Текст книги "Общественный разлом и рождение новой социологии: двадцать лет мониторинга"

Наталия Зоркая
Интерес к политике как форма политического участия

В современной отечественной ситуации участие в выборах – при общей неразвитости партийной системы, отсутствии механизмов ее формирования, «зачаточной» форме развития демократических и гражданских институтов – единственная реальная и активная форма политического участия населения в происходящих в стране событиях[23]23
  О других формах политического участия см.: Зоркая Н. Политическое участие и доверие населения к политическим институтам и политическим лидерам // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 1999. № 1. На материале западных стран проблема политического участия рассматривалась в классической работе Дж. Олмонда и С. Вербы (Almond G., Verba S. The Civic culture revisited. Boston, 1980). См. также: Barnes S.H. et al. Political action: Mass participation in five Western democraties. Beverly Hills, 1979.


[Закрыть]. Вместе с тем преимущественно мобилизационный характер электорального поведения россиян оборачивается тем, что в периоды между выборами наступает все более сильный спад политического интереса, размывание политических позиций, так или иначе проявленных на выборах, и все это – на фоне нарастающего негативизма в отношении деятельности как избранных представительных институтов власти, так и других ее ветвей.

При этом по сей день сохраняется достаточно высокий уровень готовности к участию в выборах, но не столько местных органов власти, сколько основных федеральных – Государственной думы и президента. Об этом свидетельствуют как данные опросов о намерениях участвовать в выборах, так и показатели реального голосования. По данным майского мониторинга, только одна пятая опрошенных заявляла о своем твердом намерении не участвовать в будущих президентских выборах, тогда как половина опрошенных, напротив, была уверена, что будет голосовать (при этом четверть из них еще не знала за кого). Сходная картина складывается и в отношении выборов в Государственную думу, хотя здесь готовность участия в них несколько ниже – 24 % опрошенных, по данным этого же опроса, не намерены участвовать в выборах, а 45 % уже в мае выразили уверенную готовность. Но в данном случае еще выше доля намеревающихся голосовать, но не знающих за кого: она составляет 36 % от этой группы.

Среди причин, объясняющих нежелание участвовать в парламентских выборах, лидирует общее недоверие: 39 % среди не намеренных голосовать на парламентских выборах выбрали высказывание «не верю никому из действующих политиков», примерно равные по величине группы выбрали объяснения «не вижу ни одной партии, отражающей мои интересы» (20 %), «парламент ничего не решает, выборы в него бесполезны» (20 %) и «выборы будут нечестными, результаты все равно подтасуют» (21 %). Но при этом более одной пятой не намеренных голосовать (27 %) затрудняются ответить на вопрос о причинах своего решения, что может указывать, с одной стороны, на индифферентность по отношению к событиям политического ряда, невключенность в них, а с другой – на неумение или нежелание обсуждать эту проблему на существующем языке политиков и политических комментаторов. Эти данные подтверждают выводы, к которым мы пришли исходя из предыдущего опыта изучения электорального поведения как в моменты самих выборов, так и в периоды между ними. Электоральное поведение носит весьма противоречивый, слабо дифференцированный и во многом навязанный, вынужденный характер. Последнее в особенности связано с тем, что при значительном одобрении самого института демократических выборов (около двух пятых опрошенных в марте 1998 года соглашались с суждением, что «партийная система дает гражданам возможность участия в политической жизни») у населения растет разочарование в реальном воплощении принципа многопартийной системы, в ее эффективности.

Это проявляется в сложившихся и постепенно укрепившихся в постсоветский период, по сути, довольно аполитичных или, скорее, политически не дифференцированных, аморфных или очень грубо структурированных формах электорального поведения. В основе такого выражения своей политической воли (имеются в виду только структурообразующие факторы) лежит, как правило, либо мотивация «выбора из двух зол» (так это было для значительной части электората на президентских выборах 1996 года), либо специфическая форма «протестного голосования», имеющая довольно стихийный и неотрефлектированный, а потому чаще всего непредсказуемый характер (персонификациями такого типа голосования были на первых выборах в Государственную думу В. Жириновский и ЛДПР, затем, во многом, А. Лебедь, более мелкой фигурой этого ряда для самых «низов» электората был некоторое время В. Мавроди).

