Текст книги "Санкт-Петербургские ведомости. Наследие. Избранное. Том II"

Питерские задворки

Досадно, конечно, но мы плохо знаем свой город. Знания наши чаще всего ограничиваются общеизвестными памятниками зодчества или теми достаточно поверхностными сведениями, которые содержатся в путеводителях или справочниках типа «Ленинград от А до Я», «1000 вопросов и ответов о Ленинграде» и других, аналогичных им. Грустно сознавать, но целые, причем огромные территории в центре Петербурга оказываются для нас, питерцев, этакой «терра инкогнита».

Я убедился в этом много лет назад, когда, ожидая начала очередного сеанса в кинотеатре «Колизей», углубился от нечего делать в глубь квартала, ограниченного Невским проспектом и улицами Маяковского, Восстания и Жуковского. Сколько же интересного и неожиданного обнаружилось здесь! Интереснейшие постройки разных времен – от середины девятнадцатого до середины нынешнего века, остатки каких-то оград – от металлических до деревянных, удивительные по своей топографии проходы между зданиями, бывшими конюшнями, прачечными, амбарами. Многое прямо-таки просилось на пленку фотоаппарата или, что еще выигрышнее, на холст живописца.

Но самое, пожалуй, сильное впечатление оставила бурно разросшаяся внутри квартала зелень. Вековые деревья, кустарники, кое-где цветники. Я сообразил, что часть этого зеленого убора уцелела тут, вероятно, еще со времен знаменитого некогда Итальянского сада – он тянулся от Фонтанки к Пескам, то есть к району нынешних Советских, бывших Рождественских, улиц. Среди зелени и строений резвилась детвора, то и дело попадались площадки для игр и занятий спортом.

Какой-то другой, незнакомый Петербург предстал передо мной. «Задворки» города оказались не менее привлекательными, чем его парадные фасады. Попутно выяснилось, что проходные дворы позволяли беспрепятственно попадать и на улицы, и на проспект.

Это мое «путешествие» припомнилось, когда почта принесла письмо читателя Михаила Михайловича Блиоха. В нем он привел текст заметки, напечатанной в 1872 году в газете «Кронштадтский вестник» № 62 за 30 мая. Речь шла о саде бывшей усадьбы светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова на Васильевском острове. Каждый, кто знает этот район, сразу представит себе территорию, расположенную между Университетской набережной, Съездовской (Кадетской) линией, Волховским переулком и Биржевой и Менделеевской линиями. Очень немногим доводилось бывать тут, на этой запретной, принадлежащей военному ведомству земле. Она и сейчас практически недоступна для обычных смертных.

Заметка, озаглавленная «Рост Петра Великого», сообщала следующее: «В саду Павловского военного училища (на Васильевском острове), принадлежавшем первоначально известному любимцу Петра I князю Меншикову, есть очень любопытный пункт, напоминающий преобразователя, которого 200-летнюю годовщину приготовляется праздновать вся Россия (Петр I родился 30 мая /9 июня/ 1672 года. – Ред.). Петр Великий однажды мерял здесь свой исполинский рост, который и был отмечен на одной стене сада, перешедшего потом в собственность Кадетского корпуса и принадлежащего ныне Павловскому училищу.

Рост Петра показан 2 аршина 14 вершков (около 2 метров 4 сантиметров. – Ред.).

Впоследствии на этом же самом месте меряли свой рост и отметили великие князья: Александр Павлович и Михаил Павлович.

Рост Александра Павловича в 1788 году был 2 аршина 2 вершка, Константина Павловича в 1789 году 1 аршин 15 вершков.

Тут же обозначена высота воды в 1777 и 1824 гг. Из сделанных на стене отметок видно, что в 1777 году вода поднялась до 9 футов и 10 дюймов выше обыкновенной высоты, а в 1824 году высота воды доходила до 2 аршин 9 вершков (1 фут – 0,3048 метра. – Ред.).

Место это у стены обведено было когда-то железною решеткою, которая теперь (1872 г. – Ред.) находится в самом жалком состоянии: часть решетки сломана и пропала неизвестно куда; вокруг решетки валяются обломки досок и разбросана масса мусора и всякого хламу; на стенах обвалилась штукатурка, и сами они кругом исписаны разнообразными надписями, изображающими различные фантазии, возникавшие в разное время в головах воспитанников; дорожка, ведущая к месту, где мерял свой поистине великий рост Петр I, заросла травою».

