Текст книги "HistoriCity. Городские исследования и история современности"

История в городе

Характеризуя города как «лаборатории прошлого» или «истории», прежде всего нужно обратить внимание на связь городов с формированием темпоральных режимов современности, анализируемых целым рядом исследователей от Р. Козеллека до Х. Розы. Отправной точкой здесь может быть очевидный факт связи определенного этапа развития городов с идеей прогресса как движения в будущее, которая играла конститутивную роль для общества модерна. Эта идея воплотилась в различных проектах – начиная с планирования городов, ставшего почвой для появления множества современных утопий99
  Показательно, что многие из этих утопий опирались на те или иные исторические прототипы – будь то античный полис, города Средневековья или Ренессанса.


[Закрыть], и заканчивая многочисленными образцами футуристической архитектуры. Вместе с тем в этой исторической перспективе мы видим также кризис модерна, воплотившийся и в фактах полного уничтожения городов (от Сталинграда и Ковентри до Мосула и Мариуполя), и в кризисе градостроительных проектов, воплощавших идеи урбанистического модернизма, и в апокалиптических образах упадка городов, бытующих в фантастике. Классическим примером исторического тупика стало разрушение района Айгоу-Пруитт в Сент-Луисе, которое Ч. Дженкс назвал «смертью модернистской архитектуры»1010
  Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма. М.: Стройиздат. 1985. С. 14–15.


[Закрыть]. Попыткой разрешить фундаментальное противоречие современной культуры, связанное с неизбежностью слома традиций и старины как следствия творчества современного человека, можно считать идею «созидательного разрушения», которую, опираясь на М. Бермана1111
  Берман М. Все твердое растворяется в воздухе. Опыт модерности. М.: Горизонталь, 2020. С. 18.


[Закрыть] и Й. Шумпетера1212
  Шумпетер Й. А. Теория экономического развития. Капитализм, социализм и демократия. М.: Эксмо, 2008. C. 459–463.


[Закрыть], подхватили теоретики современного урбанизма1313
  См. например: Харви Д. Состояние постмодерна: Исследование истоков культурных изменений / Пер. с англ. М.: ИД ВШЭ, 2021. С. 65–103.


[Закрыть].

Пытаясь определить характерные черты современной темпоральности, местом формирования которой стал город, исследователи указывают на процессы унификации и ускорения времени. Однако наряду с этим, как отмечал Н. Трифт, нельзя упускать из внимания процессы дифференциации, приведшие к возникновению множественности времен, каждое из которых задавалось определенным социальным контекстом – трудовым, семейным, религиозным и т. д.1414
  Thrift N., May J. Introduction // Timespace: Geographies of temporality / ed. by N. Thrift, J. May. London: Routledge, 2001. P. 15. Одной из ярких попыток отрефлексировать эту проблематику стала программа ритмоанализа А. Лефевра.


[Закрыть] Различение временны́х характеристик социальной жизни и повседневности не могло не проявиться в организации культурной жизни. Убыстряющаяся смена различных культурных течений («-измов») стала симптомом культурной дифференциации, напряженной конкуренции идеологических и художественных проектов. Эта фрагментированность культуры, значение которой для современной эпохи было отмечено еще М. Вебером и Г. Зиммелем, отразилась и в осмыслении исторического процесса. Подводя в начале ХХ в. итоги развития новоевропейского историзма, Э. Трельч обозначил его главную проблему как культурный синтез современности1515
  Трельч Э. Историзм и его проблемы: Логическая проблема философии истории. М.: Юрист, 1994. С. 143–144.


[Закрыть]. Невозможность окончательного синтеза указывает на исторический характер самой этой работы и невозможность «снять» фрагментированность современной культуры.

Городская среда современного города все более тесно связана с чувствительностью к историческому времени. М. Берман, автор одной из классических работ о культуре модерна, выносит в эпиграф к главе, посвященной значимости городской культуры, фразу из письма Гёте к Эккерману, характеризующую Париж как «столицу мира», где «любой мост, любая площадь служат воспоминанием о великом прошлом, где на любом углу разыгрывались события мировой истории»1616
  Berman M. All that is Solid Melts into Air. N. Y.: Simon and Schuster, 1983. P. 131. (Перевод цитаты дается по изданию: Эккерман И.‑П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М.: Худож. лит., 1986. С. 571.)


[Закрыть]. Ярким проявлением отмеченной выше исторической эклектичности стало растущее количество (псевдо)исторических архитектурных стилей, которое все более воспринималось как печать современности в облике города1717
  Ярким примером попытки гармонично решить проблему исторического синтеза в городской среде может служить архитектурный облик венской улицы Рингштрассе. См.: Шорске К. Э. Вена на рубеже веков. Политика и культура. СПб.: Изд-во им. Н. И. Новикова, 2001.


[Закрыть]. Будучи воплощением распада классической нормативности в архитектуре1818
  См. об этом, например: Кириченко Е. И. Архитектурные теории XIX века в России. М.: Искусство, 1986.


[Закрыть], оно все больше превращало среду мегаполисов в подобие всемирной выставки. Осознание такого рода множественности применительно к городу стало одной из ключевых идей постмодернистского историзма, примером чего может служить известная концепция «городского палимпсеста» А. Хьюссена1919
  См. Huyssen A. Present Pasts: Urban Palimpsests and the Politics of Memory. Stanford, CA: Stanford University Press, 2003.


