и завладел личным самолётом маршала Жукова По-2, уломав лётчика – младшего лейтенанта Ивана Вештака (по некоторым сведениям, Ветшака) посредством всё того же магического пропуска. Впрочем, азарт и желание увидеть наше знамя на Рейхстаге овладело на тот момент обоими – и фотокором, и лётчиком.

Увы, при подлёте к Рейхстагу их ждало разочарование, из-за множественных пожаров и беспрерывной стрельбы дым застилал почти всё огромное здание. Самолёт дрожал от близких разрывов снарядов и едва смог сделать круг на значительном расстоянии от купола. Тёмину удалось щёлкнуть «лейкой» лишь три раза, а с земли уже доносился яростный приказ: «Немедленно возвращайтесь! Трибунал!» Тёмина с Вештаком после посадки самолёта сразу арестовали. Фотокор едва успел передать авиатехнику кассету с запиской, кому её переслать.

Тёмин (слева) с коллегами – военными корреспондентами

Кем в этом случае плёнка была оперативно доставлена в Москву, Виктор Антонович так и не поведал Гладкову. Но существует ещё одна, вполне правдоподобная версия о доставке материала в редакцию «Правды», рассказанная самим Неистовым Витей. И вот что писал по этому поводу журнал «Международная жизнь»: «Выбраться из Берлина было очень сложно, предстояла пересадка на ночной бомбардировщик в Польше. Но случилось непредвиденное. Чтобы не терять времени на посадку и новый взлёт, Тёмин по рации стал запрашивать разрешение на прямой полёт до Москвы. Ответа не было. Тогда он принял командование на себя. Чтобы перелететь границу Советского Союза, нужно было ракетами сообщить зенитчикам пароль, который менялся ежедневно, естественно, лётчик его не знал. С борта По-2 Тёмин отправляет радиограмму в ставку Верховного Главнокомандующего о том, что везёт важные документы о взятии Берлина и просит пропустить самолёт через границу. Но приказ пришёл слишком поздно. Когда самолёт приземлился, на нём насчитали 62 пулевые пробоины. Как он вообще долетел с такими повреждениями, осталось загадкой».

Наутро 2 мая «Правда» вышла с уникальным снимком. Знамя Победы красовалось на первой полосе газеты рядом с приказом Сталина о взятии Берлина. 3 мая капитан Тёмин на самолёте отправился обратно в Берлин с драгоценным грузом – тысячами экземпляров «Правды». Лондонское радио с удивлением сообщало, что русские уже печатают свою газету в Берлине. Они даже не могли предположить, что материал мог быть так оперативно доставлен в Москву и отпечатан там.

Позже в своих воспоминаниях Тёмин писал: «Я думал, что мой полёт уже забыт, но оказалось, что нет. Главный редактор газеты сообщил мне, что Жуков велел расстрелять меня за такое самовольство. Зная крутой нрав Георгия Константиновича, я порядком струсил. Мы встречались с ним на Халхин-Голе, поэтому рискнул поговорить с ним раньше, чем меня арестуют. Жуков принял меня. А я без слов положил перед ним газету «Правда» с моим снимком. Когда Жуков увидел фотографию, лицо его просветлело. «За такую работу ты достоин звания Героя Советского Союза, – сказал он. – Но за то, что угнал самолёт, получишь орден Красной Звезды».

Кстати, во время интервью Тёмин, по словам Гладкова, признался, что флаг на его фотографии дорисовали ретушёры. На снимке он по неизвестным причинам не был виден, и художник-ретушёр постарался – поместил его на самом видном месте, только не рассчитал параметры, сделав его гораздо больше настоящего. А уже после был сделан постановочный снимок Евгения Халдея, на котором знаменитый Кантария укрепляет Знамя Победы на куполе Рейхстага. Но разве может постановочный снимок сравниться с «правдой войны», с тем самым кадром, сделанным капитаном Тёминым через несколько часов после героического водружения Знамени.