Любопытная информация! Оказывается, и в царское время бывали случаи непочтительного отношения к памяти царственных особ. Поэтому не следует особенно винить в подобном же отношении большевиков. Другое дело, что начальник Павловского училища, прочтя заметку, тотчас навел необходимый порядок, чем, признаемся, большевики не очень отличались…

Понимая, что от своеобразного мемориала, описанного в заметке кронштадтской газеты, наверняка давным-давно ничего не осталось, я не стал предпринимать попыток проникнуть под все еще закрытые для посторонних кущи меншиковского сада. Но сама по себе тема внутриквартального старого Петербурга, право же, прелюбопытна. Она осталась за пределами внимания историков города, и ею есть смысл серьезно заинтересоваться. Кто знает, какие находки можно сделать в питерских дворах, за фасадами жилых и административных зданий?..

Борис МЕТЛИЦКИЙ

«Наследие» № 13 (322) опубликовано 16.07.1994 в № 133 (810) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Елка по-советски

Праздник Рождества Христова с непременной елкой, украшенной яркими игрушками, гирляндами бус и зажженными свечами, существует с давних времен. Его восторженные описания встречаются в произведениях многих русских писателей-классиков. По их рассказам, всюду участниками игр и хороводов вокруг лесной красавицы были ребятишки, глаза которых сверкали от радости и веселья.

Группа работников культпросвета политического отдела Петроградского укрепленного района у елки, устроенной для детей красноармейцев. Дата съемки: январь 1920 г. Место съемки: Петроград. Фотография ателье Буллы

Но такое бывало в пору дореволюционную. Существует, к счастью, и сейчас. Я же хочу напомнить о том, как проходил рождественский праздник в советское время, в начале тридцатых годов. Удивительные это были годы, поражающие и поныне нелепостью многих ситуаций и надуманных ограничений и запретов. К примеру, усилиями небезызвестного в ту пору «воинствующего безбожника» Емельяна Ярославского Рождество было громогласно объявлено пережитком «проклятого» прошлого, с ним надлежало усиленно бороться и ни в коем случае не отмечать. Соответственно, запрещалось рубить елки, «зеленого друга» человека.

Но кто же мог в те годы запросто отказаться от еще совсем недавних рождественских праздников, от пьянящего запаха свежей хвои? Поэтому в провинции чихали на рекомендации Емельяна, несли из лесу елочки, ставили в избах и квартирах, украшали уцелевшими с царских времен игрушками, и… веселись, душа, радуйтесь, детишки!

В крупных городах все обстояло значительно сложнее. «Елочников» преследовали, штрафовали, клеймили в стенных газетах, прорабатывали на собраниях. О членах партии и говорить нечего – на их долю выпадала основная тяжесть борьбы с «религиозными предрассудками».

Но чему отдавать предпочтение – строгим указаниям партийных органов или настойчивому гудению ребятни: «Пап! А елка у нас будет?». Ведь рождественские праздники ликвидировали не сразу, детвора успела оценить их очарование.

Обычно отеческая любовь одерживала верх над партийными канонами. И тогда для папы-коммуниста начинались сложные хлопоты. Требовалось раздобыть, привезти и поставить елку, причем так, чтобы никто не видел. Таинство сие совершалось по ночам, когда город спал.

В нашей семье это происходило так. Отец, железнодорожник, просил кого-нибудь из знакомых кондукторов товарных поездов привезти елку. Просьба выполнялась. Ближе к ночи в нашей квартире – жили мы в здании Варшавского вокзала – раздавался звонок. Рослый дядя вносил приличных размеров елку, завернутую в мешковину. Согретый поднесенной ему стопочкой, откланивался и уходил.

Тотчас начиналось главное: установка и украшение лесной гостьи. Но предварительно свершалась ответственная операция: тщательно завешивалось одеялом окно комнаты, чтобы с улицы ничего нельзя было разглядеть. Отец специально выходил, смотрел. Возвращался: «Порядок!». Теперь можно было развешивать игрушки, гирлянды, укреплять свечи. Специальных елочных, увы, не было. Электрогирлянд – тем более. В ход шли обычные стеариновые, приобретенные в керосиновой лавке. Их разрезали на куски и аккуратно обстругивали до необходимой толщины.

Сразу после Рождества елку, чтобы не «засветили» стукачи, разбирали, прямо в комнате пилили на куски и благополучно отправляли в печку.