[Закрыть].

Начиная с XVIII в. история все больше приобретала ключевое значение в формировании идентичности современных обществ. Это не могло не сказаться на городской культуре и трансформациях городской среды, которые, как показано еще в классических работах В. Беньямина, были связаны с появлением новых публичных пространств и с интенсивным развитием медиа, определявших воображение участников разрастающихся городских сообществ2020
  Маккуайр С. Медийный город: медиа, архитектура и городское пространство. М.: Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», 2014.


[Закрыть]. История, прежде всего история политическая (будь то национальная или имперская), воплощалась в коммеморативной инфраструктуре, которая разворачивала и воспроизводила исторические повествования в городской среде2121
  Эта проблематика замечательно разобрана на примерах Вены и Берлина в работах К. Шорске и Р. Кошара: Шорске К. Э. Вена на рубеже веков; Koshar R. From Monuments to Traces: Artifacts of German Memory, 1870–1990. Berkeley: University of California Press, 2000.


[Закрыть]. Эта инфраструктура, которая включала в себя различные элементы, такие как исторические музеи, памятники, топонимию и т. д., интегрировалась в разнообразные механизмы сплачивания новых открытых сообществ – начиная от экскурсий и заканчивая праздниками и государственными коммеморативными мероприятиями. Именно этот круг явлений, как известно, в значительной мере стал фокусом внимания участников легендарного проекта «Места памяти»2222
  Нора П. Франция – память. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. Показательна широта концепции этого проекта, которая позволяла включить в анализ инфраструктуры не только памятники в буквальном смысле этого слова, но и символические топосы.


[Закрыть]. Сегодня в развертывании рефлексии о коллективной памяти и ее городской инфраструктуре участвуют как исследователи, так и городские активисты, и представители современного искусства.

Одним из важных направлений этой рефлексии сегодня становятся ограничения этой коммеморативной инфраструктуры, которые превращают ее не столько в посредника памяти, сколько в средство забвения2323
  Эти противоречия можно рассматривать как проявления более общей тенденции, которую связывают с характеризующим (пост)современную эпоху «кризисом репрезентации».


[Закрыть]. Опираясь на разработки исследователей исторической культуры, эта рефлексия претендует на то, чтобы осмыслить политические, эстетические и когнитивные характеристики элементов этой инфраструктуры, ответить на вопросы о том, какого рода повествования они транслируют, каковы этические основания этих повествований, как строится взаимодействие этих повествований с различными городскими публиками. Показательным примером в этом отношении может служить проблематизация городских монументов. Исследователи памяти подвергают критическому осмыслению классические образцы памятников, которые мифологизируют исторических персонажей, репрезентирующих единство сообщества. Параллельно художники и скульпторы создают новые типы городских монументов, которые погружают зрителя в пространство травматической памяти – как берлинский мемориал жертвам Холокоста – или, наоборот, растворяют эту память в городской среде – как «Камни преткновения» или таблички «Последнего адреса». Эстетические эксперименты касаются и темпоральности монументов: в качестве альтернативы поставленным на века мемориалам появляются временные и мобильные арт-объекты, подчеркивающие эфемерность и личный характер актов памятования2424
  См. об этом, например: Young J. E. The Counter-monument: Memory against itself in Germany Today // Critical Inquiry. 1992. Vol. 18. № 2. P. 267–296; Crinson M. Urban Memory – an introduction // Urban Memory: History and Amnesia in the Modern City / ed. by M. Crinson. L.: Routledge, 2005. P. XIV–XIX.


[Закрыть].

Пожалуй, одним из наиболее значимых воплощений фундаментальной связи между историческим сознанием и городской культурой выступает феномен наследия. Кристаллизация этого феномена связана преимущественно с эпохой модерна, одним из важных импульсов для нее стало развитие практик городского планирования современного города (классическим примером здесь, конечно, была османизация Парижа, которая стала образцом для многих последующих проектов модернизации городского пространства), реализация которых приводила к уничтожению старой застройки. В борьбе против этого стали формироваться сообщества краеведов и градозащитников, которые инспирировали возникновение системы охраны памятников старины. На протяжении XIX–XX вв. интерес к феномену наследия переживал взлеты и падения в зависимости от конкретного социального контекста, но неизменно играл важную роль в формировании представлений об аутентичности и ее значении для современной культуры. Пожалуй, наиболее значимый всплеск интереса к нему, оказавший влияние как на практики городского планирования, так и на систему исторической рефлексии, произошел на рубеже 1960–1970‑х гг.

Влияние идеи наследия на практики городского планирования сказалось в требованиях учета целостности города как исторически сложившейся данности. Это было связано с тем, что идея ценности прошлого связывалась уже не только с определенным объектом, но также и с его окружением. Идеи духа места, genius loci, высказанные в искусствоведении Дж. Рескиным, а в урбанистике – П. Геддесом2525
  Берар Е. Империя и город: Николай II, «Мир искусства» и городская дума в Санкт-Петербурге. 1894–1914. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 103–106, 197–208. Бандарин Ф., Ван Оерс Р. Исторический городской ландшафт: Управление наследия в эпоху урбанизма. Казань: Издательство «Отечество», 2013. C. 12–13.