Подписание акта капитуляции Японии на американском линкоре «Миссури»

Неистовый Витя отличался от многих коллег по цеху. Это отмечал и легендарный генерал-майор Давид Ортенберг, бывший ответственным редактором «Красной звезды». У него в редакции работали знаменитые писатели и публицисты, среди них Михаил Шолохов, Константин Симонов, Василий Гроссман, Алексей Толстой и не менее опытные и выдающиеся фотокоры. Однако генерал предпочитал брать с собой во фронтовые командировки именно Тёмина, работавшего в газете «Правда».

Вот как он рассказывал о Викторе Антоновиче в своих «Воспоминаниях»: «Отправился я в Краснодар со своим неизменным спутником – фотокорреспондентом Виктором Тёминым. <…> Пробираться в дивизию надо было тропками и дорожками, которые отчётливо были видны в перекрестии стереотруб и в бинокль неприятелем. Солдатский юмор окрестил эти дорожки названиями: «Пойдёшь – не пройдёшь», «Ползи брюхом», «Пропащая душа» и т. п. Под огнём миномётов и бомбардировщиков нам не раз приходилось прижиматься к матушке-земле. А Тёмин, который всегда был рад запечатлеть своё начальство в неудобных позах, сделал несколько такого рода снимков Леселидзе (в то время командующего 18-й армии Закавказского фронта), Гречкина (командующего десантной группой войск 18-й армии) и меня…»

Вот так вот под градом пуль фотокорреспондент Тёмин делал правдивые снимки без прикрас, не боясь начальственного гнева и не теряя чувства юмора.

Тему Великой Отечественной войны фотокор Тёмин закрыл своими работами на Нюрнбергском процессе. Те редкостные фотографии Виктор Антонович в своё время подарил первому секретарю Татарского обкома КПСС Рашиду Мусину. И, по воспоминаниям зятя Мусина, профессора Нефедьева, Рашид Мусинович гордился встречей с Тёминым, ценил знакомство с ним не менее чем, скажем, знакомство с Гагариным.

* * *

С окончанием Великой Отечественной войны не закончилась Вторая мировая война. И хочется тут рассказать ещё об одной знаменательной истории, которая случилась с Виктором Антоновичем.

2 сентября 1945 года. Подписание акта капитуляции Японии. Церемония эта происходила в Токийской бухте на американском линкоре «Миссури», и на ней, кроме высших военных чинов армий союзников присутствовали несколько сотен корреспондентов из разных стран. Среди них и наш Виктор Тёмин. Места для прессы были строго определены, и военную полицию с агентами американских спецслужб, на которых лежала ответственность за безопасность мероприятия, мало волновало, насколько удачны эти места для съёмок. Тогда этот строгий порядок и нарушил лохматый человек, обвешанный фотоаппаратурой, бесцеремонно проталкивавшийся вперёд. Кое-где он прорывал цепь охранения, подкупив американских моряков банками с чёрной икрой, а в стан корреспондентов из американского агентства, занявших наиболее удачные места, проник с помощью бутылки русской водки. Наш Неистовый Витя руководствовался лишь одним правилом – ему необходимо было сделать наиболее удачный снимок, а какими путями это достигалось, его не интересовало.

Иного мнения придерживались распорядители важного мероприятия, и к Тёмину подошли два американских офицера с требованием вернуться на своё место. Виктор Антонович возмутился, почему, мол, американской прессе можно находиться на этой удобной для съёмок площадке, а советскому фотокору нельзя. На что получил ответ вполне в духе американцев: «Это агентство заплатило 10 000 долларов за место, а вы, если не удалитесь, будете выброшены за борт!» Дело принимало такой оборот, что наш фотокорреспондент рисковал искупаться в водах Токийского залива и упустить исторический момент. Правда, на борту находился ещё один его коллега по цеху – Петров, который наотрез отказался участвовать в авантюре Тёмина и остался на том самом неудобном пятачке, отведённом советской прессе. Какие снимки мог сделать Петров из-за спин десятков других репортёров, нетрудно было догадаться.