«Игра в прятки» с партией и властями окончилась 28 декабря 1935 года. В этот счастливый для всех ребятишек день кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) П. П. Постышев выступил в «Правде» со статьей «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!». Зеленая красавица была реабилитирована, Рождество, разумеется, нет…

Я вспоминаю гонения на елку без особой обиды. Нам, ребятам (пионерам!), была даже интересна атмосфера таинственности вокруг елки, те наивные ухищрения, на которые пускались наши родители ради того, чтобы доставить нам удовольствие. К тому же тогда за рождественскими праздниками не ощущалось ничего религиозного. Появление в квартире елки означало лишь приближение Нового года.

Борис МЕТЛИЦКИЙ

Фотография предоставлена ЦГАКФФД СПб

«Наследие» № 1 (331) опубликовано 14.01.1995 в № 9 (937) «Санкт-Петербургских ведомостей»

«Открыт паноптикум печальный…»

Семьдесят пять лет назад ушел из жизни поэт Александр Блок. С ним вместе уходили в историю и эпоха Серебряного века русской литературы, и времена, когда в российской столице шумели, кружились, блистали ночными огнями многочисленные театры-кабаре, сады развлечений, клубы, рестораны. Блок часто посещал эти увеселительные заведения. Его влекли театры миниатюр, садовые эстрады, цирки, где «можно встретить иногда такие блестки дарований, такие искры искусства, за которые иной раз отдашь с радостью длинные «серьезные» вечера, проведенные в образцовых и мертвых театрах столицы…».

Блок наблюдал самоуверенные компании «золотой молодежи», денежных воротил, женщин всех сословий, слушал цыганские хоры – непременных участников эстрадных представлений, французских шансонетных певичек.

Помните, у Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…».

Иногда приезжал он в Озерки, садился на скамью у широкого венецианского окна вокзала и смотрел на перронную суету. Паровозные гудки, свистки кондукторов, лязг железа сливались в грустную и тревожную музыку расставаний. И однажды случилось чудо. Когда очередной поезд тронулся и белесые клочья пара полетели назад, в опущенном окне вагона мелькнуло прекрасное женское лицо. И шляпа с траурными перьями. И в кольцах узкая рука. Видение возникло на миг – и исчезло.

А вечером он сидел за ресторанным столиком с бокалом вина и снова увидел Ее. Как могла Она очутиться здесь, в этом чаду, среди возбужденных и пьяных людей?.. Тогда, в апреле 1906 года, родились знаменитые строки:

 
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух…
 

Так вошла в русскую поэзию Незнакомка.

Через некоторое время в тех же Озерках Блок увидел афишу цыганского концерта. Остался послушать. Потом записал: «…Они пели Бог знает что, совершенно разодрали сердце; а ночью в Петербурге под проливным дождем та цыганка, в которой, собственно, и было все дело, дала поцеловать свою руку ‹…›. Потом я шатался по улицам, приплелся весь мокрый в «Аквариум», куда они поехали петь, посмотрел в глаза цыганке и поплелся домой…».

Так явилась ему еще одна Незнакомка.

В 1907 году Александр Блок забрел в один из столичных паноптикумов – музей восковых фигур на Невском, во дворце княгини Юсуповой (ныне – Дом актера). Среди экспонатов находилась раскинувшаяся на ложе египетская царица Клеопатра. Некоторые восковые фигуры были снабжены механическим устройством, которое приводило их в движение. Хозяин заводил где-то под ложем механизм, и грудь Клеопатры начинала вздыматься, глаза ее раскрывались, змея на ее груди выпрямлялась и выпускала жало. В тот день Блока увидел в этом зале К. И. Чуковский. «Меня удивило, – писал позднее Корней Иванович, – как понуро и мрачно стоит он возле восковой полулежащей царицы с узенькой змейкой в руке, – с черной резиновой змейкой, которая, подчиняясь незамысловатой пружине, снова и снова тысячу раз подряд жалит ее голую грудь к удовольствию каких-то похабных картузников. Блок смотрел на нее оцепенело и скорбно».

Тогда появилась блоковская «Клеопатра»:

 
Открыт паноптикум печальный
Один, другой и третий год.
Толпою пьяной и нахальной
Спешим…
В гробу царица ждет.
Она лежит в гробу стеклянном,
И не мертва, и не жива,
А люди шепчут неустанно
О ней бесстыдные слова…
 

В 1910 году Блок задумал большую поэму «Возмездие». Предгрозовая атмосфера накануне мировой войны связалась в воображении поэта… с расцветом французской борьбы, которую он наблюдал в петербургском цирке «Модерн» (на Петербургской стороне, в Александровском парке): «…Среди борцов были истинные художники; я никогда не забуду борьбы безобразного русского тяжеловеса с голландцем, мускульная система которого представляла из себя совершеннейший музыкальный инструмент редкой красоты».

