Текст книги "Санкт-Петербургские ведомости. Наследие. Избранное. Том II"

Труженицы моды

Читая однажды напечатанные в журнале «Голос минувшего» за 1915 год отрывки из дневника Василия Федоровича Малиновского, первого директора царскосельского Лицея, я наткнулась на строки, которые позабавили тем, что показались написанными будто недавно.

«Свобода и разрешение на всякие наряды, обрезание волос и кафтанов, возвышение главы мужеской, продление хвоста женского, обнажение их рук и шей… Молодцы устремились в соперничество красным девам и женам, мужественно решились проколоть свои уши и щеголяют ныне в серьгах с румяными щеками… Росианки одеваются с образца статуй. Кроме обнажения шеи, платье так тонко, что все части тела видны в своей фигуре… Взаимны пожертвования Венере на щет благопристойности…»

Петербургские модницы у памятника Петру I «Медный всадник». Дата съемки: 1908–1909 гг. Место съемки: Санкт-Петербург. Автор съемки: Карл Карлович Булла

Вот с таким, полагаю, изумлением писал Малиновский о петербургских модниках образца 1803 года. Бедный Василий Федорович! Не видел он столичных дам в нарядах, фасон которых они в свою очередь позаимствовали у мужчин – таких, как на этом снимке 1910-х годов. Интересно, как это у них тогда называлось – юбка-брюки или брюки-юбка? Только и остается в очередной раз согласиться: всякая новая мода – хорошо забытая старая…

Впрочем, Малиновский, будучи наставником юношества, возможно, по этой причине и консервативен в своих оценках. Вот же мнение настоящего ценителя – Теофиля Готье, писателя и путешественника, но прежде всего – француза: «Что касается туалетов, то русские женщины очень элегантны и еще большие модницы, чем сама мода».

Кстати, о самом слове «мода». Лингвисты говорят, что появилось оно в нашем языке при Петре Первом. Вполне возможно, что именно апрельский от 1719 года петровский указ впервые его и зафиксировал. А разрешал царь тем указом «санкт-петербургским купцам-голландцам» Тамесу и Борсту продавать штофную материю в новой столице – «для образцов и новой моды».

…Но где же брали прелестные фасончики петербургские щеголихи? Конечно же, подсматривали друг у друга, «вращаясь в свете». Да и журналов мод имелось предостаточно: «Венский шик», или «Парижская мода», или «Дамский мир»…

Интересно, что подобные хлопоты журнал «Женский вестник» совершенно серьезно назвал в 1866 году тяжкой работой, а самих дам, ими занятых, – «труженицами». Именно! «Вы думаете, легко достается девушке… это красивое умение производить эффект в гостиной своим костюмом, пеньем, танцами?» В самом деле, сколько муки претерпевает она ради этого в пансионе! От одной игры на арфе и рояле истощаются мускулы и расслабляется нервная система…

Простим, впрочем, «Женскому вестнику» 1866 года его наивные рассуждения – все-таки это было одно из первых в России изданий такого рода, да еще посвященное проблеме «женщина и общество». Тем более что авторы его понимали, что «при правильном развитии женщины, она не могла бы придавать большой важности куску лент, цвету платья и всем этим блестящим мелочам, наполняющим ум и жизнь светской женщины…».

Через сорок лет российские читательницы получили новый «Женский вестник». Но то было уже другое время и совсем другой журнал. Показательна сама фигура его издательницы – «женщина-врач» М. И. Покровская, хорошо известная петербургским беднякам…

Совсем иначе ставится здесь «женский вопрос» – как возможность равноправия с мужчинами.

А потому журнал с удовлетворением извещал о разрешении, данном с согласия государя, занимать женщинам различные должности в почтово-телеграфном ведомстве. Об организации постоянных женских сельскохозяйственных курсов. Об открытии также женских фармацевтических курсов – сфера в силу своей высокой доходности и для мужчин-то доступная по жесточайшему отбору. О первой столичной женской артели кассирш, бухгалтерш, продавщиц и конторщиц… И так далее и тому подобное.