Реализация принципов демократического устройства в политической реальности современной России значительной частью населения оценивается весьма низко. Это с неизбежностью отбрасывает тень и на сами возможности политического участия граждан в этих процессах, на оценку ими роли и эффективности голосования на выборах. Именно так, как нам кажется, следует понимать неутешительную динамику оценок населением введения многопартийных выборов, которая, на первый взгляд, противоречит достаточно распространенному и в целом позитивному отношению к демократическому принципу выборности властей, к расширению возможностей непосредственного политического участия в целом.

Общий негативизм в отношении многопартийной системы, выборов в целом (50 % опрошенных в третьей волне исследования «Советский человек», в марте 1999 года, считают, что выборы последних десяти лет «скорее раскалывают общество»; с противоположной позицией – «скорее сплачивают» – согласны только 9 % опрошенных), а также в отношении избранных представителей власти и формируемых ими политических структур, конечно, связан и с практически полным отсутствием реальных работающих механизмов «обратной связи» – действенных форм контроля над властными структурами со стороны избирателей, возможностей влиять на результаты и эффективность осуществления власти, что неизбежно ведет к разочарованию и апатии, параличу политической и гражданской воли (оставляем сейчас за скобками проблемы личной ответственности самих избирателей, их гражданской и политической ангажированности, включенности в политические события, компетентности и зрелости).

Интерес к политике, его формы и динамика

В результате сегодня (в отличие от периода сравнительно широкого политического подъема начала 90-х годов, во многом носившего – по крайней мере, для наиболее активной, социально и политически ангажированной части электората – эйфорический и даже романтический характер) политическое участие приобретает все более размытый и неструктурированный характер – разрыв между российским электоратом и, казалось бы, представляющими его интересы политическими структурами становится все ощутимее. В этом плане характерны данные опросов ВЦИОМа о том, насколько существенным препятствием для выражения своих политических взглядов является декларируемое опрошенными полное отсутствие интереса к политике.

В условиях такой, исключительно «зрительской» демократии «участия со стороны» практически единственным значимым показателем политической вовлеченности (пассивной формой политического участия, или ангажированности) оказывается общий «интерес к политике», к политическим событиям в стране. Ниже мы будем анализировать влияние этого интереса, его интенсивности и устойчивости на общие политические позиции и установки, сопоставляя при этом данные опросов, проводившихся по общей исследовательской программе «Советский человек» в ноябре 1994 года (N=3000 человек) и в марте 1999-го (N=2000 человек).

Хотя доля респондентов, которые заявляли о своем интересе к политике, на протяжении 1990-х годов неуклонно сокращалась (в начале 1990-х годов она составляла до четверти опрошенных, в настоящий момент таких чуть более одной десятой), однако именно эта группа относительно ангажированных размечает сегодня календарь значимых политических, экономических, социальных событий и обстоятельств в стране. Кроме того, введение такого фактора анализа, как интерес к политике, позволяет, на наш взгляд, выделить основные векторы динамики общественных мнений, настроений и оценок, их содержание и ценностную направленность, общую расстановку политических позиций, а значит, приблизиться к пониманию политического поведения, к его прогнозированию.

Приведем данные по динамике интереса населения России к политике начиная с 1990 года – пика политической мобилизации.

Как видно из таблицы 3, перелом политической вовлеченности в рассматриваемой нами «пассивной» форме приходится на 1994 год. По-видимому, здесь сыграли роль как минимум два фактора. Во-первых, социальные и политические последствия событий октября 1993 года, вызвавшие на массовом уровне шоковую реакцию – хотя и слегка запоздалую или ускользнувшую от внимания как ведущих политических элит, так и аналитиков, включая социологов, что, в частности, отразилось на «неожиданности» итогов голосования на выборах в Государственную думу 1993 года для указанных групп). Во-вторых, относительная стабилизация экономической ситуации в 1994 году, о чем сейчас ретроспективно говорят экономисты, политологи и другие специалисты.

