Текст книги "Общественный разлом и рождение новой социологии: двадцать лет мониторинга"

В парламентской кампании 1999 года различия в ориентациях избирателей были уже почти несущественными: несколько больше акцент на необходимости социальной поддержки населения, больше протекционизма и «защиты отечественного производителя» – у сторонников коммунистов, чуть больше требований свободы рынка от государственного контроля и защиты собственности – у приверженцев «правых». Вот практически и все расхождения, они – в нюансах, в величине и степени настоятельности соответствующих ожиданий («для себя», «для детей» или «не в этой жизни»), но не в структуре, не в принципиальных особенностях.

О понятии и механизме политической мобилизации

Можно ли говорить о «политической мобилизации» по отношению к росту сторонников тех или иных партий и избирательных блоков?

И чем отличается скоротечный, бурный взлет числа сторонников некоторых партий (впервые наблюдавшийся в декабре 1993 года на примере взрывного успеха партии В. Жириновского) от обычного роста популярности той или иной партии и политического движения?

Правомерно говорить о политической мобилизации, если мы наблюдаем примерно следующую структуру процесса:

а) наличие специфической экстраординарной ситуации – угрозы существованию или благополучию группы либо обществу в целом (опасность войны, стихийного бедствия, прихода к власти противников правящей партии и перспектива установления репрессивного или дискриминационного режима, который ставит под вопрос безопасность данной группы);

б) наличие механизма мобилизации – аппарата или организации, способной привлечь к себе людей, поставив перед ними (и перед собой) конкретные цели действия или наметив программу таких действий, а также наличие лидера, рисующего соответствующую картину реальности и указывающего на пути достижения намеченных целей действия или опасность вышеуказанного рода. Чаще всего моделью для понимания или описания мобилизационного процесса служит схема армейского призыва;

в) обычная схема мобилизации выглядит следующим образом: сначала привлекаются самые активные и ангажированные группы, связывающие с организацией свои интересы или ожидания, затем подтягиваются все более пассивные и колеблющиеся, периферийные для данных целей слои и категории, наконец, последними идут те, кто ведет себя ориентируясь на поведение «большинства» (как они его себе представляют), с тем чтобы избежать дискомфорта или санкций за отказ или неучастие. То есть первая волна задает образец, будучи воодушевленной ценностными или идеальными мотивами, вторая – надеется на вознаграждения различного рода или устранение угрозы, третья – подтягивается, пассивно подчиняясь требованиям власти и большинства, чтобы не быть обвиненной в уклонении от общего призыва.

Как представляется, характер выборной ситуации 1999 года не позволяет говорить о том, что мы имеем дело с политической мобилизацией в классическом виде, несмотря на сходство отдельных моментов. Видимо, правильнее было бы говорить о «негативной мобилизации».

Негативный фон и его место в нынешнем электоральном самоопределении

Крайне важным обстоятельством развития предвыборной ситуации 1999 года было усиление фактора «врага», обусловившее быструю внутреннюю негативную консолидацию российского общества. Весной и в начале лета роль такого врага играли США и НАТО (интенсивность и масштабы массовой истерической реакции на косовский кризис при крайне слабой информированности, более того – нежелании населения знать о том, что там происходит, свидетельствовали о растущей потребности общества в негативной компенсации и выплеске накопившегося напряжения и раздражения). После же событий в Дагестане и взрывов в Москве, в Буйнакске и Волгодонске, вызвавших в массах не просто панический страх, но и желание мести, требование защиты, готовность пожертвовать свободами и правами ради порядка и спокойствия, таким символическим врагом стала Чечня.