[Закрыть], оформились в ходе развития культурной географии в представления о культурном ландшафте, исследования которого все больше касались не природных и сельских местностей, а городских пространств2626
  Cosgrove D., Jackson P. New Directions in Cultural Geography // Area. 1987. Vol. 19. № 2. P. 95.


[Закрыть]. Итогом этой эволюции можно считать формирование концепции «исторического города», которая была намечена уже в книге К. Зитте «Художественные основы градостроительства», однако в полной мере сложилась лишь к началу XX в. Ценность сохранившихся городских ландшафтов была закреплена в целом ряде международных документов, начиная с Конвенции об охране всемирного культурного и природного наследия 1972 г. В науках об архитектуре актуальной задачей стала разработка стратегий анализа исторической застройки и включения ее в жизнь современного города2727
  Бандарин Ф., Ван Оерс Р. Исторический городской ландшафт: Управление наследия в эпоху урбанизма.


[Закрыть].

Вместе с тем рост значимости идеи наследия в последние десятилетия связан не только с утверждением значимости старого, но и с изменением характера взаимодействия между современностью и прошлым. Еще А. Ригль в своей классической работе о современных памятниках указал на существование различных типов утверждения ценности прошлого и способов его актуализации2828
  Ригль А. Современный культ памятников: его сущность и возникновение М.: ЦЭМ, V-A-C press, 2018.


[Закрыть]. Современные исследователи наследия, начиная с Д. Лоуэнталя, свидетельствуют не только об увеличении этого разнообразия, но и об умножении типов наследия, в качестве которого теперь могут выступать природные ландшафты, музыкальные и кулинарные традиции, фольклор, одежда и т. д. В городской культуре, элементы которой занимают все большее место в корпусе наследия, в этом качестве выступают уже далеко не только признанные памятники. Все более заметными здесь становятся объекты и места, связанные с недавним прошлым, которые воплощают не подтвержденную экспертами классическую красоту, но историческую ценность, приписываемую им самыми разными сообществами – от этнических и религиозных до фанатских. Наряду с памятниками все большее место в городском пространстве занимают проблематичные исторические объекты – руины, реконструкции, следы2929
  См., например, уже упоминавшуюся работу Koshar R. From Monuments to Traces…, а также Шёнле А. Архитектура забвения: руины и историческое сознание в России Нового времени. М.: Новое литературное обозрение, 2018.


[Закрыть]. Разрушается классический образ объекта наследия: от освоения промышленной архитектуры мы движемся к осмыслению лишенных исторической ауры объектов (новых районов)3030
  См. об этом: Hayden D. The Power of Place. О промышленном наследии и его значимости для горожан см.: Smith L. Uses of Heritage. L.: Routledge, 2006.


[Закрыть] или к таким образцам современной архитектуры, которые не вписываются в традиционные рамки классической эстетики3131
  Ярким примером здесь могут быть попытки описать московскую архитектуру 1990‑х и начала 2000‑х. См.: Парамонова Д. Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова. М.: Strelka Press, 2012; Галкина Ю. Что такое капромантизм? 11 примеров из Петербурга // The Village. 16.09.2019. https://www.the-village.ru/village/city/architecture/361787-caprom?fbclid=IwAR0ZEi3ee3GobCCF4eg7quFyIJW2TON1p5xjM1U7818GoQ9h1sZX78StfJw.


[Закрыть]. Именно освоение городских пространств становится одним из важных импульсов к разработке проблематики «нематериального наследия», которое задает новые критерии целостности охраняемых объектов3232
  Sonkoly G. Historical urban landscape. N. Y.: Palgrave Macmillan, 2017.


[Закрыть].

Подобная экспансия идеи наследия, несомненно связанная с формированием современной урбанизированной культуры, рассматривается исследователями, начиная с работ Г. Люббе и Ф. Артога, как выражение сути присущего нашей эпохе режима историчности, о котором шла речь во вводной части нашего текста. В рамках этого режима презентистского восприятия времени общество парадоксальным образом оказывается одержимо не только сохранением прошлого, объем которого нарастает, но и включением его в активное взаимодействие с настоящим. Наследие удовлетворяет потребности в ретромании и ностальгии, интенсивно коммодифицируется в ходе преобразования городов посредством культуры, развития туристической индустрии, деятельности культурных индустрий3333
  См. об этом, например: Лоуэнталь Д. Материальное сохранение и его альтернативы // Неприкосновенный запас. 2017. № 114 (4). С. 133–153.


[Закрыть]. На издержки этой ситуации указывает, подводя итоги анализа идеи исторического города, М. Лампракос:

Таким образом, исторический город играет особую роль в более широком проекте неолиберального урбанизма. Если, как утверждают многие критики, архитектура стала объектом потребления, то превращение исторического центра в товар является одним из аспектов этой более широкой тенденции. Подобно идеальному городу нового урбанизма, это место, куда мы идем, чтобы забыть, что из себя в действительности представляет наша застройка – и каковы на самом деле затраты на строительство с точки зрения человека, экономики и окружающей среды3434
  Lamprakos M. The Idea of the Historic City // Change over Time. 2014. Vol. 4. № 1. P. 28. О музеефикации городских пространств под влиянием развития туризма см., например: Urry J. The Tourist Gaze. L.: Sage, 2002. P. 91–141.