Именно в этот период, по-видимому, начинается процесс, который мы со всей очевидностью наблюдаем сегодня, – процесс декларативного, даже демонстративного разгосударствления, деполитизации человека в условиях кризиса властных структур, политических элит и институтов. Предельная поляризованность политического пространства в период президентских выборов 1996 года, решавших и решивших, по сути, кардинальную проблему выбора пути (откат к прошлому или продолжение реформ), к настоящему моменту практически потеряла свою значимость. Полюса «сошлись», крайние позиции смешались, и сегодня, говоря об электорате (а не о борьбе властных элит), мы не можем уже с определенностью выделить никакого явного, однозначного противостояния общественных сил. После провала демократических партий и движений, практически полной дискредитации в общественном мнении их лидеров, с одной стороны, но и после фактического поражения на выборах 1996 года коммунистов – с другой, в общественном мнении начинает просматриваться тяготение к центру, к некоему компромиссному среднему пути (мы не будем здесь останавливаться на его содержании и идеологической направленности).

Об этом, в частности, косвенно свидетельствует тяготение россиян к политическим лидерам такого типа, как в первую очередь Е. Примаков, во многом Ю. Лужков, а в последнее время и новый премьер С. Степашин.

Та скорость, с которой бывший и нынешний премьеры (а также С. Кириенко до своей отставки) завоевывали у россиян очень высокий – в особенности в сравнении с другими персонами политической авансцены – уровень доверия, причем еще до принятия каких бы то ни было конкретных мер, указывает на совершенно иную конфигурацию соотношения политических сил, самого политического пространства сегодня, его иную разметку по сравнению с 1996 годом[24]24
  Ю.А. Левада рассматривает подобные сдвиги, сравнивая канун парламентских выборов 1995 и 1999 годов (см.: Левада Ю. Политическое пространство России за полгода до выборов: 1995 и 1999 годы // Мониторинг общественного мнения. 1999. № 4).


[Закрыть]. При этом, однако, ни одна парламентская фракция, ни один ее лидер за минувший период практически не набрали (если не потеряли) очков, так и не сформировав в Государственной думе конструктивной, действенной оппозиции. Хроническое противостояние законодательной и исполнительной ветвей власти при практически полной утрате в общественном мнении кредита доверия к главному, прежде действующему лицу в этой борьбе – президенту Ельцину, полностью растратившему свой личный ресурс мобилизующей политической фигуры, перестало быть актуальным для общественного мнения. Фокус политических ожиданий потенциальных избирателей сместился в сторону лидеров правительства, все более воспринимаемых населением как некий гарант возможной консолидации политических сил и утверждения стабильности в стране.

Предположение, что период относительной поляризации общественного мнения в отношении кардинальных для дальнейшего развития страны политических проблем миновал, подтверждает, на наш взгляд, и то обстоятельство, что мнения, политические оценки и установки, политические и ценностные ориентации приобретают сегодня в обществе более консистентный характер. В частности, это выражается в том, что позиции, мнения, оценки и ориентации наиболее политически ангажированных респондентов (в данном случае тех, кто выказывает к политике значительный «зрительский» интерес) структурно не слишком отличаются от таковых у групп, менее включенных в переживание политических событий. В группе «ангажированных» характерные для общества в целом политические пристрастия, настроения и оценки выражены несколько интенсивнее, чуть сильнее поляризованы – но и только.

Обратимся теперь к социально-демографическому портрету респондентов, проявляющих различную степень интереса к политике. Сравним социально-демографические характеристики этих групп в 1994 и 1999 годах (табл. 4).

По данным последнего опроса, всего 13 % опрошенных заявили, что они интересуются политикой в значительной мере. Если говорить о самых ангажированных (4 %) опрошенных, то они, в отличие от замеров пятилетней давности, сейчас не сильно выделяются по своим социально-демографическим характеристикам по сравнению с данными 1994 года, когда в этой группе заметнее были представлены не только более пожилые высокообразованные респонденты, но и пожилые респонденты с низким уровнем образования. Причем значимым фактором в то время (осень 1994 года) были и партийные преференции. Так, повышенное внимание к политике в 2 раза чаще среднего выражали респонденты, заявлявшие, что их интересы представляют такие политические силы, как «Яблоко», КПРФ и ЛДПР. Иными словами, группа интересующихся политикой была тогда в значительной мере поляризована и по оси партийных преференций (к выборам 1996 года это, как мы уже указывали, вылилось в противостояние сторонников Зюганова и Ельцина).