Тёмин спорил, тянул время, мучительно ища выход из положения, как вдруг увидел нашу делегацию, поднимавшуюся на борт, во главе с генерал-лейтенантом Деревянко, с которым был знаком. Виктор бросился к нему и, пристроившись рядом, зашептал:

– Кузьма Николаевич, мне не дают места, съёмка обречена на провал.

– Следуйте за мной, – не оборачиваясь, приказал Деревянко.

Офицеры бросились наперерез нарушителю спокойствия, но советский генерал уже представлял Тёмина американскому генералу Макартуру как специального фотографа Сталина. Имя Сталина возымело своё действие, и Макартур предложил фотокорреспонденту встать на любое удобное место. Он не мог себе даже представить, что это будет за место! Тёмин взобрался на ствол корабельного орудия и стал подползать по нему ближе, нацеливаясь объективом на стол с разложенными документами. Не прошло и минуты, как он свалился на этот самый стол, не удержавшись на орудии. Рассвирепевшие охранники схватили Неистового Витю за руки за ноги и хотели выбросить за борт вместе с аппаратурой, но вновь вмешался Деревянко. В результате исторический кадр, как генерал-лейтенант Кузьма Николаевич Деревянко последним поставил подпись под актом безоговорочной капитуляции Японии, был заснят. Вторая мировая война закончилась!

Борис Полевой позже писал в «Нюрнбергских дневниках»: «Тёмин, единственный из фотокорреспондентов <…> почти в упор снял подписание Акта о капитуляции Японии на борту американского линкора «Миссури», хотя за это чуть было не был сброшен за борт американскими офицерами. Он рисковал искупаться в океане вместе с аппаратурой, зато потом его снимок обошёл всю прессу». Это действительно оказался практически самый удачный снимок того дня, напечатанный в газете «Правда», а после он вошёл во все военные сборники и в один из томов «Великой Отечественной войны».

За своё самоотверженное служение Родине, высокий профессионализм и оперативность фотокорреспондент Виктор Антонович Тёмин был награждён тремя орденами Красной Звезды и орденом Отечественной войны II степени. В мирное время он продолжал заниматься любимым делом, работая в газетах и журналах. В течение 35 лет регулярно снимал писателя Михаила Шолохова. В Казани, где так удачно начиналась его карьера, Тёмин побывал в 1967 году. С человеком-легендой хотели пообщаться многие, но в Доме печати на улице Баумана собрались и те, кто знал Виктора Антоновича лично. Один из участников этого мероприятия, журналист Юрий Фролов вспоминал, что на официальной части встречи Тёмин показал около сотни своих снимков, но после, в узком кругу, вынул снимки «не для печати», то, что не прошло по цензуре или иным соображениям. С этими снимками оказалось связано множество занимательных историй, которыми Виктор Антонович с удовольствием поделился.

Вот таким был Виктор Антонович Тёмин! Простым в общении, не зазнавшимся от общения с сильными мира сего, человеком-легендой, настоящим профессионалом! Коллеги давали ему прозвища одно звучнее другого: «Ртуть», «Вездесущий», «Король фоторепортажа», «Неистовый Витя». Ему удалось выжить на полях сражений, хотя он никогда не прятался, не отсиживался в окопах. Десятки его соратников по фотоделу и перу сложили головы на этой войне, в опасных ситуациях им нечем было защитить себя, ведь их оружием был блокнот с карандашом и объектив фотоаппарата. Мы, их потомки, видим те исторические события глазами ушедших кинооператоров и фотокорреспондентов. За четыре года они сделали сотни тысяч фотоснимков и отсняли три с половиной миллиона метров киноплёнки. Десятки тысяч лиц запечатлела кино– и фотолетопись войны, и вечно живыми остались люди, не вернувшиеся домой.