[Закрыть].

С учетом сказанного можно высказать предположение, что проблематика историчности становится одной из тех зон, в которых реализуется рефлексивность современной городской культуры, что достаточно явно можно увидеть, в частности, и в российском контексте 2010‑х гг. Актуализация городской проблематики, отвечающая растущей потребности в локализации истории, делает все более очевидной роль институций и сообществ, специализирующихся на работе с городской историей и городским наследием. Функционирование краеведческих и градозащитных сообществ, создание архивов городских образов и экспозиций городских музеев служит полем для выработки новых форм самоидентификации, культурного потребления и взаимодействия институтов и аудиторий. Это создает почву для появления новых типов локальной истории, в рамках которых происходит сближение краеведения и урбанистики.

Проработка городской проблематики в исторической перспективе вкупе с критической рефлексией об истории и развитием практик работы с наследием делают городскую историю важным полем появления новых повествований о прошлом3535
  Hayden D. The Power of Place: Urban Landscape as Public History. Cambridge, MA: MIT Press, 1995.


[Закрыть]. Эти повествования позволяют обратить внимание на рутинные практики городского существования, на группы, вытесненные из публичного пространства, на роль репрессивных институтов и практик в повседневной жизни3636
  См., например: Поливанова А. «ГУЛАГ – это прямо здесь»: о проекте «Топография террора» // Фольклор и антропология города. 2019. Т. 2. № 1–2. С. 362–373.


[Закрыть]. Признание значимости локального и социально-культурной обусловленности ландшафта, роли различных агентов в его формировании делает важным обращение к историческим условиям городского взаимодействия. Новые приемы обработки больших данных и цифрового картографирования создают новые пространства рефлексии о городской истории и культуре. Вместе с тем традиционные гуманитарные и, в частности, исторические дисциплины включаются в осмысление все новых аспектов жизни современного города – прорабатывая сферу популярного городского воображения3737
  См., например: Топографии популярной культуры / ред.-сост. А. Розенхольм, И. Савкина. М.: Новое литературное обозрение, 2015; Петров Н. В. Фольклор как public history: традиция в медиаформате (pastandnow.ru) // Новые российские гуманитарные исследования. 2019. № 14. С. 148.


[Закрыть], изучая взаимодействия по поводу истории в определенных типах городских пространств3838
  Примером может быть проект парковой этнографии С. Лоу. См.: Low S. M., Taplin D., Scheld S. Rethinking urban Parks: Public Space and Cultural Diversity. University of Texas Press, 2009.


[Закрыть], создавая археологию городской повседневности, позволяющую изучать такие современные феномены, как потребление и миграционные процессы3939
  Buchli V., Lucas G. The Absent Present: Archaeologies of the Contemporary past // Archaeologies of the Contemporary Past / ed. by V. Buchli, G. Lucas. L.: Routledge, 2001. P. 3–18; Археология парка «Царицыно»: По материалам исследований экспедиции Института археологии РАН 2002–2008 гг. / сост. Н. А. Кренке. М.: ИА РАН, 2008.


[Закрыть].

Город в истории

Формированию современных городских исследований предшествовал процесс кристаллизации города как объекта социального и исторического дискурса. Осознание его как своего рода «исторической индивидуальности», имеющей самостоятельное значение для развития общества сущности, было тесно связано со становлением идеи современности4040
  Показателен в этом смысле программный труд классика культурных исследований Р. Уильямса: Williams R. The Country and the City. Oxford University Press, USA, 1975.


[Закрыть]. Уже в давней статье выдающегося городского историка К. Э. Шорске было хорошо показано, как образ города постепенно освобождался от устаревающих коннотаций и становился экраном полемики о современности. В концепциях мыслителей Просвещения города осмыслялись еще во многом в категориях времен Старого порядка. К примеру, Вольтер, уже ориентируясь на идею прогресса, во многом сохранял барочные представления о городе как о творении правителя и воспринимал его как пространство экспансии придворной культуры, а Адам Смит видел город как средоточие прежде всего аграрной экономики4141
  Schorske C. Thinking with History: Explorations in the Passage to Modernism. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1998. P. 38–39. О том, как в эпоху индустриализации и капиталистического развития Германии все больше отставала от быстро меняющейся городской реальности ее репрезентация в школьных книгах для чтения, см., например: Левинсон К. А. О характере репрезентации городов в книге для чтения «Немецкий друг детей» // Вестник ПСТГУ. Серия IV: Педагогика. Психология. 2021. Вып. 62. С. 29–43.


[Закрыть]. Аналогичные процессы происходили и в литературе, где религиозные и придворные дискурсы о городе постепенно уступали место романтическим и реалистическим дискурсам, позволявшим описывать реалии и конфликты разрастающегося индустриального города XIX в.4242
  Развитие реалистического восприятия города в литературе эпохи журналистики и фотографии предвосхищало появление первых городских обследований, например таких как исследования Ч. Бута. См.: Moretti F. Atlas of the European Novel. N. Y.: Verso, 1998; О трансформациях образа города на примере Санкт-Петербурга см.: Николози Р. Петербургский панегирик XVIII в. Миф – идеология – риторика. М.: Языки славянской культуры, 2009; Buckler J. A. Mapping St. Petersburg: Imperial Text and Cityshape. Princeton University Press, 2013.