Но женщины не были бы женщинами, если бы даже в таком серьезном, «общественно-научно-литературном» издании, каким объявлен был журнал Покровской, ничего не написали… да-да, о моде! Правда, подошли они к этой всегда животрепещущей теме с «гигиенической» точки зрения. Длинные юбки – если не ездишь в карете» – нехороши тем, что «подметаешь пыль и грязь с дороги»; такими же «сборниками пыли и микроорганизмов» являются всякие буфы, оборки, кружева и бахрома…

«Нельзя не пожелать, чтобы интеллигентные женщины взяли на себя инициативу выработать изящный, удобный, простой и гигиенический костюм».

Наталия ГРЕЧУК

Фотография предоставлена ЦГАКФФД СПб

«Наследие» № 10 (522) опубликовано 6.03.1999 в № 42 (1952) «Санкт-Петербургских ведомостей»

«Взломав свой синий лед…»

Лед сковывает Неву неизменно каждый год. Только происходит это – в зависимости от погодных условий – чуть раньше или чуть позже, да и толщина невского льда бывает разной – от 10 сантиметров до метра.

В прежние времена зимний лед Невы становился транспортной магистралью, сплошным мостом между частями Петербурга. Или – ареной для народных праздников. Городская дума заботилась о поддержании порядка и чистоты на замерзшей Неве. За этим следили речная полиция и специальные артели рабочих. О переправах через Неву широко оповещали горожан.

Сегодня невский лед не так устойчив, как раньше, и прежде всего оттого, что река подвержена действию множества «антропогенных» факторов – от работы ледоколов до поступления в Неву промышленных стоков. Потому и ледовый режим Невы, да и дата начала ледохода не очень-то предсказуемы.

И все же есть данные многолетних наблюдений, которые свидетельствуют: 24 марта в окрестностях города появляются первые проталины, 31-го – разрушается устойчивый снежный покров, 1 апреля средняя за сутки температура воздуха переходит через ноль, а 11-го начинается движение льда на Неве. Все эти даты – средние, конечно, и отклонения от них бывают весьма существенны. В 1822 году, например, весенний ледоход начался 6 (18) марта. «Достопамятный год в летописях Петербурга; подобного не бывало доныне и едва ли скоро дождутся подобного жители нашей северной столицы. Нева вскрылась 6-го марта. В первый день Пасхи, 2 апреля, женщины ходили в кисейных платьях, мужчины в одних сюртуках…» – отмечал современник. Он оказался прав и в своем предсказании: мартовское вскрытие Невы произошло только через 60 лет, 18 (30) марта 1882 года. Это уже в нашем столетии ранние ледоходы стали случаться чаще…

Речной лед проходит обычно за 3–5 суток, затем Нева почти неделю остается свободной, после чего начинается ладожский ледоход длительностью 8–12 суток. В это время (конец апреля – начало мая) в городе обычно холодно. Но не из-за ладожского льда, как говорят в народе, а от преобладающих в это время восточных ветров.

Величественная, преимущественно спокойная Нева иногда проявляет свое коварство, в ее течении случаются заторы. Известный исследователь Ладоги А. Андреев более 100 лет назад описывал вскрытие Невы весной 1858 года: «…Лед массой скопился у Красных сосен и сделал сильный затор, который образовал собой плотину и загородил течение реки. Вода около Шлиссельбурга, при истоке Невы, поднялась весьма высоко, такого подъема не помнили и старожилы, ниже… вся вода упала до удивительно низкого уровня. Жители по осушенному ложу реки находили много якорей, цепных канатов и свободно вывозили на лошадях железо, утонувшее с баржой в 1824 году… Русло реки так сузилось, что похоже было на маленькую речку».