Ибрагим Биектаулы
Синие туманы
(отрывок из повести)

Ибрагим Биектаулы (Ибрагим Нафиков) родился (1937) в д. Биектау Рыбно-Слободского района ТАССР. Окончил Казанский авиационный институт. После института был направлен на ижевский завод «Радиоприбор». Один из организаторов Татарского общественного центра, татарской газеты «Яңарыш» («Возрождение») и теле– радиопередач на татарском языке в Удмуртии. Поэт, публицист, общественный деятель, член Союзов писателей Татарстана и Удмуртии. Автор десятка поэтических сборников на татарском и русском языках. Его стихи легли на музыку многих популярных в народе песен.

* * *

Нередко бывает – накануне знаменательных дат в редакцию начинают поступать интересные материалы, которые специально не закажешь. Они плывут в общем потоке необязательных текстов само собою, успевай вылавливать и запускать в печать. Так случилось и с рукописью автобиографической повести-эссе Ибрагима Биектаулы «Мой путь». В редакции мы с интересом прочитали её и к юбилею Великой Победы выбрали для публикации первую главу «Синие туманы», где рассказывается о нелёгком детстве деревенского мальчика в годы Великой Отечественной войны. Хорошо бы почитать эту публикацию нашим мальчишкам и девчонкам и сравнить свою жизнь с той, суровой и нещадной, которая выпала на долю маленького героя «Синих туманов»

Начало начал

Да! Ощупью, своими крошечными устами начал я освоение этого бесконечного мира – не любопытства ради, а от великого приступа голода. Повезло мне, я нащупал сладкий сосок тёплой груди моей мамы и крепко присосался к нему. Вволю наглотавшись божественного нектара, я уснул богатырским сном. Так повторялось потом много-много раз.

Вскоре я начал видеть лицо моей мамы, замечать её улыбку, слышать её голос и её песни. День за днём мой мир расширялся. Я уже узнавал папу, бабушку, дедушку, многих-многих людей, животных… Я ползал, вставал, падал, начал делать свои первые шаги. Ощупывал вещи и ручками, и ножками, и язычком. Я радовался лучам солнца, ночным светилам, огню свечи. Ощущал запахи и краски, слышал шорохи и звуки непознанного мира.

Всё это – правда! Но всё это, конечно, не было тогда записано моей памятью, ещё не развитой при рождении. Это лишь логическое представление зрелым человеком смутного начала жизни.

Человеку много отпущено, но с него много и спросится!

Итак, послав поклон Всевышнему, оглянемся на пройденный жизненный путь и начнём, конечно, с подёрнутого синими туманами детства.

Детство

Проснуться утром, увидеть самое прекрасное в мире лицо матери, её улыбку, услышать её неземное пение, ощутить её тёплые и мягкие руки, которые как пушинку отрывают тебя от постели, прижимают к своей тёплой груди и нежно гладят – вот те мгновения, которые никогда не сотрутся в памяти!

Деревенские дети быстрее и легче входят в этот безбрежный мир, глубже понимают братьев наших – и старших, и меньших.

Я помню себя, трёхлетнего мальчишку, свидетеля глобальных событий, пережитых своим маленьким, вступающим в большую жизнь существом. Мой отец, работавший тогда колхозным конюхом, посадил меня на круп высокого старого мерина серой масти, который, вопреки всему, прожил три десятка лет. Я, конечно, испугался, но и пискнуть не посмел, обеими ручками вцепился в холку лошади. Отец взял мерина под узду, и мы тронулись в путь по бескрайней поляне, украшенной цветами. От лошади почтенного возраста не стоило ожидать ничего плохого. Нельзя отрицать, что и от молодого отца в эти мгновения не исходило ничего рискованного для жизни дитяти.