Демонстрация решительности и агрессивности со стороны В. Путина, выраженная к тому же на блатном языке «социально близких», оказалась чрезвычайно значимой для ущемленного и униженного обывателя. Повторилась, но в гораздо больших масштабах, ситуация почти советского единодушия власти и населения, морально-политического единства, которая возникла несколько раньше, во время натовских бомбардировок Сербии. Еще до установления фактической цензуры порыв соединиться с властью, обрести наконец то чувство искреннего согласия с начальством, которое для подавляющей части прессы, видимо, было все же достаточно внутренне дискомфортным, привел к тому, что СМИ транслировали теперь только один образ Чечни – как республики террористов и бандформирований. Подобная безальтернативность «разгрузила» российское общество от не слишком, впрочем, сильных моральных сдержек и ограничений, освободила от явно тяготящих массовое сознание императивов сочувствия и сопереживания населению Чечни, оказавшемуся в зоне военных действий и армейского произвола. Иначе говоря, негативный фон, на котором развертывалась избирательная кампания по выборам депутатов в Государственную думу 1999 года и президента России 2000 года, был окрашен не только страхом и рессантиментом, но и массовым удовлетворением от прихода нового «хозяина» страны.

Негативная мобилизация как схема политического (кратковременного или, точнее, скоротечного) процесса представляет собой явление быстрой структуризации прежде аморфного общественного поля или состояния общества. Она предполагает «проявление» (как при проявке фотоснимка в растворе реактива) ранее скрытой структуры действующих представлений, ориентации, отношений, лишь напоминая внешне процесс мобилизации. Соответственно, ее элементами является, с одной стороны, функциональная позиция или роль «начальника», «лидера», с другой – симметричная, отвечающая этой фигуре масса «большинства» (части населения, структурированного как большинство, т. е. воспринимающего себя в качестве носителей значений большинства). Только в этой рамке координат (запросы большинства, нужды большинства, мнения большинства) становятся возможными возникновение общего силового поля обоюдного соответствия начальства и подданных, актуализация базовых нормативных представлений об их взаимности. В этом плане наши выборы являются специфическим социальным институтом демонстрации массой своих представлений, предпочтений, солидарности с начальством как инстанцией, воплощающей благополучие большинства, обеспечивающей «нормальные» («средние») условия и уровень существования массы. Это не механизмы политического волеизъявления общества и его отдельных групп, а средство или форма аккламации начальства как символической составляющей общества, его несущей и организующей вертикали.

Возвращение «большинства»: к уточнению понятия «центра»

«Центризм» как политическая платформа в данном случае означал не просто эклектическое сочетание различных партийных программ, а легитимационную легенду уже децентрализованной бюрократии, стремящейся соединить контроль за бывшей госсобственностью и бюджетом (а значит, и за экономикой в целом) с элементами рынка. В наиболее полном виде эти моменты проявились в выступлениях лидеров ОВР (особенно Е. Примакова), хотя в той или иной мере данные черты присущи всем трем новым партиям «правоцентристского» толка, а также и «Яблоку» (напомним, предложившему парламенту и обществу фигуру Е. Примакова). Можно было бы принять высказывание подобных взглядов за выражение чистого оппортунизма и беспринципного эклектизма, присущего лидерам новейшего времени, однако подобный приговор свидетельствовал бы лишь об инерции прежних иллюзий периода романтического реформаторства. Совершенно очевидно, что эти идеологические расхождения не являются определяющими для избирателей, для которых «умеренность», «гарантии стабильности» и «готовность к компромиссу» стали теперь качествами куда более значимыми, даже выигрышными, нежели ценностно-стертая и дискредитировавшая себя «приверженность курсу реформ».

Соотношение сторонников и противников рынка в трех электоратах («Союза правых сил», «Единства» и «Отечества – Вся Россия») довольно схожи между собой. Отличия избирателей ОВР здесь могут объясняться скорее большим удельным весом людей, старших по возрасту (табл. 1). Хотя во всех этих трех случаях больше тех, кто ориентируется на рыночную модель экономики (при условии сохранения контролирующих функций государства), однако эти расхождения – не противостояние партий, не раскол между ними. Скорее мы имеем дело с тяготением к одному из фокусов такого образования, как «большинство», – более реформистскому или более консервативному. Как бы там ни было, именно этот образ большинства выступает для избирателей референтной инстанцией, играет для них роль политического «центра тяжести».