Летопись жизни Невы содержит немало любопытных страниц; она пишется и сегодня, и свое место займет в ней 1999-й. Только вот жаль, что канула в Лету отмеченная Пушкиным традиция салютов в честь весеннего ледохода и начала навигации, когда

 
…Взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет,
И, чуя вешни дни, ликует…
 

Ким ПОМЕРАНЕЦ

«Наследие» № 14 (526) опубликовано 3.04.1999 в № 60 (1970) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Звезда и смерть турецко-подданного

Два здания на Невском проспекте против улицы Маяковского выделяются своими размерами и отделкой. Особое внимание привлекает дом № 65. Это здание, построенное в самом начале века, словно демонстрирует богатство и состоятельность своего тогдашнего хозяина. В обиходе дом называли «домом Блокка» – по имени владельца…

Имя Генриха Блокка на рубеже веков было известно всем. Оно стало притчей во языцех, звучало на устах куплетистов и собирателей анекдотов и даже попало на театральные подмостки. Когда в 1900 году миру явлен был очередной опус драматурга переводчика Л. Пальмского «Банкирский дом «Генрих Шток и Ко»», всем стало ясно: пьеска метит в известного банкира. Не случайно на премьеру этого спектакля съехался весь цвет дельцов фондовой биржи. Публика была, однако, разочарована. Персонажи фарса не имели ничего общего с «прототипами» – кроме созвучия имен и рода занятий.

Дом на Невском пр., 65, связанный с авантюристом Генрихом Блокком, ставшим одним из прообразов Остапа Бендера

Действие спектакля завершилось шумным празднеством по поводу заключения удачной «сделки», и никто из присутствующих в зрительном зале не предполагал, насколько далеким от хеппи-энда окажется через несколько лет финал банкирского дома «Генрих Блокк».

Начав карьеру конторским мальчиком в одном из банков, турецкий подданный Генрих Генрихович Блок (удвоение последней буквы фамилии было сделано позже, для солидности) хорошо усвоил одну истину: залогом успешной работы банка служит не модная одежда его хозяина, не роскошный выезд, но прежде всего – реклама!

Впервые имя Генриха Блокка зазвучало во всероссийском масштабе в середине 1880-х годов, когда он (в то время двадцатилетний юноша) стал выпускать «Вестник тиражей погашения всех обращающихся на русских биржах процентных бумаг». Разумеется, журнал постоянно печатал рекламу банкирского дома «Генрих Блокк» – с подробным описанием совершаемых банком операций с ценными бумагами. В ту же пору реклама Блокка стала мелькать и в других газетах и журналах. Но банкиру и того было мало: он стал помещать свое имя даже на скамейках и… воздушных шарах.

Со временем уже шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на клочок бумаги, в центре которой было выведено: «Генрих Блокк»…

Тысячи рублей вкладчиков потекли на счета банка под выгодные проценты, которые Блокк платить не особенно торопился, затемнив к тому же возврат денег сложной процедурой. В привилегированном положении оказались вкладчики первой волны, претензии которых удовлетворялись за счет новых и новых поступлений.

За годы бурной финансовой деятельности Г. Блокк приобрел два имения, молочную ферму, дачу на Крестовском острове, превосходную английскую паровую яхту; стал владельцем огромного дома в центре столицы…

Благополучная жизнь рухнула в одночасье.

Мартовским днем 1906 года Генрих Блокк был найден в своем доме на Невском мертвым. Тело его находилось у дверей раскрытого банковского сейфа. Обстоятельства сомнений не оставляли: самоубийство.

В печати появились слухи о том, что это была не первая попытка ухода из жизни, что банкир давно страдал неуравновешенностью. Однако причины экстраординарного поступка были в другом…

После смерти Блокка более ста вкладчиков банка предъявили иски на возврат денег, помещенных ими в банк под проценты. По подсчетам всех долговых обязательств было установлено, что задолженность банка составила почти полтора миллиона рублей. В кассе же было найдено менее одной тысячи рублей да около трех тысяч в ценных бумагах.

Уже через месяц в газетах появились анонсы о продаже с торгов яхты, лошадей, каретного сарая Блокков. Приобрел тогда новых хозяев и дом № 65 на Невском проспекте…

Но вернемся теперь к самому Генриху Блокку, судьба которого – позволим себе предположение – имеет отношение к известному литературному герою.

В романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» читаем: «Звали молодого человека Остап Бендер. Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность: «Мой папа, – говорил он, – был турецко-подданный»».

Не существует ли между турецким подданным Г. Г. Блокком и О. Бендером – сыном турецкого подданного! – какой-либо связи?

Вот и еще одно совпадение: «Мать, – говорил о родителях Остап, – была графиней и жила нетрудовыми доходами», а «папа… давно скончался в страшных судорогах». Но ведь именно так, – увы! – в страшных судорогах, ушел из жизни Генрих Блокк!

В пользу наших предположений говорит и многозначительная обмолвка Паниковского в адрес Остапа Бендера: «Этот невский франт…». Выходит, молодой человек был взращен и воспитан на берегах Невы!

Могли ли знать о Блокке Ильф и Петров, мальчишками жившие тогда в Одессе? Вполне! Не случайно же газеты в 1906 году писали, что смерть Генриха Блокка должна поразить главным образом провинцию, где широко действовал покойный банкир. Одесские газеты того времени в первых строчках телеграфных сообщений печатали информацию о расследовании самоубийства Г. Блокка и о положении дел в банке. А в апреле 1906 года «Южное обозрение» напечатало статью, раскрывающую всю подноготную происшествия.

Леонид СИДОРЕНКО

Фото Сергея Грицкова

«Наследие» № 20 (532) опубликовано 15.05.1999 в № 88 (1998) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Толкучка для бедного человека

Имелась в старой структуре петербургской городской власти комиссия о пользах и нуждах народных. Среди этих польз и нужд числилась и рыночная торговля.

В 1912 году, например, по подсчетам комиссии, насчитывалось в столице уже шестьдесят шесть городских и частных рынков и базарных площадей. Известное дело, где рынок, там и толкотня. Покупатель ходит, ищет товар, да и продавец не всегда на одном месте сидит – что когда-то, что теперь… Да вот взгляните на снимок, сделанный в 1910-е годы на одной из базарных площадей – Покровской: разве не увидишь и сегодня похожие картины?

Впрочем, надо заметить, что собственно толкучий торг официально был разрешен Думой и Управой на одном-единственном в городе рынке. Назывался он Александровским и помещался когда-то на участке, замыкаемом Садовой улицей, Вознесенским проспектом и набережной Фонтанки. Своим появлением обязан был этот рынок грандиозному пожару, уничтожившему 28 мая 1862 года торговый Апраксин двор. Да, между прочим, и не только двор: горели тогда дома по соседству на Садовой, по Чернышеву переулку и даже за Фонтанкой, на Загородном!

Общий вид торговых рядов на Покровской площади. Дата съемки: начало 1900-х гг. Место съемки: Санкт-Петербург. Автор съемки неизвестен

Что касается погорельцев-апраксинцев, то им для устройства торговых мест сразу был предоставлен Семеновский плац. Устроенный там рынок уже тогда получил именование Александровского, поскольку был «основан на фундаменте царского благоволения» – как написано в длиннющей оде, сочиненной и изданной каким-то благодарным торговцем.

Автор оды, как и остальные его сотоварищи, рассчитывал, что Семеновский плац так и останется в их распоряжении, но выяснилось, что у хозяев города есть план строительства городского рынка на новом постоянном месте. Торговцы били челом, просили пожалеть их: новое обустройство опять потребует средств, между тем как «труд апраксинца на плаце такой, что едва ли кто знает…». Напирали и на пользу своих занятий: «торг мелочного свойства отечественными произведениями, единственный во всей столице, есть главная и необходимая потребность столицы».

Но Дума и Управа оставались неумолимы. Проект был заказан архитектору А. К. Бруни и исполнен без задержки; не затягивая, приступили и к строительству. Что было обещано твердо и заложено в проект, так это наличие специального места для «толкучего торга».