Таким образом, отец выполнял многовековую традицию, заложенную его дедами и прадедами в отношении юной поросли. Ведь, не бросив в воду, не научить человека плавать. Вскоре страх мой улетучился и сменился восторгом – с крупа лошади и мир стал видеться гораздо шире.

Второе событие, которое потрясло моё беспечное детство, была весть о войне. В тот день, 22 июня 1941 года, на центральной площади нашей большой деревни Биектау с утра до вечера шумел митинг. На наспех сооружённый постамент на средине площади выходили друг за другом взрослые дяди и о чём-то громко говорили. Женщины плакали навзрыд. Они понимали, что предстоит расставание с мужьями и сыновьями.

Минуя короткую июньскую ночь, обоз из колхозных лошадей со скрипучими телегами, нагруженными юными, ещё безусыми молодцами, потянулся к районному военкомату, расположенному в селе Кутлу-Букаш (в центре Кзыл-Юлдузского района) в четырёх километрах от нас. Обоз тронулся с щемящей сердце песней, под аккомпанемент милой для деревенской души тальянки:

 
Или вернёмся, или нет…
Родимые, прощайте! Всем привет!
 

Плач женщин разрывал сердца и уходивших на войну, и провожавших, и в особенности мою детскую душу. Рядом со мной утирали слёзы друзья, которые вмиг осиротели. В тот день я был ещё далёк от той напасти. Моего отца оставили пока, отправят на войну чуть позже.

В конце дня малолетний человечек, простоявший целый день под палящими лучами летнего солнца в толкотне взрослых людей, устроился верхом на спине отца, обхватил его шею и почувствовал великое блаженство. Конец мучениям – направляемся домой! Подальше от этой горькой площади!

Пламя войны обожгло большинство семей нашей деревни. От его горячего дыхания до сих пор свёртывается душа. Большая беда неумолимо ворвалась и в наш дом под соломенной крышей. Этот день, как один из самых чёрных, сохранился в моей памяти на всю жизнь. Летом ушёл на войну и мой отец. Мы с матерью долго шли рядом с ним и простились на четверти дороги, ведущей к районному центру. Дальше отец попрощался и попылил один. Мы с мамой стояли и смотрели вслед, пока он не скрылся вдали. На обратном пути мама шла медленно, собирала на обочине ветки полыни для связки домашнего веника. Мне четыре годика, разменялся пятый. Но я уже осознавал, что и на меня возлагается ответственность за благополучие нашей семьи, ведь дома есть ещё братик Исмаил, который только-только начал ползать…

К осени 1941 года война всосала в себя всё мужское население нашей деревни. И лошади, и единственная колхозная машина-полуторка тоже канули в её чреве. Лицом к лицу со всеми бедами и лишениями остались в деревне лишь дети, матери, бабушки и дряхлые старики. В селе воцарилась атмосфера унылого сиротства. Это был момент, как сказал поэт, «стариками рассеръёзничались дети, и, как дети, плакали седобородые».

С каждым днём становилось всё хуже и хуже. С фронта приходили вести о гибели или пропаже односельчан «без вести». Одно было утешение – война была от нас далека, и мы не слышали её грохота. Кроме того, в деревне не было радио, и известия – что добрые, что печальные – доходили до нас с большим опозданием. Каждая семья жила по-своему, кто-то, по меркам военного времени, более-менее сносно, а кто-то очень плохо. Были случаи смерти от голодного истощения. Многое зависело от количества детей (их возраста) и стариков, от наличия кормилиц (трудоспособной хозяйки, дойной коровы, домашнего скота), житейски зрелого руководителя района, колхоза, бригады и от многих других обстоятельств того безумного времени.

Колхозники и сеяли, и жали, и пасли… Труд был бесплатный. На заработанные трудодни хлеба не получали. Всё уходило на нужды фронта. Основным продуктом питания из овощей считался картофель (второй хлеб), выращенный на своих 25-ти сотках. Но многим семьям и его на весь год не хватало, поскольку немалая его часть потреблялась домашней скотиной. Без хлебной поддержки картофель таял на глазах.