Ни в одном из электоратов названных партий идея свободного рынка в чистом виде не получает сколько-нибудь заметной поддержки. Максимум сторонников этого лозунга зафиксирован у избирателей СПС (18 %), затем – у «Яблока» (11 %). У всех остальных его популярность не превышает 3–5 % избирателей, т. е. почти совпадает с величиной статистически допустимых колебаний. Доминируют же представления о необходимости сочетания рынка и государственного регулирования экономики. Преобладающий в такого рода реакциях государственный патернализм, среди прочего, соединяется с трезвым пониманием ограниченных возможностей реальных изменений в сегодняшнем российском обществе. В других случаях идеологическим оправданием консервативного характера изменений может служить и постсоветский «пиночетизм» в духе деклараций Клямкина – Миграняна[29]29
  Клямкин И., Мигранян А. Нужна «железная рука» // Литературная газета. 1989. № 34.


[Закрыть] либо требования социальной справедливости или недопустимости разворовывания государственной собственности. В любом случае «большинство» будет поддерживать такую схему власти, при которой сохраняется центральное положение чиновничества, занятого уже не непосредственным распределением товаров, как это было при плановой экономике, а дележом бюджетных потоков и государственной собственности, распределением привилегированных возможностей доступа к этому процессу и ресурсу. Среди сторонников «Единства» подобный вариант выбирают 40 %, среди избирателей «Яблока» – 41 %, среди правых, собиравшихся голосовать и проголосовавших за СПС, – 39 %, и лишь среди сторонников ОВР этот показатель составляет 33 % (там, как уже говорилось, преобладают сторонники возврата к советской модели). Другими словами, избирателей трех «новых» партий, как и «центристов» в целом, отличает не просто преобладание «приспособившихся» к изменениям последних лет над «неприспособившимися», но и высокий удельный вес поддерживающих и одобряющих работу правительства. Лидером по обоим этим параметрам выступает электорат СПС.

Динамика роста «новых» партий

В социально-политическом плане тактика лидеров новых политических и избирательных блоков означала ориентацию на самые массовые слои и группы – людей, преимущественно зависимых от состояния госсектора или акционированных предприятий, соответственно характеризующихся государственно-патерналистскими установками и представлениями. (Не надо путать их с социальным «дном» или слабыми, зависимыми категориями населения – пенсионерами, жителями деревни и пр.) Именно такие слои и группы (если не считать избирателей КПРФ, практически вышедших из активной фазы социального существования, поскольку подавляющую часть коммунистического электората составляют либо пенсионеры, либо люди предпенсионного возраста), именно этот человеческий массив являлся базовым ресурсом последнего периода советской распределительной экономики. Он был и остается хранилищем советских, если не еще более давних – имперских мифов и идеологем, носителем неотрадиционалистских представлений, рессантиментных аффектов и настроений, короче говоря – основным фактором сопротивления импульсам общественных перемен, ингибитором начавшихся было в России процессов социальной дифференциации.

Социальные или социально-демографические различия между электоратами партий-победительниц хотя и заметны, но невелики, во всяком случае они не носят принципиального характера. В наибольшей степени к структуре населения страны приближается структура голосовавших за «Единство» – движения, в минимальной степени отягченного какими бы то ни было программными мотивами и целями (см. табл. 2). Это и есть то неполяризованное и бескачественное «большинство всех», голосами которых стремится заручиться сегодня любая партия, всерьез претендующая на место во власти. Поэтому другие партии и блоки (из рассматриваемых) воспроизводят примерно ту же основную структуру, однако референтное для них «большинство» будет несколько различаться в разных электоратах: характеризоваться большим удельным весом пожилых среди избирателей ОВР; большим числом молодых – у СПС, большим числом образованных – у «Яблока». Иначе говоря, хотя центральную роль все равно играет ориентация на «большинство», но сами по себе это уже будут разные апеллятивные структуры «большинства», подтягивающие несколько отличные группы избирателей.