В годы жизни на Петербургской стороне, на Малой Монетной улице (1910–1912), Блок часто приходил в Александровский парк. Он восхищался эстрадными эксцентриками, мерялся силой у пружинных автоматов и без конца катался на «американских горах». В парке находился Народный дом императора Николая II, а в нем – маленькая обсерватория; ее обслуживал студент, астроном и поэт. Поздними вечерами смотрел Александр Александрович сквозь телескоп на звезды, рассматривал фигуру ангела на шпиле Петропавловского собора.

А столичные рестораны! Как-то в 1910 году Блок обедал в ресторане Виллы Родэ, который, кстати сказать, К. Чуковский назвал «великолепным притоном». И появились знакомые всем строки:

 
Я сидел у окна
в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе
черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
 

В доме № 57 по Офицерской улице – последнее пристанище поэта. А по соседству на той же улице располагалось одно из популярных увеселительных заведений столицы – Луна-парк. Александр Александрович приходил сюда регулярно. Снова и снова катался на здешних «американских горах» – до самого закрытия кассы. Нередко приводил сюда и друзей. Смотрел постановки драматических трупп на сцене здешнего театра. Присутствовал и на скандальном спектакле – постановке трагедии В. Маяковского «Владимир Маяковский», после которой публика устроила исполнителям и автору, игравшему центральную роль, обструкцию.

Не раз приезжал Блок и в «Привал комедиантов» – клуб художников, писателей, актеров на Марсовом поле. Слушал здесь, как читает жена, Любовь Дмитриевна, профессиональная артистка, только что впервые опубликованную в газете его поэму «Двенадцать». В зрительном зале он стоял у задней стены, чтобы лучше видеть реакцию слушателей.

А на эстраде уже звучали и его строки, и здесь же, в маленьких театрах-кабаре, возникали новые – от впечатлений, даримых чужим, не всегда понятным и доступным весельем. Сколько его стихов родилось на торжище веселящегося Петербурга!

И все эти годы в дневниках и письмах поэта мелькали имена столичных ресторанов: «Донон», «Малый Ярославец», «Крыша» Европейской гостиницы.

После одного из обедов на «Крыше» он писал матери: «…там занятно: дорожки, цветники и вид на весь Петербург, который прикидывается оттуда Парижем…».

Юрий АЛЯНСКИЙ

«Наследие» № 33 (389) опубликовано 10.08.1996 в № 151 (1327) «Санкт-Петербургских ведомостей»

О пользе игры в карты

Легендарный журнал «Театр и искусство» родился в Петербурге ровно сто лет назад. Первый его номер вышел в свет 5 (17) января 1897 года. Напечатанный на хорошей бумаге большого формата, с прекрасными иллюстрациями, номер стоил 20 копеек (годовая подписка – 6 рублей).

Создал новый журнал выдающийся критик, публицист, режиссер, драматург, театральный деятель Александр Кугель. Множество блестящих по стилю статей, очерков, фельетонов; больше десятка книг о театре, об актерах, режиссерах, драматургах, театральных антрепренерах; литературные воспоминания; созданный вместе с женой, артисткой З. В. Холмской, театр сатиры и пародии «Кривое зеркало» (он существовал с 1908-го с небольшим перерывом до 1931 года, пережив своего создателя на три года) – это все сделано Кугелем.

«Ежедневная газета имеет преимущество в смысле быстроты и свежести заметок, – писал А. Кугель в предисловии к первому номеру нового журнала. – Но в ежедневной газете быстрота убивает подчас точность, а еще чаще красоту художественного отражения. Быстрота размножения обратно пропорциональна жизнеспособности размножаемого».

В первом номере «Театра и искусства» представлены были многие виды и жанры театральной публицистики и критики: в их числе статья о современных театральных течениях, очерк самого Кугеля о великой итальянской драматической актрисе Элеоноре Дузе – она находилась тогда в расцвете таланта и славы и успела побывать на гастролях в России.

Печаталась и самая первая хроникальная заметка, весьма примечательная: «Государь Император по всеподданнейшему ходатайству председательницы Императорского общества поощрения художеств, Ее Императорского Высочества Принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской, Всемилостивейше соизволил наградить профессора скульптуры академика Марка Антокольского чином действительного статского советника». В табели о рангах так именовался четвертый по значимости чин (соответствовавший в армии чину генерал-майора).