На торжество открытия нового рынка 16 октября 1867 года прибыл сам Александр II и уже официально подарил ему свое имя. Столичные газеты взахлеб расписывали замечательное сооружение, которое могло бы «послужить образцовым украшением Лондона, Парижа, Берлина и вообще какого угодно города в мире». Впрочем, мелкому торговцу, не имевшему денег держать лавку или даже палатку, не было дела до этих сравнений. Ему достаточно было знать, что на новом Александровском рынке имеется для него огромная площадь под названием Толкучая, с большой буквы.

Но, как говорится, недолго музыка играла…

В Публичной библиотеке хранится «всеподданнейшее прошение от бедных торговцев Александровского рынка», писанное, по их просьбе и малограмотности, сотоварищем Петром Красинским. «Упав к подножию Престола Августейших ног» царя, умоляли они в октябре 1895 года уже Николая II защитить их от администрации рынка. Та вздумала запретить мелким торговцам стоять со своим товаром на одном месте – распространив на них правила, касающиеся разносчиков на городских улицах, коим предписывалось носить свой товар на себе, нигде надолго не останавливаясь.

«Бедный народ города Петербурга, – писал Петр Красинский от имени солдаток Марфы Тимофеевой и Анны Егоровой, отставного фейерверкера Мальцова, отставного солдата Павла Петрова и других просителей, – бежит в Александровский рынок купить либо продать вычиненное белье и платье для мастерового, либо починенные галоши для бедного неимущего люда; здесь, на толкучке, можно одеться весьма доступно и дешево для бедного человека… Купцу кулаку, владеющему несколькими лавками, не нравится этот копошившийся люд, бьющийся в борьбе за существование…»

Возымела ли эта слезница какое действие или у рыночного начальства не было сил справиться с рыночной стихией, но только в 1903 году уже сам градоначальник озаботился состоянием толкучего торга в Александровском рынке. Он указал Думе с Управой, что мелочная торговля оттуда уже выползает на соседние улицы, в том числе и на Вознесенский проспект – «место Высочайших проездов к Варшавскому и Балтийскому вокзалам».

Взглянув по направлению указующего перста, нашли недостатки в толкучке и думцы с управцами – сочтя ее «очагом возникновения всякой заразы», помехой уличному движению, угрозой возникновения пожара… Потому было приискано толкучему торгу новое место в столице – близ Преображенского кладбища, у Николаевской железной дороги.

Но судя по адресным столичным книгам, официальных конкурентов у Толкучей площади Александровского рынка так и не появилось.

Наталия ГРЕЧУК

Фотография предоставлена ЦГАКФФД СПб

«Наследие» № 26 (538) опубликовано 26.06.1999 в № 118 (2028) «Санкт-Петербургских ведомостей»

Бомба в дымоходе

Убийство министра В. К. Плеве в 1904 году потрясло современников. Однако этот громкий теракт был, разумеется, далеко не единственным в те годы: террористы проявляли в начале века активность чрезвычайную.

Впрочем, не всем их планам суждено было сбыться. Кому-то из «бомбистов» мешала полиция, а кому-то – и просто случай.

Такой случай спас в числе прочих Сергея Юльевича Витте.

…В начале Каменноостровского проспекта стоит невысокий особняк. История его в основных чертах такова. В апреле 1898 года Петербургская городская управа разрешила потомственному почетному гражданину К. Ф. Штрембергу «постройку каменного 3-этажного лицевого дома» на принадлежащем ему участке по проекту, составленному архитектором Э. Ф. Виррихом. Стройка еще продолжалась, когда участок был приобретен Сергеем Юльевичем Витте. Всесильный министр финансов жил до той поры в служебной министерской квартире (Мойка, 45). Но, очевидно, памятуя о превратностях министерских судеб, пожелал заиметь в столице и собственный угол.