В сравнении с замером 1994 года группа выражающих значительный интерес к политике за пять лет несколько выросла. В социально-демографическом аспекте это выразилось в относительном увеличении доли респондентов зрелых и старших возрастов, а также респондентов с высшим и средним уровнем образования. В группах, политически наименее ангажированных, среди респондентов с низким уровнем образования, а также проживающих на селе отмечается некоторое увеличение доли опрошенных, испытывающих к политике, по их словам, «средний интерес» (в особенности этот ответ характерен для самых молодых респондентов и сельских жителей); соответственно, в указанных группах сократилась доля опрошенных, испытывающих к политике «малый интерес» или заявляющих о его отсутствии. Но еще более заметен этот сдвиг к позиции «средний интерес» (при сокращении доли тех, кто интересуется политикой в «малой степени») в группе высокообразованных респондентов, жителей столиц. Значимым фактором, влияющим на больший интерес к политике, оказывается и наличие у респондентов крупных домашних собраний книг: среди владельцев крупных библиотек (т. е. тех, кто обладает культурным ресурсом, предполагающим и более рефлексивные, выраженные мнения и оценки; они же, как правило, и старше) доля относительно ангажированных в 2–3 раза выше, чем в среднем по выборке.

Новый феномен – повышение за пять лет уровня интереса к политике за пределами столиц, которые прежде в этом отношении лидировали. Так, доля респондентов, выразивших «очень большой» и «большой» интерес к политике, составила как в «столицах», так и в других городах России около 15 %. Для «столиц» это совпадает с данными 1994 года, в то время как для жителей крупных городов и в особенности городов малых свидетельствует о росте интереса. Вероятно, это служит еще одним косвенным признаком «размывания» определенности и поляризованности политических позиций и пристрастий среди ангажированных политикой. Кроме того, сдвиг к периферии указывает, видимо, и на изменение самой мотивации интереса к политике. Можно предположить, что доминировать при этом будут резкая неудовлетворенность собственным положением, прежде всего материальным, и преимущественно негативная оценка перемен в целом. Иными словами, этот сдвиг указывает на общий рост напряжений во всем обществе и в особенности – на его периферии: интерес к политике сегодня говорит в первую очередь о неудовлетворенности конкретной политикой определенных политиков[25]25
  Другим признаком роста напряжений в обществе служит, на наш взгляд, значительная ангажированность политикой со стороны респондентов, относящих себя к мусульманам: 20 % этой группы интересуются политическими событиями в «большой» и «очень большой» степени. По(видимому, это ответная реакция не только на общий рост ксенофобических настроений среди русского населения, стимулированный такими противоположными факторами, как война в Чечне и негативное отношение к предпринимательской активности представителей Кавказа в России, но и на ревитализацию державного сознания у значительной части русских, не говоря уж об определенных кругах политических элит.


[Закрыть].

Подтверждением того, что интерес к политике выступает именно как пассивная норма политического участия, служат данные о том, как респонденты реализуют свой интерес. Сравним данные 1994 и 1999 годов по группе политически ангажированных.

Если говорить о наиболее характерных чертах группы ангажированных респондентов, то следует выделить следующие существенные моменты. Половина этой группы выступает за продолжение экономических реформ (при средней по выборке 37 %), но доля полагающих, что их нужно прекратить, в этой группе практически не отличается от среднего показателя – соответственно 31 и 29 %. Отвечая на вопрос о причинах неуспешности реформ, эта группа, с одной стороны, значительно чаще среднего указывает на коррумпированность власти (66 % при 56 % в среднем), но особенно выделяет такое объяснение, как «отсутствие у властей продуманной программы» (37 % при средней 20 %).