[Закрыть] На стыке литературы и социальных наук происходило становление критических концепций, с помощью которых авторы анализировали физиологию городской современности, обличая разрушение традиций, неравенство, бедность и преступность, расцветавшие в новом, модерном городе. При этом дифференцировались не только основания подобной критики (этические, эстетические и т. д.), но и ее исторические перспективы. Даже стремление утвердить позитивную ценность города реализовывалось по-разному: в то время как для одних идеал городской жизни оказывался в прошлом, другие переносили его в будущее, стремясь там найти исторический синтез, в котором разрешатся противоречия современной городской жизни. Обличая современные города, Ф. Энгельс тем не менее утверждал ценность города как явления, доказывая, что даже негативные стороны городской жизни можно рассматривать как часть процесса построения справедливого общества4343
  Schorske C. Thinking with History. P. 47. О путях развитии городской утопической мысли см., например: MacLeod G., Ward K. Spaces of Utopia and Dystopia: Landscaping the Contemporary City // Geografiska Annaler. 2002. № 84 B (3–4). P. 153–170.


[Закрыть].

Эти критические импульсы сохранялись и в появившихся в ХХ в. философско-исторических концепциях, которые последовательно делали городскую проблематику стержнем осмысления всемирной истории. Попытки создания подобных концепций предпринимались такими разными мыслителями, как П. Геддес, О. Шпенглер и Л. Мамфорд. Вовлекая в свои размышления значительный исторический материал и разворачивая масштабную картину эволюции городской культуры, они часто склонялись к отрицанию культуры современного мегаполиса. Так, например, О. Шпенглер, будучи талантливым исследователем города, «ненавидел свою тему с горькой страстью неоархаистов эпохи fin-de-siècle, разочарованных противников демократии правого толка, принадлежавших к низшему среднему классу»4444
  Schorske C. Thinking with History. P. 51. В этом смысле, по мнению автора, концепция Шпенглера предвосхитила представление о городе, которое воплотилось в нацистской культурной политике.


[Закрыть].

Важным этапом развития философско-исторических теорий стало появление концепции урбанистической революции, впервые сформулированной в 1930‑е гг. австралийским археологом Г. Чайлдом4545
  Smith M. V. Gordon Childe and the Urban Revolution: a Historical Perspective on a Revolution in Urban Studies // Town Planning Review. 2009. Vol. 80. № 1. P. 3–30. Автор статьи называет Чайльда самым влиятельным археологом XX века.


[Закрыть]. В рамках этой концепции, которая фиксировала ряд характеристик архаических городов, их появление было представлено как один из важнейших этапов в переходе от архаического общества к современному. Любопытно, что в ходе развития городских исследований предпринимались попытки пересмотреть эти эволюционные объяснения появления городов. К ярким попыткам такого рода относится предпринятая одной из родоначальниц современных городских исследований Джейн Джекобс, работа которой продемонстрировала фундаментальную значимость жизни в городе как формы совместного сосуществования. По мнению этой американской исследовательницы, существенным препятствием для позитивной интерпретации города и его исторической значимости является устойчивое представление о вторичности городской жизни по отношению к сельскому хозяйству4646
  Jacobs J. The Economy of Cities. N. Y.: Vintage Books, 1970. P. 11.


[Закрыть]. Критикуя это представление в книге «Экономика городов», Джекобс обратилась к археологическим данным, в частности к открытиям, сделанным археологами в Чатал-Хююке, стремясь обосновать тезис о том, что города могут возникать раньше деревень4747
  Об обсуждении этой концепции в археологических дискуссиях см.: Каннигел Р. Глаза, устремленные на улицу. Жизнь Джейн Джекобс. М.: Дело, 2019. С. 303–306. Ср. реабилитацию концепции «политики» в архаических обществах в рамках политической антропологии: Баландье Ж. Политическая антропология. М.: Научный мир, 2001, – где город (причем не только греческий полис) рассматривается как одна из исторически первых арен публичной политической жизни уже применительно к архаическому периоду.


[Закрыть]. Впоследствии эта идея послужила основанием для концепции синойкизма Э. Соджи4848
  Soja E. Postmetropolis: Critical Studies of Cities and Regions. Oxford: Basil Blackwell, 2000. P. 3–50.


[Закрыть]. В рамках этой концепции американский урбанист стремился увидеть в древних обществах те импульсы к совместному существованию и пространственной самоорганизации, которые являются основой современного городского общежития.

В концепции другого классика городских исследований – А. Лефевра, – сформировавшейся в 1960–1970‑е гг., проблематика урбанистической революции связана уже не столько с появлением первых городов, сколько с появлением современного «урбанизированного» общества, которое приходит на смену обществу индустриальному. В этом контексте рамки «городского» максимально расширяются, благодаря чему он занимает центральное положение в осмыслении современности. Парадокс разворачивающейся в этом контексте экспансии городского образа жизни и городской культуры заключается в том, что она приводит к уничтожению города в его традиционном понимании4949
  См. об этом: Merrifield A. Henri Lefebvre: A Critical Introduction. N. Y.: Routledge, 2006. Р. 65–76.


[Закрыть]. Размышления Лефевра о значении города для анализа современного общества были подхвачены городским теоретиками Д. Харви, М. Кастельсом, Э. Соджей и др.5050
  Harvey D. The Urbanization of Capital: Studies in the History and Theory of Capitalist Urbanization. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1985. P. 63.