Весной при сходе снега вся детвора выходила на поле в поисках гнилой картошки. Она состояла из крахмальной жидкости, пригодной для выпечки лепёшек и стала спасательным средством для вечно голодных желудков несчастной детворы.

 
Чёрны наши губы, руки,
но картошка хороша!
Все заботы позабыты —
голод прочь, поёт душа!
 

Зимой в годы войны стояли жуткие морозы, которые были выгодны тем, что сильно морозили солдат вермахта, но плохи, что быстро истощали крестьянские закрома, рассчитанные до весны. А вот лето облегчало наше положение. На еду годилась всякая трава (особенно лебеда и крапива), которой питалась вся сельская живность, а также грибы, ягоды, орехи…

Общая беда сплачивала людей. Главенствовало чувство локтя – ради выживания, ради победы, без которой никогда бы не высохло море слёз и горя. Конечно, нами, детьми дошкольного возраста, всё это воспринималось не так глубоко, как взрослыми. Мы оставались детьми, старались, как могли, скрашивать нашу жизнь разными играми, которые были позволительны при наших скудных возможностях. Но с нас не снималась обязанность постоянно помогать нашим кормильцам овладевать навыками разнообразных крестьянских работ. Мы обожали лошадей, по ночам пасли их на лугу, обращаясь с ними по-взрослому. Вспомните, каков был Некрасовский мужичок с ноготок! Но лошадей, после отбора на нужды фронта, оставалось на весь колхоз всего шесть-семь голов. В лошадиный труд приходилось впрягать не только оставшихся пятерых колхозных быков, но и наших частных бурёнок. Управляли ими наши матери, которых часто заменяли мы, маленькие труженики тыла.

Корова – дама вальяжная. Вот, шагаешь ты, важный малец, по свежевспаханной земле рядом со своей подругой, держа в руке её поводок, думаешь о жизни и… бац! Она наступает на твою босую ногу. Ты пищишь! Она убирает копыто. Но реакция у коровы, мягко говоря, не конская. Она понимает, что виновата, смотрит на тебя своими умными выразительными глазами и ждёт, что ты скажешь. Можешь, конечно, ударить. Она простит тебе это, слезу пустит. Но как же поднимется рука на свою кормилицу, на свою вторую мать! Тем более, нога твоя цела, она лишь впечаталась в пух земли. Да, таких слёзных моментов было много у наших бедных деревенских мальчишек военных лет.

Кроме пахотных работ, наши бедные коровы, как я уже говорил, впрягаясь и в оглобли, таскали возы сена или дров, как для колхоза, так и для хозяйки.

Наша корова Юлдуз (Звёздочка) прожила семнадцать лет. Мама говорила, что она у них – с момента розжига их семейного очага. Корова была бурой масти (с белой звездой на лбу), стройная и красивая, имела спокойный нрав, глубокий выразительный взгляд, хорошо развитые рога и обладала большой физической силой. Она была нежна и женственна. От неё постоянно пахло парным молоком. Видимо, благодаря своим житейски ценным качествам Юлдуз заслужила большое уважение своих сородичей – была одним из лидеров деревенского стада. Она имела отменное здоровье, хороший аппетит, щедро давала обильное и жирное молоко и была в состоянии прокормить не только себя, но и нас, присосавшихся к ней бедных её хозяев. Безусловно, она была великой коровой!