В сравнении с респондентами, совершенно не интересующимися политикой, группа ангажированных чаще говорит, что у них за последнее время окрепло чувство своей свободы (соответственно 12 и 5 %), чувство собственного достоинства (12 и 7 %), чувство ответственности за происходящее в стране (12 и 2 %). И хотя среди значительно интересующихся политикой доминируют, как и в других группах, все-таки негативные чувства – усталость, обида, отчаяние, они выражены у респондентов тем сильнее, чем слабее их интерес к политике. Вместе с тем среди заинтересованных политикой в «очень большой степени» самая высокая в сравнении с другими группами доля дезадаптированных: 39 % этой группы утверждают, что они «не могут приспособиться к нынешним переменам». Почти треть группы ангажированных (31 %) с определенностью утверждают, что они «не чувствуют себя свободным человеком» (в среднем по выборке 24 %), причем еще чаще так считают респонденты, испытывающие к политике «большой интерес», – 37 % (в этой подгруппе вообще самая большая доля ощущающих себя так или иначе несвободными – 60 %).

Весьма показательными для общей направленности политических установок и интересов являются ответы респондентов о том, какие чувства они испытывают по отношению к разным группам нынешнего российского общества, а также их оценки влиятельности различных политических и социальных сил в сегодняшней России.

Как видим, за исключением отношения к «сталинистам» (при некоторой условности этого определения в данном контексте) соотношение позитивных и негативных оценок среди ангажированных и совершенно не интересующихся политикой практически не отличается. Вместе с тем для наиболее ангажированных респондентов (испытывающих к политике «очень значительный интерес») характерна большая амбивалентность в отношении к перечисленным (в том числе одиозным) фигурам социально-политического пространства. Так, «уважение» к сталинистам испытывают 32 % опрошенных в этой группе, к «людям со свастикой, призывающим очистить Россию от инородцев» – 11 %. Добавим, что в этой группе сильнее выражено негативное отношение к «разбогатевшим»: у 44 % они вызывают «гнев и возмущение» (при 27 % в среднем), а также к «ученым и реформаторам», инициаторам перестройки, – они вызывают раздражение» у 33 % этой группы.

Характерно, что в группе наиболее ангажированных политикой («очень большой интерес») упомянутые «персонажи» или социально-политические силы чаще среднего вызывают такое чувство, как «страх». Это свидетельствует о дезадаптированности группы. В социально-демографическом плане это связано с тем, что в данной группе сильнее представлено пожилое образованное население с типичным для него сегодня тревожным, фрустрированным сознанием.

Что касается оценок влияния отдельных социальных и политических сил на происходящее сегодня в российском обществе, то здесь у политически ангажированных гораздо ярче прослеживается следующая тенденция: «слишком малым» считается влияние таких групп, как «интеллигенция» (60 % при средней 52 %) и «молодежь» (68 % при средней 54 %), тогда как резко негативно оценивается степень влиятельности ныне действующих политиков (как «слишком большую» ее оценивают 65 % этой группы), «олигархов и банкиров» (76 % при средней 66 %), «журналистов» (60 % при средней 44 %). Вполне типична для нынешнего состояния общества и тема тотального влияния на происходящее в стране со стороны «мафии и организованной преступности» (85 % политически ангажированных отметили их «слишком большое влияние» в обществе). В этой типичной и привычной склонности к криминализации власти и демонизации ее ключевых фигур проявляются особенности нынешнего процесса отчуждения масс от реальных рычагов управления, отсутствие реальной конструктивной критики «верхов», недостаточная информированность населения (связанная, кстати, и с характером подачи информации, отсутствием ее объективного и конструктивного анализа и осмысления как в СМК, так и в среде наиболее востребованных сегодня аналитиков и политологов). Все это подталкивает к мифологизации власти (как нынешней, так и прошлой), к трактовке основных властных институтов в стране как «чужих», «враждебных» и «преступных».

Более или менее позитивную оценку вызывают только силы и фигуры, действующие «вопреки» («протооппозиция», поскольку «реальная» оппозиция уже оказывается «запятнанной»). Позитивное отношение к «интеллигенции» и «молодежи», в особенности характерное для политически ангажированных групп, выступает здесь фантомом, компенсирующим отсутствие в России действительно новой политической элиты. Вместе с тем это позволяет по-прежнему связывать с властью такие традиционные «человеческие» и этические качества, как «честность», «незапятнанность политикой», «моральный авторитет» (а не такие прагматические и вполне, кстати, верифицируемые характеристики, как, например, эффективность, «прозрачность» процесса принятия решений, информационная открытость или подотчетность, сменяемость).