Дом на Каменноостровском пр., 5, в котором едва не погиб от рук террористов бывший премьер-министр Сергей Витте

Предчувствия Витте оказались обоснованными. В августе 1903 года он перестал быть министром финансов и переехал в свой дом. Вскоре он был снова призван к власти – и с 27 октября 1905 года должен был жить, из соображений безопасности, при Зимнем дворце (в доме № 30 по Дворцовой набережной). Но уже в апреле 1906 года он опять возвращается к себе – безвластный, будучи только лишь членом Государственного совета…

В 1907 году граф приступил к составлению своих «Воспоминаний». Он начал их с ближайших дней, с царствования Николая II, еще обуреваемый страстями минувшей и продолжающейся борьбы. Реальность последней обозначилась очень скоро.

30 января 1907 года газета «Новое время» сообщила: «В доме графа Витте нашли адскую машину. Если бы не счастливая случайность, произошел бы новый страшный взрыв, были бы опять новые жертвы…»

«Счастливая случайность» заключалась в том, что личному секретарю графа – Гурьеву – понадобилась для занятий пустовавшая комната на верхнем этаже. Буфетному мужику Осипу Васильеву было поручено затопить здесь печь. И когда истопник занялся этим делом, то обнаружил опущенный по дымоходу на веревке ящик, в котором оказалась бомба с часовым механизмом. В соседнем дымоходе нашли еще одну такую же. Когда экспертами был произведен на полигоне опытный взрыв, то эта бомба «обнаружила такую силу, что если бы обе машины были взорваны, то силой взрыва весь дом был бы уничтожен».

Злоумышленники вскоре снова дали о себе знать. Витте получил по почте анонимное письмо. В письме сообщалось, что бомбы якобы «были заложены партией большевиков, что партия эта решила его убить и что для своего спасения он должен переслать 5000 рублей по указанному адресу». Граф отправил это письмо директору департамента полиции.

Сигналы о готовящемся новом покушении на Витте доходили до властей и по агентурным каналам. Графа попросили воздержаться от посещений Государственного совета. Однако Витте не прерывал свои поездки в центр города – дабы коллеги не заподозрили его в трусости. А 29 мая того же 1907 года «Петербургский листок» известил о новом происшествии: в Ржевском лесу, неподалеку от Пороховых заводов, двое мальчиков неожиданно наткнулись на ужасное зрелище. «На траве лежал молодой человек… одетый в дорогое платье и котелок. Шея убитого была насквозь пронизана кинжалом, последний так и остался в ране… Неподалеку от трупа обнаружены две не вполне снаряженные бомбы и в жестянке – гремучая ртуть. По-видимому, на роковом месте была прервана работа по снаряжению адских снарядов…»

Убийцу не пришлось долго искать. Уже на следующий день после совершения преступления, 28 мая, он явился с покаянием. Но не в органы правопорядка, а в один из комитетов партии социалистов-революционеров. «Крайне взволнованный юноша» (им оказался некий В. Федоров) рассказал, как его «завлек» не знакомый ему дотоле А. Е. Казанцев, объявивший себя революционером-максималистом. Выполняя распоряжения Казанцева, Федоров убил члена редакции «Русских ведомостей» Г. Б. Иоллоса и опустил бомбы в трубы дома Витте, проникнув к ним с крыши соседнего дома. Бомбы, найденные в Ржевском лесу, также предназначались для графа. Но Федорову к этому времени открылась двойная роль Казанцева, его принадлежность к крайне правой партии Дубровина – и он убил его.

Письменные показания Федорова были переданы эсерами в полицию, а сам герой дня был переправлен во Францию.

Следствие удовлетворилось таким исходом дела и не стало искать «заказчиков преступления», однако Витте сам выявил причастность Казанцева к Охранному отделению и установил, что полученное им анонимное письмо было написано рукой этого агента. Граф пришел к выводу: «…покушение, которое делалось на меня и на всех живущих в моем доме… делалось, с одной стороны, агентами крайне правых партий, а с другой стороны, агентами правительства…». Тем самым, считал он, пытались пресечь написание его разоблачительных «Воспоминаний» и, «главное, овладеть документами, которыми я обладал и которые находятся у меня в доме»…

Альберт АСПИДОВ

Фото Александра Дроздова

«Наследие» № 34 (546) опубликовано 21.08.1999 в № 153 (2063) «Санкт-Петербургских ведомостей»