[Закрыть] и стали важным импульсом для развития городских исследований. Из недавних опытов анализа процессов урбанизации в контексте планетарной эволюции можно упомянуть книгу ведущих современных урбанистов Н. Трифта и Э. Амина «Видеть, как город», вышедшую в 2017 г. Авторы предлагают изучать город в перспективе геологического времени, связывая его с эпохой антропоцена. Таким образом, город выступает средоточием человеческого, однако при этом авторы призывают рассматривать его «нечеловеческим» или «постчеловеческим» взглядом. В центре их внимания оказывается материальность городской жизни, городская инфраструктура, которая становится самостоятельным фактором, не только определяющим состояние окружающей среды, но и формирующим саму природу человека5151
  Amin A., Thrift N. Seeing Like a City. Cambridge: Polity press, 2017. См. выше о появлении «археологии современности».


[Закрыть].

Свидетельством актуальности вопроса о том, что представляет собой город в современном обществе, можно считать появление дискуссий, в центре которых оказались такие понятия, как «метагород», «постгород» и т. д.5252
  McGrath B., Shane G. Metropolis, Megalopolis and Metacity // The Sage handbook of architectural theory. London: Sage, 2012. P. 641–657. Ярким примером проблематизации города «в обратную сторону» можно считать размышления В. Глазычева о дефиците городской культуры в России, где имеющие статус городов поселения, по сути, представляют собой имитирующие форму города слободы. См.: Глазычев В. Л. Слободизация страны Гардарики // Иное: Хрестоматия нового российского самосознания / ред.-сост. С. Б. Чернышов. М.: Аргус, 1995. С. 64–88. Споры о городском статусе тех или иных поселений разворачиваются также и в исторических и археологических исследованиях.


[Закрыть] Одни из наиболее влиятельных в этой перспективе – предложенные С. Сассен и Д. Месси концепции «глобальных» и «мировых городов», которые играют ключевую роль в функционировании современной экономики и становятся средоточием современной городской культуры5353
  Pain K. World cities // International Encyclopedia of Geography: People, the Earth, Environment, and Technology / ed. by D. Richardson, N. Castree, M. F. Goodchild, A. L. Kobayashi, W. Liu, R. Marston. Chichester: Wiley-Blackwell, 2017. P. 1–9.


[Закрыть]. В качестве альтернативы этим теориям Дж. Робинсон выдвинула концепцию «обычных городов». Настаивая на необходимости изучения не только знаковых центров, «столиц XIX, XX и XXI веков», но также периферийных городов, исследовательница критикует идею о существовании магистральных линий урбанизации и стремится реабилитировать периферийные города как ключ к пониманию городской жизни.

Обычные города (а это значит – все города) рассматриваются как многообразные, креативные, современные и самобытные, способные (в рамках серьезных ограничений, накладываемых конкуренцией и неравным распределением власти) представлять себе как собственное будущее, так и самобытные формы «городского» (city-ness)5454
  Robinson J. Global and World Cities: a View from off the Map // International Journal of Urban and Regional Research. 2002. Vol. 26 (3). P. 546. Цит. по: Янович С. «Обычные» африканские города и их собственная логика // Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике. Сборник статей / ред. Х. Беркинг, М. Лёв. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 253.


[Закрыть].

Однако не менее значимой, а для нашей книги и вовсе приоритетной линией рефлексии является исследование того, что представляет собой город как совокупность повседневных практик, конституирующих жизнь его жителей. В рамках предлагаемой эскизной характеристики развития городских исследований мы упомянем здесь лишь об идеях В. Беньямина, который сыграл ключевую роль в изучении городской повседневности модерна и ее значимости для формирования субъективности современного человека, в выявлении тех культурных навыков и символических форм, которые делают возможным существование человека в современном мегаполисе. Развивая марксистскую традицию осмысления противоречий современного города, Беньямин делал акцент на том, что Н. Трифт и Э. Амин позже назвали «внятностью повседневного города», – на способах чтения городской среды5555
  Амин Э., Трифт Н. Внятность повседневного города // Логос. 2002. № 3 (34). С. 1–25.


[Закрыть]. Внимание к проблематике современного городского воображения, к осмыслению организации специфических для современного города пространств и архитектурных форм, а соответственно, и к фигуре воспринимающего субъекта, наиболее известной эманацией которой выступает фланер, обозначает специфическое место Беньямина как предтечи именно культурной истории – в отличие от этнографического подхода Чикагской школы, с одной стороны, и культурфилософских нарративов о городе, с другой5656
  Ср. Keith M. Walter Benjamin, Uban Studies and Narratives of City Life // A Companion to the City / ed. by G. Bridge, S. Watson. Malden, MA: Blackwell, 2003. P. 414.


[Закрыть].

В заданной работами Беньямина перспективе изучение городской повседневности и культуры подводит к исторической характеристике современности «изнутри» общества модерна. Историки изучают многообразие форм городской социабельности, практики освоения и коммуникативную роль тех или иных мест в жизни города – от кафешантанов до стадионов, от универмагов до парков развлечений5757
  См. об этом: Gilfoyle T. J. White Cities, Linguistic Turns, and Disneylands: The New Paradigms of Urban History // Reviews in American History. 1998. Vol. 26. № 1. P. 178.