С другой стороны, в обществе в целом – а среди ангажированных политикой в особенности – сегодня заметно ощущается желание опереться на «последний оплот» государственности, на силовые структуры (как будто бы более организованные, более послушные, менее коррумпированные). Влияние армии как «слишком малое» отмечают 60 % группы ангажированных при средней 50 % (вина за войну в Чечне при этом явно воспринимается как поражение пропагандистской «машины» или «режима» в целом, но не армии). Значительная часть группы ангажированных считает «слишком малой» и степень влияния на происходящее в стране органов госбезопасности – 44 % (при средней 37 %).

В связи с этим своеобразным этатизмом сегодняшнего массового сознания отметим, что оценка влияния «государственных чиновников» в обществе как «слишком малого» характерна именно для группы политически ангажированных и более образованных россиян, проживающих не в столицах, а в крупных городах России, – 20 % при 14 % в среднем.

Еще одна существенная тенденция, образующая один из векторов распределения мнений в социально-политическом пространстве, – это рост изоляционизма и ксенофобии, в том числе ревитализации государственного антисемитизма. В группе наиболее ангажированных «слишком большим» влияние «иностранцев» в России считают 28 % («слишком малым» – 11 %), «приезжих с Кавказа» – 32 %, «евреев» – 39 % (при средней 24 %). Это, на наш взгляд, указывает на сложно преломленную, но в основе своей негативную оценку групповых проявлений экономического активизма, финансового успеха, действия достижительских ценностей, отношение к которым в постсоветском обществе по давней традиции амбивалентно, неразрывно связано с завистью. Эта амбивалентность явно усиливается, когда такие качества, как «рациональность», «независимость», «чувство собственного достоинства», «честолюбие», воспринимаемые в отношении «далеких чужих» – к примеру, в обобщенном образе «англичанина» – скорее как позитивные, переносятся на «своих чужих» (в данном случае евреев): здесь они приобретают резко негативную окраску. (Добавим, что доля затруднившихся ответить на все эти вопросы составляет от 40 до 45 % опрошенных.)

Общее негативное отношение к компартии в группе политически ангажированных совпадает с оценкой населения в целом: согласных с тем, что «за годы советской власти компартия окончательно дискредитировала себя», здесь 45 % (при средней 42 %). Однако не соглашаются с этим суждением в данной группе значительно чаще, чем в среднем, – 41 % (при средней 29 %). В отношении же к «демократам» (суждение «демократы так ничего и не дали народу») подавляющее большинство согласно с этой негативной оценкой (72 %, только у совсем не интересующихся политикой этот показатель еще выше – 81 %). Доля не согласных с данным суждением составляет здесь лишь 20 %, что указывает на доминирующие в обществе настроения.

Показательны и данные о причинах утраты Россией роли великой державы – с этой оценкой чаще соглашаются именно наиболее политически ангажированные респонденты (78 % при средней 72 %). Так, 17 % этой группы (при средней 9 %) считают, что это произошло в результате «заговора стран Запада», 48 % – «в результате политики Ельцина и его окружения» (при средней 37 %). Совершенно не заинтересованные политикой респонденты гораздо чаще других групп склонны винить в стремительном снижении авторитета российской державы «горбачевскую перестройку» (37 %, в группе ангажированных – 29 %). Наконец, 27 % ангажированных считают, что Россия утратила роль великой державы, поскольку «демократы, реформаторы повели страну по неверному пути».

Характерны оценки различных перемен в российском обществе, произошедших за последнее десятилетие, в их динамике. Сравним на материалах замеров 1994 и 1999 годов ответы респондентов, значительно интересующихся политикой и не проявляющих к ней никакого интереса.

Как видим, в группе политически ангажированных сократилась в сравнении с 1994 годом доля позитивно оценивающих перемены (кроме свободы предпринимательства) и – что наиболее важно для нашей темы политического участия – в 2 раза возросла доля респондентов этой группы, негативно оценивающих введение многопартийных выборов.