Правильнее было бы говорить не об особых слоях и группах, выразителями которых становятся соответствующие партии и избирательные блоки, движения, а о наличии общего диффузного и слабо поляризованного массива – условно говоря, некоммунистического «электората» (условно потому, что здесь нет преобладающих или даже особенно выраженных антикоммунистических убеждений). Этот массив является общим ресурсом для всех новых партий. Соответственно, различия между ними не носят радикального характера: это не противопоставление, а «акцентуация» некоторых особенностей, проявление специфики отдельных составляющих общего избирательного «котла». Еще раз подчеркнем этот вывод. В отличие от предшествующих избирательных кампаний в 1999 году у новых партий, появившихся не ранее лета прошлого года, нет собственных электоратных «ядер», поскольку нет ни идеологического, ни социального основания для сплочения единомышленников, которые могли бы обеспечить данным партиям устойчивость и определенность. Этим они отличаются как от КПРФ, так и от раннего «Демократического выбора России», но в этом же они близки «Яблоку» и блоку В. Жириновского, а отчасти и НДР, характерным образом рассыпавшемуся, как только В. Черномырдин утратил пост и место во власти.

Ускоренными темпами электорат этих новых партий увеличивался за счет притока пожилых женщин, жителей больших городов. Можно сказать, они и составили единый общий ресурс всех крупных партий, кроме ЛДПР (где преобладают более молодые мужчины, жители малых городов) и КПРФ (где пожилой, женский, малообразованный электорат жителей малых городов и сел давно утвердился и поэтому устойчиво сохраняется). Но, помимо притока, идет перераспределение электората, перегруппировка, отток от старых партий – в первую очередь от «Яблока», а чуть позже, когда началась кампания давления на блок Лужкова – Примакова, – от ОВР и, напротив, приток к «Единству» или к СПС. В последний месяц перед выборами ОВР и «Яблоко» покидали мужчины, относительно молодые избиратели, особенно люди активного возраста (25–40 лет), со средним образованием, жители малых городов. Даже в ЛДПР отмечается снижение доли мужчин, молодых избирателей и рост численности пожилых и низкообразованных. Популярность партии и ее лидера идут на спад, знаком чего и является сдвиг их социальной поддержки в самую рутинно-консервативную, инертную среду.

Политические установки описываемого массива резко, даже принципиально отличаются от политических ориентаций и представлений гражданского общества. Для «большинства» они заключаются не в выборе определенной стратегии достижения групповых или корпоративных целей, реализации соответствующих интересов, а в поддержке «начальства» при ожидании соответствующих действий или заявлений с его стороны или в ответ на них («навстречу»). И правильнее было бы говорить, что в ситуации «выборов» мы имеем дело не с конкуренцией партийных лидеров и их программ, соотносимых с теми или иными групповыми ожиданиями и запросами, а с организацией всеобщего «одобрения» (аккламации, если пользоваться старым термином М. Вебера), т. е. массовыми манифестациями солидарности со «своим» начальством.

Функциональная роль политических партий в России сводится к обеспечению массовой поддержки для проведения во власть «своего» начальства. Если у масс сохраняется (пусть даже в виде остаточных и частичных представлений) патерналистское понимание власти как инстанции, которая должна заботиться о народе, обществе, обеспечивать должный порядок, известный минимум материального благополучия, работы и т. п., то в сферах политического руководства цели ставятся гораздо более прагматические и инструментальные. Предельно откровенно это высказал С. Шойгу, номинальный лидер «Единства», на съезде движения, состоявшемся 26 февраля 2000 года, в преддверии президентских выборов: «Главной политической задачей движения («Единства». – Авт.) является поддержка на выборах кандидатуры и.о. президента России В. Путина». Поэтому большую часть этих партий, по их функциям и структуре, правильнее было бы называть государственно-мобилизационными партиями. Только в этом случае (при фактической незначимости программных моментов и, напротив, максимальной полноте значений «начальства», персонифицируемого тем или иным чиновником) начинают приобретать такую роль черные или белые «пиары», «раскрутки» и прочие кунштюки. Само собой разумеющееся массовое понимание статуса и характера предстоящих действий избираемого таким способом начальства не нуждается ни в рационализации и аргументации, ни в обосновании или специальном прояснении. Они подспудно известны, заданы самим рамочным знанием ситуации, правил поведения в ней основных участников, привычными ожиданиями «государственных мероприятий». По сути, именно этот их начальственный модус всеми доступными ей средствами круглые сутки демонстрирует официальная пропаганда и агитация, симулирующая «информационный» характер массовых телепередач. В этом плане более важным мотивом электорального поведения (а соответственно, и массовой «политической» консолидации) является «пассивное противодействие», стремление оттеснить, не допустить оппонентов.