А война шла и шла! Казалось, не будет ей конца. Люди в тылу умирали от лишений, гибли от голода дети. А те ребятишки, которым удавалось выжить, взрослели…

Учительница первая моя

Три года войны прошли, как в замедленном кино. Наступило 1 сентября 1944 года, и я пошёл в 1-й класс Биектауской семилетней школы Кзыл-Юлдузского района ТАССР (ныне Рыбно-Слободского района Республики Татарстан). Моей первой учительницей стала Марфуга-апа Самигуллина, которая в своё время учила и моего отца. Она была чрезвычайно учёной женщиной, происходила из древнего рода татарских мурз, до Октябрьской революции 1917 года преподавала основы Ислама в разных медресе. Кроме того, она имела редкий мощный вокальный голос альт и прекрасно исполняла народные песни. В общем, Марфуга-апа радовала своих учеников и голосом, и своими уроками.

Её судьба оказалась нелёгкой: семья многократно подвергалась репрессиям, муж и два сына погибли в Великой Отечественной войне.

О её несчастьях я узнал гораздо позже, лишь после её смерти. К сожалению, со мною она занималась только последний свой учительский год перед пенсией. А ведь она, профессионал высшего класса, могла бы ещё работать и работать! Да, так было принято тогда, по достижении 60 лет работники обязаны были уходить. Таких учителей, как Марфуга-апа, бывает крайне мало! Став взрослым, я навещал её до самой смерти. Она была всегда рада моему приходу. Но, тем не менее, про репрессии своей семьи не проронила ни слова. Возможно, благодаря умению молчать прожила она долгую жизнь!

* * *

Весной 1945 года я заболел болотной малярией (частой болезнью детей войны) и лежмя лежал в течение двух месяцев в борьбе с мучительными ежедневными приступами судороги и озноба. Вот я влезаю под стёганое одеяло, мать сверху добавляет пару отцовых шуб, но это не спасает, меня колотит, я теряю силы, сознание, проваливаюсь то ли в небытие, то ли в сон.

Шайтан правит бал! Во сне ожидают меня все круги ада. Неземные шумы, страшные видения… Не выдерживая кошмара, приоткрываю занавес глаз – ад усмиряется, закрываю – чертовщина продолжается.

9 мая 1945 года ко мне, больному, пришли два моих товарища Ильдус и Наиль (мы в классе сидели втроём за одной партой). Наверняка, послала их ко мне наша любимая учительница Марфуга-апа, чтобы они взяли меня с собой на торжественную демонстрацию по случаю нашей долгожданной победы над фашистской Германией.

– Эй, лежебока, вставай! – закричали они с порога, – пойдём праздновать победу! Мы победили! Мы победили!

Я собрал остатки своих сил и при поддержке друзей направился в школу. Мне предстояло преодолеть расстояние более одного километра. Подташнивало, кружилась голова, но я крепился. Я жаждал поправиться и вместе со всеми порадоваться победе и будущей мирной жизни! Наша школьная колонна с красными транспарантами и с криками «ура!» прошла по главным улицам деревни приличное расстояние. Я выдержал этот экзамен на пути к праздничной площади и выздоровлению. На другой день я уже вернулся в класс.

Для меня 9 мая 1945 года стал днём двойной победы: наши отцы повергли фашистского монстра, а я победил болотную лихорадку.

Возвращение фронтовиков

Наконец закончилась война. Возвращались наши отцы и братья. Но не все вернулись. А среди тех, кто остался в живых, было много покалеченных. Даже оказавшись дома после ада войны, многие недолго затем прожили. Деревня из 400 дворов не дождалась около 200 своих сыновей, большинству из которых не было и тридцати лет. Таков был кровавый отголосок войны для нашей отдельно взятой татарской деревни, расположенной в центре России!

В середине мая 1945 года наша школа в полном составе торжественно встречала своего бывшего ученика, артиллериста Заки Шаймарданова, подбившего множество немецких танков и другой бронетехники, за что он был удостоен ещё в 1944 году (в возрасте двадцати одного года) высокого звания Героя Советского Союза. Ликовало всё население деревни, района, республики…

А мой отец вернулся весной 1946 года – без особой помпы, торжеств, рядовым солдатом. Но радости от этого в нашем скромном доме было не меньше.