Интерес к политике и участие в выборах

Как и в прежнем замере 1994 года, интерес к политике в значительной мере коррелирует с готовностью к участию в выборах. Сравним эти данные по группам в различной степени ангажированных, сопоставив их ответы с 1994 годом.

Даже при том, что президентские выборы предполагали более активное участие в голосовании, доля голосовавших среди ангажированных политикой, как видим, изменилась незначительно. Однако она несколько заметнее выросла в группах, проявляющих сегодня к политике «средний» интерес, что, если вспомнить об изменениях в социально-демографической структуре этой группы (некоторое возрастание в ней доли 40–55-летних, а также высокообразованных респондентов), служит, на наш взгляд, еще одним подтверждением, с одной стороны, охлаждения к политике в наиболее социально продвинутых группах, ослабления поляризованности их политических позиций, с другой – говорит о сохраняющейся готовности к политическому участию в форме выборов.

Это подтверждается ретроспективной картиной голосования по партийным спискам в Государственную думу; среди нынешних политически ангажированных и политически индифферентных респондентов в 1994 году. Те, кто выказал очень большой интерес к политике, более чем на две трети (70 %) участвовали в выборах. При этом их в значительной мере было свойственно так называемое протестное голосование, олицетворением которого на выборах 1993 года стала фигура В. Жириновского: около четверти всей этой группы (26 %, при средней 11 %) подала тогда свои голоса за лидера ЛДПР. Вместе с тем несколько выше среднего были здесь и доли подавших свои голоса за только начинавшую набирать силу КПРФ (11 % против 6 % в среднем) и за потерпевший тогда серьезное поражение «Выбор России» (13 % против 8 % в среднем). В 2 раза выше среднего была здесь и доля подавших на выборах голоса за «Яблоко» Явлинского (8 % при 4 % в среднем).

Вместе с тем политически ангажированные респонденты, характеризовавшие осенью 1994 года свой интерес к политике более сдержанно – как «большой», наиболее активно голосовали за КПРФ (21 % этой группы при 6 % в среднем). Что же касается респондентов, которые через год после выборов в Государственную думу проявляли к политике «средний интерес», то их партийные преференции практически не отличались от средних, за исключением более низкой доли не участвовавших в выборах 1993 года (40 % при 47 % в среднем).

Напомним, что мы не рассматриваем здесь результаты реального голосования на выборах 1993 года, а пытаемся наметить черты «политических портретов» респондентов (опрошенных почти через год после выборов, когда предвыборные страсти уже улеглись, а общая ситуация в стране стала более благополучной и стабильной) в их связи с политической ангажированностью. Анализ этих данных позволяет сделать следующие заключения.

К осени 1994 года группа респондентов с ярко выраженным интересом к политике (ответ «интересуюсь политикой в очень большой степени») по своему социально-демографическому составу отличалась повышенной в сравнении со средними данными долей респондентов от 40 до 55 лет (28 % против 23 % в среднем), но особенно пожилых, старше 55 лет (37 % против 28 %). В два с лишним раза выше, чем в среднем по выборке, здесь была доля респондентов с высшим образованием (33 %). Причем активнее других была представлена именно подгруппа респондентов старше 40 лет с высшим образованием (24 % при 6 % в среднем по выборке).

Как в региональном аспекте, так и по урбанизационной оси наиболее политизированными в 1994 году были «столицы», в несколько меньшей степени – большие города. Доля москвичей и петербуржцев в группе интересовавшихся политикой в «очень большой степени» составляла 26 % (доля этих респондентов в выборке – 9 %).

Среди тех, кто испытывал к политике «большой интерес», были ощутимее всего представлены более пожилые возрастные группы, соответственно повышенной была среди них и доля голосовавших на выборах 1993 года за КПРФ. Если иметь в виду, что речь идет о респондентах, сохранивших интерес к политике через год после выборов, то можно зафиксировать в ней начало роста грядущей популярности КПРФ, поскольку в реальном голосовании 1993 года коммунисты еще не имели такой популярности среди политически ангажированных слоев населения.

Если говорить о нынешней ситуации, то группа наиболее политически ангажированных по-прежнему намерена активно участвовать в предстоящих выборах.