Далеко не все имена ведущих авторов журнала «Театр и искусство» что-либо скажут современному читателю. Среди самых заметных – прозаик, критик, журналист В. Г. Авсеенко; литературный и театральный критик, фельетонист А. В. Амфитеатров; театральный критик и драматург Ю. Д. Беляев; театральный деятель, переводчик, историк искусства П. П. Гнедич. Они в значительной мере определяли уровень, стиль и направление нового журнала.

Позднее к этим авторам присоединился еще один – Анатолий Васильевич Луначарский. С 1906-го по 1917 год он жил в эмиграции и оттуда посылал в журнал свои корреспонденции. А потом вспоминал о тех годах в предисловии к книге А. Кугеля «Профили театра»: «Я помню, в годы нашей большой близости, когда я работал под руководством Кугеля в его театральном журнале, как «корреспондент из Парижа», я как-то раз сказал ему, как много мне приходится писать и как быстро я пишу. Вместо похвалы я услышал из уст Кугеля строгое порицание. Он сказал мне: «Я доволен вашими статьями, у вас это выходит очень недурно, но если вы действительно пишете так быстро, это значит, что вы могли бы добиться как писатель гораздо большего. Я никогда не позволяю себе писать что-нибудь сразу или диктовать свои статьи…».

Статьи Кугеля представляются крылатыми, быстролетными, импровизированными, но в них заключается не только много таланта, но и много добросовестности».

Начиная свои собственные воспоминания о рождении театрального журнала, А. Кугель увлеченно развивает идею человеческого легкомыслия как залога оптимизма, бодрости духа и воли к жизни. Природным своим легкомыслием, по его собственному утверждению, и был он подвигнут на создание журнала «Театр и искусство», хотя совершенно не владел тогда необходимыми для подобного начинания азами деловитости, коммерции, экономики. Да и начального капитала имелось маловато – около трехсот рублей.

Но судьба потворствовала легкомысленному мечтателю. В те дни один театральный знакомый пригласил его поиграть после обеда в карты. Кугель играть не любил и не слишком-то умел, но отказаться посчитал неудобным. Игра затянулась далеко за полночь. Было смертельно скучно, хотелось спать. Но, как это случается с неофитами, он вчистую обыграл своих партнеров и в одночасье приобрел значительную сумму, которая и помогла появиться на свет первому номеру «Театра и искусства».

Дитя легкомыслия оказалось вполне жизнеспособным. Впрочем, не буду пересказывать своими словами прекрасные страницы воспоминаний самого создателя журнала…

Юрий АЛЯНСКИЙ

«Наследие» № 2 (411) опубликовано 11.01.1997 в № 5 (1430) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Целитель Александровской колонны

В 1861 году императору Александру II доложили, что на отполированной поверхности Александровской колонны появились опасные трещины. Вскоре выяснилось, что проблемы подобного рода возникали и прежде, еще при жизни архитектора, возводившего этот памятник. Тогда О. Монферран в своих рапортах объяснил, «что обозначившаяся на колонне полоса вид трещины имеет только вследствие оптического обмана, происходящего от особенных свойств гранита, в сущности же колонна нисколько не повреждена».

На сей раз высочайшим повелением был учрежден «Комитет для исследования повреждений памятника Александра I». В него были назначены известные архитекторы К. А. Тон, А. П. Брюллов, А. И. Штакеншнейдер, Г. А. Боссе, знаменитые ученые Г. П. Гельмерсен, Э. И. Эйхвальд, А. Я. Купфер. В Комитет был направлен и инженер-генерал-майор В. Д. Евреинов – как «наиболее в сем случае могущий быть полезным».

После возведения вокруг колонны лесов все смогли убедиться, что повреждения на колонне не являются обманом зрения, а действительно представляют собой трещины, заполненные еще перед установкой колонны какой-то мастикой, уже потрескавшейся и местами выпавшей.

В. Д. Евреинов обратил внимание представительного собрания на то, что «совокупность трещин как на юго-западной, так и на северо-восточной стороне колонны образует как бы полосу, перерезывающую колонну сверху вниз, по направлению… несколько наклонному, так что постоянное увеличение числа и размеров трещин со временем может породить обрушение колонны, соскальзыванием верхней части вниз». Он предложил трещины заполнить раствором из портландского цемента и осуществлять искусственную полировку – чтобы вода не замораживалась в теле колонны.