[Закрыть]. Ключевым моментом городских исследований становится изучение того, как взаимодействие с различными медиа и элементами городской инфраструктуры формирует опыт городского жителя не только в ментальных, но также в телесных и чувственных аспектах5858
  Сеннет Р. и др. Плоть и камень: тело и город в западной цивилизации М.: Стрелка, 2016; People-Centred Methodologies for Heritage Conservation: Exploring Emotional Attachments to Historic Urban Places / ed. by R. Madgin, J. Lesh. L.: Routledge, 2021.


[Закрыть]. Вместе с тем представление об общих структурах современного городского опыта постоянно усложняется в контексте изучения многообразия взаимодействующих в городском пространстве агентов, сообществ и групп. Включение этнографической проблематики не только выводит в центр внимания вопросы формирования идентичности различных групп, но и стимулирует изучение того, как складывается образ города5959
  Амин Э., Трифт Н. Внятность повседневного города; Gilfoyle T. J. White Cities, Linguistic Turns, and Disneylands.


[Закрыть]. Постановка вопроса о своеобразии конкретных городов побуждает исследователей проблематизировать общезначимость сложившихся моделей описания современного городского опыта, связанных с приоритетными его носителями (такова, например, фигура фланера)6060
  Значение фланирования как формы городского опыта, зафиксированное в классических работах В. Беньямина, активно переосмысляется в последние десятилетия применительно к различным контекстам и опыту различных групп. См., например: Wolff J. The Invisible Flâneuse. Women and the Literature of Modernity // Theory, Culture & Society. 1985. Т. 2. № 3. P. 37–46; Friedberg A. Window Shopping: Cinema and the Postmodern. Berkeley: University of California Press, 1993.


[Закрыть] или местами (здесь примерами могут быть Париж или Нью-Йорк)6161
  Gilfoyle T. J. White Cities, Linguistic Turns, and Disneylands. P. 179.


[Закрыть].

Думается, что сказанное достаточно наглядно свидетельствует, как развивалось осмысление города в связи с повышением его значимости как объекта социального и включением городских исследований в дискуссии о (пост)современности. В известной мере это повлияло и на городскую историю, становление которой в качестве сферы специализированного изучения городов прошлого пришлось на 1960‑е и 1970‑е гг. Как отмечает С. Блумин, в городской истории все более заметно становилось доминирование работ, посвященных городской современности6262
  См.: Blumin S. M. City Limits: Two Decades of Urban History in JUH // Journal of Urban History. 1994. Vol. 21. P. 7–30.


[Закрыть]. Утверждая город как объект эмпирического исследования, городская история искала баланс между изучением города как индивидуального и целостного объекта и представлением о нем как о поле действия разного рода социальных и культурных процессов, в перспективе которого целостность города отходила на второй план. Первый из этих подходов воплощался в таком популярном жанре историописания, как «биографии городов», второй развивался под влиянием социальных наук. Сциентизация представлений о городской истории была связана с критикой допущений о цельности и детерминирующей роли города: социальные исследователи «размыкали» эволюцию города в сторону социально-географических процессов – будь то развитие регионов, увеличение плотности населения или экономические конфликты6363
  См. Об этом: Jansen H. The Construction of an Urban Past. P. 42–44.


[Закрыть].

Вопрос о значении города и возможности рассматривать его в качестве самостоятельного исторического субъекта имел важное значение для самоопределения городской истории как особой субдисциплины6464
  См. об этом: Стась И. Urban History: между историей и социальными науками // Социологическое обозрение. 2022. Т. 21. № 3. С. 250–285. О развитии субдисциплины в России см. также: Баканов С. А., Хамитова К. А. Городская история в тематике диссертационных исследований в России (1991–2021) // Историческая информатика. 2022. № 1. С. 52–62.


[Закрыть]. В то время как американская новая городская история в лице Ст. Тернстрома и его последователей, хотя и обращалась преимущественно к отдельным городам, делала ставку на изучение социальных процессов на основе обобщенных количественных данных, Лестерская школа городской истории ставила вопрос о необходимости осмысления города как социальной и культурной целостности6565
  Ibid. P. 46.


[Закрыть]. Признавая методологическую эклектичность городской истории и отсутствие четкого различия между ней и социальной историей, лидер Лестерской школы и один из основателей британской urban history Дж. Диос писал, что, не будучи отдельной дисциплиной, городская история тем не менее обладает спецификой по отношению к локальной, муниципальной, социальной истории6666
  Cannadine D. Urban History in the United Kingdom: The «Dyos Phenomenon» and after // Exploring the Urban past: Essays in Urban History / ed. by D. Cannadine, D. Reeder. Cambridge: Cambridge University Press, 1982. P. 207–211. Такого рода призывы не потеряли своей актуальности и в дальнейшем, о чем свидетельствует знаменитая статья Ч. Тилли: Tilly C. What Good is Urban History? // Journal of Urban History. 1996. Vol. 22. № 6. P. 702–719.