Своего рода негативом этого негатива, но сохраняющим всю принципиальную структуру мотивации, представлений об обществе и «политической» сфере, выступают консервативно-протестные и национал-популистские партии. Они (КПРФ, РНЕ, аграрии) в нынешних условиях выступают ресурсом администрации и номенклатуры на местах (ВПК, КГБ, агропром, топливная и горнодобывающая промышленность). Они являются и механизмом силового давления на местную власть (в этом смысле они – фактор ее негативного сплочения), но и ее же запасным кадровым ресурсом при заключении всякого рода соглашений и альянсов на местных выборах, а вместе с тем способом своеобразного торга местных лидеров с номенклатурой федерального уровня, давления теперь уже на нее.

Структура негативного самоопределения избирателей на протяжении предвыборного полугодия в целом совершенно не меняется (образец этой стабильности – потенциальные избиратели КПРФ). Самоопределение по принципу «от противного» если и нарастает за полгода, то только среди самых молодых избирателей, «дебютантов». Существенно при этом, что «коммунисты» явно перестали быть фокусом негативной идентификации общества и его «большинства»: доля тех, кто не хотел бы видеть представителей КПРФ в Думе, вдвое ниже тех, кто не хотел бы видеть там, например, В. Жириновского и его единомышленников. Вообще в роли «зачумленного», от которого избиратели демонстративно и символически дистанцируются сегодня чаще всего, теперь выступает именно В. Жириновский (его приверженцев не хотят видеть в Думе от 30 до 50 % избирателей других крупнейших партий), а также сталинисты и баркашовцы. Иными словами, для все более усредненного избирателя, для «большинства» точку отсчета представляют явные маргиналы. При этом «противостояние» КПРФ в электоратах всех наиболее крупных партий на протяжении полугода более или менее заметно снижается (единственное исключение – сторонники «Единства»: видимо, они чем дальше, тем больше видят в коммунистах конкурентов за «центр» и потому считают нужным дистанцироваться от них).

Можно сказать, что в представлении подавляющего большинства избирателей символическая карта политического поля перед самыми выборами стала выглядеть так: двухфокусный «центр» (чуть левее – коммунисты, чуть правее – «Единство» и В. Путин, еще чуть правее – СПС), поодаль – бывшие претенденты на середину (ОВР), с одной стороны, и «хвост» маргиналов во главе с В. Жириновским – с другой. Функциональное место прежней КПРФ (первой половины 90-х годов и выборов президента 1996 года) по мере приближения к выборам 1999 года в сознании избирателей все в большей степени занимают большевистские и националистические радикалы – сталинский блок (Анпилова – Терехова), «Коммунисты, трудящиеся России за Советский Союз», блок Илюхина – Макашова и РНЕ, а также виртуальная фигура В. Брынцалова и его «Русская социалистическая партия». И это понятно. По мере подтягивания все более пассивных и политически неопределенных избирателей к «центру» протестная составляющая электората слабеет и остается сколько-нибудь значимой только для политических «первогодков», молодежи и несколько более ангажированных фракций больших городов, сохраняющих инерцию политической заряженности, следящих за публикациями и передачами СМК, особенно НТВ, которое еще удерживает антикоммунистическую линию.

Если же рассмотреть этот негативный потенциал партийной консолидации в зависимости от того, за кого избиратели собирались голосовать, то окажется, что структура отталкивания будет в целом той же самой (табл. 3), но акценты неприятия в разных электоратах будут несколько разными. Так, для коммунистического электората особое неприятие вызывает партия В. Жириновского (51 % летом, 50 % в декабре не хотели бы видеть депутатов ЛДПР в Думе), получившее отставку еще при Б. Ельцине номенклатурное окружение В. Черномырдина (НДР – 25 и 23 %), баркашовцы и демократы в целом (соответственно в июле и ноябре, пока ЦИК не отказал РНЕ в праве участия, – 14 и 25 %, 19 и 21 %). Для «Единства» этими антиподами выступают жириновцы (46 и 37 %), коммунисты и баркашовцы (по 22 и 30 %), сталинисты (22, 30, 21 % в разные периоды), сторонники В. Черномырдина (23, 12 и 14 %). Те же негативные составляющие, почти с той же интенсивностью отталкивания, и у избирателей СПС. При этом молодежь активнее не принимает коммунистов, а люди зрелого возраста сильнее отвергают жириновцев. Во всех случаях сила отвержения, отталкивания выше у людей ангажированных, более образованных, жителей крупных городов, россиян зрелого возраста.