Летом следующего года колонну «лечили» по способу, предложенному Евреиновым. И сейчас можно видеть свисающие с капители медные цепи. К этим цепям крепили люльки, с которых регулярно (до 1917 года) осматривали колонну и устраняли на ней мелкие повреждения. Обычно цепи лежали на капители – не висели без дела, якобы изображая собой, по разумению некоторых, «разорванные узы тирании».

Кто же был генерал-майор В. Д. Евреинов, человек, «вылечивший» Александровскую колонну?

Архивные документы позволяют нам восстановить память о нем.

Вячеслав Дмитриевич Евреинов с отличием окончил Благородный пансион при Московском университете почти в одно время с М. Ю. Лермонтовым. Затем уехал в Петербург, где в 1828 году поступил в Институт корпуса инженеров путей сообщения.

Математические способности Вячеслава Дмитриевича позволили ему стать первым в выпуске 1831 года, и имя его было выбито на мраморной доске в конференц-зале института. Он был оставлен «для продолжения наук». Через некоторое время Евреинов был утвержден в должности профессора по курсу гражданской архитектуры и строительного искусства.

В памяти своих воспитанников он остался не только как «прекрасный профессор», но и как владелец «прекрасного катера о четырех парусах». Во время летней геодезической практики Евреинов набирал из студентов команду для плаваний по Неве. В. А. Панаев вспоминал: «…По Неве плавают беспрестанно палубные соймы, очень быстроходные, отлично лавирующие и очень круто ходящие по ветру. Евреинов не мог видеть этих сойм, чтобы не обгонять их. Обрезать сойму можно было только идя круче их к ветру. Надо было видеть беснование Евреинова, когда кто-нибудь из нас… вздумает переносить парус не вовремя… и сойма в это время проскочит мимо нас. Он серьезно сердился и объявлял, что впредь такого преступника брать к себе на катер не будет».

…Сейчас нам трудно представить себе то потрясение, которое испытало население Петербурга, когда 18 февраля 1855 года было извещено о кончине императора Николая I. Было решено воздвигнуть монумент почившему самодержцу в центре столицы. Огюст Монферран составил чертежи и рисунки для порученного ему памятника, и уже в 1856 году на Исаакиевской площади был вырыт котлован, начата кладка фундамента. Увы, вскоре, в мае 1858 года, архитектор умер…

Главноуправляющий путями сообщений и публичными зданиями генерал-адъютант К. В. Чевкин, в чьем ведении находилась постройка памятника, «всеподданнейше» предложил Александру II: «Строителем по окончательному сооружению памятника императору Николаю I назначить корпуса инженеров путей сообщений полковника Евреинова, имевшему и доныне по поручению моему наблюдение за выполнением работ онаго». В июле 1858 года Евреинов был утвержден.

Многосложная и колоссальная постройка была завершена к заданному сроку – к 25 июня 1859 года. В. Д. Евреинов был награжден единовременной выдачей 4 тыс. рублей, орденом Св. Анны с короною, стал генерал-майором.

Вскоре ему представилась возможность вновь реализовать свои организаторские способности.

Главным событием празднования тысячелетия России должно было стать сооружение памятника, посвященного этому знаменательному юбилею. Местом постановки памятника был избран Новгородский кремль. В 1859 году объявили конкурс на проект памятника. Из 53 присланных проектов первым был признан рисунок М. О. Микешина – художника-баталиста, недавнего выпускника Академии художеств. Строителем памятника был назначен В. Д. Евреинов, и работы успешно завершились за три года…

Последним памятником, с которым В. Д. Евреинову пришлось иметь дело, стал памятник Екатерине II в сквере у Публичной библиотеки.

Евреинов внес свои предложения по проекту, но в реализации его не участвовал. К тому моменту, когда на постройку были выделены деньги, его уже не было в живых: в декабре 1868 года в возрасте 57 лет он скончался.

В. А. Киприянов, современник В. Д. Евреинова, так описал его: «Это был человек высоких правил, в высшей степени честный и притом с большим умом. С развитием ума и образованием он соединил в себе доброту сердца, а бескорыстие и самоотвержение отличали собою все его служебные отношения и его собственную личную жизнь…».

Альберт АСПИДОВ

«Наследие» № 3 (412) опубликовано 18.01.1997 в № 10 (1435) «Санкт-Петербургских ведомостей»