[Закрыть]. Выступая средоточием самых разных социальных и технологических трансформаций, город, по его мнению, должен рассматриваться в качестве специфического источника исторической причинности. Американский историк О. Хендлин попытался перевести эту дискуссию в историческую плоскость, указывая на то, что средневековый город более обоснованно может рассматриваться как автономное образование, в то время как город современный неизбежно находится в сети различных взаимосвязей и, соответственно, автономией не обладает6767
  Handlin O. The Modern City as a Field of Historical Study // The Historian and the City / ed. by O. Handlin, J. Burchard. Cambridge: MIT Press, 1966. P. 1–26.


[Закрыть]. Несмотря на то что это предложение отчасти перекликается с упомянутым выше тезисом А. Лефевра, оно вряд ли может считаться удовлетворительным.

Свидетельством актуальности вопроса о городе как исторической индивидуальности за пределами городской истории можно считать дискуссию о «собственной логике городов», которая была инициирована Х. Беркингом и М. Лёв и стала одним из эффектов «пространственного поворота» в социальных и гуманитарных науках6868
  Ср. выше об изменении интерпретации ландшафта в культурной географии в связи с поворотом к изучению города.


[Закрыть]. Полемизируя с идеями представителей новой городской социологии от Д. Харви и М. Кастельса до С. Сассен, авторы этой концепции предлагают отказаться от упомянутого выше представления о городе как арене социальных процессов, а также от презумпции существования общих моделей урбанизации6969
  В частности, объектом критики здесь выступает концепция «глобальных городов».


[Закрыть] и обратиться к анализу конкретных городских контекстов и того, каким образом они детерминируют и материализуют специфику поведения и восприятия их жителей. «Понятие „собственная логика города“ подчеркивает и своеобразие развития конкретного города, и вытекающую из этого развития творческую силу, с которой он структурирует практику. Это понятие подчеркивает устойчивые диспозиции, которые связаны с социальностью и материальностью городов»7070
  Лёв М. Структуры собственной логики: различия между городами как концептуальная проблема // Собственная логика городов: Новые подходы в урбанистике. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 40–67.


[Закрыть]. В этом можно увидеть реабилитацию проблематики «лица города», биографии города, духа места, которая подпитывается чувством утраты города как целостности и осмысленного пространства. В рамках изучения собственной логики городов предпринимается попытка разработать новый социологический аппарат для такого рода изучения города как «исторической индивидуальности», используя концепции Л. Вирта (проблематика уплотнения), П. Бурдье («городская докса» и «городской габитус»), Р. Уильямса («структуры чувствования») и др.

Описываемая дискуссия представляет собой лишь одно из свидетельств того, что вопрос об исторической контекстуализации объекта оказывается актуальным для разных областей городских исследований в связи с обсуждением вопросов о типологии городов, факторах, определяющих жизнь города, значимости локального контекста и т. д. Как городские историки, так и исследователи современного города сталкиваются с проблемами идентификации объекта своего исследования, необходимостью обсуждения вопросов о генезисе форм городской культуры, с одной стороны, и границах современного городского опыта, его специфике по отношению к опыту иных эпох, с другой7171
  Интересный материал для размышлений по этому поводу в перспективе российской истории представляет дискуссия о городских исследованиях, опубликованная в журнале «Антропологический форум». См.: Абашев В. В. и др. Форум: Исследования города // Антропологический форум. 2010. № 12. С. 7–208. Среди материалов дискуссии особенно хотелось бы выделить публикации М. Рютерс, С. Биттнера и ряда других зарубежных и отечественных ученых.


[Закрыть].

Можно говорить, по крайней мере, о двух проявлениях этой рефлексивности в практике городских историков. Первое из них связано с «пространственным поворотом» и вниманием к локальному контексту. Фокусом интереса для историка становится переживание города как места, воплощение этого переживания в повседневном опыте и фиксирующих его текстах и артефактах, присутствие городской мифологии в обыденной жизни людей. В более широкой перспективе предметом исследования становится формирование идентичности горожан, его связь с национальными, имперскими и космополитическими контекстами. Второй аспект этой рефлексивности связан с интересом к теме памяти. Обращение к этому сюжету становится необходимой составляющей в анализе соотношения преемственности и изменений в жизни города, взаимодействия конкурирующих историй, которые определяют не только идентичности жителей, но и направления городского развития7272
  Ярким примером этих тенденций могут быть, например, недавние работы городских историков и антропологов об Одессе, претендующие на осмысление калейдоскопичности города и внутренне конфликтной идентичности его жителей: Richardson T. Kaleidoscopic Odessa: History and Place in Contemporary Ukraine. Toronto: University of Toronto Press, 2008; Herlihy P. Odessa Recollected. Boston: Academic Studies Press, 2018.


[Закрыть]. Оба эти аспекта позволяют изучать историчность города – существования во времени, которое включает в себя специфическое восприятие этого существования7373
  Lambek M. On Being Present to History: Historicity and Brigand Spirits in Madagascar // HAU: Journal of Ethnographic Theory. 2016. Vol. 6 (1). P. 318.


[Закрыть].

Разумеется, практическая работа в области городской истории всегда определяется тем кругом проблем, подходов и источников, которые связаны с соответствующей областью знания, и, актуализируя связь прошлого и современности, она реализует определенную модель историчности. Таким образом, сама теоретическая рефлексия, которая, как показывает наш обзор, является условием продуктивной работы как для историков, так и для представителей социальных наук, может также быть осмыслена в качестве идентификации исторических координат реализуемой исследователем аналитической работы.