Новые «правые» – история успеха: установки на власть как условие социального успеха и политического признания

В начале июля 1999 года за «Новую силу» собирались голосовать всего лишь 1–2 % избирателей, за «Правое дело» – 2 %. Столь же низкой была и доля тех, кто считал, что эти партии «выражают интересы таких людей», как сами опрошенные (в сумме тех и других – 3–4 %). Сам факт объединения этих мелких партий в СПС явного прироста популярности не дал. Перелом начинается с осени, с чеченской войны и поддержки движения «Единство» В. Путиным, пассов руководства правых в сторону В. Путина и ответных знаков его благосклонности. В октябре – ноябре 1999 года и публика, и политические игроки почувствовали, а затем и публично была продемонстрирована через СМК возможность без оглядки, пожарными темпами консолидироваться с властью, добиться общественного единства вокруг властной вертикали. И это сразу же привело к активизации деятельности будущих избирателей (все они поняли эти сигналы с обеих сторон). Рост популярности СПС начался лишь тогда, когда «правые» проявили готовность поддержать В. Путина, сотрудничать с новой властью.

Принципиальной особенностью электората «правых» (если принять это самоназвание лидеров и активных сторонников СПС), то, что отличает их от сторонников «Демократического выбора», возглавлявшегося и персонифицированного Е. Гайдаром, следует считать его «бесхребетность», безъядерность его структуры. Нет той «зародышевой» матрицы, которая кристаллизует всю систему отношений избирателей к основным целям и программным моментам своей партии, ее лидерам. По своим политическим ориентациям СПС – довольно аморфное и ситуативное образование, лишенное сколько-нибудь четкой политической или идеологической программы. Оно объединено скорее благодаря своим общим ценностным установкам (декларативное предпочтение западного образа жизни, моделей или стандартов потребления, отношение к работе и Западу в целом, отталкивание от оппонентов), нежели сознательному выбору последовательно демократических идей и принципов, стратегий развития, политических сил и лидеров. По данным опроса, проведенного вскоре после выборов, 56 % избирателей СПС либо ранее вообще не принимали участия в выборах (по разным причинам, в том числе и в связи с ранним возрастом, т. е. в 1995 году не имели требуемых по закону 18 лет), либо не голосовали по партийным спискам, либо не помнят, за кого именно голосовали (поэтому их политические ориентации можно расценивать как малозначимые). Из оставшихся (менее половины всего числа избирателей) около 33 % составляют бывшие «яблочники», еще 17 % – голосовавшие в 1995 году за НДР, 10 % – за КРО во главе с А. Лебедем, политические воззрения которого никогда не отличались четкостью и определенностью, 6–7 % – за «Женщин России», 5 % – за ЛДПР, и, наконец, совсем уж немногие и точно случайные избиратели голосовали за ДВР и КПРФ (по 2–3 %). Прочие (16 % от тех, кто указал, за кого он отдал голос в 1995 году) голосовали либо «против всех», либо за многочисленные мелкие партии и объединения.

Об отсутствии определенных убеждений и политических пристрастий свидетельствует также и тот факт, что абсолютное большинство голосовавших за «правых» выбрало «свою партию» только в декабре 1999 года, в последний месяц перед выборами, причем значительная часть из них – и вовсе в последние две недели перед выборами. На вопрос: «Когда Вы решили голосовать за СПС?» – ответы распределились следующим образом: 20 % респондентов, голосовавших, по их словам, за СПС, приняли соответствующее решение еще летом, за два-три месяца до выборов (назовем эту категорию избирателей группой «А»; больше всего среди них бывших «демократов у власти» – сторонники НДР, ДВР и «Яблока»). Еще 38 % определились со своим выбором в начале декабря 1999 года (назовем эту категорию группой «В»; в ней удельный вес голосовавших за «Демократический выбор» уменьшился наполовину, число симпатизирующих партии В. Черномырдина осталось прежним, а число «яблочников» заметно увеличилось). Наконец, в последние две недели перед 19 декабря 1999 года решают поддержать лидеров СПС еще 40 % (группа «С»). В ней удельный вес «яблочников» увеличивается в сравнении с «А» втрое (с 5 до 19 %), сторонников ДВР почти уже нет (1 %), а доля голосовавших за НДР практически не меняется. Рост популярности СПС шел за счет «откусывания» от «Яблока» и подтягивания тех, кто ранее был в силовом поле «партии начальства». Среди последних больше всего женщин, а также респондентов со средним образованием, людей среднего или пенсионного возраста, живущих в малых городах. Таким образом, усиление «признания» СПС происходило в среде социально пассивных, зависимых людей. Лучше всего это прослеживается по данным таблицы 4, где сведены ответы голосовавших за СПС на вопросы об их политико-идеологических взглядах, причем весь этот массив избирателей разделен в зависимости от времени принятия решения голосовать за СПС.

Первое, что бросается в глаза при анализе этих ответов, – это: а) систематическое увеличение с ростом поддержки СПС (доверяющих их лидерам!) числа респондентов с комплексом патерналистской зависимости от государства (с 40 до 47 %), считающих себя проигравшими от социально-экономических изменений последних лет (с 41 до 63 %), разочарованных результатами реформ, ориентирующихся в своем выборе на оценки и позиции, транслируемые первым и вторым каналами ТВ, жаждущих порядка и стабильности; б) одновременное систематическое снижение числа тех, кто считают себя свободными людьми (с 36 до 19 %), для кого в послереформенное время открылись новые возможности (с 20 до 7 %), кто доверял Е. Гайдару и А. Чубайсу (соответственно с 32–33 % до 12 % и с 41 до 20 %), кто полагает, что СПС поддерживает принципиальный курс реформ и отстаивает демократические ценности и идеалы, кто акцентирует программные и идеологические моменты в деятельности СПС и т. п. Рост популярности новых лидеров «правых» (И. Хакамады, Б. Немцова и особенно С. Кириенко) становится возможным только при резко негативной оценке и недоверии прежним авторитетам. Так, соотношение доверия и недоверия избирателей СПС своим лидерам непосредственно перед выборами и после выглядело следующим образом: по отношению к С. Кириенко —92:5; И. Хакамаде – 87:7; Б. Немцову – 84:13; Е. Гайдару —31:61; А. Чубайсу – 26:68. Можно сказать, что готовность голосовать за СПС тем выше, чем сильнее отторжение от прежних программных лозунгов и лидеров правых демократов. Такое отношение к прежним лидерам «Демократической России» можно расценивать как скрыто агрессивную реакцию на идущие в стране изменения, социальную дифференциацию, лишенную институциональных определений и позитивных санкций.

Вместе с тем электорат «правых сил» в его более молодой части отличается известной амбициозностью и более высокими (в сравнении с избирателями других партий и блоков) самооценками. По мнению опрошенных этой группы, за СПС голосуют прежде всего «уверенные в себе люди» (42 %, причем эти представления о СПС в значительной мере разделяют и избиратели других блоков – так же считают 24 % сторонников Г. Явлинского, 17–19 % сторонников Ю. Лужкова и С. Шойгу), высокообразованные и умные (29 %), патриоты (27 %), культурные (26 %), с сильным характером (25 %), ответственные, думающие о других (19 %). Для таких самооценок есть некоторые основания: например, среди голосовавших за СПС больше всего людей, связанных с новыми информационными и социальными возможностями (знание языков, работа с компьютером, вождение автомобиля и пр.). Подобная двойственность (патерналистская зависимость и амбициозность, высокие запросы и их неудовлетворенность) свидетельствует о том, что даже в этой, как говорится, «наиболее продвинутой» группе избирателей изменения последних десяти лет сказываются самым противоречивым образом: уже изменились представления о стандартах жизни, уровне запросов, но осталось прежним политико-антропологическое понимание иерархических и властных отношений, восприятие государственной власти, на которую возлагается ответственность за частное существование и благосостояние.